Перед закончившими языковые курсы встал вопрос, что они будет делать в Германии. На него эмигранты отвечали по-разному. Очень многие, в том числе, и люди достаточно молодого возраста, считали, что работать не выгодно…
«Время и мне собирать камни…»
Главы из неоконченной биографии
Виктор Фишман
Продолжение. Начало
Глава двадцатая
ЖИЗНЬ В ГЕРМАНИИ
Хорошо помню первый концерт, на который меня и Люсю повела Света. Было это в мае 1996 года.
В небольшом помещении какого-то общественного центра ансамбль из Израиля исполнял популярные мелодии. Когда зазвучала русская народная песня, моё лицо покрылось пятнами, и я стал почти задыхаться от волнения.
«Где я нахожусь? За окном — Германия, и артисты из Израиля исполняют русские песни! Что за чушь! Куда и зачем я приехал? — мучила меня мысль. — Что я здесь буду делать?! Я сделал неверный выбор…»
Видимо, прочувствовав моё состояние, Люся повернулась ко мне и шепотом спросила:
— Что с тобой?
— Ничего, всё в порядке, — ответил я.
А в голове сидела мысль: «Если бы я не привёз сюда маму, я бы завтра же вернулся обратно!»
Первые полтора месяца мы жили в квартире Светы. По утрам я поднимал Марину, и мы устраивали пробежку. Но вскоре Марине это надоело, и она отказалась бегать.
Как-то я, Люся и Света гуляли в парке под названием Rosengarten. Он был совсем недалеко от квартиры Светы. Тысячи роз самых разных цветов и оттенков росли вдоль дорожек. Росли, цвели, но не пахли. Видя, как я терзаюсь сомнениями, Света пыталась меня успокоить:
— Ты молодец, хорошо работал, обеспечивал семью. Но ты уже человек пенсионного возраста. Хватит трудиться. Кроме того, тебе здесь будут давать пособие больше, чем ты там зарабатывал…
Я кивал головой в знак согласия. Хотя понимал, что зарабатывать и получать пособие — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
Но жизнь постепенно входила в свою колею. Нам дали комнату в общежитии для еврейских эмигрантов на улице Канштрассе, мы переехали в эту комнату, а вскоре мы с Люсей начали ходить на курсы немецкого языка «Inlinqua». Учебное помещение находилось в центре Мюнхена. Мама оставалась одна, но ей не было скучно: в общежитии оказались ещё три-четыре женщины её возраста. Они вместе ходили в соседний парк, делились воспоминаниями о прошлой жизни, рассказывали о своих детях и внуках.
Мне иногда кажется, что если бы мы — я, Люся и мама — подольше жили вместе в общежитии, или если бы мы не сняли маме отдельную квартиру, она прожила бы значительно дольше.
В общежитии раз в неделю всем выдавали бесплатные продукты: яйца и хлеб, макароны и сахар, фрукты и овощи. Для раздачи продуктов привлекали обитателей общежития, свободных от работы или учебы. Каждый из таких уполномоченных расфасовывал и выдавал всегда один и тот же товар: яйца или хлеб, помидоры или виноград. Одна из женщина, всегда выдавала яйца. Она много лет дружила с родителями моего зятя Владика, Дусиком и Белой Каплун; была бабушкой, а потом и прабабушкой, но где бы она не находилась и в какой бы компании не появлялась, все называли её не иначе, как Сонька-яичница.
Так как мы с Люсей уходили на занятия по изучению немецкого языка, продукты получала мама. Однажды он рассказала нам, что слышала разговор двух молодых, русской внешности, людей, живших в этом же общежитии:
— Пойдём, там дают продукты жидам, может быть, и нам что-то перепадёт…
Рассказав нам об этом, мама сказала:
— Зачем мы сюда уехали? Эти же слова мы слышали на Украине…
В Германии пожилым людям полагается помощь. Кому и какая помощь требуется, определяет медицинская комиссия. Новые подружки мамы по общежитию рассказывали об ухищрениях, которые применяли некоторые старики, чтобы врач приписал больше часов или более высокую степень недееспособности: трясущимися руками подносили ложку ко рту, расплескивали воду в стакане, на приветствие врача отвечали слабым рукопожатием. Пошли к врачу и мы.
Нас сопровождала Света в качестве переводчицы. Дождавшись очереди, мы зашли в кабинет. Врач протянул маме руку, и мама пожала её так же крепко, как она выкручивала когда-то бельё. Потрясая в воздухе поврежденной рукой, врач с уважением просмотрел на маму, и пожелал ей и впредь быть такой же сильной. Естественно, никакой помощи он ей не выписал. Я был рассержен на маму, а Света хохотала, вспоминая сцену в кабинете.
Будь среди нас Дина Рубина, она отыскала бы достаточно сюжетов для горестно-иронических рассказов о еврейских эмигрантах, приехавших в Германию.
По вечерам мужчины и женщины собирались в коридоре и делились новым опытом: кому и каким образом удалось получить в социальном ведомстве бесплатные талоны в плавательный бассейн, или направление на массаж, или билеты в театр. Передавали самые нелепые сплетни, проверить которые было практически невозможно. Свидетельство одной из таких сплетен у меня совершенно случайно сохранилось до сих пор.
Прошел слух, что социальное ведомство время от времени будет проверять, как еврейские эмигранты тратят выданные им деньги. А потому следует вести строгий учет всех покупок, не относящихся к питанию. Несколько месяцев мы с Люсей вели такие записи, а потом перестали, осознав всю нелепость сплетен. Тем не менее, в толстой книге, где я веду теперь запись телефонов и адресов, первые пять страниц испещрены подобными свидетельствами.
Например. Май 1996 года. Получено в кассе 2 283 марки. Расходы на проездные билеты — 120 марок; почта — 5 марок. Подарок к 28.04 (годовщина свадьбы Светы и Владика — примечание автора) — 65, Люсе: брюки белые — 50, брюки синие — 30, футболка — 10, шорты — 15, Софье Григорьевне: футболка — 10, брюки — 35, Вите: шведка — 5, носки — 10, крем для бритья — 7. Телефонная карта — 50, сауна — 18, и так далее. Здесь же приклеен небольшой конверт, в котором до сих пор сохранились чеки из магазинов.
Август 1996. Париж. 1020 + 700 — 450 — 280 = 1040 (зачеркнуто)
Здесь необходимы пояснения. В августе во всех учебных заведениях Германии, в том числе, и на курсах немецкого языка «Inlinqua», летние каникулы. Я и Люся решили взять с собой Мариночку и «смотаться» в Париж. В туристической фирме «Гелиос» заказали гостиницу и автобусные билеты. Ехали всю ночь. Рано утром оказались в Париже.
Спящий Париж меня почему-то поразил: мертвая тишина, редкие прохожие, ещё реже проезжают машины. Кое-как нашли нашу гостиницу и легли спать. Программу осмотра Парижа я разработал лично. И благодаря этой программе мы увидели почти все всемирно известные достопримечательности. Не обошлось и без курьёзов. Когда мы, бывшие советские люди, попали на кладбище Пер-Лашез (фр. Père Lachaise), первым делом принялись искать Стену французских коммунаров (фр. Mur des Fédérés). Потратили массу времени, ничего не нашли и вернулись в гостиницу. А потом прочитали в справочнике, могилы каких знаменитостей мы могли там увидеть.
Маринка сказала, что больше на кладбища ходить не будет. Отказалась она заходить и в костёлы:
— Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.
Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!
Продолжение истории с карандашами
В 1997 году меня и Люсю пригласили на интеграционный семинар в небольшой городок Штейн, что под Нюрнбергом. Мы изучали конституцию и историю Германии, права и обязанности квартиросьёмщиков и покупателей, и ещё множество новых и полезных для нас вещей. Для ведения конспектов всем выдали блокноты и карандаши.
— Посмотрите внимательно на свои карандаши, — сказала нам наша руководительница. — Вы находитесь как раз в том городе, где началось их производство.
И тут я увидел что-то знакомое. Ну, конечно, это были те же «Faber-Kastel», которые так берегла мама. Которые были единственной вещественной памятью об отце. В местной небольшой библиотеке я перерыл всю литературу, так или иначе относившуюся к интересовавшему меня вопросу. И посетил причудливый особняк, носящий выразительное название «Bleistiftsschloss» («Карандашный замок»). Оказалось, что такие карандаши выпускаются сегодня фирмой «Фабер-Кастель» в количестве 1,8 миллиарда штук в год на всех четырех материках. И дизайн их не меняется на протяжении вот уже почти 150 лет.
В музее фирмы я нашел каталоги товаров, которые продавались в разные страны. Были там и перечни типов карандашей, поставляемых в Россию начиная, кажется, с 1903 года. Видимо, мой отец по достоинству оценил их качество и предпочитал всем другим, в том числе и отечественным.
Я купил на память коробочку карандашей, покрытых темно-зеленым лаком с золотым тиснением. Вернувшись в Мюнхен, показал эти карандаши маме. Она взяла один из них в руки, осторожно провела пальцем. Что-то радостное мелькнуло на миг в её подслеповатых, слезящихся глазах. Мелькнуло, и погасло. Через несколько месяцев, 30 мая 1998 года, мама умерла.
Её похоронили на новом еврейском кладбище, что на Унгерерштрассе. Новым оно называется потому, что площадь старого кладбища оказалась исчерпанной уже к 1905 году.
Поскольку памятника папе нигде не существует, я долго мучился над тем, как написать папины имя и фамилию на памятнике маме, но в именительном падеже. И Люсинька мне подсказала:
— Напиши «Всегда с тобой Петр Маркович Фишман», и укажи годы его жизни.
Я так и сделал.
Теперь, когда мы кладем зеленые ветки хвои на черную мраморную плиту или устанавливаем цветы в горшках на маминой могиле, я думаю, что делаю это и для папы. Надеюсь на своих детей и внуков: они не забудут эту могилу.
На память от мамы у меня сохранились лупа и шесть больших бульонных чашек. Последнее было подарком к какой-то дате. Чашки имеют изысканную форму, их привлекательность дополняет зеленый узор с золотыми искрами. Где она нашла такую красоту?!
Как я устраивался на работу
После окончания языковых курсов нам разрешили снимать квартиры для постоянного проживания. Света нашла две квартиры: двухкомнатную — для меня и Люси, и однокомнатную — для мамы. Эти квартиры находились в двух соседних домах, более того, я мог переходить из одной квартиры в другую не выходя на улицу, по подземному гаражу.
Вскоре перед закончившими языковые курсы встал вопрос, что они будет делать в Германии. На этот вопрос приехавшие эмигранты отвечали по-разному. Очень многие, в том числе, и люди достаточно молодого возраста, считали, что работать не выгодно: во-первых, потому, что на высокооплачиваемую работу их здесь никто не возьмёт; во-вторых, после вычитания налогов, составляющих почти 50% от заработной платы, остается примерно та же сумма, которую им выплачивает на проживание социальное ведомство. Так к чему тогда напрягаться!
Я же думал иначе, и, решив попытать счастье, пошел в ведомство по труду.
Посмотрев мои документы, чиновница сказала, что в моём возрасте, при моём высшем образовании и звании кандидата наук, мне следует искать место преподавателя в высшем учебном заведении.
— Но вас там не возьмут из-за плохого знания языка, — успокоила она меня.
— Я имею водить машину. Направьте меня на немецкие водительские курсы, — заметил я.
— Мест на таких курсах у нас мало, и они предназначены, в основном, для молодых людей, — отрезала мне все пути милая чиновница.
Я решил не сдаваться. Позвонил в Днепропетровск и попросил сына передать мне с оказией садовый инвентарь: ведь у многих зажиточных немцев есть приусадебные участки с фруктовыми деревьями, а деревья ежегодно следует обрезать. Обрезкой деревьев в нашем саду я успешно занимался много лет, и потому был уверен в своих силах.
Садовый инструмент — ножовки и кусачки — я получил, обложился газетами и, используя свежеприобретенные знания немецкого языка, стал искать нужные объявления. Позвонил по двум или трем телефонным номерам. Мой немецкий язык абонентам не понравился, и мне отказали. Наконец, одна дама мной заинтересовалась. Она спросила, из какой страны я приехал, имел ли я свой собственный сад, умею ли я обрезать зелёную изгородь, есть ли у меня соответствующие инструменты, и тому подобное. Получив от меня всю информацию, дама, наконец, согласилась.
— Приезжайте, — сказала она, и продиктовала свой адрес.
Машины у меня не было, добирался я довольно долго, и к назначенному времени опоздал минут на десять. Даме это не понравилось. И всё же она спросила:
— А где же Ваши инструменты?
Я показал на сумку, которую держал в руках. Теперь-то я понимаю, что настоящие немецкие садовники приезжают на машинах и выгружают совсем не такое оборудование, которое может поместиться в небольшую дорожную сумку! Однако стойкая немецкая фрау выдержала и это.
— Пойдемте в сад, — пригласила она.
Стояла глубокая осень, листья с деревьев давно облетели.
— Что это за дерево? — спросила хозяйка и показала мне на один ствол.
Стволы вишен и черешен я легко отличаю от остальных фруктовых деревьев, но если бы это была вишня или черешня!
— Яблоня, — наугад ответил я.
— Это не яблоня, а груша, — сказала возмущенная хозяйка, и указала мне на дверь.
Спасибо ей, такой неумолимой. Я понял, что ищу своё место не там, где следует искать. И всё же моё садовое умение пригодилось.
Ещё в общежитии для эмигрантов мы познакомились с семьёй Исая Шпицера, поэта из Петербурга. Спустя какое-то время я встретился с ним в городе, и он рассказал, что помогает столетнему русскому священнику ухаживать за пчелами. А вот обрезать яблони и груши в его саду Шпицер не умеет. Я сказал, что могу попробовать.
История священника, которого все зовут батюшка Тимофей, достаточно загадочна и фантастична. Во время оккупации немцами Донбасса он жил в городе Шахты и зарабатывал на пропитание семьи развозом угля по домам горожан. В феврале 1943 года, отступая, немцы реквизировали его подводу и заставили везти раненых, не дав предупредить семью. Отпустили Прохорова под Ростовом. Там, по его словам, ему явилась Богородица, повелела идти на Запад, чтобы построить церковь. Так он добрался до Мюнхена, и из обломков разрушенных домов и подсобных материалов построил дом, завёл огород, кур, улей с пчёлами, посадил садик. Здесь же он соорудил маленькую церковь; она была названа «Церковь мира Востока и Запада».
Обрезкой сада батюшки Тимофея я занимался года два. Однажды Исай Шпицер позвонил нам домой и сказал:
— Яблоки в этом году здорово уродились, а собирать некому. Приходите, соберите себе, сколько хотите.
Мы с Люсей взяли сумки и поехали. Исая Шпицера не было. Нас встретил батюшка Тимофей. Уж не знаю, узнал он меня или нет. На всякий случай, я сказал, что хочу собрать немного яблок.
— Собирай, сколько душе угодно, — сказал он.
А потом посмотрел на Люсю, хитро прищурился и спросил:
— А ты замужем?
— Замужем, — ответила Люся и показала на меня.
— Так зачем губы красишь?! — едко указал ей батюшка.
Литературная гостиная
Мне подсказали, что в Мюнхене выходит русско-немецкая газета «Deutsche-Russische Zeitung». Узнав адрес, я пошел на встречу с её главным редактором Вальдемаром Вебером. Он меня очень хорошо принял, и мы договорились о сотрудничестве.
Моя первая публикация в этой газете называлась «Русские на Георгиенштрассе». Речь в ней шла о русских художниках Игоре Грабаре, Марианне Веревкиной, Василии Кандинском, Мстиславе Добужинском и других, которые в конце XIX— начале XX века учились в художественных школах Мюнхена. Материалы для этой первой статьи я черпал из подаренной мне мамой книги «М. В. Добужинский. Воспоминания» из серии «Литературные памятники».
Всё, что произошло со мной дальше на так называемом журналистском поприще, я расскажу в следующих главах. А сейчас поведаю о моем участии в Литературной гостиной Мюнхена
Инициатором создания литературной гостиной в мюнхенской еврейской общине был эстрадный драматург, киевлянин Дмитрий Кисин. Он со своей семьей приехал в Мюнхен на несколько лет раньше нас, был знаком со многими, и хорошо ориентировался в местной обстановке. Обсуждая с ним историю нашей первой встречи, мы пришли к выводу, что, скорее всего, объявление о собрании литераторов было опубликовано в небольшой газетке еврейской общины, которую редактировал и выпускал Владимир Абрамсон. Идею создания всех и всяких союзов и объединений для людей, приехавших из бывшего СССР, горячо поддерживал вице-президент еврейской общины Абрам Шер. Он сам не раз бывал в России, неплохо говорил по-русски, а уж понимал по-русски буквально всё. Поддержал он и идею литературной гостиной.
На первое организационное собрание пришли человек десять. Среди них были украинский журналист, пишущий под псевдонимом Александр Деко, петербургский сатирик и юморист Исай Шпицер, журналист и поэт из Харькова Марк Хабинский, постоянный автор известной полосы «12 стульев» из «Литературной газеты» Михаил Генин, имевший отношений к радиостанции «Радио свободы» литератор Эрик Левин, автор этой книги, и другие.
Жившие тогда в Мюнхене и имеющие к нам отношение по национальному признаку известные драматурги, сценаристы и писатели Борис Рацер, Владимир Кунин и Борис Хазанов на собрание не пришли. Не знали или посчитали это мероприятие ниже своего уровня. А ведь могли поддержать соотечественников!
После того, как на организационном собрании идея литературной гостиной была одобрена, следовало выбрать ведущего. «За неимением гербовой пишут на простой»: выбирали из тех, кто пришел. Опытные литераторы, поднаторевшие в окололитературных конфликтах, сразу же отказались. Дмитрий Кисин предложил мою кандидатуру. И я согласился.
Названия типа «Синяя лампа» или «Зелёный абажур» сразу отвергли. Решили жить без названия. Сначала на наши заседания приходили по 15-20 человек, потом — по 50, затем — по 100. На вечер памяти Михаила Пляцковского, о котором я рассказывал ранее, собрались человек 400.
Число желающих выступить и почитать свои произведения тоже росло. Абрам Шер помог нам получить дополнительно один раз в месяц небольшой зал в новом общежитии еврейских эмигрантов на Хинтенберенбадштрассе.
Перед началом одного заседания мне сообщили, что за день до этого приехала и живёт в этом общежитии известная московская поэтесса Тамара Жирмунская. Я хорошо помнил её талантливые стихи:
Кто на каком
работает горючем?
Я — на любви —
Горючем самом лучшем!
Я поднялся на второй этаж и постучал в дверь её комнаты. Тамара лежала пластом на постели и глядела в потолок. Её состояние я мог себе представить.
— Тамара, вставайте! Почитатели Вашего таланта ожидают Вас внизу, в зале, — сказал я тогда ей.
Как она потом не раз говорила, такие слова были ей в тот момент необходимы.
Я понял, что сам не справлюсь с управлением корабля под названием «Литературная гостиница». Помогать мне вызвался Фридрих Бондарь. В моё отсутствие он вёл заседания, готовил выступления, вел протоколы. Вся история мюнхенской «Литературной гостиной» теперь хранится в его архиве.
Почему я об этом так подробно рассказываю? В №9/39 за 2017 год газеты «Еврейская панорама» напечатано интервью заместителя директора Института мировой литературы Российской академии наук и руководителя отдела «Литературное наследие» этого же института Олега Коростелева редактору выходящего в США еженедельника «Шалом» прозаику и критику Евсею Цейтлину. Евсей Цейтлин, кроме прочего, задал вопрос: «Есть ли в ваших планах «Литературного наследства» тома, посвященные писателям эмиграции?». На что Олег Коростелев ответил: «… Если бы нашлись люди, предложившие подготовить, к примеру, тома… по истории литературных объединений эмиграции…, я бы не только с радостью это поддержал, но готов был бы и сам включиться. К сожалению, малыми силами всего не освоить, а «настоящих буйных мало», как пел Высоцкий».
Многие случайные встречи в тот период имели продолжение. Как-то мы с мамой сидели в поликлинике, ожидали приёма врача. Вдруг я услышал русскую речь: семья из трёх человек — отец, мать и сын — сидели у двери соседнего кабинета, понурив головы. Вид у них был совершенно убитый. Я не выдержал и подошел:
— Добрый день, возможно, Вам нужен переводчик…
Мы разговорились. Оказалось, что эта семья приехала из Ленинграда. Отец, Анатолий Фокин, был в Советском Союзе известным музыкантом и исполнителем песен, работал в ансамбле «Дружба» вместе Александром Броневицким и Эдитой Пьехой; его жена Татьяна Воинова выступала на московской эстраде. В Германии они всего несколько месяцев и не понимают, как жить дальше.
— Всё у Вас будет хорошо! Здесь есть русские центры, которые нуждаются в Ваших талантах, — сказал я им тогда.
Так оно и случилось. Анатолий Фокин с помощью Татьяны Лукиной (о которой я расскажу ещё отдельно) создал свой хор в рамках Центра русской культуры «MIR»; этот хор завоевал известность в Баварии, и Анатолий впоследствии часто вспоминал о нашей первой встрече в поликлинике.
Жизнь Люси в это время протекала рядом, но не параллельно. Она говорила мне, что ощущает себя так, будто жила в этой стране ранее, в какой-то своей прошлой жизни. Ей здесь решительно всё нравилось: нравилась природа и погода, нравились дома и соседи, нравилась мода и магазины. Нам курсах немецкого языка «Inlinqua» Люся была лучшей ученицей, и потому с немецким языком у неё практически не было проблем. Но главное — здесь были Света и Мариночка.
Многие проблемы я обсуждал с Люсей. Её начитанность и умение дружить с людьми сыграли большую роль. А её оптимизм и вера в будущее помогали жить в чужой для меня стране.
Расширился круг наших друзей. Нас с Люсей приглашали в разные семьи. Люди рассказывали о своей жизни. Я предлагал им записать всё это на бумаге и почитать на публике. Так ширился круг наших авторов. И пополнялся запас моих впечатлений. Впоследствии они составили содержание книги «Последняя ссылка». Книгу издала в Калининграде подруга моей второй жены, Эсфирь Иосифовна Левицкая в качестве подарка к моему 70-летию. Но всё это было много позже.
Выступить на наших литературных заседаниях мы приглашали молодых авторов из других немецких городов. Так я познакомился с интересным человеком, исследователем истории немецкой математики и будущим создателем известного сайта «Заметки по еврейской истории» Евгением Берковичем.
Были и проколы. Однажды я позвонил писателю Владимиру Войновичу и пригласил его выступить у нас. Незадолго до этого мы с Люсей были приглашены к нему в гости. Вечер прошел очень интересно. Вениамин Смехов рассказывал о своих постановках в европейских странах, гости делились впечатлениями от просмотренных спектаклях, пили кофе и ели пирожные. Потому я счел возможным обратиться к нему с таким предложением.
Владимир Войнович любезно согласился, а потом добавил:
— Детали обсудите с моей женой Ириной.
Ирина Войнович без обиняков сразу же заявила мне, что их семья живёт за счет платных выступлений Владимира, и не он, а она, следит за благополучием семьи. Поэтому Владимир Войнович выступит перед своими соотечественниками при условии, что ему будет выплачен гонорар не менее чем 300 марок.
— Я согласен, что любой труд должен быть оплачен, — сказал я Ирине. — Мы будем продавать билеты на выступление Владимира Войновича, и весь поступивший сбор я передам Вам. Но я не могу гарантировать, что соберу 300 марок. А если будет, скажем, не 300, а 280 марок, он выступит?
— Нет, сумма гонорара должна быть строго оговорена, — ответила Ирина.
В результате выступление замечательного писателя Владимира Войновича не состоялось и слушатели нашей литературной гостиницы так и не услышали любимого автора.
Литературной гостиной я отдал четыре года жизни, с 1997 по 2001. Но никогда не сожалел об этом. Это мероприятие для многих людей скрасило первые, самые трудные годы эмиграции.
Маринка сказала, что больше на кладбища ходить не будет. Отказалась она заходить и в костёлы:
— Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.
Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!
===================================================================
Простите, но если вы смотрите на это с уважением, то какого чёрта живёте не в Израиле?
Отгораживание группы от основного населения — закладывать бомбу замедленного действия под целостность страны. Да за такое не уважать надо, а объяснять в детском возрасте надо, а во взрослом ремнём лупить.
Altair: Простите, но если вы смотрите на это с уважением, то какого чёрта живёте не в Израиле?
Отгораживание группы от основного населения — закладывать бомбу замедленного действия под целостность страны. Да за такое не уважать надо, а объяснять в детском возрасте надо, а во взрослом ремнём лупить.
———————
Это неверно по факту: никакую бомбу под целостность страны это НЕ закладывает, евреи-ортодоксы признаются полностью лояльной частью граждан во всех нормальных странах.
Запрет еврею посещать церкви это требование Галахи, которое широко практикуется очень многими религиозными евреями (ортодоксы, модерн-ортодоксы, традиционалисты и т.д.) в США, Канаде, Франции, Великобритании и т.д.
За исключением зоологических антисемитов и дураков — я ни разу не слышал о нееврее-христианине, который бы на это обижался. Полностью наоборот: лично я много раз замечал, что вежливое объяснение («религиозному еврею нельзя заходить в церковь») вызывает искреннее уважение у экскурсовода и у его группы. Также, принимая присягу на гражданство в Канаде евреи имеют право говорить «я заявляю» вместо «я клянусь». Это тоже «отгораживание евреев от основного населения» и таких «отгораживаний» есть очень много, одна кипа чего стоит.
Benny
— 2018-09-14 16:24
——————————
Запрет еврею посещать церкви это требование Галахи, которое широко практикуется очень многими религиозными евреями (ортодоксы, модерн-ортодоксы, традиционалисты и т.д.) в США, Канаде, Франции, Великобритании и т.д.
==================
Benny, я задавал этот вопрос раввину Идину Штайнзальцу. Он мне ответил так: если у тебя на голове кипа, а на пузе фотоаппарат, то вполне можешь посещать. В таком случае, церковь — просто туристический объект.
Владимир Янкелевич: … я задавал этот вопрос раввину Адину Штайнзальцу. Он мне ответил так: если у тебя на голове кипа, а на пузе фотоаппарат, то вполне можешь посещать. В таком случае, церковь — просто туристический объект.
———————
Спасибо, для моего уровня соблюдения этого разрешения предостаточно — тем более, что на улице у меня на голове кепка-бейсболка.
Но у меня есть другая проблема: если это действующая церковь, то заходя туда в головном уборе я оскорбляю чувства прихожан. Поэтому в последние лет 10-12 я внутрь христианских соборов смотрю (иногда) только через открытую дверь.
В кёльнском соборе (Дом) мои дети проявляли интерес и один раз я им разрешил войти внутрь без головного убора. В Торонто тоже один раз было что-то похожее с одним из местных соборов — и по-моему сейчас у них окончательно пропал интерес к внутренней архитектуре христианских соборов.
Виктор Ф.: “- Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.
Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!…
Жившие тогда в Мюнхене и имеющие к нам отношение по национальному признаку известные драматурги, сценаристы и писатели Борис Рацер, Владимир Кунин и Борис Хазанов на собрание не пришли… “
:::::::::::::::::::::::::::
Вам повезло, завидую. Вы имели возможность встретиться с замечательным (возможно – лучшим современным — imho) прозаиком Борисом Хазановым (Геннадием Моисеевичем Файбусовичем). В1982 г. он эмигрировал в Германию, где был одним из соучредителей и издателей русского журнала «Страна и мир». Если учесть, что Б.Х. родился в 1928 г.
(16 января), то ему пошёл 91-ый год; читать лекции и ходить на собрания (“по национальному признаку”) ему не легко. Шана Това!
Виктор, слёзно завидую Вашей памяти. Но она же Вас и подводит. Стремясь охватить всё, Вы теряете главное, нить повествования, жизненную фабулу. Вы наверняка захотите издать написанное книгой. При Вашей работоспособности надо бы разбить повествование на ряд отдельных завершённых сюжетов — т.с. «рассказы об увиденном и прожитом».
С почтением. Тартаковский.