В январском номере «Заметок» опубликован сценарий Владимира Янкелевича «Grand pas de chat». Здесь вниманию читателей предлагается тот же, по сути, сюжет, но другого автора. Это не совпадение, но сознательный проект, своего рода антитеза соавторству — синхрописательство. (редакция)

Танцовщица

Григорий Быстрицкий

Глава 1

В Брюсселе в мае 1939 еще ничего не предвещало близкого кошмара Европы. На улицах безмятежная мирная жизнь, публика вальяжно сидит за столиками кафе, официанты разносят кофе, круасаны…

Беата попала словно в другой мир. Накануне она впервые выехала из Польши и все не может привыкнуть к размеренному местному ритму. Собственно, ей-то лично спокойно проводить время не приходится, приехала на конкурс, надо любую удобную минуту использовать для подготовки.

С утра она сбегала к театру «Рояль де ла Монне», где с удовольствием и трепетом увидела огромную афишу международного танцевального конкурса. Наскоро проглотив чашечку кофе, она устремилась в свой маленький отель продолжать последние репетиции.

За занятиями она вспомнила друга отца врача Порицкого, сказавшего перед поездкой:

— Пойми, девочка, вопрос не в том, будет война или нет, вопрос лишь в том, когда она начнется. Наша армия — армия храбрецов, но этого мало. Я внимательно слежу за происходящим в Германии. Я тебе настоятельно рекомендую после конкурса сюда не возвращаться. Поезжай или в Англию или в Америку. Деньги я тебе дам.

— Но у нас договор с Англией и Францией, они помогут.

— Много они помогли чехам. Но решать, конечно, тебе.

В Польше хорошо знали о преследовании евреев в Германии и о возможной скорой войне говорили почти все. До Брюсселя нужно было ехать поездом через Берлин. Беате было страшно, но желание участвовать в конкурсе было сильнее.

Приглашение на конкурс для польской балерины было невероятной удачей. В Варшаве она училась танцам в школе Ирены Прусицкой. Школа как школа, о международных конкурсах и не мечтали. Но однажды Ирена собрала своих учеников и сообщила, что для участия в международном состязании сценического танца в столице Бельгии направляет Беату как более достойную.

Для выступления они вместе подготовили фрагмент прекрасного балета «Краковская сказка» Кондрацкого и свободный танец в стиле Асейдоры Дункан. Также был заново отрепетирован экспрессивно-пластический танец в стиле М. Вигман. В номинации экзотического номера жюри присуждало особую премию.

Беата обожала «величайшую артистку Германии». Ведь Мэри Вигман создала собственный стиль — экспрессивный танец, не похожий ни на балет, ни на неогреческий лиричный танец А. Дункан, ни на восточную экзотику, популярную среди танцоров начала XX века. А как раз стиль Мэри жившей в танце Беате удавался особенно хорошо… А вдруг Вигман будет в жюри?

Девушка всю дорогу волновалась, думала, удастся ли ей произвести на жюри впечатление. В Польше многие считали ее одной из лучших танцовщиц своего поколения, но международный конкурс, множество солистов, танцевальных групп и студий со всего света… — были причины для волнений.

Настал момент, которого она ждала, боялась, и о котором мечтает каждая балерина. Из-за кулис Беата увидела огромный, темный зал, где нет свободных мест. Перед ним в оркестровой яме настраиваются музыканты, выходит дирижер, и сразу все звуки затихают. Женщина перед занавесом объявляет: «Партия из балета Кондрацкого «Краковская сказка». Исполняет Беата Шиманская. Польша.»

Занавес медленно и беззвучно раздвигается. Всё. Надо выходить.

Потом Беата вспомнит яркие софиты, свой поклон, первые аккорды, после которых волнение сразу пропало.

Она танцует и в финале чувствует, что выступила удачно.

Затем она выходит к рампе и замирает в изящном поклоне. Зал взрывается аплодисментами. Три маленькие начинающие балерины через оркестр бросают ей букеты.

Беата принимает цветы, кланяется жюри, залу посылает воздушный поцелуй и выбегает за кулисы.

Тут же она попадает в объятия белокурой красавицы, немецкой балерины Хильды Штильмайер. Та уже отработала свой номер, но все еще в пачке. Восторг её искренен:

— Блестяще! Это было великолепно! А вот тебе букет от Хуго!

— Спасибо, милая Хильда! А кто такой Хуго?

— Мой старший брат, — Хильда указала на высокого красавца-блондина, стоявшего в сторонке у стены, — посмотри только на него, стоит, скромничает, делает вид, что стесняется. Ты поосторожнее с ним, голубушка! Этот сердцеед опасен. Смотри, вроде и не замечает, как поглядывают на него остальные балерины.

— Ну это мы еще посмотрим, кому осторожнее надо быть, — затем Беата тихо чтобы не мешать следующему выступлению, но достаточно бойко обращается к блондину, — Хуго, не жметесь у стены, идите к нам!

Он подходит, коротким кивком приветствует, собирается сказать, но Беата прерывает:

— Что же Вы сами мне букет не вручили? Впрочем, неважно. Спасибо за цветы, это мои любимые.

— Не решился. Такая яркая брюнетка, да еще и великолепно танцуете…

— Вы, молодой человек — просто льстец.

Хильда забеспокоилась за брата, явно уступающего в этом извечном противоборстве:

— Беата, а ты заметила в жюри Мэри Вигман?

— Она там, правда?

— Ну конечно, вон слева, в темном платье.

— Ой, как здорово! Для второго отделения я подготовила танец как раз в ее стиле. Я ее поклонница… Хуго! Она вам нравится?

— Мне нравитесь Вы, Беата.

— Перестаньте! Вигман — величайшая артистка Германии, а я только начинающая балерина…

***

По завершению конкурса, где Хильда завоевала первую премию, а Беата третью, победительниц пригласили участвовать в гала-концерте. Втроем они заблаговременно подходят к театру, прохожие уже узнают балерин и часть славы достается их видному сопровождающему с двумя букетами. Один букет состоит из алых роз, второй, более пышный, из роз разных цветов.

— Этот побольше для первой премии? — подначивает Хильда.

— Дорогая сестра, — принимает тон Хуго, — ты права, как всегда! Для главного приза моего раненного сердца.

В напутственном слове после гала-концерта Мишель Вигман особо отмечает:

— …И я уверена, что в следующем нашем конкурсе 1941 года польская балерина Беата опять порадует нас своим талантом!

Перед отъездом из такого счастливого для неё Брюсселя Беата напевает, кружится по номеру и вслух возражает доктору Порицкому:

— Немцы оказались совсем не такими страшными. Хильда и Хуго просто чудесные люди! А Ваши страхи, дорогой Готлиб, просто преувеличены. Ребята обещали приехать в Варшаву, все будет прекрасно. Вот ради таких моментов и стоит жить!!!

Через месяц в Берлине, по Вильгельмштрассе, в форме, прекрасно сидящей на его спортивной фигуре, твердым шагом идет Хуго. Уверенный оберштурмфюрер СС несколько минут любуется Дворцом принца Альбрехта, в котором расположена штаб-квартира СД. Затем проходит пару кварталов, сворачивает в переулок и заходит в жилой дом.

***

Мокрые, блестящие, гладко зачесанные назад черные волосы Вилли могли бы вызвать сомнения в его арийском происхождении, но в форме офицера СС молодой человек был вне всяких подозрений.

Сейчас он вышел из ванной без формы и вообще без всего, повертелся у зеркала, потом небрежно накинул халат.

Хуго не спешил в душ, он задумчиво курил в разгромленной постели, слегка прикрывшись мятой простыней.

— И все-таки, не могу тебя понять, — Вилли возобновил ранее прерванный разговор, — ну ладно, на сцене можно бесконечно рассматривать их грациозные движения. После выступления можно обнять, поцеловать, но в постель их тащить — это уже варварство.

— Дорогой мой, — Хуго сладко потянулся, почти сбросив простыню, — ну почему варварство? Это другое. Мы с тобой нежимся в этой кровати, любим друг друга уже столько лет… Кстати, хозяйка квартиры нас не может заподозрить?

— Не беспокойся! Я объяснил ей, что здесь явочная квартира, и мы может и хотели бы сюда водить девушек, но так в нашем ведомстве не положено…

— Смотри, жизнями и нашими красивыми молодыми телами рискуем, — Хуго потянулся к бокалу на столике, — так вот, любимый, с тобой это навсегда, а с ней совсем другая история.

— Какая там история? — Вилли присел на край кровати, — видел я эти истории.

Он снова вскочил и стал у ног партнера:

— Я, когда привел проститутку, час, не поверишь, целый час отмывал её самым душистым мылом. И все равно к этим зарослям между ног не смог притронуться. Просто физически ощущал, как там мерзко воняет, да и картина эта далека от эстетики.

— Но у меня тоже заросли, — голос Хуго изменился, он медленно стащил простыню.

— О, у тебя совсем другое!

— Стой, Вилли, не шевелись. Сбрось ненужный халат и замри!

— Ты что задумал, чертов засранец? Нам давно пора! — однако халат упал.

— Иди ко мне, мальчик мой. Ты ведь хочешь этого…

— Мертвого уговоришь…

Глава 2

В октябре 1939, в Варшаве, до организации гетто евреям еще не возбранялось выступать на сценах. Однако оккупационные власти уже отдали приказ, согласно которому им предписывалось сдать наличные деньги в кредитно-финансовые учреждения, оставив не более 2000 злотых на человека. Нацисты нагнетали обстановку, в общественном транспорте расклеивали плакаты оскорбительного характера, всячески старались вызвать у населения антиеврейские протесты.

В ночном клубе театра-кабаре «Мелоди Палас» собрались перепуганные артисты, в труппе теперь и Беата. Встревожено, наперебой говорят об угрозе, о «Хрустальной ночи», о необходимости бежать через пока еще открытую южную границу, о том, что бежать поздно, транспорт не работает, строгие проверки, нужно найти убежище… Режиссер театра Абрахам Гонтвейн повышает голос:

— Немцы пришли всерьез и надолго. Но поймите, они же не идиоты, не будут здесь творить то же, что в своей Германии. Нужно встраиваться в систему, стать полезными для нового общества.

Артисты сомневаются, повторяют слухи о жестоком притеснении евреев в Австрии и Судетах. Но тут неожиданно оптимизм режиссера поддерживает самая молодая, танцовщица Беата:

— Я встречалась с немцами совсем недавно, в Брюсселе. На мой взгляд, немцы обаятельные, культурные люди. Воюют правительства, а мы… Мы переживем это.

Девушка покраснела от смущения и язвительных реплик. Переждав возражения, режиссер заключает:

— Прекратите, это все пустое! Кто хочет бежать — бегите, кто прятаться — прячьтесь, а я ставлю новое представление с теми, кто останется.

***

В один из вечеров, когда танцует Беата, в зал входит группа немецких офицеров. Девушка старается не смотреть в их сторону, заканчивает номер, срывает аплодисменты и крики «Браво».

Из-за кулис она рассматривает немцев и неожиданно, с удивлением, испугом, гневом и всей остальной гаммой чувств молодой пылкой натуры узнает Хуго. Слишком не похож этот офицер СС, мерзавец, обманщик, на обаятельного брюссельского ухажера. Рядом с таким же, только черноволосым нацистом Хуго устроился за столиком и повелительно кивает официанту. Пока несут выпивку, Хуго рассказывает что-то другу, часто кивает в сторону сцены, оба смеются, и Беата понимает, что он конечно узнал. Более того, этот наглец еще и хвастает знакомством с балериной!

После выступления она убегает через служебный вход. Только сейчас появляется чувство опасности. Только после неожиданного превращения культурного, внимательного и, что говорить — очень симпатичного ей парня, брата очаровательной Хильды, — после зловещего превращения того Хуго в нациста в форме, она начинает понимать опасения товарищей.

В следующий вечер Хуго сидит за столиком один, а какой-то мальчишка после танца приносит ей роскошный букет. Беата выскальзывает в чуть приоткрытую дверь служебного, оглядывает улицу с редкими прохожими, вдали видит патруль и не обращает внимания на легковой автомобиль, припаркованный вплотную к бордюру тротуара. Проходя мимо, она натыкается на резко открывшуюся перед ней, пассажирскую дверь. Отпрянув от неожиданности, она слышит сдавленный голос Хуго:

— Беата, прошу, садись пока никто не видит! У меня разговор всего на десять минут, пока я подвезу тебя ближе к дому.

Девушка в нерешительности. Сесть в машину к нацисту для неё невозможно, по крайней мере добровольно. С другой стороны это все-таки Хуго, о котором она думала все время…

Он видит и понимает её замешательство, протягивает руку:

— Умоляю, быстрей! Нам необходимо объясниться!

Автомобиль быстро отъезжает от театра, потом едет совсем медленно.

— Я знаю все, что ты скажешь. Я хорошо понимаю тебя, но и ты постарайся услышать. Мы оба рискуем, но мой риск — ничто по сравнению с твоим. В худшем случае меня разжалуют и я попаду под командование какого-нибудь тупого фельдфебеля где-нибудь на переднем крае. Пока это не так опасно, но кто знает, что будет впереди. Мои высокопоставленные родители, сестра, очень огорчатся… Но это все ерунда, Беата.

— Не понимаю, за что тебе такие кары?

— Ты, похоже, многого не понимаешь. Связь офицера СС с еврейкой, это уже преступление.

— Какая связь? Ты о чем? Что нас связывает? Мимолетная встреча на конкурсе? Или то, что я сейчас сижу у тебя в машине? Давай я выйду, пока улица пустынна…

— Погоди ты! Не горячись. Связь только будет…

— Что значит будет? Чего ты о себе возомнил?

— Если не будешь перебивать хотя бы пару минут, я сумею объяснить. Только сначала ответь, где твои родители?

— При чем тут мои родители? Ты что, руки моей собрался просить?

— Беата!

— Ну ладно. До всех этих событий родители жили в восточной Польше, рядом с границей. Сейчас где, не знаю. Вестей от них нет, да и болтают у нас всякое…

— Понятно. Значит ты совсем одна. А живешь где?

— Тебе знать необязательно, где я живу. Снимаем с подругой комнату.

— Понятно. — Хуго задумался.

— Что ты заладил как попугай? Все эсэсовцы такие нудные?

— Ты еще не знаешь эсэсовцев… Собственно, для этого я и хотел встретиться. Понимаешь, я многого сейчас сказать не могу, придется поверить мне на слово. Ты талантливая балерина, мы с Хильдой обсуждали, она с профессиональной стороны уверяет что это именно так. Тебе необходимо уехать из Варшавы.

— Слушай, здесь много талантливых. И заметь, я даже не спрашиваю, куда уехать и каким образом.

— Талантливых может и много, но для меня ты дорога. Одну тебя я могу спасти.

— Отчего спасти, Хуго? И чем это я тебе стала вдруг дорога?

— Ты стала мне дорога с первой минуты, как я увидел тебя. У меня никогда такого не было, мне кажется, я влюбился.

— Хочешь сказать, что раньше не любил девушек?

— Представь себе, нет.

— Так я тебе и поверила. Такой красавец, меня еще Хильда предупреждала, что ты повеса и сердцеед.

— Что сестра может знать о моей личной жизни…

— Хорошо, допустим. Хотя любовь нациста к еврейке как-то не вяжется с вашими антиеврейскими доктринами, с травлей, которую вы тут устроили, с погромами в Германии.

— Совсем не вяжется, — согласился офицер, — совсем. В этом и дело.

— А что значит спасти? Что вы в Польше задумали?

— Этого я тебе сказать не могу. Но я точно знаю, что тебе надо исчезнуть.

— Исчезнуть? Как? Куда?

— Я слышал, некоторым евреям делают новые паспорта, например аргентинские. Постараюсь отправить тебя в Буэнос Айрес. Будешь танцевать в театре танго, есть такие, специальные для танго. Я постараюсь как-то развязать со службой и приеду. Я богат, Беата, мои родители древнего дворянского рода и они отнюдь не в восторге от фюрера. — Он помолчал. — Видишь, я тебе полностью доверяю. Хочу, чтобы и ты мне доверилась.

***

Вскоре Хуго привел за кулисы Вилли. Цветов офицеры не принесли, но вели себя вполне пристойно.

— Вилли, это Беата. Я много о ней рассказывал. Беата, это мой лучший и единственный друг Вилли.

— Можно сказать, любимый друг, — с непонятным нажимом насмешливо произнес Вилли, — мы с ним много лет занимаемся фехтованием.

Они поболтали ни о чем, и все это время девушка чувствовала на себе напряженный и, как показалось, враждебный взгляд Вилли.

Наконец, она не выдержала:

— Вы, Вилли, для удобства один глаз зажмурьте!

— Не понял, — не понял Вилли.

— Вы смотрите на меня словно через прицел пулемета…

— Так, Хуго, — сразу светский разговор перешел на резкий эсэсовский, — ты как хочешь, а с меня хватит! Вызываю наряд, чтобы разогнать весь этот жидовский балаган.

Скомкав прощание, извинившись насколько это было приемлемо для офицера СС в окружении штатского, да еще преимущественно еврейского окружения в театре, Хуго вышел и быстро нагнал друга:

— Ну зачем ты так? Разве она заслужила?

Вилли некоторое время шел молча, потом остановил партнера, схватил его за лацкан кожаного пальто, и дальнейшая его тирада была мало похожа на воркование любовников:

— Послушай меня, жалкий ты идиот! Дело не в этой бабенке. Сколько мы уже с тобой говорили об альтернативной связи с женщинами… Затронули, все аспекты. Ты часто напоминаешь о нашем первом наставнике — семейном, многодетном отце, который видит любовные отношения между мужчинами как некий другой, возвышенный и непересекающийся с семейными стандартами мир.

— Потому я все время и пытаюсь остановить твою отчаянную ревность. Это разное, Вилли любимый, пойми наконец. К тебе, нашим отношениям, чувствам, моя связь с женщиной отношения не имеет… Наконец, ко всему прочему такая связь помогает скрыть нашу, фатально запрещенную в Рейхе.

— Ты, видимо, совсем перепутал ориентиры. Скажи, чем для гестапо любовь офицера СС к еврейке лучше разделенной любви с другим офицером?

Хуго осторожно отнял руки друга от своих лацканов, поскольку прохожие уже заинтересовались ссорой двух наци, дружелюбно похлопал Вилли по плечу и тихо сказал:

— Я хочу выправить ей аргентинский паспорт. — Он улыбнулся. — И ты мне в этом поможешь.

Вилли это вконец взбесило. Едва сдерживаясь при посторонних, он круто развернулся и пошел прочь, бросив на ходу:

— Даже и не мечтай!

Глава 3

В штаб-квартире СД, расположенном во Дворце принца Альбрехта, Вилли явился к начальнику отдела гауптштурмфюреру Дитриху:

— Проходи, Вилли, я уже по тебе соскучился. Должен тебя поздравить, начальство высоко оценило вашу с Хуго работу в Варшаве. Под шумок я смог забрать вас к себе. Надежнее, когда в подчинении сын старого товарища. А Хуго где?

— Еще отдыхает, наверное. Дорога не была легкой.

— Ладно, пусть отдыхает. Собственно, в суть предстоящей операции я только тебя могу посвятить. И то с надлежащим оформлением. Твой дружок будет работать с тобой, как и остальные кое-что узнает, но главное должно быть под строгим секретом.

В вводной Дитрих рассказал, как после аншлюса было создано «Центральное агентство еврейской эмиграции в Вене», которое помогало евреям покинуть опасную для них Австрию. К маю 1939 почти 100 000 евреев покинули Австрию на законных основаниях. При этом была использована финансовая поддержка Джойнта.

Очень важно использовать широкую огласку этой акции среди евреев.

— Нам, мой мальчик, — наставительно внушал Дитрих, — это пригодится для нашей операции.

— Будем спасать жидов? — удивился Вилли.

— Не совсем. Мы призваны для спасения огромных финансовых ресурсов, которые эти мерзавцы выкачали из народов. — Неожиданно Дитрих преобразился. Он встал, поднял подбородок, заложил руки за спину и лающим голосом почти выкрикнул. — Наша миссия заключается в разоблачении хитроумных еврейских приемчиков по укрыванию денег, картин, драгоценностей. Наш долг, — Дитрих совсем распалился, — найти и направить ценности на благо Третьего Рейха!

Вилли не понял, действительно ли Дитрих искренне воодушевился или он так тонко кого-то копирует. Непроизвольно он перевел взор на портрет на стене и уже автоматически правая его рука начала движение вверх, но Дитрих мягко остановил. Более спокойно он продолжил:

— Силой и страхом мы многого не добьемся. Они лучше погибнут, эти подонки, а деньги свои нам не передадут. Всем их хитростям и изворотливостям мы должны противопоставить нашу арийскую, высшую справедливость.

— Кажется, я начинаю понимать…

— Не спеши! Сразу от меня ты пойдешь в первый отдел, заполнишь формуляры и подпишешь документ особой секретности. Потом вы с Хуго отправитесь обратно в Варшаву, там уже подготовлено здание для работы. Кстати, что ты можешь сказать о своем друге? Он по допуску проходить не будет, но все же работать будет рядом с тобой.

Для Вилли настал напряженный миг. С одной стороны он прямо сейчас мог отказаться от работы с Хуго, ссылаясь на его слишком мягкий и впечатлительный характер. Но отказаться от своего возлюбленного он не мог. Это привело бы к подозрениям, сказалось бы на карьере партнера и привело бы к расставанию.

— Как Вам объяснить, господин гауптштурмфюрер? Хуго — настоящий ариец, убежденный наци, привержен нашему делу. Это без сомнений. Но он из старинной аристократической семьи, блестяще образован, а значит излишне эмоционален…

— Понимаю, грязные дела таким как мы с тобой Вилли, а эти предпочитают остаться в стороне?

— Не совсем. Он мастер по театрам, дорогим ресторанам, легким и необременительным романам… Думаю, в нашем деле, тем более в богемной Варшаве, нам и такой образ не повредит.

— Пожалуй, ты прав. Мы с тобой еще обсудим это позже.

***

После оформлений и подписей Вилли снова зашел к Дитриху.

План операции был таков: молва о попытках спасти евреев по примеру агентства еврейской эмиграции в Вене должна быть распространена в Польше. Интерес представляют только те, кто может заплатить по 1500 долларов на члена семьи. Но и такие будут разделены на две группы.

Задачей Вилли будет вычисление среди них более богатых. И это надо сделать в первую очередь. Есть квота на 300 человек для отправки во Францию в лагерь для интернированных «Виттель» для возможного обмена на немецких военнопленных.

За этими тремястами надо установить наружное наблюдение с целью возможного выявления схронов с драгоценностями, предупредить их о возможных, необходимых дополнительных затратах при дальнейшем интернировании и вообще выдоить их до предела.

Но главное, их надо пропустить через накопитель — отель «Польски» по ул. Длуга 29. С иностранными паспортами нейтральных стран их будут считать не польскими, а иностранными гражданами. Из отеля их отправят за границу, и тогда надо будет позаботиться об огласке. Хорошо бы устроить несколько писем из-за границы в Польшу.

Спешка в операции не нужна, в Варшаве гетто уже огородили колючей проволокой, сообщение с внешним миром запрещено и условия там поспособствуют, чтобы евреи были сговорчивее.

— А с остальными что? — спросил Вилли.

— А это ты у доктора Геббельса прочитаешь… Возвращаюсь к твоему другу. Я подумал, действительно, пусть олицетворяет светскую часть нашей операции. Ходит по своим театрам с ресторанами, может даже завести интрижки с известными еврейскими актрисами. Только смотрите, Вилли, не зарывайтесь там, знаю вас, кобелей!

***

Внутри гетто время тянулось иначе, чем снаружи. Высокая стена, сверху колючая проволока, запрещение свободного выхода, голод, грязь, нищета. Вокруг все просто дышало безысходностью…

«Мелоди Палас» оказался внутри гетто, Беата продолжила там танцевать. Ей конечно было намного легче, чем другим с детьми, больными стариками. Отчаянию она не подалась, но признала своей большой ошибкой, когда не послушала советов не возвращаться из Брюсселя.

Режиссера давно уже забрали на рытье каких-то окопов. Оттуда он не вернулся, и многим стало понятно, что вслед за Гонтвейном могут прийти за любым.

Беата не сдавалась, в обещания Хуго особо не верила и пыталась найти свой выход. Она хотела спрятаться у доктора Порицкого, зная, что он не откажет. Но связаться с ним не было никакой возможности.

Хуго давно не появлялся, она думала, что они больше не встретятся. Но однажды маленькая девочка вручила ей огромный букет с запиской «будь в гримерной одна».

От двери он бросился к ней с объятиями, но был остановлен жестко:

— Осторожнее, герр Хуго! Я плохо моюсь, можете нахвататься вшей.

— Не дури, Беата, — пробормотал немец, но обниматься не стал.

Он вручил пропуск с печатью СД, по которому можно беспрепятственно выходить из гетто в «арийскую зону», не носить желтую звезду и вообще жить почти так, как она жила раньше. Еще он попросил её потерпеть, для оформления паспорта необходимо время.

«И за это спасибо», подумала Беата и первым делом отправилась к Порицкому. Доктор к просьбе об убежище отнесся очень серьезно.

Он тут же начал в своем небольшом доме такую перепланировку, чтобы при обыске тайная комната была незаметна. Он предусмотрел и возможность выхода изнутри, на случай, если с ним что-то случиться…

Через некоторое время Хуго объявил, что почти готовы документы на проживание в отеле «Польски»:

— Тебе там понравится. Ну и сможешь оценить, что мои слова не просто пустые обещания. Я постараюсь устроить тебе выезд через Швейцарию в Южную Америку.

Порицкий очень огорчился, когда Беата без упоминания имени рассказала о возможности интернирования:

— Пойми, Беата, это выглядит слишком неправдоподобно.

— У меня нет оснований не верить, я их давно уже знаю, они люди чести и долга.

— Езус Мария! О чем ты девочка? Какой долг у фашистов перед евреями? Подумай кому ты доверяешься. Я тебе все приготовил, будешь там в безопасности…

— Пан доктор, а сколько мне сидеть в этой безопасности? Я, дура, обратилась к Вам даже не подумав. Вы без колебаний откликнулись, затеяли секретную комнату и я даже не знаю, как мне Вас благодарить. Но Вы сами подумайте, даже если все выйдет и будет безопасно для меня и главное, для Вас, сколько дней или лет я смогу там скрываться?

Порицкий ответа на этот вопрос не имел.

***

Вилли расхаживал по кабинету уже почти час. Никто его не отвлекал, не звонил, Хуго уехал в гетто смотреть представление в «Мелоди Палас», как будто не изучил все детали лучше постановщика.

На письменном столе лежали две стопки дел. Левая для лагеря «Виттель», правая — для остальных. Вообще-то все уже просмотренные дела с определившимися судьбами были аккуратно сложены в шкафах. На столе лежали плоды недавней работы, перед стопками на двух листах заполнены реестры, сбоку от кресла стоял приставной стол с грудой еще непросмотренных дел. А посредине между двумя стопками лежало всего одно дело, на которое была положена обычная перьевая ручка.

Он снова вернулся в свое кресло, положил ручку на чернильницу, посмотрел на номер, ниже на полное имя и в который уже раз снова открыл единственную страницу. Краткие личные данные, в левом верхнем углу фотография. Баба как баба, сотни таких уже прошли перед глазами. Разве что взгляд вызывающий, наглая ведь сука. И ни намека на страх. Смотрит прямо в объектив, смотрит в упор на Вилли, словно оценивает. Справа приколота квитанция на 1500 долларов. Сами купюры принял кассир, Вилли знает, что от Хуго, но это обычная практика когда деньги приносят его люди.

Уже несколько раз сейф в кассе освобождали. Где они набрали столько долларов, хитрые твари? Хуго понятно где, а эти со всей Польши, они как обзавелись?

Странная, фатальная ситуация когда он, Вилли решает, в какую стопку дело положить. Всего одно движение и сделан выбор: жизнь или смерть. Тридцать сантиметров между стопками и такое гигантское расстояние.

Вилли не упивался своим могуществом. Он выбирал из практических соображений, как и велела устная инструкция Дитриха. А на этом деле споткнулся. Хуго предупреждал, просил, умолял, заставлял, наконец. Основания у него были. Надо решать.

Слежка за кандидатами во Францию, как и ожидал Дитрих, открыла много интересного и обеспечила дополнительный приток ценностей. Если эту балерину определить в левую стопку, пристально начнут следить и за ней. Очень быстро выяснят, что никаких ценностей у неё нет, кроме подозрительного и непонятного участия Хуго.

«Надо этого слюнтяя в Берлин откомандировать » решил Вилли и бросил дело в правую стопку.

Окончание