Вся молодежь была мобилизована на ликвидацию опасности. Из памяти зримо выползла картина: он с незнакомым юношей удерживают щит, преградивший воде путь. Руки немеют, ноги в грязной кашице закоченели, вся одежда промокла, по лицу бродят гримасы боли, нет больше сил и кажется: сейчас конец.

Рождённый ползать

Лазарь Городницкий

Редко — раз, два раза в год у меня в доме собирался мальчишник. Я бы сказал для верности «старишник», ибо каждому из постоянных участников этого мероприятия перевалило за семьдесят. Все мы выходцы из бывшего СССР, у каждого из нас за плечами своя, индивидуальная жизненная дорога со своими впадинами и высотами, но двигатели на этих пересеченных дорогах у нас были одинаковые: это близкие идеалы, кумиры, ценности. Старческая потребность возвратиться в память и, пусть хотя бы мысленно, вновь пережить запомнившиеся события собирала нас то у одного, то у другого и тогда мы возвращались в свою юность и молодость. Это не мешало кому-нибудь из нас захватить с собой какого-нибудь постороннего для нас мужчину, который, как правило, оставаясь в тени, как бы становился участником нашего похода в прошлое. Эти люди были благодарными и признательными слушателями, зрителями, сопереживателями.

Как-то один из моих друзей привел на очередную нашу встречу незнакомца, весь вид которого, оживленное лицо с покровительственно высвечивающим взглядом, беспокойной манерой сидеть, нервными, подвижными руками, демонстрировал его живой темперамент и потенциальную агрессивность. Помнится, был он приблизительно на поколение моложе нас, и густая, черная шевелюра, гладкая, без морщин, кожа и спортивная фигура на нашем фоне служили дополнительным свидетельством этому. Говорить он начал без предупреждения, без смущения, словно мы собрались специально послушать его. Не скрою, с первых же фраз он нас заинтриговал:

— Вы меня извините за тягостные слова, но вот гляжу я на вас и с горечью думаю о нашей общей беде. Вы такие же инвалиды, как и я. Да, да, все мы духовные инвалиды, выращенные совком. С детских лет нам понавешивали фальшивых кумиров, заставляя им поклоняться, бездумно следовать и восторженно петь им аллилуию. Еще мальчишкой мне уже вбили в голову, что я должен одеть этот красный ошейник и быть похожим на пионера номер один, этого сельского паренька Павлика Морозова. В угоду партийной идеологии я должен был предать родного отца, как семейный отщепенец плюнуть на кровные узы, в оценке жизненных ценностей идеологию считать выше природного принципа крови. Только повзрослев, узнал я, что мальчуган донес на своего отца за то, что он бросил его мать и ушел к другой женщине. Обычной семейной неурядице, которая сейчас встречается на каждом шагу и, как правило, не вызывает больших эмоций, пришили идеологическую подоплеку и с ее помощью развращали целые поколения. И я был в их числе. И думается мне, вы тоже…

Только подрос я, как меня стали дурачить этим фанатиком, по кличке Павел Корчагин. Все эти его бредни о напрасно прожитых годах, об освобождении человечества сразу испарились, как только он оказался в сарайчике с девчонкой и она ему предложила себя. Идеология вроде закаркала, но он ее не услышал на фоне разыгравшихся гармонов, и, как диктует инстинкт, в нем вовремя проснулся зверь. Я вам признаюсь честно, что когда читал эту книжицу про закалку и дошел до этого места перед моими глазами возникла Верочка из десятого класса, и я ощутил, что и во мне просыпается зверь. И кто после этого может сказать, что я не брал пример с Корчагина? Ну, не скакал в буденовке, ну, не кричал «Даешь!», ну, не строил узкоколейку под Киевом, но человеком был, и ничто человеческое, как я уже сказал, мне не чуждо. А эти жертвы ради туманного общего дела, эта, так называемая, высокая мораль, так это для отвода глаз, черные очки в красной оправе.

Эти фанаты возвели дух над инстинктом, толпу над личностью, любовь над сексом, голод над сытостью.

Нет, скажу я вам, мимо общества я не проходил и, если не в первых рядах, то как середняка меня всегда можно было увидеть. Ведь середняк — это, по большому счету, и есть народ, это не ни то, ни се, как любят язвить джентльмены на партийных демонстрациях, это, если хотите, совсем наоборот, и то, и се. А что делать простому человеку, когда «сегодня белые, а завтра красные»?

Вошедший в раж незнакомец, видимо, перестал любоваться собой и бросил уверенный взгляд на своих слушателей. Смущение и обида покрыли его лицо: старики смотрели мимо, словно не замечая его. Чтобы повысить к себе внимание, незнакомец заговорил громче:

— А эти слюнявчики из Краснодона, эти, так называемые, молодые гвардейцы Фадеева, под руководством партии залезшие в петлю в виде дна заброшенной шахты? Это же моська и слон, аника-воин, или еще хуже, сапожник, выпекающий пироги!

Сродни этому и бездумный поступок Александра Матросова, закрывшего телом амбразуру вражеского пулемета. Слышал я от знающих людей, что этому дикому поступку предшествовало возлияние. А что по пьянке то не сделаешь?

Говоривший с вызовом посмотрел на присутствующих, ожидая поддержки, но с огорчением обнаружил, что слушателей своих он окончательно потерял.

Речь пришельца, напомнившая сидящим об их кумирах, перенесла их в свою юность, их память и фантазия начали демонстрировать близкие им картины прошлого, а богатый жизненный опыт добавлял детали.

Павел Корчагин, молодогвардейцы — их старшие дружки, незримо сопровождавшие каждого из них в юности. «Будь честен, будь верен данному слову, ради спасения другого, если нужно, отдай свою жизнь, люби свою родину, как свою мать» — дружки не говорили, они показывали как это делают, и омолодевшие старики, очарованные этим зрелищем, мечтали повторить его.

Один вспоминал как однажды весной, разбушевавшаяся река прорвала плотину и грозила залить город. Вся молодежь была мобилизована на ликвидацию опасности. Из памяти зримо выползла картина: он с незнакомым юношей удерживают щит, преградивший воде путь. Руки немеют, ноги в грязной кашице закоченели, вся одежда промокла, по лицу бродят гримасы боли, нет больше сил и кажется: сейчас конец. Но неизвестно откуда берутся силы и сквозь проклятия реке с остервенением держишь щит. И тут подспевает подмога. И чувствуешь себя человеком. Спрашивает соседа, как зовут его? Скромно парнишка отвечает: «Корчагин». И в ответ слышно: «А ты кто будешь?» И он открывает рот, чтобы назвать свою фамилию, но вместо нее произносит: «А я один из когорты Павла Корчагина».

Фантазия другого уже преодолела границы реального и перенесла его в мир мечты. И он воочию видит своего любимого кумира горьковского Данко, из сердца которого, как из прожектора, струится лучистый свет, освещая толпе испуганных людей опасную дорогу. В лучах света исчезает страх, к людям возвращается уверенность и надежда, но никто не задумывается над тем, что часы Данко сочтены. В их сознании такие звезды не гаснут.

И когда старик-мечтатель лично встречает Максима Горького, как бы перешагнувшего из прошлого в настоящее, и спрашивает его какова же настоящая фамилия Данко, писатель, не задумываясь, отвечает: «Александр Матросов». И фантазер благодарно смотрит в глаза писателю.

Еще один увидел в небе клин журавлей со знакомыми лицами молодогвардейцев, своих героев, и стал пристально вглядываться в строгие очертания строя вытянувшихся в струнку птиц, выискивая место для себя. Он знал, что его кумиры «не в землю полегли когда-то» и будут вечно привлекать взоры людей.

Пришелец-незнакомец по отсутствующим лицам своих собеседников с болью фиксировал, что слушатели покинули его, отправились в свои миры и там, как птицы, парят в воздушных потоках, радусь возврату в свою далекую юность. Резанула зависть, появилось злорадство, возникло желание самому испытать это воздушное парение. Он встал, даже театрально, как балерины, взмахнул руками. Но воздух не захотел быть ему опорой, земля приковала к себе его ноги, а сердце его не смогло воспламениться, оно, дымя, тлело. И он в бессилии опустил руки, услышав голос проклятой идеологии: «Рожденный ползать, летать не может».