[Дебют] Бронислава Фурманова: Эва

Loading

Её первая любовь, мальчик из параллельного класса, не вернулся с войны. Пережила Эва и насилие над собой со стороны как русских, так и немецких солдат. На долгие годы это потрясение лишило её желания даже смотреть в сторону мужчин и послужило причиной того, что её мечте — иметь детей, не суждено было сбыться.

Эва

Бронислава Фурманова

Фурманова1994 год. Конец октября, тёплый, украшенный золотом листопада. В Германии мы три месяца. Живём в общежитии для беженцев. Ежедневно, после языковых курсов, ездим в район Штеглитц, где муж работает смотрителем жилого здания. Работа скромная, но даёт возможность получить квартиру через два месяца. В один из дней муж сгребал опавшие листья у «нашего» дома. Мимо, опираясь на палочку, проходила пожилая седая дама. Улыбнувшись, она что-то сказала. В ту пору наш немецкий был ещё ограничен, хотя, благодаря знанию идиш, муж немного понимал немецкий. Не разобрав из сказанного дамой ни слова, он ответил: «Да, да».

— Sind Sie Russe? (Вы русский?) — воскликнула она, продолжая о чём-то рассказывать. Начался небольшой дождь, но дама, раскрыв зонтик, увлечённо говорила. Потом удивлённо спросила, откуда он так хорошо знает немецкий. Путая немецкие и еврейские слова, он ответил, что почти ничего не понял. Эти встречи повторялись ещё несколько раз — дама жила в соседнем доме и часто выходила на прогулку.

Мужу с трудом удалось объяснить, что мы пока не живём в этом в доме, но к Новому году переедем.

Дама записала на листке бумаги номер своего телефона, и отдала мужу, добавив, что мы непременно должны созвониться. В её доме скоро освободится квартира, и можно будет взять себе кое-что из мебели и некоторые необходимые вещи. Больше до Нового года муж её не встречал. Оказалось, она болела.

Отгремели праздничные фейерверки, приведя нас в состояние лёгкого шока: Германия, немцы, стрельба.

Обживая новую квартиру, мы из скромности ей не звонили.

Муж, человек ответственный, трудолюбивый, несмотря на праздничный день, вышел убрать следы ночного ликования. Я осталась дома, накрывать стол к праздничному обеду. Вскоре услышала его голос и чей-то чужой. Муж вернулся в сопровождении незнакомой дамы.

Когда она вошла, произошло нечто странное. Увидев меня, остановилась, её серо-голубые глаза округлились, из них полились слёзы. Длилось это минут пять, затем она быстро, эмоционально стала о чём-то рассказывать. Мы не знали, что предпринять. Единственное, что разобрали — слово «Вера», многократно ею повторяемое.

Оказалось, что я невероятно похожа на её любимую школьную подругу, еврейку Веру, которая вместе с семьёй погибла в концлагере. Ей было тогда шестнадцать лет.

Эва (так звали новую знакомую) многие годы искала её. Через еврейскую общину узнала, где и когда Вера погибла.

С этого новогоднего дня Эва Лампе уже не расставалась с нами до конца своей жизни, повторяя, что Бог вернул ей её Веру. Надо сказать, что впервые увидев висевшую на стене у Эвы фотографию Веры, я убедилась, сколь велико было наше сходство.

Эва часто приходила к нам, но ещё чаще звонила. Запомнился курьёзный случай. Однажды, во время телефонного разговора, Эва о чём-то долго говорила, всякий раз задавая один вопрос: «Bin ich blöd?», на что я вежливо отвечала: «Ja, ja».

Проверив в словаре значение этого слова, я обнаружила, что Эва спрашивала: «Я глупа?» По прошествии времени, когда я уже смогла ей это объяснить, мы долго смеялись, и при любом удобном случае она задавала мне тот же вопрос, на который неизменно получала ответ: «Ja, ja».

Эва была одинока, жаждала общения. Она любила долго говорить, делала это виртуозно, без пауз, найдя в нас внимательных слушателей. Благодаря ей, я быстро стала понимать, а затем и довольно сносно говорить по-немецки. С годами она открывалась мне всё больше, и я убеждалась в том, что она — необыкновенная женщина.

Вот всего несколько эпизодов из её, богатой событиями, жизни.

Она была незаконнорождённой, что в Германии в то время, в 1927 году, считалось почти таким же грехом, как быть евреем. Родители матери практически отказались от них, и первой колыбелью для младенца стала коробка из-под апельсинов. В школе, с первых же дней, она подружилась с Верой. Эва не отказалась от неё и позже, когда дружба с евреями была под запретом. Она до конца осталась ей преданной подругой.

Мать Эвы многие годы работала секретарём у доктора Ульмана, адвоката, еврея по происхождению, который нежно относился к любознательной девочке. Ему с семьёй пришлось бежать от нацистов. Они жили далеко от Германии, но связь с Эвой и её матерью не прервалась, и только благодаря его посылкам с продуктами и сигаретами, которые можно было обменять на хлеб, они пережили голод во время, да и после войны. Через всю жизнь Эва пронесла признательность к этому человеку и особое отношение к евреям. После войны семья доктора Ульмана возвратилась в Берлин. Обладая обширными связями, он помог Эве устроиться в «Berliner Bank»(«Берлинский Банк») где она проработала много лет.

У Эвы сохранились письма доктора Ульмана. После его смерти она хотела передать их Еврейской Общине вместе со своими воспоминаниями об этой семье. К сожалению, при пересылке всё затерялось и не дошло до адресата.

Её первая любовь, мальчик из параллельного класса, не вернулся с войны. Пережила Эва и насилие над собой со стороны как русских, так и немецких солдат. На долгие годы это потрясение лишило её желания даже смотреть в сторону мужчин и послужило причиной того, что её мечте — иметь детей, не суждено было сбыться. Наверное поэтому она привязалась к двум соседским детям, считала их своими внуками. Отъезд этой семьи из её дома стал для Эвы ещё одной потерей, хотя она в последствии и поддерживала с ними отношения.

Своей она считала и нашу внучку, дав ей прозвище «Трикси» (от слова Tricks — трюк) из-за того, что маленькая Лика, часто разыгрывая нас, звонила и, подражая голосу Эвы, долго говорила. Лика называла Эву «моя немецкая бабушка».

В юности Эва мечтала о карьере оперной певицы, обладая прекрасным слухом и голосом. Чтобы оплачивать уроки вокала, разносила по домам тяжёлые пачки книг по заказам из книжных магазинов. Но что-то случилось с её голосовыми связками, а после операции голос не восстановился.

Случилась в её жизни любовь, закончившаяся предательством. Потом — смерть отца, неизлечимая болезнь матери. Три года Эва ухаживала за ней, пока не дала согласие на отключение аппарата, поддерживавшего лишь видимость жизни. Угрызения совести не покидали её до конца жизни. Тогда-то и наступило полное одиночество.

Но в сорок пять лет к ней пришла последняя, самая главная любовь. Он, талантливый художник, переехал в Австралию, куда Эва неоднократно летала, чтобы побыть с любимым. И он прилетал к ней. Наконец, он принял решение вернуться в Берлин, соединить их судьбы. Шли приготовления, заканчивался ремонт квартиры, составлялось меню праздничного обеда, строились планы совместной, счастливой жизни. До долгожданного момента оставалось два дня. И вдруг — сообщение о его скоропостижной смерти от инсульта… Её мечты и надежды умерли вместе с ним.

У Эвы была сводная сестра по отцу, которому она не простила предательства в отношении к матери, хотя и общалась с ним, любила, мечтая носить его фамилию. Но лишь к её восемнадцатилетию он принёс документ об удочерении, разорвав который на мелкие кусочки, Эва объявила, что фамилия матери, Лампэ, для неё более почётна.

Отношения со сводной сестрой никогда не складывались. После того, как Эве стало известно, что муж сестры служит в «Штази» (Аналог «КГБ»), а отец мужа в прошлом — эсэсовец, она стала её избегать. Много раз между ними происходили ссоры. Сестра была ярой антисемиткой, нелестно отзывалась о докторе Ульмане, о других Эвиных друзьях и приятелях еврейского происхождения.

Моральные принципы Эвы характеризует и такой факт: после смерти сводной сестры оказалось, что та внесла Эву в список наследников, оставив ей 50 тысяч марок и бриллиантовое кольцо. Эва, при весьма скромной пенсии, ответила на письмо из адвокатской конторы о наследстве отказом, аргументируя его тем, что с антисемитами и нацистами никогда не имела ничего общего, не станет делать этого и впредь.

После возведения Берлинской стены Эва оказалась в западной части города, а её родня — в восточной.

Все годы Эва посылала им посылки, в ответ не получая ни слова благодарности.

Особенно часто Эва, с её доброй душой, помогала нуждавшимся еврейским знакомым. Мы шутили, что при переливании крови, которое когда-то ей сделали, несомненно, была влита «еврейская».

Не раз в своей жизни сталкивалась Эва с непорядочностью и предательством даже со стороны близких когда-то людей. Её доверчивость часто использовали. На какое-то время она потеряла веру в человеческую порядочность. Узнав об этом, я поняла, почему у неё на входной двери висела обрамлённая надпись: «Lieber Gott! Beschütze mich vor meinen Freunden; mit meinen Feinden werde ich selbst fertig» («Дорогой Бог! Защити меня от моих друзей, с моими врагами я справлюсь сама»).

Однажды, накануне 8 марта, когда я была у Эвы в гостях, она сказала мне, что не спала ночь из-за неудобной подушки, которую пора сменить. Я купила и принесла ей новую. Реакция Эвы меня потрясла! Уткнувшись лицом в эту подушку, она долго и громко рыдала. Сквозь рыдания, я смогла разобрать, что за всю жизнь никто из родных не сделал ничего подобного, не проявил о ней такой заботы. Она высоко ценила любой знак внимания. То, что нам казалось само собой разумеющимся, у неё вызывало бурю эмоций.

Множество ласковых имен она придумывала для меня. Когда узнала, что я родилась в Комсомольске на Амуре, окрестила: «Mein Sibirisches Bärchen» («Мой сибирский медвежонок»). Эва любила читать, собирать книги, и в её большой библиотеке было много книг о истории и жизни евреев. Собирала и еврейские анекдоты, с удовольствием их рассказывая и от души смеясь.

После трёх лет, прожитых в районе Штеглитц, мы переехали в район Тиргартен, поближе к моим родителям. Когда Эва узнала о предполагаемом переезде, она впала в депрессию. С трудом удалось её убедить, что расстояние нашей дружбе не помеха.

Так и произошло. С тех пор у нас появилась традиция — каждую среду многие годы я, иногда с мужем, навещала её, привозила вкусные блюда из еврейской кухни, которые она особенно любила. Мы вместе обедали, и Эва говорила, говорила, говорила…

В дни посещений концертов в филармонии, Эва задолго до начала заезжала к нам. Мы вместе обедали, беседовали, а потом пешком провожали её до недалеко расположенной филармонии. Эва бывала там часто, имея годовой абонемент.

Когда её здоровье уже не позволило бывать в филармонии, она передала абонемент племяннику своего возлюбленного, умершего в Австралии. В память о своей любви, она долгие годы поддерживала тёплые отношения с его племянником. И он, в свою очередь, когда Эвы не стало, в память о ней до сих пор продолжает продлевать абонемент.

Недавно мы получили по почте от него в подарок два билета в филармонию. На программке, приложенной к билетам, приписка о том, что, зная о нашем отношении к Эве, он хотел бы, чтобы мы посетили концерт. Мы сидели на местах, одно из которых долгие годы занимала Эва, слушали любимую ею симфоническую музыку, и грустили о нашей потере.

Ещё одна традиция была заведена ею в своё время. Ежедневно, ровно в семь вечера, она звонила, чтобы пожелать нам спокойной ночи. Волновалась, если нас не было дома, а мы её не предупредили. Автоответчик взрывался от отчаяния, звучавшего в её голосе. Мысль, что с нами может случиться что-то плохое, приводила её в ужас.

Ещё долго после её ухода из жизни, когда стрелки часов показывали семь, а телефон молчал, мои глаза наполнялись слезами. И я вспоминала, как часто Эва говорила, что Бог вознаградил её в старости, и в нашем лице она обрела семью, которой у неё никогда не было. Я не знаю, кого Бог вознаградил больше. Думаю — нас.

По мере того, как Эва стала больше болеть, наши посещения участились, мы помогали, чем могли. Сила воли у неё была огромная. Преодолевая боли, каждый день она спускалась с четвёртого этажа без лифта, отсчитывая 68 ступеней, каждая из которых доставляла ей неимоверные страдания. Взяв почту, либо сделав маленькие покупки, проделывала тот же путь обратно наверх, повторяя, как заклинание: «Ich schaffe es. Ich muss» («Я сделаю это. Я должна»). Порой подъём занимал минут сорок.

Эва часто звонила по телефону и говорила: «Ich brauche dich» («Ты мне нужна»). Это случалось, когда ей бывало особенно плохо морально. Я бросала всё и мчалась к ней. Она включала классическую музыку, и мы слушали её молча. А потом Эва говорила, говорила, говорила…

В начале февраля 2011 года, в результате неудачного падения, она оказалась с переломом плечевого сустава в больнице. После сложной операции пошла на поправку и 6 марта я перевезла и устроила её в реабилитационную клинику. Уходя, пообещала, что завтра непременно буду. Взяв меня за руку, Эва крепко сжала её и сказала: «Ich bin so glücklich, das ich dich habe, mein Sibirisches Bärchen!» («Я так счастлива, что ты у меня есть, мой сибирский медвежонок!»). По дороге домой, как когда-то накануне 8 марта, я купила маленькую подушечку, чтобы ей было удобнее спать.

Рано утром следующего дня нам позвонили из клиники и сообщили, что ночью у неё поднялась высокая температура. Очевидно, ещё в больнице, она заразилась от соседки каким-то вирусом. Ей дали лекарство и она уснула. Во время сна сердце её остановилось. Именно о такой смерти она мечтала — хоть одной её мечте суждено было сбыться.

За несколько лет до этого она сказала нам, что заключила договор с фирмой обрядовых услуг, оплатив все расходы, и завещала, когда придёт час — захоронить её урну анонимно. На наш удивлённый вопрос: «Почему?», ответила, что не хочет после своего ухода доставлять нам хлопоты, так как знает, что кроме нас за могилой ухаживать никто не будет; что не хочет цветов раз в год от оставшихся родственников, ведь при жизни они никогда ей их не дарили…

Мы выполнили её последнюю волю, но часто приезжаем на кладбище, и конечно же, с цветами, потому что дарили ей их и при жизни, отсчитываем шесть шагов от одного, примеченного нами, места, восемь от другого, и находим заросший травой кусочек земли, где покоится урна с прахом Эвы Лампэ, немки с еврейской душой.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “[Дебют] Бронислава Фурманова: Эва

  1. Уважаемая автор! Спасибо за рассказ. Я рядовой читатель, и мне безразличен жанр текста (не урок литературоведения). Он — по мне, если добавляет интереса к жизни, её понимания, обостряет чувства, рождает воспоминания, вызывает ассоциации… Ваш текст (очерк, рассказ, эссе ,..), по-моему, таков. Я очень люблю героев и ситуации проеврейские (правда, без перегиба). Кто-то из известных литераторов (Чехов?) заметил: у человека слишком много прокуроров, а ему адвокаты нужны. Полностью согласен. Успехов.

  2. Уважаемый Михаил, позвольте мне, как автору, расставить все точки над i.
    Меня немного удивило то, что Вы, совсем не зная меня, отнеслись с таким недоверием к описанным в моём очерке (по рассказам героини) фактам. А не доверять ей у меня не было никаких оснований. Более откровенного и честного человека трудно было себе представить. До сих пор помню полные боли и слёз глаза Эвы, когда она рассказывала именно о пережитом ею, юной девушкой, насилии со стороны и русских и немецких солдат, и что поступок последних был для неё особенно чудовищным. Если Вам не попадались на глаза свидетельства о таких фактах, это не значит, что их не было. Вот теперь, из достоверных источников, Вы будете знать, что было и это…
    И вообще в данном описании нет ни слова выдумки. Всё было именно так.
    Также для меня осталось непонятным, какую «чепуху» Вы увидели в воспоминаниях героини о том, что «Ему(док. Ульману) с семьёй пришлось бежать от нацистов. Они жили далеко от Германии, но связь с Эвой и её матерью не прервалась, и только благодаря его посылкам с продуктами и сигаретами, которые можно было обменять на хлеб, они пережили голод во время, да и после войны.»???
    И всё же, спасибо Вам, что прочитали очерк и нашли время выразить своё мнение.
    Всех Благ, с уважением,
    Бронислава

    1. Уважаемый Михаил, прошу прощения, последний абзац с вопросом должен был быть адресован не Вам, а уважаемому Soplemennik’у.

  3. Здесь нечего спорить о жанре. Сами факты человечности в наш беспринципный век дают надежду на выживание человечества. Такого рода факты — всеобщее сокровище и спасибо автору за публикацию.

    1. Феликс! Вы правы, что написать хороший расказ о человечности — святое дело. Но зачем выдавать лит. произведение за ФАКТЫ? Вот, например, автор пишет, что Эву насиловали русские, а потом немецкие солдаты. Ну, не могло быть такого у немцев по отношению к немке же! Я читал довольно много воспоминаний о событиях на оккупированной немцами территории СССР. Ни разу не видел свидетельств об изнасилованиях (зато много пишется о «немецких овчарках-подстилках»), хотя других зверств, в особенности по отношению к пленным — масса. А вот о насиловании русскими солдатами немецких женщин написано очень много.

  4. Не забывайте, что это дебют. Даже, если это очерк, в нем очень много личного, и это дает возможность перевести его в ранг рассказа о дружбе, о помощи, об утрате. Рассказ хорошо сбит, в нем нет лишних эпизодов, нет длиннот. Это дебют хорошего писателя. Поздравляю.

  5. Ему с семьёй пришлось бежать от нацистов. Они жили далеко от Германии, но связь с Эвой и её матерью не прервалась, и только благодаря его посылкам с продуктами и сигаретами, которые можно было обменять на хлеб, они пережили голод во время, да и после войны.
    Вот такая реникса смазывает впечатление от очерка.

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.