Зоя Мастер: Сыграть Джульетту

Loading

И вдруг Тонька так уверенно говорит: «Не надо ничего отменять, я сыграю, я роль знаю, и мизансцены тоже». Тут все уже не только хихикать стали, а в голос заржали, но осеклись, когда главный сквозь зубы цыкнул: «Ну-ка, замолчали все. Иди, Антонина, гримируйся».

Сыграть Джульетту*

Из «Кишинёвских рассказов»

Зоя Мастер

1

Тоня была городской сумасшедшей. Её знали все и звали Джульеттой из-за чудаковатого покроя платьев и расшитой стеклярусом сеточки на распущенных волосах. Ей было чуть за тридцать. Похоже, её странный вид и приплясывающая походка смущали прохожих. Некоторые опускали глаза, другие ухмылялись и, заигрывая. спрашивали, почему она гуляет одна, без Ромео, а Тоня терпеливо начинала рассказывать о себе и своем Ромео, которого звали Костиком, и который тоже умер совсем юным, правда, не от любви. А вот она осталась жить, потому что непременно должна была сыграть Джульетту. Но люди почему-то поспешно скользили мимо, не хотели слушать. Наверное, их отпугивала её откровенность. А ведь сами спрашивали. Странные…

Она очень изменилась. Из прежней жизни осталась только сеточка-ретичелла в светлых, с нитками ранней седины волосах. Мама смастерила ей эту сеточку-шапочку, когда с третьего раза Тоня поступила в театральное училище. Мама, служившая в театре костюмершей, считала, что Тоню, с её великолепной памятью и безупречной дикцией, ждёт грандиозная сценическая карьера, вершиной которой станет роль Джульетты. Так было всегда: мама умела внушить то, во что верила сама, и эту свою несбывшуюся мечту передала дочке — вместе с ретичеллой, почти такой же, как у Оливии Хасси в фильме «Ромео и Джульетта».

Театр — это запах пыли и пота, — данность, которую Тоня воспринимала с детства точно так, как спёртый запах тесных гримёрок или уют огромного, с растопыренными ногами кресла в костюмерной, где она ждала окончания спектакля. Говорили, что это чёрное кожаное кресло с золочёными гвоздиками по периметру, когда-то принадлежало известному врачу, лечившему необычные заболевания, что сохранилось оно ещё с революции, и что доктор так и умер, сидя в нём — задремал между приёмом больных и не проснулся. После его смерти соседи по коммуналке отдали кресло на реквизит — в театр, находившийся практически в соседнем доме. Когда ставили Чехова или Островского, кресло вытаскивали на сцену, а в остальное время оно стояло в костюмерной, задрапированное наваленными на его спинку нарядами. Складки тюля и шёлка свисали на подлокотники, драпируя тонино лицо и плечи.

«Мое лицо покрыто маской ночи,/Иначе ты б увидел, как оно/Зарделось от стыда за те слова/Признания, что ты сейчас подслушал», — читала Тоня.

Такой я её запомнила с детства, как фото в рамочке: под кипой разноцветных тряпок с книжкой Шекспира в руках. Мы были одноклассницами, жили в одном дворе. Отец Тони всю жизнь проработал осветителем в театре. Будучи весьма общительным человеком, он, тем не менее, ненавидел шумные компании, потому гостей в их дом приглашали только раз в год, в день рождения дочери. 16 сентября, в единственной комнате, переходящей в кухню, сдвигали столы, а мы с Тоней заставляли их бутылками с лимонадом, тарелками с пончиками, песочными пирожными и конфетами «Белочка». Я завидовала подружке, потому что мой день рождения приходился на время летних каникул и поздравлять меня было некому, кроме нескольких ещё не уехавших или уже вернувшихся с моря родственников. Обычно мы шли на озеро и загорали на берегу, умирая от июльской жары, но опасаясь заходить в мутную от взбаламученного песка воду. Взрослые вяло жевали принесённые в пластиковых кошёлках салаты и курицу, а дети торопливо ловили ртами тающие куски пломбира, шумно втягивая белую массу, которая капала на наши купальники и голые животы. Потом мы бегали к фонтану смывать с себя липкие подтёки и приставший к пяткам серый пляжный песок.

Тоня на мои дни рождения не приходила; летом театр уезжал на гастроли, и она с родителями возвращалась только в августе, уже перед самым началом школы. А ещё через две недели весь класс собирался в нашем дворе, и почему-то именно Тонин день рождения, а не первое сентября, становился общим праздником. В центре двора чертили круг, где мы по очереди читали стихи, пели, дурачились. Тоня всегда декламировала Шекспира. У неё был звонкий, сильный голос и прекрасная дикция. Вспоминая, я вижу другую фотографию: моя подружка в пышном, белом в жёлтый горох платье, выгоревшие до белизны косички, полуприкрытые веками глаза, страдальчески изогнутые брови, неестественно заломленные над головой руки… Это было смешно, но я завидовала её непогрешимой уверенности в своём таланте. Она уже знала, чего хочет, а я — нет.

Признаться, я долго не могла понять тониной страсти к театру, тем более, что лучше всего ей давались точные предметы. Она мыслила цифрами и часто говорила, что словам верить нельзя. Кроме того, её внешность цветущего одуванчика никак не вязалась с одержимым желанием стать драматической актрисой. Потому в душе я соглашалась с дядей Олегом, укорявшем жену, которая всю жизнь обшивала этих богемных гопников в том, что та заразила Тоню микробом безумия. В один из тёплых летних вечеров, когда окна были открыты настежь, мы с Тоней слышали, как отец скандалил с матерью, мерно стуча кулаком по столу:

— Ты пойми, разве ж это люди?! Это ж самовлюблённые куклы.

В лицо слюной брызжут — старик, ты гений, а за спиной: бездарь, неудачник. Думаешь, они талант уважают? Щас! Чем больше талант, тем жалоб и анонимок на этот талант больше. А вот когда кто спился или помер, тут они слёз своих актёрских не пожалеют. И ты собственную дочку в эту свору пихаешь Джульетту изображать! Ради чего?

— Мне не надо изображать Джульетту, — прошептала тогда Тоня, — я есть Джульетта.

Самое странное, что на какой-то миг она заставила меня в это поверить. Двенадцатилетняя круглолицая, голубоглазая, курносая толстушка — такой мне запомнилась Тоня в нашу последнею встречу.

А потом мы расстались и встретились уже через много лет недалеко от дома, где прошло наше детство. По улице шла полноватая, странно одетая женщина с ридикюлем в одной руке и веером — в другой. Она улыбалась каждому встречному — глазами, а уголки губ оставались опущенными, и от этого выражение лица было приветливо-скорбным. Поравнявшаяся с нами старушка жалеючи покачала головой.

— Тоня? — Я подошла к ней вплотную и ощутила запах нафталина и сладких духов.

— Ты с репетиции, — спросила я, — не успела переодеться?

— С какой репетиции, — встряла замедлившая шаг бабушка, — кто ж её такую на сцену выпустит? Была актёрка, да сплыла.

— Пойдём ко мне, — сказала Тоня так, будто мы уже встречались этим утром.

Мы шли по улице: моя сильно повзрослевшая подружка, слегка подпрыгивая, и я, подхрамывая из-за натиравших ноги туфель, и прохожие оборачивались вслед нам обеим.

Во дворе пахло ремонтом. Дверь нашей бывшей квартиры была выкрашена ярко-оранжевой краской. На ней болталась вывеска «Уехали в отпуск. Ценностей нет». Дверь соседней квартиры была снята с петель, рядом валялись ржавые батареи. Как раз на том месте, где каждый год 16 сентября очерчивали меловой круг, стояло обшарпанное кожаное кресло с потускневшими гвоздиками по периметру, и в нём, в позе филина дремал обрюзгший мужчина неопределённого возраста в очках с толстыми линзами. Прижатой к животу рукой он удерживал полупустую бутылку пива.

— Узнаёшь папу? — бросила Тоня, не замедляя шага. —Он теперь тут живёт, в театральном кресле. Видишь, даже пижаму не снял. То болтает без умолку, то спит. И вот так всё лето. Надеется прямо в кресле и умереть, как тот доктор. Смешно, да?

И вот это смешно, да? настолько диссонировало с трагическми обертонами её голоса, что я непроизвольно поморщилась.

— Ты помнишь Костика, — спросила Тоня деловым тоном, когда мы уселись за кухонный стол, — ну, того, который сказал математичке, что я в уме считаю быстрее неё? Он умер, давно уже. Пил много. А у меня после него никого не было. Сама подумай, можно ли менять мужчин и при этом играть Джульетту? Но дело не в этом. Недавно я устроилась на замечательную работу, целый день считаю деньги — отрываю билетики, отсчитываю сдачу.

— А театр? Ты сыграла Джульетту?

Тоня загадочно улыбнулась, кокетливо поправила прядь желтоватых волос и кукольным голосом, словно под диктовку суфлёра, продекламировала: «В узких переулках Вероны иногда появляются два призрака — юноши и девушки. Взявшись за руки, они плывут на уровне окон, но растворяются, как только люди пытаются их окликнуть».

— Это что, из какой-то пьесы, из несыгранной роли? Зачем ты придуриваешься? Мы ведь уже взрослые тётки, а ты всё о том же. Лучше расскажи о себе.

— А я и говорю о себе, потому что Джульетта — это я. Только она была вовсе не смуглой изящной брюнеткой, а наоборот, аппетитной блондинкой вроде меня. Я так и сказала об этом нашему главному, когда он дал мне роль кормилицы, а роль Джульетты — Оксане Земцовой, она тоже в нашей школе училась, на два класса старше. Зем-цо-ва! Звонкое имя, да? И сама она звонкая, яркая. Была…

Тоня лучезарно улыбнулась, зевнула и сказала неожиданно нормальным голосом: «А теперь иди, мне ещё сумочку надо расшить. Мама смастерила. Видишь один цветок красным бисером вышила, а на втором мы её похоронили».

2

Я хромала по плавящемуся асфальту, задыхаясь от запаха краски, извёстки и ещё чего-то едкого. Сирень разрослась вдоль стены до самых ворот. Её сердцеобразные, скрученные по краям листья были покрыты сероватым налётом. В вязкой тишине цоканье каблуков моих модных неудобных туфель казалось оглушительно неуместным.

— Убегаешь? — окликнул меня Олег Валерьянович. — Ну что, побалакала с моей Джульеттой? По лицу вижу, что пообщались.

— Простите, сначала я вас не узнала, а сейчас мне показалось, вы спите.

— Понятное дело, не узнала. Лет через двадцать и тебя мало кто узнавать будет. Особенно если жизнь по башке бьёт. Да и жизнь эта тупая, смысла в ней ноль. Ради чего работать, чего-то добиваться, семью строить, если всё равно сдохнешь никому не нужный? Говорят, в этом кресле помер доктор один знаменитый, счастливый был человек — глаза закрыл и всё. Вот бы и мне его счастье.

Похоже, Тоня оказалась права — разговорчивость её отца переросла в острую форму болтливости. Я присела на лопнувший по краю кожаный подлокотник и сбросила туфли,

— Скажите, что случилось с Тоней, что вообще произошло?

— А что произошло? Ничего особенного. Спятила моя Тонька, спасибо её мамаше. Ты ж помнишь разговоры эти: теа-а-тр, Шекспи-и-р, Джулье-етта, слава, аплодисменты. Ну вот, дорвалась до мечты своей — и головой двинулась. И цена тому — три паршивых букета цветов.

— Так ей всё-таки дали эту роль?

— Не дали. Сама взяла. Хотя играть должна была Оксанка; она и репетировала до самой премьеры. То действительно актриса была: сразу понятно — вот она, Джульетта. Как скажет:

«Что он в руке сжимает? Это склянка. Он, значит, отравился? Ах, злодей, Все выпил сам, а мне и не оставил!»,

даже у меня ком в горле. И удивительнее всего то, как она умела в образ входить и выходить — просто по щелчку. Вот стоит в кулисе, анекдот рассказывает или наоборот, лается с Толиком, Ромео своим, что им целоваться, а у него опять изо рта воняет — никак свои зубы в порядок не приведёт. Шипит на него, как кобра, а через секунду на сцене: «Уходишь ты? Ещё не рассвело…» — и такая там нежность, и голос медовый, и нега, и страсть, что сомневаться начинаешь, она ли только что этого закулисного Ромео матом крыла. И после спектакля, с последним поклоном вся Джульетта из неё выветривалась. Вот что значит талант и мастерство: надо — в истерике бьётся, рыдает без всякого вазелина, надо — хохочет так, что в ушах звенит. Короче, родилась она актрисой, а не напридумывала себе судьбу.

— Дядя Олег, почему и вы, и Тоня говорите об Оксане в прошедшем времени? Она что, умерла?

— Нет, зачем? Хотя да, как актриса и правда умерла. Тонька её умертвила.

Я почувствовала себя так неуютно, как может чувствовать зритель, по ошибке купивший билет в театр абсурда.

— Пожалуй, я пойду, жарко. И вообще, вредно вам на солнцепеке… Вы ещё, я вижу пиво на жаре пьёте.

— Нет уж, ты послушай, — он дёрнул меня за руку и, потеряв равновесие, ткнулся затылком в спинку кресла. Бутылка с глухим стуком упала на асфальт и поперхнулась шипящей жидкостью.

— Конечно, дочка моя не подсыпала Оксанке яду и не плеснула в лицо кислотой. Может, вообще всё получилось случайно, совпадение вышло. Только у меня своя теория образовалась.

— Зачем вы всё это мне говорите?

— Ты ж сама спросила, что случилось. Так я рассказываю. Ты, вообще надолго приехала?

— Нет, завтра уезжаю.

— Ну так тем более послушай, а как за ворота выйдешь, можешь всё из головы выкинуть. Так вот, прогон накануне премьеры прошёл неудачно. Оксанка грипповала, температурила, лицо горело так, что даже подсветка не помогала. Ей вообще-то, надо было бледной быть, особенно в последней сцене. Играла — так себе, силы для премьеры берегла. У нашего главного, — я сверху видел, — лысина была точно кипятком обваренная. Он, бедолага, дёргался, руками размахивал, на Оксанку наорал, мол, у настоящих актёров на сцене болячки проходят. Все разошлись нервные, злые, а Оксана заперлась в гримёрной. Ну, у неё вообще привычка была там отсиживаться, а потом на пустой сцене репетировать какие-то отрывки. И Тонька это знала. В тот день я тоже в театре задержался, прожектор ремонтировал, он всю дорогу мигал невпопад. Ну и дочка меня ждала, но не в костюмерной, как обычно, а по театру болталась, за кулисами бродила. Вдруг слышу грохот и крик Оксаны, жуткий такой, короткий — а-а-а! И всё. Тишина. Прибежал, вахтёра на помощь позвал, а в потёмках ничего не разобрать. Я свет на сцену дал, оттуда мы в кулисы прошли и увидели Оксанку реквизитом придавленную. Картиной, с оборванной леской. А может, подрезанной… Тут Тонька примчалась, — ах, боже мой, надо же, какая беда случилась, — и втроём мы Оксану в чувство привели. Вроде всё нормально с ней было, кроме шишки над ухом и царапины на плече. Правда, заикалась она сильно, но сама тогда посмеялась, дескать, буду первая Джульетта-заика. А на следующий день она уже не шутила, потому что заикание не прошло. Если честно, комично у неё выходило: «Уг-г-гомонись, к-кормлица, и т-ты».

— А Тоня кормилицу играла?

— Во втором составе, а вот Джульетте замены не предусматривалось, потому что спектакль на Оксану ставился. Ну и когда все отхихикали и поняли, что премьере не быть, тут и закрутилось. Главный наш собрался звонить в министерство. И вдруг Тонька так уверенно говорит: «Не надо ничего отменять, я сыграю, я роль знаю, и мизансцены тоже». Тут все уже не только хихикать стали, а в голос заржали, но осеклись, когда главный сквозь зубы цыкнул:

«Ну-ка, замолчали все. Иди, Антонина, гримируйся». И она пошла, неторопливо так, вроде бы и не ждала всю жизнь этих слов, а просто подчиняется обстоятельствам. Оксанка, бедная, ещё и гримироваться ей помогала, хотя всё надеялась, что заикание до начала спектакля прекратится. А чуда не произошло ни в тот вечер, ни на следующий, ни вообще… Закончилась актриса Оксана Земцова если и не по тонькиному велению, то точно по её хотению.

— Не смешно.

— Это как раз смешно. Грустное — впереди, — успокоил Олег Валерьянович.

— Папа, иди обедать, — пропела из окна Тоня.

— Сыт всем по горло, — ответил Олег Валерьянович, не повернув головы.

Тоня согласно кивнула и снова взялась за вышивание. В открытом окне, покорным наклоном головы с распущенными по плечам волосами, она напоминала состарившуюся Маргариту из Фауста, или Джульетту, которая, не умри она так рано, выглядела бы так же.

— Тоня провалила роль?

— Лучше бы провалила. Нет, она слишком хорошо сыграла. Наутро в газете написали: «Это была правда, о какой боялся мечтать сам Шекспир». Поначалу в зале шушкались, хихикали. И правда, светловолосая Джульетта в лопающемся под мышками платье смотрелась странно.

А потом, — я даже не понял, когда именно, — стало тихо, и я услышал голос Тони. Она играла любовь, которой у неё самой никогда-то и не было. Ведь и Костика своего она придумала. Не было там отношений, и Тоня моя — старая дева. Чем дальше, тем больше я нервничал, потому что уже понимал — что-то происходит, и боялся последней сцены: а вдруг так заиграется, что умрёт по-настоящему И когда она простонала: «Чьи-то голоса. Пора кончать. Но вот кинжал по счастью», у меня дыхание остановилось от тревоги и беспомощности своей. Я же ничего изменить не мог, хотя чувствовал — ничем хорошим это не кончится.

— Да что же менять? Зачем?

— Занавес закрыли, все должны на поклон выйти, а Джульетта всё лежит на трупе своего Ромео. Толик ногами дёргает, руками показывает, помогите встать. В общем, подняли их обоих. Аплодисменты, три букета цветов главной исполнительнице, зал бесновался, а у Тоньки на лице даже улыбки нет — страдание одно, будто Ромео ещё не ожил. Толик уже о банкете думает, как нажрётся от счастья, а эта не в себе. Взгляд блаженный, улыбка мечтательная, речь замедленная. И вот до сих пор, как у Оксанки заикание, так у Тонечки странности эти остались. Вроде как в образ вошла и не вышла. Вот такое несчастье. А спектакль сняли с репертуара и больше не ставят.

— А ваша жена?

— Умерла через год после этой истории. Может, я её запилил, может, сама себя винила за ту чушь, которую дочке в башку втемяшила. Джульетта, Джульетта, та и поверила. И понимаешь, когда смотрел я тот спектакль, и правда казалось, что не играла она, а рассказывала про то, что с ней самой случилось. Жуткое было ощущение.

Дрожащими пальцами Олег Валерьянович поднял с асфальта упавшую газету.

— Ты приходи ещё, с тобою, я сокровенным поделюсь, —крикнула мне Тоня и жеманно помахала рукой.

— Помните, когда мы ещё детьми были, Тоня говорила, что она и есть Джульетта.

— Здрасьте-приехали, давай ещё ты расскажи мне эту галиматью о призраках Вероны.

— Я была в Вероне прошлым летом, призраки двух влюблённых мне не встретились. Но вы знаете, когда город отмечает день рождения Джульетты?

— Ну?

— Шестнадцатого сентября. Вот такое совпадение.

— Олег Валерьянович закрыл глаза, — Иди, иди отсюда, — пробормотал он, — лучше бы ты мне этого не говорила.

3

Час пик ещё не начался, но автобус уже был переполнен. Чем ближе к вокзалу, тем больше пассажиров с чемоданами, пакетами, сумками и сумочками, тем интенсивнее запах пота и снеди, тем сильнее закипавшее с каждой остановкой раздражение.

— Билетики, билетики не забудьте. Передавайте денежку, — услышала я знакомый голос, — вот ваша сдача.

Следующий, пожалуйста. Всё верно, можете не пересчитывать, я никогда не ошибаюсь.

— Тоня! — я помахала рукой и попыталась протиснуться к ней.

— Ты чё, коза, считать ваще не умеешь, — рявкнул хриплый голос впереди. — Ты, наверное, дура совсем; мелочь скинула, а пятёрку зажала. Не, вы видели, совсем обнаглела чучела патлатая.

С чемоданом и сумкой в руках, мне удалось обойти лишь одну пассажирку, — распаренную тётку, чьи пухлые плечи почти закрывали происходящее. Лицо Тони со слипшимися на висках волосами было похоже на переваренную свеклу, но на нём не отражалось и тени раздражения.

— Какой вы странный, право, мне передали рубль, а не пять. Он у меня в руке, смотрите.

— Вот блядь крашеная, — расхохотался парень, — она ещё стихами разговаривает!

— Оставьте кондуктора в покое, — вступилась распаренная дама, успевшая вклиниться между мной и субтильной старушкой траурного вида.

Тонины губы скривились, как у собравшегося закатить истерику ребёнка.

— Не расстраивайтесь, милая, — продолжила дама, —хамов не перевоспитать. А вам стыдно должно быть, — обратилась она к парню, — видите женщина не в себе.

— Я — блядь? — словно очнувшись от шока, завопила Тоня. — Люди, вы слышали, он назвал меня блядью. Меня, когда я чистая, как стакан!

— Как хрусталь, — ехидно подсказал парень.

— Да, как хрусталь, — звенящим от возмущения голосом подтвердила Тоня и, ища поддержки, обвела глазами стоящих вокруг пассажиров.

Её взгляд скользил по головам, и я поспешно спряталась за спину голоплечей дамы, потом пригнулась и в этой неуклюжей позе начала продвигаться к задней двери.

На опустевшей остановке, у заплёванной скамейки, валялись сигаретные окурки и обёртки от мороженого. Серый купол вокзала вырисовывался за спуском. Я села на чемодан и заплакала. До поезда оставался час. А завтра вечером начинались гастроли — я играла Джульетту.

___

*) Новая авторская редакция

Print Friendly, PDF & Email

16 комментариев для “Зоя Мастер: Сыграть Джульетту

  1. Спасибо автору за старание и труд. Я не мастер додумывать. По этой части — другие.

    1. Огромное спасибо. Очень люблю и фильм, и музыку. Когда писала рассказ, она звучала в моей памяти. На мой взгляд, лучшей экранизации «Ромео и Джульетты» нет.

  2. “«За то время, что написаны…” комменты + реакция на + исправления , “Амадеус Моцарт мог написать … минимум две оперы, да ещё успел бы сделать ребёнка…» — — 🙂 Резюме: лучше промолчать, и — ать-два, напевая, “Маруся, раз-два-три-калинно-красна рябина… и т.д.; а ведь “даже не подозревалИ, что Амадеус — вовсе не название компании по бронированию гостиниц…” Завтра с утра, — искать новые опечатки на радость Майе, записавшей всех в графоманы… Кто это придумал, что графоман – оскорбительно? — может, кто-то из Вены или из Б-Бадена. Однако, любопытный рассказ написала Зоя М. Многим понравился. Если же перечитают по второму разу, до конца, да с комментариями, понравится ещё больше.

  3. «В узких переулках Вероны иногда появляются два призрака — юноши и девушки. Взявшись за руки, они плывут на уровне окон, нО растворяются, как только люди пытаются их окликнуть».
    ::::::::::::::::::::::::::::::
    “нО”, растворившись наполовину, потому что “разве ж это люди?! Это ж самовлюблённые куклы. В лицо слюной брызжут — старик, ты гений, а за спиной: бездарь, неудачник. Думаешь, они талант уважают? Щас! Чем больше талант, тем жалоб и анонимок на этот талант больше. А вот когда кто спился или помер, тут они слёз своих актёрских не пожалеют…”
    :::::::::::::::::::::::::::::::
    Как комментировать – не известно. Шолом-Алейхем здесь не поможет, — настоящая, талантливая вторая реальность реальнее первой. И это – везде: в узких улочках Вероны и Риги, под кедровой сосной у неведомой сибирской деревни, на жаркой хамсинной окраине щедрой Тверии и на площадях города, где осталась тень Моцарта, — везде где есть настоящий талант, клочок ретичеллы и старые тексты.

  4. В рассказе « Сыграть Джульетту» не перепутать бы мне важное со срочным. Срочное, т.е. синица в руках – это подруга, которая завтра тоже должна сыграть Джульетту, а важное (т.е. гамбурский счёт) это то, как Тоня однажды, не побоюсь быть высокопарной, гениально сыграла Джульетту, оказавшись бабочкой однодневкой на этом пиршестве жизни. Но что означает много – мало, долго-недолго» с точки зрения бытия?
    …И не жалость — мало жил,
    И не горечь — мало дал, —
    Много жил — кто в наши жил
    Дни, всё дал — кто песню дал (М Цветаева)
    И подруга, заплакавшая в финале рассказа то ли от страха перед предстоящим спектаклем, в котором она тоже должна сыграть Джульетту, то ли от жалости к Тоне, оказавшейся в таком унизительном положении, на контрасте своего относительного благополучия лишь подсвечивает трагизм Тони. Я конечно посочувствовала подруге, но на самом деле я была занята величием Тони в этом кошмаре: Джульетту крыли матом.
    Вы в комментарии мне говорите о моральном праве, каждого из персонажей, каждого можно понять и оправдать. И Тоня – неудачница? Клиника?
    Нет, Тоня — Ваша удача. Это сильный образ. И в этом хорошем рассказе о высоком искусстве, а, стало быть, о благой вести это оправдание окружающих Тоню людей не нужно.
    Возможно, здесь есть даже и жизненная правда ( автор – не подруга ли случайно реально существующей Тони ?) Ну что же: «Такое подлое подражание художественному вымыслу со стороны жизни почему-то радует больше, чем обратный процесс».Разумеется, Набоков. Написав это, исключал из этой своей литературной «радости» собственных родных и близких. И — замкнулся круг между художественным вымыслом и так называемой правдой жизни, образовав вдруг тесный семейный круг.

    1. Нет, Мина, никакой реальной подруги нет и не было. Просто случайно увиденная-услышанная сценка в троллейбусе.

  5. ЕЩЕ ОДИН КОЛЕБЛЕМЫЙ ТРЕНОЖНИК
    (Размышления над рассказом Зои Мастер « Сыграть Джульетту».)

    Я подозреваю, что случайно упавшая картина в блестящем рассказе Зои Мастер упала не случайно ….
    И нужен литературный Пуаро, чтобы УЗНАТЬ, почему на исполнительницу главной роли накануне премьеры грохнулась тяжёлая картина, да так грохнулась, что актриса навсегда лишилась дара говорить со сцены, после чего главная героиня рассказа Тоня получила возможность – единственную в жизни! – сыграть шекспировскую Джульетту. Да как сыграть! Произошло полное перевоплощение её в Джульетту. Сама идея полного перевоплощения актрисы тяготеет к романтикам. Вспомним рассказ Э.Т. А. Гофмана, где в роли умирающей актрисы играющая её актриса умерла на сцене. Рассказ, кажется, называется «Актриса». ( К слову сказать, все, без исключения, романтики «пробовали» себя в жанре загадочного, сверхъестественного романа, новеллы или поэмы, начиная от Кольриджа и кончая Гейне).
    «Настоящая», созданная Шекспиром Джульетта, вселившаяся на сцене в полнотелую Тоню – это что? Искусство самой актрисы, или некто, вселившийся в Тоню? Именно здесь я нахожу то самое нарушение границы между жизнью и искусством, которым зачастую грешили романтики.
    Я подозреваю, что случайно упавшая картина упала не случайно. ( Отец Тони подразумевает даже и криминал, он подробнейшим образом комментирует эпизод с внезапным появлением Тони после падения картины). Хотя, кто его знает?
    С горы скатившись, камень лег в долине —
    Как он упал? никто не знает ныне —
    Сорвался ль он с вершины сам собой,
    Иль был низринут волею чужой!..
    Столетье за столетьем пронеслося,
    Никто еще не разрешил вопроса…(Тютчев)
    Так же не случайно еще одно совсем уже мистическое совпадение. Совпадение некоей даты. В конце рассказа мы узнаём, Тоня, сыгравшая Джульетту, родилась 16 сентября, то есть в тот самый день, когда в Вероне отмечают день рождения Джульетты. Стало быть, 16 сентября – цифра магическая.
    А сейчас мне хотелось бы приблизиться к главной мысли рассказа. А главная мысль – бунт возможностей против посредственности.
    Джонатан Свифт — священник, доктор богословия и писатель написал: «Если на земле появляется действительно великий человек, его сразу можно узнать, ибо все дураки мира мгновенно объединяются против него». Ну, мы слово «великий» употреблять не будем из осторожности, поскольку рождение настоящей Джульетты на сцене загадочно. А формула-идея Свифта понятна: «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной». Итак, однажды толстушка Тоня сыграла настоящую Джульетту. Но этого не могли постигнуть и принять ни режиссер, ни толпа, ни даже отец девушки. (Что касается отца, то это отдельный разговор. Он, бывший осветитель театра, злобствует по этому поводу спустя много лет).
    Да, это рассказ о бунте возможностей, которые задушила посредственность. В тихую однообразную жизнь города вошло зло, когда появилась настоящая актриса, которую потом стали считать сумасшедшей.
    Что она делает сейчас? Она, с детства хорошо умеющая считать, продает, отрывает билетики на автобусном вокзале. Финальная сцена трагична. Героиня говорит стихами, когда продаёт билетики! а толпа надty ней потешается. Это-трагедия!

    1. Спасибо, Мина, за то, что увидели и поняли эту трагедию в комедии. У каждого и персонажей этого текста- своя правда. К примеру, отец Тони не смог простить своей жене, даже после её смерти, веру в актёрский талант, которую та внушила дочери, тем самым искалечив ей жизнь. А подружка, от имени которой ведётся повествование, искренне любившая Тоню, но не верившая в её актёрские возможности, неожиданно для себя, «заразилась» от неё театром и в итоге сыграла чужую мечту. Так всё же, что лучше – журавль в небе или синица в руках?

  6. Благодарю всех, кто прочитал рассказ и тех, кто нашёл время его прокомментировать. Спасибо за тёплые отзывы.

  7. Прекрасный рассказ, Зоя! Вы Мастер не тольео по фамилии. Спасибо! Марк Шехтман.

  8. Зоя, спасибо. Сильный рассказ. Думаю, один из лучших твоих произведений!
    Более подробно — в письме.
    Искренне, П.К.

  9. И книги вроде нестарые, лет им по 50-60, и хранятся в застекленных стеллажах, а страницы желтеют. Открываешь сейчас — не складывается вид заброшенных страниц с тем молодым знакомством с ними, тоже молодыми и хрустящими…
    А чтение рассказа Зои сразу напомнило то настроение — только начал читать, а уже хочется чтобы не кончалось, с тоской ожидаешь финальной точки.
    И кресло с растопыренными ногами, и бутылка «поперхнулась шипящей жидкостью», и субтильная старушка траурного вида, и лицо «было похоже на переваренную свеклу» — все эти неброские мелочи создают особую, ТУ еще атмосферу моих любимых книг.
    «Мы шли по улице: моя сильно повзрослевшая подружка, слегка подпрыгивая, и я, подхрамывая из-за натиравших ноги туфель… Я почувствовала себя так неуютно, как может чувствовать зритель, по ошибке купивший билет в театр абсурда»… Кульминацией всего этого печального великолепия » А вот она осталась жить, потому что непременно должна была сыграть Джульетту» стало понимание героиней, что так как Тоня, ей не сыграть.
    Очень понравилось!

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.