245 total views (from 2022/01/01),  1 views today

Мондивилль стоял среди Мелких гор, прямо на стыке Загорья и Подгорья. Люди, населявшие земли по обе стороны гор, практически не отличались ни языком, ни нравами, ни обычаями и испокон веков спокойно жили по соседству, свободно переселяясь и перемешиваясь…

Зелёнки и баклажаны

Марина Ясинская

Профессор Корнелли привык к тому, что когда он входит в аудиторию, в ней немедленно наступает тишина. Но сегодня студиозы словно и не заметили его появления; собравшись на задних рядах, они что-то громко обсуждали.

— Тишина! — призвал профессор.

Студиозы на миг замолкли и, увидев преподавателя, неохотно расселись по местам. Но расселись не как обычно, а на противоположных сторонах аудитории, разбившись на две группы.

Профессор Корнелли не придал этому особого значения — мало ли, какие у них там свои студиозные дела? — и объявил:

— Тема сегодняшней лекции — разнообразие органического мира.

Тут один из его студиозов, кучерявый Толли, поднял руку и, не дожидаясь разрешения, спросил:

— Сократ Гомерович, как вы считаете, то, что сегодня пишут в газетах — это правда?

Профессор Корнелли, проводивший всё свободное время в лаборатории, газет не читал, потому ответил:

— Что именно вас интересует, Толли?

— Я про то, что, оказывается, наша земля не одно целое? Вчера геологи спустились на дно каньона в Мелких горах и нашли там тектоническую трещину. Говорят, много веков назад тектонические плиты столкнулись и, зацепившись друг за друга, остались рядом. Но всё равно это — две отдельные плиты.

— Возможно, возможно, — профессор Корнелли нетерпеливо побарабанил пальцами по столу. Он изучал биологию, и прочие науки, в том числе и геология, его не особенно интересовали. — И что из того?

— Как это что? Получается, у нас есть своя собственная, отдельная земля, которую мы долгие века вынуждены были делить с захватчиками!

— Какими захватчиками? — не понял профессор.

— С этими, из Загорья!

— Это мы-то захватчики? — вскочил было один из студиозов с противоположной стороны аудитории, но товарищи силой усадили его на место.

А профессор нахмурился. Мондивилль стоял среди Мелких гор, прямо на стыке Загорья и Подгорья. Люди, населявшие земли по обе стороны гор, практически не отличались ни языком, ни нравами, ни обычаями и испокон веков спокойно жили по соседству, свободно переселяясь и перемешиваясь. Много лет назад будущий профессор приехал в Мондивилль, сначала — учиться, а потом и преподавать в университете. Прожив в городе столько лет, он уже и забыл, что сам родом из Подгорья; до сегодняшнего дня это не имело никакого значения.

— И когда они якобы захватили Подгорье? — спросил профессор, раздумывая, не пропустил ли он, сидя в своей лаборатории, быструю завоевательную войну.

— Да много веков назад! — выпалил Толли и яростно дёрнул себя за лиловый галстук. — Проникли в наши земли, незаметно смешались с нами и стали нас разлагать, разрушать нашу культуру.

— Это мы вас разлагали? Да вы у нас на шее сидели! — выкрикнуло сразу несколько студиозов с другой половины аудитории.

— Тишина! — повысил голос профессор и, дождавшись, когда студиозы угомонятся, сказал: — То, что вы описали, Толли, есть естественный процесс смешения родственных народов, проживающих на одной территории.

— Ага! — радостно воскликнул Толли. — Это вы правильно сказали, Сократ Гомерович! Проживающих на одной территории! Но теперь-то мы знаем, что эти, из Загорья, нам всё время врали! Ведь земля у нас не одна на двоих! Плиты-то две! Значит, и земли тоже две! И, значит, у нас есть своя собственная земля! И нам нужно взять над ней контроль!

Студиозы загалдели, а профессор Корнелли потёр виски пальцами — у него начиналась мигрень.

— Пожалуй, сегодня я лекции не будет, — сообщил он и вышел из аудитории.

* * *

В широком университетском коридоре царило оживление и неразбериха; туда-сюда сновали студиозы, галдели, шумели, собирались группами.

Кто-то сунул профессору в руки пачкающий свежей типографской краской лист. Потом ещё один.

«Защитим исконно нашу тектоническую плиту! Прогоним подлых зелёнок!» — было написано на одной листовке.

«Осадим зарвавшихся баклажан! Не дадим расколоть нашу землю!» — призывали с другой.

Зелёнки? Баклажаны? Профессор Корнелли нахмурился. Он, разумеется, понял, что зелёнками подгорцы обозвали загорцев, а загорцы подгорцев — баклажанами. Но почему?

— Записываемся в народное ополчение! — отвлёк профессора от раздумий звонкий голос.

Сократ Гомерович оглянулся и увидел конопатую девушку, забравшуюся на подоконник и обращавшуюся к собравшейся вокруг молодёжи.

Рядом с ней пристроился юноша с рулоном зелёной ткани; он отрезал от него широкие полосы и раздавал студиозам, а те повязывали их себе на шеи.

Профессор кивнул — ему стало ясно происхождение термина «зелёнка».

В другом конце коридора тощий юноша, стоя на стуле, выкрикивал:

— Желающие стать повторяльщиками! Все сюда!

Стул был задрапирован лиловой тканью, а у юноши и у собравшихся вокруг студиозов на рукавах красовались лиловые повязки.

Профессор хмыкнул. Вот и секрет «баклажан» — лиловый цвет.

Однако появилась новая загадка. «Повторяльщики», — задумчиво повторил профессор про себя новое слово. Что это такое?

— Проверим готовность! Ваша работа? — выкрикнул юноша.

— Повторять! — слаженно рявкнули лиловые студиозы.

— Что повторять?

— Плита — наша! Зелёнки, прочь руки от нашей земли!

— Где повторять?

— Везде!

— Кому повторять?

— Всем!

— Молодцы! А теперь — расходимся!

Толпа рассеялась, оставив профессора наедине с тощим юношей, в котором Сократ Гомерович, наконец, узнал студиоза, ходившего к нему на лекции по биологии в прошлом году.

— Нахалли, — позвал он юношу, вспомнив его имя, — А зачем нужны повторяльщики?

Студиоз удивлённо воззрился на профессора, словно не мог поверить, что кто-то не понимает столь очевидных вещей.

— Профессор Корнелли! Неужели вы не знаете, что если одно и то же повторять много раз, то оно превратится в правду? А правде людям придётся поверить.

— Вы хотите убедить подгорцев в том, что их захватили загорцы? — быстро сопоставил одно с другим профессор.

— Не убедить! — оскорбился Нахалли. — Напомнить! Ведь это правда! Зелёнки действительно захватили нас — тихо, подло и незаметно. Но настала пора отмщения!

И протянул Сократу Гомеровичу полоску лиловой ткани. Профессор механически её взял, внимательно вглядываясь в лицо студиоза. Зрачки у того вытянулись по вертикали, на лбу выступили капли пота, а дыхание было частым и неглубоким.

И всё сразу встало на свои места.

«Он заболел», — понял профессор и поспешил на кафедру, силясь припомнить болезни с похожими симптомами.

* * *

В центре кафедры горел костёр, и библиотекарь, повязав на голову зелёную бандану, методично бросал книги в огонь. Ему помогал профессор истории, а остальные преподаватели подпирали дальнюю дверь кафедры, сотрясавшуюся от ударов извне.

— Вы что пожар устроили? — всполошился Сократ Гомерович. — Зачем книги жжете?

— Мы сжигаем лживые книги, — заявил ему профессор истории. — Мы сжигаем учебники, напичканные враньём об истории нашего народа! И у этих баклажан, — кивнул он в сторону сотрясавшейся двери, — не выйдет нас остановить!

— Вы позволите? — спросил профессор и, не дожидаясь согласия, взял профессора истории за руку и прижал пальцы к запястью. Пульс был учащённым. Заглянув в глаза профессору, Сократ Гомерович заметил, что зрачки у того вытянуты по вертикали. А на лбу выступил пот.

«Болезнь заразна, и она распространяется», — пришёл к выводу профессор Корнелли и поспешил прочь с кафедры — ему не хотелось заразиться.

* * *

Выйдя на улицу, профессор тут же увидел, что город претерпел разительные изменения. Улицы были увешаны где зелеными, где лиловыми стягами. На перекрёстах люди деловито возводили баррикады, а высыпавшие из окрестных домов женщины радостно жертвовали на строительство домашнюю утварь и мебель.

«Если это болезнь, то, выздоровев, они об этом очень пожалеют», — подумал профессор, глядя на то, как одна женщина отдавала для баррикады дорогой рояль.

— Для чего вы всё это строите? — спросил профессор мужчину, который тащил на баррикаду новый строй-материал: кресло-качалку, ночной горшок, швабру, кастрюлю и чугунный утюг. Шаткая груда качалась, ночной горшок на вершине опасно кренился, грозя упасть на землю.

— Для защиты от врага.

— А разве кто-то собирается нападать?

— Разумеется!

— А откуда вы знаете? — продолжил расспрашивать профессор, вглядываясь в лицо собеседника. Всё то же — вертикальные зрачки, частое неглубокое дыхание, пот на лбу.

— Все знают! — безапелляционно ответил мужчина. Тут венчавший груду строй-материалов ночной горшок упал и покатился по брусчатке, и мужчина бросился за ним в погоню.

За баррикадами профессор увидел толпу, собравшуюся у арсенала. Несколько лет назад океанологи предположили, что в Узком океане, кроме их земли, могут находиться и другие. Власти встревожились и решили построить арсенал — на случай, если другие земли и впрямь есть, а на них живут враги.

Что ж, врагов с неизвестных земель так и не дождались, но арсенал пригодился — из его дверей один за другим выходили вооружённые пищалями и арбалетами люди, украшали оружие лиловыми бантиками и становились в строй.

— Для чего вооружаетесь? — спросил профессор у одного из них.

— Формируем армию сопротивления!

У этого мужчины тоже были вытянуты зрачки, и дышал он учащённо. Кроме того, профессор Корнелли заметил, что лицо его собеседника густо поросло щетиной и словно бы вытянулось немного вперёд, став похожим на морду животного.

«Да это уже эпидемия!» — заключил профессор и поспешил домой. Дома у него обширная библиотека; возможно, в одном из старинных манускриптов он найдёт описание похожего заболевания и поймёт, что нужно делать, чтобы остановить распространение заразы.

* * *

Возле дома собралась толпа людей с лиловыми тряпицами на шеях.

— В чём дело? — осведомился профессор Корнелли.

Ему не ответили; собравшиеся задрали головы, смотрели на окна на втором этаже, в которых колыхались зелёные занавески, и тихонько подвывали.

На втором этаже жила домовладелица, госпожа Молли вместе с внучкой.

Профессор торопливо постучал в её дверь.

— Госпожа Молли, это я, Сократ Гомерович!

Дверь чуть приоткрылась, в узкой щёлке показалась пышная копна домовладелицы.

— Профессор Корнелли! Это вы! Слава богу! Я не понимаю, что происходит! Они стоят под моими окнами и… и воют! — воскликнула она.

Сократ Гомерович отметил, что глаза у госпожи Молли были с нормальными зрачками.

«А она не заразилась, — подумал он. — Почему же одни заболели, а другие — нет? Может, эта болезнь липнет к тем, у кого внутри есть какая-то гнильца? Тогда почему не заразился я?»

— Они больны, — пояснил профессор домовладелице. — Я ещё не выяснил, что это за заболевание, но один из симптомов — неадекватная реакция на некоторые цвета. В частности, у этих людей зелёный цвет вызывает немотивированную агрессию. Так что снимите скорее эти ваши занавески.

— Да, да, я так и сделаю! — воскликнула госпожа Молли и убежала вглубь квартиры. — Ляля, деточка, не бойся, всё хорошо, — бросила она на ходу сжавшейся в уголке прихожей испуганной внучке с зелёными бантами в волосах.

— И банты с Ляли на всякий случай снимите! — крикнул профессор вдогонку.

* * *

Всю ночь Сократ Гомерович копался в древних фолиантах, а рано утром устало вышел на улицу. У него было недостаточно информации, чтобы поставить диагноз, и ему требовалось больше понаблюдать за больными.

У входа в университет он столкнулся с колонной, волокущей длинные сваи, пушки и пищали.

— Вы куда? — спросил он предводителя.

— К тектонической трещине, — пояснил тот. — Просунем сваи внутрь, поднажмём — и оттолкнём нашу плиту от вражеской! И будет у нас своя собственная земля!

— Вы собираетесь оттолкнуть тектонические плиты? — воскликнул профессор. — Да вы в своём уме? Вы хоть понимаете, какую нелепицу несёте?

Предводитель уставился на Сократа Гомеровича абсолютно пустыми глазами — ни проблеска разума! Профессор всмотрелся в вытянутое вперёд, поросшее щетиной лицо, немного смахивающее на собачью морду, и признал в предводителе университетского повара.

«Изменение зрачков, потливость, учащённое дыхание, деформация лицевых костей, увеличение волосяного покрова, агрессивная реакция на определённый цвет, — перечислил он про себя ранее замеченные симптомы. — А теперь ещё и частичное поражение мозговой функции».

— А пищали с пушками зачем?

— Отбиваться от зелёнок. Эти жабы проклятые наверняка попытаются нас остановить!

«Видимо, «жабы» — это потому, что жабы зелёные, — криво усмехнулся над незатейливостью новой оскорбительной клички профессор. — Но ведь огурцы тоже зелёные? Почему не огурцы? Потому что жабы — это неприятнее?» — размышлял он, шагая дальше.

За углом здания Сократ Гомерович встретил другую колонну, под предводительством дирижёра университетского хора; они деловито наносили себе на лица зелёную боевую раскраску.

— А вы куда? — обречённо спросил он.

— К каньону! Не позволим баклажанам оттолкнуть плиту!

Профессор Корнелли хотел сказать, что им можно не беспокоиться, всё равно тектонической плите ничего не грозит, но вовремя вспомнил, что имеет дело с больными, и промолчал.

Просторные коридоры университета пустовали; похоже, студиозы и весь преподавательский состав заразились и сейчас были активно заняты борьбой за тектонические плиты.

Однако рядом с туалетом профессор заметил знакомую кудрявую шевелюру.

— Толли! — воскликнул он.

Студиоз повернулся, и профессор Корнелли на миг опешил — Толли мочился на висящую на стене карту земель Загорья.

— Вы что делаете?

— Зелёнки оскорбили нас! Они осквернили на наш цвет! — возопил Толли и показал профессору рулон туалетной бумаги. — Они выпускают туалетную бумагу в лиловой обёртке!

— И вы решили отомстить, помочившись на их… э-э… землю? — кротко спросил Сократ Гомерович, отмечая, что лицо студиоза тоже вытянулось вперёд, поросло щетиной и стало смахивать на собачью морду.

— Я? — выпучил глаза Толли. — Не было такого!

— Но я только что своими глазами видел! — опешил профессор. — У вас в даже ширинка до сих пор не застёгнута!

— Совпадение, — отмахнулся Толли, застегнул ширинку и поправил лиловый галстук.

«Выборочная атрофия зрения и слуха, — отметил про себя новый признак заболевания профессор. — Больные видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать. Всё остальное отрицают. Сопровождается частичным поражением когнитивной функции мозга».

— Профессор, — вдруг подозрительно нахмурился Толли, — А вы загорец или подгорец?

— Я — житель Мондивилля.

— Увиливаете, профессор, — зловеще процедил Толли, и у него в руках откуда ни возьмись показался нож. — Так не пойдёт. Вы или зелёнка, или подгорец — среднего не дано.

— Значительная деградация когнитивной функции мозга, — переформулировал один из признаков заболевания профессор и испуганно попятился.

— Эге-гей! Жабы наших бьют!— раздался тут с улицы крик. Услышав его, Толли вскинул голову, и профессор увидел, что уши у студиоза зашевелились и навострились, словно у собаки. А через несколько мгновений он бросился на улицу.

— Заметная трансформация анатомических признаков наружного строения, — тряским голосом пробормотал Сократ Гомерович, отмечая очередной признак болезни.

И поспешил к окну, решив своими глазами увидеть, что там происходит.

Университетская улица пустовала. В одном её конце возвышалась баррикада, в другом стояла лиловая группа, с Толли во главе.

Что-то застонало и заскрипело в шаткой баррикаде, и с вершины вниз покатилось поломойное ведро зелёного цвета, в котором профессор Корнелли узнал ведро их университетской уборщицы.

— Зелёнки наступают! — заорал Толли, и поднялась хаотическая пальба.

Когда же она стихла, ведро было изрешечено, а двое горе-вояк зажимали руками раны от срикошетивших арбалетных болтов.

— Подлые жабы! — выкрикнул Толли. — Они на нас напали! У нас есть раненые!

Решив, что увидел достаточно, профессор заспешил в лабораторию. Теперь у него наверняка хватит признаков, чтобы поставить диагноз.

* * *

Профессор Корнелли всё-таки нашёл описание болезни в одном из старинных фолиантов.

«Особизм — это острое заболевание группы идеологических инфекций, протекающее с исключительно тяжёлым общим состоянием и поражением функций головного мозга и всех органов чувств. Сопровождается стремительным атавизмом морфологических и психических признаков человека. В особо тяжёлых случаях может привести к полной деградации и отбрасыванию больного на предыдущую ступень эволюции. Заболевание характеризуется крайне высокой заразностью и стремительной скоростью распространения».

Пришедший было в ужас от описания, профессор всё-таки взял себя в руки. Надо спасать человечество! По каким-то неведомым причинам он не заразился и — вот удача! — он ещё и биолог. Значит, он сможет найти лекарство.

Точного рецепта в старинном фолианте не было, был лишь набор необходимых веществ. Что ж, значит, придётся экспериментировать.

Профессор доковылял до кафедры психологии и набрал там нужные ингредиенты — гранулированные страхи, молотые комплексы, вытяжка из религии, эссенция политических ценностей и настойка социальных установок. На кафедре химии прихватил глицина и морфия, а у себя достал из кладовки корень валерианы, листья пустырника, мелиссу и хмель. Вывалил всё это на стол, запер лабораторию — и принялся за работу.

* * *

Два дня спустя осунувшийся и измученный профессор вышел из университета. В руках у него был пробник лекарства, шприц с голубоватой жидкостью.

В городе царили разгром и тишина, и не было видно ни единой живой души. Профессор шагал по пустынным улицам, с испугом косясь на разрушенные дома и на пожарища, на торчащие из стен арбалетные болты и на лужицы крови. Что-то ужасное произошло в Мондивилле за те два дня, пока он работал в лаборатории!

Профессор уже дошёл до квартала, где был его дом, когда навстречу ему выскочила кудрявая собака и, уставившись на него, звонко залаяла и завиляла хвостом. Было в её морде что-то знакомое, но профессор не мог сообразить, что именно, пока не увидел на шее у пса лиловый галстук.

— Толли? — недоверчиво выдохнул он.

Пёс зашёлся радостным лаем.

А профессор в ужасе уставился на своего бывшего студиоза. Полная деградация, отбрасывающая больного на предыдущую ступень эволюции — это самая последняя стадия особизма!

Оглядевшись, Сократ Гомерович заметил, что из завалов и из-под развалин выглядывают усатые мордочки и волосатые конечности. На некоторых до сих пор болтаются обрывки лиловой и зелёной ткани.

«Неужели они все на последней стадии болезни? — подумал профессор. — А остался ли в Мондивилле хоть один человек? Да что в городе — остался ли хоть один человека на земле, или эпидемия особизма выкосила всех подчистую?»

— Толли, за мной! — скомандовал он кудрявому псу и торопливо зашагал дальше.

Впереди уже показался дом, однако, когда до него осталось всего несколько шагов, профессор схватился рукой за грудь и тяжело осел на землю.

На крыльце среди обломков входной двери поломанными куклами лежали домовладелица Молли и её внучка. Их одежда была покрыта бурыми пятнами; пустыми глазницами смотрели в небо лица, измазанные весёленькой зелёной краской; изо рта у девочки торчал бантик. Ветер трепал краешки зелёной ленты и прядки запутавшихся в ней светлых волос.

На стене позади чьи-то руки старательно вывели несколько надписей: «А зелёнки изнутри красненькие!», «Жаба и жабёныш» и «Получите по заслугам!»

Сердце так сильно кололо в груди, что Сократ Гомерович подумал, не случился ли у него сердечный приступ. Он не сразу понял, что кололо не в сердце. Кололо в душе.

Если у профессора и были надежды на то, что в городе остались люди, то теперь они пропали. Тех, у кого оказался иммунитет к особизму, наверняка убили заражённые.

Кудрявый пёс с лиловым галстуком на шее положил передние лапы на колени профессора, заглянул ему в лицо и завилял хвостом.

Сократ Гомерович несколько мгновений смотрел ему в глаза, а потом медленно произнёс:

— Знаешь, что, Толли? Я думаю, звери из вас вышли куда симпатичнее, чем люди…

Пёс вопросительно тявкнул, глядя на профессора умными глазами.

Сократ Гомерович притянул виноватую морду пса к своему лицу и вздохнул.

— Я знаю, что ты был болен и потому не ведал, что творил. По крайней мере, мне очень хочется верить, что виновата была именно болезнь. Может, бог это поймёт — и простит. Но я, как человек — не могу… Так что оставайтесь лучше зверьми. И пусть всё остальное сделает эволюция. Может, в следующий раз у неё получится лучше, — твёрдо сказал профессор, а потом решительно разломил пополам шприц с лекарством и отбросил осколки в сторону.