Александр Юферев

Прозрение

Как я впервые познакомился с Израилем.

Что я знал об этой малюсенькой стране, живя за железным занавесом? Да, есть такая фитюлька. Какой-то конфликт у неё с соседями — арабами. Вот, пожалуй, и всё. Не до стран, тем более малюсеньких, мне было: я полностью был поглощён работой — испытанием промысловых судов.

Познавать Израиль я начал за много тысяч километров от него: в далёкой, холодной и неспокойной северной Атлантике.

Лето 1967 года. Наша новенькая сельдяная плавбаза, приписанная к Мурманску, крутится вблизи затерянного в океанских просторах норвежского острова Ян Майена. Судно большое, до двадцати тысяч тонн водоизмещения, на главной палубе — две большие надстройки — одна на носу, другая — на корме. Хозяйство немалое. Под палубой размещён завод, занимает большую часть объёма, выпускает разнообразную сельдяную продукцию. По суммарной энергетике может обеспечивать солидный посёлок. Экипаж солидный — несколько сот человек, вдобавок к ним — наша бригада, человек семь испытателей. В непогоду случаются всякие штормы, когда задувает посильнее, начинает раскачивать и становится невмоготу, тогда мы укрываемся в ветровой тени острова. Рейс рассчитан на несколько месяцев.

Мы, испытатели, должны уложиться в эти сроки, обозреть судно с «начинкой», дать объективное заключение, насколько оно, судно, отвечает задачам обеспечения народа рыбными дарами. Родное «рыбное» министерство, которое расположилось под бочком высшего начальства в городе семи морей, до сугубо рыбных баз с любой стороны света — ой, как ему далече. Мы, испытатели, от некой рыбной проектной организации, которая располагалась поближе к промыслу, в родном Питере. Наша задача — просвещать министерских чинуш относительно судов, которыми они руководят, и о возможностях их использования.

У рыбаков непосредственно на судах — основной закон — это план. Вкалывай — выполняй! Рыбный флот пополняется новыми судами. Заказы на их постройку разбросаны по различным странам, как соцстранам, так и акулам капитализма. Наша база — не исключение: судно в серии — недавно от польских друзей приняли. Плавбаза работает не одна, а с малышами «СРТ», то бишь, средними рыболовными траулерами. Скорлупка, всего «каких-то» шестьсот тонн! Рыбаки такого траулера сетями добывают сельдь. Набьют трюм — и под борт к базе, соединенные с ней канатами, они пляшут на волнах: «мамочке» подкидывают рыбёшку, а им, для жизни и работы, — всё остальное: продукты, водичку, топливо, промснаряжение. А для удовлетворения духовных потребностей спускаются в круглых металлических футлярах бобины до дыр просмотренных кинофильмов, чтоб смотрели в редких отдушинах в многомесячных, оторванных от берега рейсах. Почта и пресса приходят с Родины с большим опозданием, с оказиями. Рыбакам, нам и людям на «скорлупках», бороздящим океан многие месяцы, вплоть до Америки, выход на берег запрещён. (Прекрасно описана их деятельность в романе «Три минуты молчания», за что и «причесали» автора против шерсти). Впрочем, обстановка на плавбазе также замкнутая — все новости только через первого помощника капитана (надо понимать, «помполита» — или по морскому сленгу «помпа», или «попа»). Количество каналов получения свежей информации ограничено: по судовой трансляции, на периодических собраниях (для галочки). Индивидуальные радиоприёмники запрещены.

Так что и на плавбазе жизнь моряков разнообразием особо не отличалась: основное время суток — работа на фабрике или вахты, сон и в оставшиеся часика два, а, может, поболее — кино или мероприятия, устраиваемые комсомольско-партийной организацией под руководством того же помполита. Советская система не может даже в таких условиях оставить без идеологической обработки своих подданных. Некоторым мужикам везло на время рейса — находили общий язык с представительницами прекрасного пола. Людей на производство не хватало, и рыбная контора вынуждена была набирать женщин на обслуживание экипажа в общепите и быту (так называемые «морские жёны»: пары сходились при следовании на промысел и расходились при возвращении, как правило, по негласной традиции — при пересечении меридиана гранитной громады в снегах, мыса Норд Капа). Официально такие отношения были запрещены. Опять, тот же «помпа» следил. Он обладает большой властью, побольше других помощников капитана, таких, как «старпом» или «главмех» — капитаны побаиваются его. У него есть помощники («стукачи»), сообщающие втихаря ему на ушко, и свои связи с небезызвестными организациями. «Капнет» туда. Тогда оргвыводов не миновать, сломают жизнь моряку. Но трудно помполиту уследить за несколькими сотнями рыболовов. Кое-кому везло. Так втихаря и существовали…

У нас, у испытателей, жизнь, несколько отличалась. С одной стороны, по распорядку всей базы, подчинялись её администрации согласно судовой иерархии. С другой, мы были относительно независимыми — у нас был свой план. Хотя производственные авралы нас не обходили. Отношения с начальством установились официально-дружеские и на «Вы». Оно понимало: наша группа работала от родного, рыбного министерства, и неизвестно что мы могли в случае чего наговорить там. Все мы — специалисты, бывшие моряки-эксплуатационники по дизелям и другому оборудованию, штурманы, технолог, все занимались каждый своей областью и в чужую не лез. Сутки были плотно заполнены измерениями, расчётами и их анализом. Сон выкраивался урывками.

Я исследовал электроэнергетическую установку. Со старшим электромехаником (я был официально его дублёром) нашёл общий язык, и он мне старался не мешать. Я включал свои самописцы в линии, чтобы получить необходимую информацию о работе системы — приходилось рисковать, вопреки технике безопасности. Тяжкую жизнь я себе устраивал, но она оправдывалась. Познание преобладало: я был полностью поглощён добычей материала, используя все возможности. С начальством старался меньше общаться. Больше других обходил стороной помполита — опыт прошлой судовой жизни научил держаться подальше от такого «деятеля». Официальный стукач. От него можно было ожидать любой «бяки». У них, помполитов, свои, недоступные простым морякам и просто смертным, правила. Вот такая была обстановка.

Время неслось. Как-то я несколько суток не выходил из глубин машинного отделения, работая у главного электрораспредщита. Действовали ответственные производственные линии — я включил в сеть все самописцы с целью получения электропараметров — они для эксплуатационников недоступны. Измерительная аппаратура требовала беспрерывного внимания, ибо по конструкции была ненадёжна. Сон — урывками, рядом с самописцами, на брошенных на металлические пайолы родимых ватниках за электрощитом, среди открытых электроконтактов. О еде в кают-компании и мечтать не мог, её приносили на рабочее место коллеги. Зато удачно удалось провести замеры. Вконец вымотанный, но удовлетворённый результатами, я выбрался на поверхность с единственным желанием — упасть на койку. Нам подфартило — судовое начальство выделило испытателям каюты на верхнем этаже кормовой надстройки — с прекрасным видом из окон на море — незагаженный морской воздух и минимальный шум. У двери я остановился, чтоб глотнуть свежести, провентилировать наполненные машинной гарью лёгкие, полюбоваться водным пространством, отойти от «железа». И — спать!

Неожиданно откуда-то вынырнул помполит. Не объясняя, скомандовал: «За мной!» Я опешил — с чего это я ему понадобился? Пытался «вякнуть» о своём состоянии — ноль внимания. Честно скажу, струхнул и в полной растерянности последовал за ним. Поднялись мы на верхнюю площадку, у двери-броняшки он уверенно поорудовал с замком, втянул меня в помещение. Тут же запер дверь. Я — ещё более в недоумении. Вокруг полно радиоаппаратуры — до меня дошло, что мы — в запасной радиостанции. «Помпа» привычно колдовал с аппаратурой, чувствовалось, что он здесь не впервые. В помещении раздались знакомые звуки «Голоса Америки». Удивительно чистые, без привычных мне помех глушилок. Из приёмника неслось: «Израильские войска… Арабы…» и что-то ещё подобное. Какое мне до них дело! Но уйти я не мог. Что за спектакль устроил мне «поп», проводник советской идеологии? Зачем? Осторожно его спросил, к чему это всё. Он: «Слушай внимательно!» Я ещё больше в непонимании —ещё и на «ты»?! Постепенно стал доходить до меня смысл сообщений: между израильтянами и арабами — жёсткое столкновение, похожее на войну, и первые колошматят вторых. Евреи побеждают? И как! Я, как советский человек, оторванный от внешней информации, дезориентированный советской пропагандой, — в недоумении. Ведь евреи, в советском понимании, были всегда жертвами, защищать себя не могли, не умели. Услышанное не укладывалось в мозгах. Стал задавать потихонечку вопросы. Вот здесь я получил необычную политинформацию: об арабо-израильском конфликте, перешедшем в войну, об истории возникновения Государства Израиль, его положении и состоянии, отношениях с соседями — арабами. Проторчали мы в рубке порядка часика, а, может, побольше. Расставаясь, он назначил мне следующее прослушивание.

В смятении я оказался в каюте. О сне не могло быть и речи. Надо было разобраться. Мой друг, тоже Саша, механик, специалист по холодильным установкам, уловил моё состояние. Мужик умный и порядочный, из чистых с юга казаков. Доверился я ему. Разложили всё по полочкам. Что за игру «помпа» затеял? Почему меня выбрал? Ведь рисковал мужик, и очень многим — риск с его стороны немалый. Под госизмену мог потянуть! Постепенно суть нащупали — предположили. Во мне — кровь русская от отца и еврейская — по матери. (Я до этого на национальность, на принадлежность к нации не особо обращал внимание, оценивал человека — «был бы хорошим». В Союзе принято было считать национальность по отцу. Да и воспитание было русским: язык, культура. О еврействе, его обычаях, не говоря уж об истории, имел самые смутные понятия — советская власть прочищала мозги, старалась «оберегать» народ. А то, что по еврейскому Закону, я — самый что ни на есть еврей, по матери — о том не ведал. Да и практически никто мне не напоминал о национальности. Так я и жил до этого момента простачком.) В конце концов, предположили мы, оба Саши, — сыграла тут роль материнская национальность. Вот помполит и решил просветить меня. Выглядело это на тот момент, мягко говоря, странно. По судовой трансляции о победе израильтян по-прежнему — молчок.

Рейс, и интересная напряжённая работа продолжается. Но к ней прибавилось периодическое просветительство «помполита»: прослушивание «вражеских» голосов, беседы. Я «врубился» в эти необычные «политзанятия». Помполит делился жизненным опытом (который оказался богатым, мужик — старше меня по возрасту и поварился в жизни поболе моего), я прикладывал свой — его тоже хватало. Постепенно Израиль становился для меня страной ощутимой, реальной, я почувствовал связь с ним.

Выяснилось, что помполит имеет отношение к еврейству. И выслушал я историю, как он дошёл до такой жизни. До промыслового флота он вкалывал инженером в лагерях, где-то на великой русской реке. И там общался с политзаключёнными, (бывшими или настоящими — без понятия), которые его, партийца с чисто советским мышлением, просветили о советской власти, её сути. Потерял человек покой. Сообразил — в поисках истины подался в рыбную контору, добился назначения на большую плавбазу помполитом. Должность — не престижная для уважающего себя специалиста и человека, но она дала возможность добиться поставленной цели — получать действенную информацию. На судне он — «шишка» и немалая — сумел организовать «самоликбез». Его занятия принесли пользу не только ему. Мне повезло. Так продолжалось моё политобразование до момента, когда плавбаза, перевыполнив план по всем показателям, в том числе по повышенным соцобязательствам, повернула на родной порт.

На берег я ступил другим человеком. Под другим углом, сугубо критически, я воспринимал теперь идеологический советский бред. В познавании своего второго, еврейского «Я» был дан старт — стал изучать историю еврейского народа. И впервые систематизированную историю нашёл в предисловии в книге «История древнерусской литературы» (так, кажется, она наименовалась), изданной в царской России и получившей Ломоносовскую премию… Вторая жена, еврейка, умница, дополнила мою еврейскую установку — я стал гордиться, что во мне соединились крови двух великих наций, стал причастным к их культурам. И применение к себе понятия «еврей» стало для меня таким же естественным, как и «русский».

Обычно, если хотят выразить что-то крепкое, незыблемое, то ссылаются на гранит. Но гранит способен разрушаться. И наиболее распространённая причина — это микротрещины в нём. Одной из причин крушения советской системы — наличие в её монолитной *гранитной* системе микротрещин, количество которых увеличивалось. Рухнула она, эта система, также монолитно неожиданно и быстро. Одну из микротрещин я описал выше.

С тех пор прошло много десятков лет. И людей, с которыми общался, не перечесть. Многих память не удержала. А вот этого человека, помполита, с которым судьба свела на какие-то несколько месяцев, до сих пор не забываю — помню с благодарностью и уважением. За его мужество, несмотря на риск (и какой для него!), он нашёл способ бороться со злом, с советской системой. Самый лучший памятник человеку — это чувство уважения и любви, которые он разбудил и оставил о себе. А для меня, как только появилась возможность, — я был уже подготовлен и свою страну выбрал. Израиль.

…(Этот помполит был не единственным борцом. Уже через много лет в Израиле я узнал о подвиге другого помполита, уже на военном корабле. Судьба его трагична.

Уже после опубликования этого рассказа в местной печати, один бывший испытатель морских судов рассказал такой случай.

Их сухогруз двигался по Суэцкому каналу. Было это  после очередной арабо-израильской войны. Неожиданно по судовой трансляции раздаётся голос замполита, который предлагает всем, свободным от вахты, выйти на палубу и посмотреть на результаты войны, в которой израильтяне разгромили арабов. Наглядность — остатки арабской военной техники — действовала лучше всех словесных политзанятий. Вдобавок к визуальным впечатлениям замполит еще давал пояснения.

Так что моя история — микротрещина, оказывается, была не единичной в советской системе)…

А через полгода, уже в С-Петербурге, произошёл случай, который как бы подытожил эту историю…

Просветление

Повезло питерцам с выходным, с воскресеньем. Весна, уже листочки выглянули на деревьях. Солнышко светит и греет, но не жарко, в самый раз. Город умытый — в предыдущие дни дождик убрал всё лишнее, что смущало глаз. Уютно на душе! Я бездумно наслаждаюсь, бреду по берегу канала. Даже его суровый неприступный гранит и чугунные, черные от времени, перила кажутся тёплыми и дружескими. Коричневатая вода канала спокойна, радостно играет отблесками — и кажется добрее. Народу практически не видать: то ли отходил от трудовой недели, то ли уже за городом. Да и грохот транспорта редко напоминает о себе.

Душевное равновесие завладело мною. Отчёт по испытанию плавбазы закончен — расчёты и анализ замеров завершены, выводы сделаны. Получен кусок очередных новых знаний. Как сказал Лобачевский: «Жить — это значит чувствовать, чувствовать непрестанно новое, которое напоминает нам, что мы живём». Так, кажется, — я не исказил смысл. Личная жизнь налаживается. Деньги, заработанные за рейс, не истрачены и я их обнаруживаю в различных местах комнаты. Правило, вроде бы от английских моряков, я ввёл в практику своей жизни: получил солидный куш после моря и рассовал их в одеждах, по шкафчикам… сразу и не припомнить, где. Всегда теплится надежда, что найденная заначка — не последняя. Можно дальше жить!

Плавный поворот ленты канала и новая панорама, с детства знакомая. Внимание привлёк маленький катерок на воде, приютившийся у гранитной стенки набережной канала с моей стороны. Носовой конец заведён за рым стенки, внутри катера копошится фигура. Подошел поближе  и узнал знакомого, давно его не видел. Он тоже обрадовался встрече. У каждого из нас — полно новостей. Трепотня шла на эмоциях, с шутками и дружескими подкалываниями — по старой, установившейся между нами, традиции — весело и легко. Я ему морские байки, а он в ответ — о своём катере. Нас объединял общий интерес — водичка. Не хотелось расставаться. Но попасть к нему на катер я не мог — в этом месте не было спуска. А вертикальная гранитная стенка высотою метра четыре, не менее, — не для меня. Вот так мы и перекидывались словами — я сверху ему, а он мне посылал снизу.

Появилась одинокая мужская фигура. Обычный советский работяга. Странно передвигался он — от гранитного столбика — к столбику ограды канала. Уже успел мужик накачаться — а ведь ещё только первая половина дня! Направился к нам — видно, потянула потребность его души к общению. Проще — к поиску приключений. Остановился, уставился на меня. Что-то произнёс. Я не люблю бессмысленный пьяный бред. Не обращая на него внимания, старался продолжить разговор с приятелем. Мужик не унимался (приятель не замечал его… или делал вид), встрял в разговор и почему-то перенёс своё внимание на приятеля. Он вдруг замолчал, задумался и… и понеслась тарабарщина о евреях. Да, мой приятель внешне, с чертами, напрочь исключающими всякие сомнения, принадлежал к еврейской нации. Пришлось вмешаться мне: «мол, вали отсюда!» Реакция мужика обескуражила меня: почему я защищаю еврея? Во мне он не выявил еврейства и признал за «своего». Завязался философский диспут. С моей стороны: что ему сделали плохого евреи? Он в ответ — обычный набор о гибели Христа, об их богатстве… и прочая известная белибердятина. Но вот когда он упомянул, что евреи не умеют воевать, в войну в тылу окопались и прочее… я — «завёлся». Из родителей моих еврейских знакомых большая часть отцов воевала на фронте. Да и моих родственников по маминой линии фронт не обошёл. И в каких местах! Синявинские болота,«ораниенбаумский пятачок», севастопольская оборона…— всех мест и не перечислишь.

И всплыла прошедшая война Израиля с арабами. В ней я был «подкован» не в пример другим советским людям. Спросил его: а что он знает об этой войне, в курсе, как Израиль, в одиночестве, наложил «кодле» арабских государств по полной программе. Уставился на меня мужик. Его мозги не могли переварить такое: «евреи могли защитить себя да ещё победить?!» На глазах начал трезветь. Я вдохновился. Изложил суть. У мужика действительно начали шевелиться мозги — пошли вопросы. «Ведь на стороне арабов воевали наши, так называемые, добровольцы? Они-то знали своё дело». Это он — мне. Пришлось его «просветить» по технике израильского оружия и смекалке израильтян. Мужик тряс головою. Я ему сочувствовал. Что-то подобное я пережил примерно год назад, когда в море прослушивал вражеские голоса о Шестидневной войне. Совершенно не стыковалось с советской пропагандой. Что-то пытался мужичок подтявкнуть, но я ему по-дружески посоветовал: «Вали отсюда! И побыстрее. Не то он (в смысле, мой приятель) тебя «подправит». А я помогу. Мы оба — евреи». Внял доброму совету человек и уже на трезвых ногах, но в расстройстве чувств и ума, медленно удалился. Получил мужик что желал — приключение. Но другое, какого не ожидал.

Беэр — Шева