Семён Каминский: Сервиз Гарднера

Loading

Семён Каминский

Сервиз Гарднера

Буфет был величественно высок, из настоящего дуба и напоминал здание готического собора: центральная часть — с резным заборчиком-балюстрадой по верху и большой широкой стеклянной дверцей, а по бокам — две высокие башни с длинными узкими дверями. Сервиз стоял обычно в центральной части буфета, и в яркие дни лучи из окна до краёв наливали его тонкие, почти прозрачные, чашки тёплым солнечным напитком, проникая сквозь овалы, квадратики и прямоугольнички толстых гранёных стёкол главной дверцы.

Когда Розочка подтаскивала к буфету тяжёлый стул, влезала на него и заглядывала через эти стёклышки внутрь, рискованно становясь на цыпочки, ей была видна сложная композиция из восьми чашек, такого же количества блюдец, молочника, сахарницы и заварочного чайничка — всё это с миниатюрным узором бело-жёлтых ромашек на густом изумрудном фоне. Все предметы, конечно, были повёрнуты к зрителю своей лучшей стороной — с рисунком (это горничная Полина старательно расставляла их так, возвращая в буфет после каждого чаепития с гостями), но девочка знала, что несколько узеньких стебельков усердно тянутся и на обратную сторону каждой чашки. Розочка вообще любила заглядывать в разные потайные места: и за пианино с бронзовыми подсвечниками, и под круглый стол, накрытый почти до пола длинной шелковистой скатертью, и под кровати, — но эта дверца в буфете, где тихо обитал старинный сервиз, нравилась ей больше всего.

Однажды — как-то сразу — и гости, и чаепития прекратились. Взрослые всё время были сильно взволнованы, говорилось много незнакомых слов, с тревожными буквами «р», которые Розочка плохо и картаво произносила… На улице часто стали раздаваться оглушительные весёлые хлопки, и, хотя Розе было очень интересно выяснить, что же это такое, гулять туда её больше не пускали…

Как-то ранним утром Розочку разбудил неимоверный шум — она никогда не слышала, чтобы так стучали во входную дверь, и выскочила из своей спаленки. Какие-то крепко пахнущие противным кислым запахом люди в высоких шапках и полушубках уже толпились в гостиной. Все домашние — папа, мама, бабушка и Полина — стояли рядом, а эти люди почему-то орали на них:

— Золото!!! Золото давай, жидовня!

При этом один из этих невежливых людей сильно стегнул плёткой по стулу, а другой так резко рванул дверцу буфета, что из него выпала и звонко разбилась на малюсенькие кусочки сервизная чашка… Что было дальше, Роза не видела, потому что мама тут же утащила её назад в спальню. А когда через какое-то время Розочке опять разрешили выйти в гостиную, там уже всё было по-старому: «кислых» людей не было видно, осколков чашки — тоже. И можно было подумать, что всё это ужасное событие девочке просто приснилось, если бы она тут же не заметила глубокую рану на том стуле, что обычно стоял у буфета: обшивка на нём треснула, и какая-то белая, пыльная вата некрасиво торчала изнутри — Розочка тут же её потрогала. Этот несчастный стул ещё долго стоял в гостиной, но никто не обращал внимания на случившуюся с ним беду.

* * *

— Вот, смотри, — говорила мама, тщательно заворачивая каждую чашку в несколько слоёв газеты, — здесь, снизу — двуглавый орёл и надписи: «Москва», «Заводъ Гарднера» — с твёрдым знаком… Дедушка говорит, что наш сервиз изготовлен в 18-ом веке одним из первых русских заводов фарфора и фаянса — заводом Гарднера. В двадцатых годах, когда махновцы ворвались в дом, я была ещё совсем маленькая. Во время этого налёта и разбилась одна из чашек…

Мама и Маруся сидели на полу среди корзин, узлов и баулов, которые стали складывать прямо посередине квартиры уже несколько дней назад. Маруся знала, что они едут вместе с жестекатальным заводом, на котором главным инженером работает папа, и отъезд этот называется не просто отъезд, а «эвакуация». Радио говорило совсем дикие вещи, и выходило, что немцы всё приближаются и приближаются к их городу. Так что спокойные мамины рассказы о сервизе звучали сейчас странно — похоже, что она просто отвлекала Марусю и себя от чересчур опасных мыслей.

…Приехали на Урал, в какой-то Северск. Даже название этого посёлка звучало холодно и страшно. Здесь действительно уже лежал снег, хотя дома они оставили, совсем ещё не позднюю, осень. Рядом с посёлком гремел, пыхтел, испуская дым и вонь, металлургический комбинат, а вокруг, на многие и многие километры — мелкая мука позёмки и молчаливые тёмные леса с высоченными соснами. На этот комбинат и прибыли эвакуированное с Украины оборудование жестекатального завода и его работники. И они — папа, мама, дедушка, бабушка и Маруся.

Сняли небольшую избу, скорее избушку на одну комнату, в хозяйстве Харлампия Петровича и Елизаветы Фёдоровны, коренных местных жителей — потомков каторжников и золотоискателей. А как устроились, самой первой неприятной заботой стали… вши. После многих дней изнурительного пути в теплушках, сна на узлах и вокзальных скамейках ими особенно кишели Марусины косы — так что ей пришлось превратиться в хорошенького, коротко остриженного мальчика. Но и это не помогло обойтись без керосина, нудного многократного вычёсывания Марусиного ёжика мелким бабушкиным гребешком и насекомых, выпадавших на подставленную бумажку.

Замученную, сонную, красноглазую Марусю сначала даже не особенно удивило устройство деревенской жизни: пахучая деревянная русская баня во дворе, непривычный вкус ледяной колодезной воды, да и сам колодец, сени, сани, лошади… Потом она всё хорошо рассмотрела — и довольно быстро привыкла.

В первый класс школы — с опозданием на несколько месяцев — Маруся пошла уже через несколько дней. Вернее, поехала: по утрам детей из ближайших домов к школе подвозили на розвальнях соседские взрослые сыновья, отправляясь на работу. Если по какой-то причине подвезти было некому, Маруся с подружкой Милкой Веткиной и хозяйским сыном Андрейкой, топали в школу по снегу сами — далеко, но ничего, дойти можно.

Одно плохо — поначалу было голодно. Папа получал на заводе хлеб, но с другими продуктами приходилось туго. Марусю, конечно, старались подкармливать, как могли.

— Роза, — говорила бабушка, — у ребёнка молочка нет… Пойди, выменяй у людей на чулки…

И мама меняла — на свои новые красивые чулки, кофточку, косынку… А один раз, когда Маруся приболела, даже поменяла чашку из сервиза на маленькую баночку мёда.

Вскоре дедушка начал где-то подрабатывать: пилил дрова, чинил что-то хозяевам — за картошку, за лук… И мама пошла работать на завод — сначала в цех, потом — печатать на машинке. Она тоже получила паёк — и стало полегче.

За два дня до Нового года Маруся заявила Милке Веткиной:

— Милка! Как же мы будем встречать Новый год без ёлки? Папка твой всё время обещает привезти, и мой тоже — и всё им некогда и некогда… Давай сами пойдём в лес и срубим маленькую ёлочку!

Мила тоже была «эвакуированная», но не такая решительная, как Маруся. Она долго думала, наверно, минут пять, потом согласилась. Девчонки незаметно (Марусина бабушка была дома) взяли в сарае маленький топорик, положили его в санки и направились в лес. Он, казалось, совсем рядом — стоит только белую полянку перейти. И нужных ёлочек там должно быть полным-полно.

Ходили долго, санки уже с трудом тянули за собой, несколько раз падали, в снегу извалялись, но маленькую ёлочку не нашли. Когда же нашли что-то похожее, оказалось, что где-то «посеяли» топорик, видимо, упал с санок. Принялись его искать — и совсем заблудились: ни топорика, ни ёлочки, ни тропинки домой. А темнеет — рано, быстро. И тихо-тихо стало, страшно-страшно…

Друг на друга девчонки уже не глядят, всё по сторонам, вот уже и блёстки какие-то в лесу показались — волчьи глаза, наверное… Милка начала потихоньку подвывать от страха, Маруся тоже бы закричала в голос, но нельзя.

— Молчи, — говорит она Милке, — не вой. Давай вон туда, в ту сторону… Нет, вон туда…

Бродили, пока совсем не стемнело. Вдруг в лесу за спиной какое-то шевеление — девчонки совсем обомлели…

— Тю, чево вы, — дурные? — говорит знакомый мальчишеский голос. Да это же Андрей! — Вас там уже обыскались! И ваши, и все мои… Я вот додул, куда вы делись, и по следам вашим попёр — хорошо, что снег не идёт. Давайте домой скорее, а то попадёт вам по первое число!

Домой почти бежали из последних сил, опять падали, но уже весело, не страшно с Андреем-то: он и дорогу знает, и про волков смеётся — нет тут никаких волков, говорит. Наверно, нарочно, чтобы их успокоить.

Дома попало за всё — особенно за дедушкин потерянный топорик. Правда, не лупили, наверно, от радости, что они нашлись (вообще Марусю никогда не лупили), хотя она всю вину на себя взяла, даже к Милкиной маме, тёте Гале, ходила извиняться (так Марусина мама сказала сделать).

Ёлку привезли на грузовичке на следующий день, совсем не маленькую, поставили у них в избушке, украсили какими-то цветными бумажками и ленточками — и всё было, как положено. И Милка, и Андрей, и другие соседские дети пришли.

А под самый Новый Год мама позвала Марусю за шкаф, который, как перегородка, стоял посреди избы, закрывая кровать. Она распаковала баул со старинным сервизом, достала чашку с блюдцем и говорит:

— У нас ничего особенного нет, чтоб подарить… Ни книг, ни игрушек… А какие наши хозяева люди хорошие! Так за вас волновались… Андрей — вообще молодец! Подари ему вот это на память…

* * *

Огромный чикагский выставочный комплекс МакКормик Плэйс располагался на берегу озера Мичиган, рядом с весёлой и очень красивой скоростной дорогой Лейк Шор Драйв. Машину Аня запарковала в бесконечном подземном гараже, записала на парковочном билетике номера отсека, ряда и места (если забудешь, где оставила машину, придётся её искать целый день), спрятала билетик в портмоне и бодро зашагала по подземному миру туннелей, переходов и бегущих дорожек, рассматривая указатели и стараясь не заблудиться. Спрашивать, куда идти, здесь было не у кого — пространства столь велики, что людей почти не видно, хотя одновременно в комплексе проходит несколько профессиональных выставок. Через десять минут ходьбы Аня стала уже понемногу паниковать, но наконец — ура! — увидела надпись, сообщающую о Международной выставке фарфора и фаянса, а вскоре нашла и тот отдел, в котором расположились изделия их фирмы, и стояли её собственные творения. До начала получасовой презентации оставалось буквально пару минут, и около полусотни приглашённых уже сидели в специально отведённом для этого отсеке с микрофонами и видеопроектором…

Когда всё закончилось, Аня ответила на несколько незначительных вопросов по поводу своей коллекции, а затем отправилась поглядеть на соседние отделы. Недалеко, в том же павильоне, оказался выставочный киоск русской фирмы с Урала. Аня заинтересовалась экспонатами соотечественников и подошла поближе. К ней сразу же направился молодой сотрудник, предлагая свои услуги. Наклейка с именем на его футболке гласила «IGOR», а английский, хотя скорее британского, а не американского образца, звучал уверенно и вполне прилично. Сопровождая Аню вдоль стендов, он принялся что-то старательно объяснять, но она, не особенно вникая в смысл, просто с удовольствием слушала, как он говорит, мысленно улыбаясь знакомому акценту и с интересом посматривая на рассказчика, когда в процессе пояснений он поворачивался к ней боком.

…Симпатичный, чернявый, с деликатными чертами быстрого лица…

«Не то, что твой надутый американец Майкл», — сказала бы мама.

Маме Майкл не нравился.

«Да, мне твой Майкл никогда не нравился, а этот парень — наш человек…» — так, конечно, продолжала бы мама.

Ну, Майкл уже полгода как совсем не «её», и вообще уехал работать в Детройт…

Неожиданно молодой человек что-то сказал об изделиях старинного русского завода Гарднера. Аня глянула на стенд — и обмерла: под стеклом, в качестве примера, стояла чашка с блюдцем — ну, точная копия чашки из её домашнего сервиза!

— Простите, Игорь, — сказала она по-русски, введя собеседника в полный ступор, — не могли бы вы сказать, откуда взялась здесь эта чашка? Дело в том, что у меня хранится, так сказать, фамильная реликвия — сервиз Гарднера, привезённый родителями и бабушкой из Союза. В сервизе не хватает нескольких чашек. И, похоже, как раз эта вот чашка из такого же комплекта…

— Вы говорите по-русски?! — только через несколько долгих секунд смог выдавить изумлённый Игорь. — Я… Эта чашка?.. Это, в общем-то, моя личная чашка… Когда мы готовили сюда экспозицию по истории русского фарфора, я временно взял её из дома… А вы что, русская? И живёте здесь?

— Ну, можно так сказать, — улыбнулась Аня. — Меня зовут Аня, — и протянула руку…

На правах американской хозяйки Аня пригласила Игоря в одно из маленьких кафе, которое располагалось тут же, в холле, на выходе из их павильона. Она понимала, что сам он ни за что бы ни решился здесь на такой смелый поступок, а ей так хотелось узнать подробности!

— Мне рассказывала мама, что эта чашка была вроде подарена моему деду одной девочкой. Это было ещё во время войны. Эвакуированная семья этой девочки жила в их доме, в Северске, а дед в ту пору был, конечно, ещё мальчишкой, ровесником девочки или немного старше. Правда, имени этой девочки мама не знает, а дед умер много лет назад…

— А как, Игорь, звали вашего дедушку? — Аня вдруг почувствовала зудящий холодок предчувствия.

— Его звали Андрей…

Она уже набирала номер на мобильнике. Соединение отсюда была неважное, сигнал то и дело прерывался.

— Мама!.. У меня всё в порядке… Говорю, в порядке. Да, я на выставке… Скажи мне, пожалуйста, как звали того мальчика из Северска, о котором нам рассказывала бабушка? Ну, который спас её в лесу, и которому подарили чашку… да, чашку из сервиза! Мне зачем? Нужно!.. Сергей? Андрей?.. Повтори, пожалуйста, плохо слышно… Андрей!

Ещё держа телефон у щеки, Аня встретилась глазами с Игорем. Вид у него был совершенно сумасшедший…

* * *

Сервиз стоит на центральном стеллаже одного из стеклянных шкафов в гостиной большого дома. Здесь всегда много света, и лучи из высоких окон до краёв наливают тонкие, почти прозрачные чашки тёплым солнечным напитком. Роуз (прабабушка Маруся смешно зовет её по-русски «Розочка») хорошо видна композиция из шести чашек, блюдец, молочника, сахарницы и заварочного чайничка — всё это с миниатюрным узором бело-жёлтых ромашек на густом изумрудном фоне. Все предметы, конечно, повёрнуты к зрителю своей лучшей стороной — с рисунком, но девочка знает, что несколько узеньких стебельков усердно тянутся и на обратную сторону каждой чашки. Впрочем, при желании, это можно разглядеть и в зеркальном заднике шкафа. Роуз не разрешают открывать широкую стеклянную дверцу, но она подолгу рассматривает через стекло это место, где тихо обитает старинный, немного потёртый сервиз, а вокруг, на соседних полках, от пола и до потолка расположилось множество многоцветных керамических изделий, сделанных по рисункам её мамы.

Но иногда, когда она долго стоит здесь, ей почему-то видится нехорошее: какая-то маленькая девочка в далёкой стране в длинном платье с оборками плачет навзрыд, спросонья испугавшись звона разбитой чашки и криков грубых чужих людей… и над другой девочкой, зачем-то едущей куда-то и сидящей в грязном вагоне с железными болванками, отвратительно ревут самолёты и безумно громко лопаются взрывы… и стоит непроходимой, тихой холодной жутью лес… и ещё много непонятного…

Тогда Роуз быстренько уходит в свою комнату на втором этаже — к домику Барби из яркого розового пластика, к компьютеру с забавными играми, к интернетовским друзьям и телевизору, занимающему почти половину стены непрерывными мультсериалами на любимом канале Николодион.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Семён Каминский: Сервиз Гарднера

  1. Добрый рассказ о добрых человеках. Сделан компактно и эмоционально.

  2. Доброго времени, дорогой Семён!
    Отчеканенное полотно, жизнь нескольких поколений на столь сжатом пространстве.
    Как всегда — замечательно. Пробирает.

Обсуждение закрыто.