Александр Левинтов: Хмельная поэзия

Loading

Так сладко произносится: «На Пьяццо!» / Над матовой от маринада луковкой кальмара / нежнейшее филе, как камушки на дне — маслины, / В стакане — пино-гри, в руке / Обрывки мыслей, ложащиеся / Тихою строкою, ты бережно молчишь, / Душа затихла в ожиданьи слова…

Хмельная поэзия

Александр Левинтов

Конечно же, это — далеко не всё: многое разбросано по разным текстам, а основная масса вообще потеряна и даже не было попыток нажать кнопку Save, но данная тема — заметное направление моих поэтических переживаний, и я решил собрать «хмельные» стихи в небольшой сборник. Это, надеюсь, никогда не будет дописано до конца и так и останется незаконченным, как останется недопитым вино в моём последнем бокале. Вот, что из этого вышло.

Конец 20-го века

Синхрофазотроны,
космос и протоны,
энцефалограммы
и привет от мамы

метрополитены,
слябы и мартены,
цепь электроплуга
и привет от друга

терморегулятор,
автоинформатор
с лошадиной силой
и привет от милой

телевернисажи,
бани и массажи,
шайбы и эстрада
и привет от брата

а по вертикали
и горизонтали
слишком много клеток
и привет от деток

банку «старорусской»
на скамейке узкой
выпили убого
и привет от Бога.

Октябрь 1979

Каная вдоль

Народ с утра мартини-бьянки
Пьет в подворотнях из горла.
И не пылит добром Таганка.
Малопробудная кодла
Канает вдоль.

Часы без стрелок над дорогой —
Впадая в вечность или в миг.
Судьба и воля, без залога,
Вдоль трещин жизней городских
Канает вдоль.

Рассвет над крышей — меланхолик,
Туман в мелодиях затих.
Ночной стакан и белый столик.
Продрогший, без усилий, стих
Канает вдоль.

19 сентября 1994 г.

«Железная дорога»-1

Проезжая Раменское 21 октября 1994 года, в поезде №65 «Москва-Тольятти», вагон 16, место 7

Где по двое, где по трое,
стоит Россия-матушка
над белою бутылкою,
вдоль зоны отчуждения,
глотая пыль вагонную,
занюхав рукавом.
И всяк звездит, как хочется,
о деле и безделице,
про партии, про выборы,
а чаще — ни о чем.
Стой, праведная, смирная,
мильтонами гонимая,
соси пивко и водочку,
всех на хрен посылай.
Работа, не работа ли,
мы пьем с утра и достали,
в глубоком размышлении:
за что нас так? За что?
Кругом — грязища, лужищи,
а ты стоишь, укромная,
тут много ль надо, милая?
— стакан да закусон.
А дома все постылое,
все хнычет, надрывается,
все просит и валяется —
«Уймись! Уйди! Умри!»
Да что же тут диковина —
ты умираешь допьяна
вчера, сегодня, заполночь,
ты не живешь, а мрешь.
Саднит внутри проклятая,
и корка хлеба черного,
да огурец засоленный,
да искры с глазу в глаз.
Из трех стволов опущенных
мы землю нашу русскую
польем неслезной немощью
и за другой — в ларек.
Стой, милая, стой, ветхая,
моя Россия праздная,
стой, не пади, усталая,
ну, трогай-запрягай!
Заря моя последняя,
звезда моя падучая,
судьба моя летучая,
за что нас так? За что?
Заборы разукрашены,
сопатки раздолбашены,
и в потаенном крошеве
скрываются года.
Не спи, моя родимая,
замерзнешь, безутешная,
кровавыми закатами
сугробов намело.
Ах, лапы зябнут с холода,
стакан дрожит заутренний,
нутро болит и корчится:
скорей бы в забытье.
Не спи, моя хорошая,
а, ну, вставай, кудрявая,
на суше ли, на море ли —
фиг по колено все!
Все сон — и сон, и явное,
напрасно солнце ясное
пытается раскачивать
ночную муть сознания.
Вагон качнуло. Промельком
луна совсем прозрачная
растаяла в пронзительной
небесной пустоте.
Ах, горе, горе горькое,
ах, лед души нетающий,
ах, ветер вздорных лет!
По двое ли, по трое ли,
стоим мы одинокие,
нетрезвые, зазябшие,
забитые, ненужные,
загубленные, зряшные,
За что, Господь, за что?

«Железная дорога»-2

Возвращаясь через Раменское 30 октября 1994 года в поезде №66 «Тольятти-Москва», вагон 13, место 5

Затихли избы чахлые,
немы дома угрюмые,
под дождичком, с похмельица
встается нелегко.
Пустынная, воскресная,
ободрана до листика,
стоит моя хорошая,
от холода дрожа.
Все замерло, все заспано,
все засрано до ужаса,
кругом дерьмо с прорехами,
и воронье кричит.
Усталая коровушка
над кручею помойною
жует отбросы города,
чтоб молоко давать.
Платформы бесперильные,
бутылка одинокая,
стакан пустой сиротствует,
все тихо. Ни души.
Пивко на каждой станции
еще не пьют. Усталая,
небитая, лохматая теть Вера
с мужем Машкиным
на койке прохлаждается
в общаге для ментов.
Уймись, тоска похмельная,
над праздностью постельною
сквозь пепельное душево
витает перегар.
Встает страна огромная
на смертный бой, бессильная,
ей с песней жить и строиться —
с утра «Маяк» поет.
Труба дымит кирпичная,
не хлебом пахнет родина,
от сникерсов и баунти
лапша в ушах растет.
Мужчинка еле тепленький
куда-то пробирается,
за ним старуха вредная
с косою заостренною,
с лукавинкой вождевою
нацеленно следит.
Вон бабка в кацавеечке,
с Ван Даммом на пакетище,
плетется, видно, к булошной,
скотине хлеб купить.
Больна и неухожена,
дорога расплетенная
ухабами и ямами
за горизонт ведет.
По ней к погосту старому,
к иконам, ликам, свечечкам,
вдова от дня девятого —
что муха по стеклу.
Серятина, блевотина,
болотина трясучая,
бурьян чертополоховый,
а в нем дружок лежит.
За мусорными кучами,
за свалками с железками,
за жалкими и ржавыми,
шальными огородами,
за проволкой и вышками
родной пейзаж смердит.
Стальные рельсы мокрые,
бетонных шпал пореберье,
ненастная, несытая,
воскреснешь ли ты, Русь?

В ночном ресторане

Безоблачный обман
вина и сигареты
в укромной тишине
ночного кабака
тапер уже ушел
две строчки на манжете
глаза глядят в глаза
и ищет грудь рука
мускатное вино
и яд твоей улыбки
увядшие стихи
пустых бренчанье слов
под вкрадчивой рукой
откроется калитка
в восточный аромат
неведомых духов
еще не весь пропал
гуляка и повеса
в серебряной пыли
года как караван
дурман любви плывет
рискованной завесой
еще не весь прошел
сиреневый туман

середина 90-х

Перед окном парижского кафе

В далеком детстве первое вино
ее звалось “0.8”. За стаканом
она, сблевав наивность за окно,
закусывала спермой хулигана.

Так началось и долго продолжалось.

Теперь она лакает тонкое шабли
в соломенной изысканной оправе,
теперь никто ей приказать не вправе:
“Уже уплочено, пошли!”

За все приходится платить самой.

Из порта Никуда в порт Никуда
она плывет на пароходе “Пусто”,
ее опять тошнит, ей грустно
и мертвой кажется вода.

Жизнь удалась, но по чужому счету.

Висит под тяжестью судьбы
луна в конце ее дороги.
Лежит безмолвность на пороге,
и мир забот забит, забыт.

Ей ничего уже не надо.

С любыми спать, быть нелюбимой одного:
какая разница? — все в равной мере мнимо.
Ей все равно и нежности раздвинуть для кого
или впотьмах кому сказать “любимый”.

Я под дождем иначе льющей жизни в нее смотрю.

Марина, июнь 2000

У парапета

На набережной Ялты —
Апрельский гвалд,
И скрипы ржавого железа,
И писк бегучего такелажа,
И чаек бодряцкие крики,
Бег первых в этой жизни облаков,
Два стакана, сухой «совиньон»,
Твои глаза-маслины, над горами
Мерещатся античные богини
И нашей жизни вечная пора.
В каботаже пришла баржа с бетоном,
Копченая ставридка на столе,
И каперсы… до шелковой звезды
Мы будем пить изящное вино
И медленно ронять
Слова любви друг другу

Начало 2000-х

Пивная в Дорогомилово
Из рукописи «Пятна на карте» (2003)

«Когда фонарики качаются шальные,
и вам из дому неохота выходить»
метели мокрые, и все дома слепые,
и путь домой мне некого спросить.
А есть ли он: мой дом и путь до дома?
А, может быть, моя судьба — вокзал?
Мне по душе — через тревогу дрема,
И в суете перрона карнавал.
Кому безлюдье площадей — угроза.
Мы жили там, навеки молодые,
В дождях, в пыли, в постах и на морозе,
«когда фонарики качаются шальные»

Сонет захода

«Отмщения!» — взывали небеса,
они пылали яростью и гневом,
они кричали: «Подлость и измена!»
на разные лады и голоса.

И в них читались горечь и обида,
несправедливость, мерзости игра,
шла предзакатная кровавая коррида,
казалось — навсегда иль до утра.
Миг приговора и проклятья затянулся,
вибрируя в расплавленные пульсы.

Там, наверху, ярились чудеса,
Ненужные покинутому мне,
Я плесканул в стакан небрежно каберне…
«Отмщения!» — взывали небеса.

Август 2002

Венеция

Так сладко произносится: «На Пьяццо!»
Над матовой от маринада луковкой кальмара
нежнейшее филе, как камушки на дне — маслины,
В стакане — пино-гри, в руке —
Обрывки мыслей, ложащиеся
Тихою строкою, ты бережно молчишь,
Душа затихла в ожиданьи слова,
И дети из венецианской школы
Бегут в свои венецианские дома,
И тень, пришедшая украдкой ниоткуда,
Со мною чокнулась — и дальше побрела,
Во времена, откуда я вернулся.
Каналы пьют из мрамора домов
Неслышимость истории, в тебе —
Сосредоточенность простого ожиданья:
Сейчас он что-нибудь родит, и снова
мы побредем по этой коммуналке
чужого восхитительного счастья.
Мы помолчим над светлыми мостами
И вспомним оба то, что, может быть,
не с нами, но все ж случилось и
произошло. И в этом смысл нашей
редкой встречи и нашей,
так изношенной судьбы.

Июнь 2002

Завещание

Я хотел бы уйти
Среди пира друзей,
Или лучше тогда,
Когда все уже дома
Вспоминают, что пили,
Что ели они
И какие стояли
При этом погоды,
Я присяду к столу,
Напишу пару строк,
Чтоб слюна потекла
У читающих это,
И, конечно, совру,
Чтобы было смешней,
И, наверно, скажу:
«было много народу».
А когда я умру,
Будет дождь иль метель,
Соберутся друзья,
Все, кто смог, но немного.
Я прилягу во тьму,
Утомясь на ветру,
Позабыв про долги,
Переждать непогоду,
А по кругу нальют,
Без меня, за меня
И закусят под горькую,
Молча, ей Богу.
И, конечно, нальют
Светлу рюмочку мне,
И черняшки кусок —
Посошок на дорогу.
С фотографии грустно
На них я взгляну:
«Так скажите, чего
я не так для вас сделал?»
А потом разойдутся,
Забудут меня,
Потому что у всех —
И дела и заботы.
Я ж с небес иль глубин
Буду плакать о них,
Подставляя плечо
Под их беды и ноши.

Апрель 2003

Красное вино

— красный ангел, красный ангел,
что печален ты сегодня?
— дождь, докучный греховодник,
за порог зовет и манит.
— красный ангел, вот бокалы:
терпкой грусти и печали,
нас совсем немного надо
сквозь пронзительные дали.
красный ангел, милый ангел,
так легки твои мгновенья
и прозрачны одеянья
и возвышенны надежды.
отпусти мне, красный ангел,
все грехи мои хмельные,
подари мне эти строки,
утоли моя печали

Белое вино

— белый ангел, белый ангел,
пей прозрачное вино,
на рассвете шепчет ясень:
что дано, кому дано
белый, чистый и холодный
свет галактики иной,
ангел белый — луч пролетный
рифмы ясной и простой
и спадут с меня туманы,
просветлеет солнца блик,
поплывет седым дурманом
длинный, дивный, долгий миг

апрель 2005

Застольная

Мы ждем, должен кончиться ливень,
А пока — не спеша и по кругу
Мы возносим салюты друг другу
И слагаем прошедшему гимны.

И мы ждем, должен кончиться вечер,
При заветных свечах вновь нальем
Мы светлы и легки на подъем
От шальных и недопитых песен

И мы ждем, вот откроют метро
Под угасший костер разговоров,
Под охрипшие доводы споров,
Что возникли когда-то давно.

И мы ждем, когда кончится жизнь,
Мы прощаем грехи и обиды,
Ничего, что уже не налито,
Мы уходим в неведомый низ…

Октябрь 2007

На станции Le Chatelard-Frontiere (Швейцария)

Я сижу под ливнем.
Белое вино.
Ничего не видно.
Я сижу давно.
Всюду заграница,
Всюду несвое.
Может, это снится,
Или жизнь поет.
Мне легко и чисто —
И не жаль, что жил.
Годы мчатся быстро,
Как под ветром пыль.
Сильно пахнут флоксы,
Облака бегут.
Утром будут росы.
Буду ли я тут?
Мох свисает с елей —
Видно, постарел.
Воды камни мелют.
В небе гром от стрел.
В Альпах все спокойно:
Грозы и вино.
Под дождем убойным
Я сижу давно.

Июль 2008

Совиньон в грозу

темно и страшно
и с неба хляби
сижу в домашнем
грозой расслаблен
а в небе пляшут
под гром стихии
здесь вам не наши
пишу стихи и
в стакане мокром
моя отрада
мы не просохнем
с такой отравой
мир существует
без доказательств
неоспоримо
за счет ругательств
пусть эта туча
пройдет — накатим
любовный случай
пройдет — тем паче
блестит в стакане
слеза Аллаха
нас не заманит
судьба монаха
и пусть последний
над нами грянет —
перекрестимся
как будто в Кане
на свадьбе пары
из Галилеи
заполним тару
вино лелея
что сам Спаситель
своей рукою
чудес не тратя
смешал с водою

Июль 2008

Повод

И все потонуло в потоках и хлябях,
зависли над лесом плакучие пряди,
охвачены дрожью осенней пейзажи,
прося у стихии смиренно пощады.

И мир закружится в своих листопадах:
мне снова не спится. В безлунных парадах
мои привиденья беззвучной толпою
сомкнут хоровод над седой головою.

Теряются краски, желанья, надежды.
срываются маски, листва и одежды,
и ветер гоняет впотьмах пустоту,
и дождь обнажает вещей наготу.

А где-то — веселье, теплынь, беззаботность,
А где-то — гуляки, рванье, обормоты…
Опущен на дно серой тучи навечно,
Я горькую пью под дождем бесконечным.

Сентябрь 2008

Бабье лето

Это пряно, это пьяно, бесшабашно.
И безбашенно гуляет хмель по ветру
Листопад — гуляка вечный нараспашку:
Ни вопросов, ни забот и ни ответов.

Я плыву по спелым листьям как по шпалам,
Потеряв года, и совесть, и усталость.
Я сегодня разойдусь — в большом и малом,
Раскаленный, как металла побежалость.

И поется, пьется — горько и неистово,
И свободно, и живешь слегка поэтом,
И приходит молодость исызнова —
Я наотмашь прошиваю бабье лето

Октябрь 2008

Зимняя пьянка

У снегопада
свои привычки
одна отрада —
снимать кавычки
с любой отравы
в руках отмычка,
а проще — штопор
нальем, ей богу,
немного шпротов
нам на подмогу
мети, поземка,
пока звереем,
наполним емкость
на страх евреям
а вот и сало
«привет из Крыма»
и чтоб немало
и лить не мимо
а хорошо бы
в пургу такую
немного воблы
под взвесь пивную
живем однако
совсем неплохо
почти Монако
для наших лохов
мне врач районный
ногою топал
марш похоронный
«уймись, пропойца,
ведь скоро сдохнешь»,
но я же горец,
рожден под Сходней…
да, «три семерки»
почти задаром,
а помнишь тёрки
над «солнцедаром»?
вот было время:
теперь — в проране,
и пьем, не меря
ногтем стаканы…
стихия стихла
и не закрыто
слетал бы мигом,
пока накрыто

март 2009

Гроза позднего августа

с дальнего наветренного юга,
где пираты славные ночуют,
зародившись в адове тайфуна,
к нам пришла нахмуренная туча

и закрыла небо темнотою,
подгоревшая с насыщенного пода,
наковальню изготовив к бою,
нагоняя страху на природу

ветры зашумели, задрожали,
я — к стакану с терпким совиньоном…
мир исчез: и близости и дали,
с неба — пулемётные патроны

и дышать — так чисто и свободно,
и гремит разгневанное небо,
ливень -торопливою походкой,
я — вино закусываю хлебом.

пусть гремит над нами неустанно —
мы в могилах в тишине замолкнем,
а пока — божественно и странно:
мир в огнях и грохотанье мокнет.

мне кричать или летать охота,
рука плещет совиньон в избытке
будто исповедует кого-то
на электро-громодальной пытке

мне теперь безумно и пропойно,
снова юность, снова без оглядки,
снова с миром — брудершафт и войны,
и сухим, до полного, зарядка

август 2009

Ночь-1

Сладость боли, сладость грусти,
Слабость мыслей о прошедшем:
Вот глоток, который впустит
Вихрь иллюзий сумасшедших

Мне в ночном вине покойно —
Одиноко и свободно,
Где-то в Палестине знойной
Пастухи сидят при родах.

О высоком и великом
Растянулись на пол-мира,
как прическа Береники
Мысли старого сатира

Неба нет и горизонта —
Запертый в ночной квартире,
Я сижу перед иконой
В бесконечном тихом мире.

Ночь-2

Сладость боли, сладость грусти,
Слабость мыслей о прошедшем:
Вот глоток, который впустит
Вихрь иллюзий сумасшедших

Мне в ночном вине покойно —
Одиноко и свободно,
Пахнет кьянти летним зноем,
Виноградом беспородным.

О высоком и великом
Растянулись на пол-мира,
как прическа Береники
Мысли старого сатира

Неба нет и горизонта —
Запертый в ночной квартире,
Не спеша веду ремонты
Самого себя и мира.

Утомленные невзгоды,
Боли, годы и желанья —
Всё проходит, лишь свобода
Утром снится на прощанье.

Январь 2010

Ван Гог

Ван Гог, абсент
И кипарисины,
В плену общественных оков,
В бреду курчавом облаков
Любви исток и поиск истины
Среди жующих едоков.

Ван Гог, Винсент,
Под Арлем брошенный,
Дождем разбавленный абсент,
Иллюзий искреннее крошево.
Над виноградниками высится
Светило в тысячу ампер

Абсент, Ван Гог,
Цветы дальтоника
Табак, кабак, угрюмый бог,
И беспощадная буколика,
Хромой на все копыта, мишурный,
Париж больной и вечно вычурный,
Безухий странный человек.

февраль 2010

Последняя партизанская

Дружище, не спеши,
ты был лихой повеса,
неважно, кто придёт —
нас всё равно повесят,
давай же по одной,
в помин твоей души.

Наплюй на всё, приятель,
не предавайся грусти
неважно, что придёт —
нас всё равно не пустят,
нам больше не нальёт
ни чёрт и ни создатель

Такие брат, дела:
повырывают перья;
неважно, что нас ждёт —
нам всё равно не верят,
мы кончим под дождём —
так карта нам легла.

Февраль 2010

Фадо (Судьба)

На перекрёстке судьбы,
В свете ночных фонарей,
Брось якоря и мольбы,
Тихо в стакан свой налей
Мягкой отравы вина
И окунись в волшебство
До забытья и до дна
Громкого пенья фадо.
Вспомни все страсти свои,
Вспомни веселье и грусть,
Пусть под простые стихи
Дышит уставшая грудь.
И позабудь, что прошло,
Не вспоминай никогда
Памяти подлой назло
Перечеркни все года.
Гаснут в ночи фонари,
Вехами жизни — столбы,
Пой, не молчи, говори,
На перекрестке судьбы.

Март 2010

Ленинградский бутербродик

Четвертушка яйца, а под ним — маргарин,
А под ними — черняшка укромно,
Сверху килечка чистая скромно.
50 только грамм, расторопная Зин
Ни прольёт, ни обманет трудягу.
Принял, выдохнул и зажевал,
И на воздух, настоянный как сеновал,
Беломорину взяв для оттягу.
Кружка пива, как мартовский кот по утру,
Растекается жалобным мявом.
Труту окурок в асфальт говнодавом:
Эта жизнь мне дана по нутру.
Как «Аврора» мечта — по дворцам и чинам:
Всех пустить под откос и на воздух,
Распоясанный вытертый кожух,
Сел в трамвай. Эту жизнь никому не отдам.

Июнь 2010

Вагон-ресторан

Слегка покачивает пустоту
безлюдный ресторан-экспресс,
и прикрывает срамоту
вечно-зеленый русский лес.
Селёдка, водка, благодать,
окрошка, боже сохрани,
ни зги, темно, ядрёна мать,
чужие сны, не наши дни.
И мыслей томных рай-поток
бежит за ржавою луной,
ночной официант-пророк
затягивает в мир иной.
И всё спокойно, всё путём,
пусть на неведомым всегда,
сгорает прошлое огнём,
и жизнь — навечно и дотла.

Июнь 2010

В конце

наедине с собой
дорогой никуда
всему и всем — отбой
и к дьяволу года
немного вискаря
маслина на зубок
в исходе декабря
у всех седой висок
и впереди — ничто
и позади — нигде
закатных граммов сто
кругами по воде
не смерть увы страшна
а муки до неё
на всем моя вина
и жизнь горит огнём
налей еще налей
пусть ангелы трубят
остатки моих дней
на донышке лежат
и сколько ни крути
всему один конец
в неведомом пути
неведомый венец

июнь 2010

Вот и ливень

Вот и ливень — холодные струи,
мир грохочет, вскипает, смеётся,
где-то спряталось знойное солнце,
ветер кроны курчавит и крутит,
я вдыхаю заряженный воздух,
совиньон в запотевшем стакане,
я, наверно, и крепкое мог бы
в этой душной тропической бане.
по душе полощет душем
черти в небе и по лужам
лейся, мокни, упивайся,
отдыхай и расслабляйся:
Христа распяли —
гроза настала,
лило отменно,
но всё же мало;
и мир Потопа,
хмельные волны,
тонущий ропот,
смиренья полный,
я наливаю —
что остаётся?
асфальт отдраен,
но дождь вернётся:
под этим ливнем,
когда не знаем,
в чем укоризна
небес и Бога,
ворчащих в тучах,
еще немного
темней и круче —
настань, мгновенье!
вернись, эпоха!
прошли томленья
времен Еноха:
вот это шпарит,
вот это брызги!
какие страсти,
плевки и визги!
даёшь свободу
от чахлой астмы
не надо броду —
довольно кармы
я торжествую —
вино глотками
нещадно дую
как ветер знамя
и нет сомнений —
мы будем живы
считая пеньем
души прорывы,
а где-то радуг
резерв смиренный,
безумствуй, Свáрог,
мужик нетленный,
косой ли, трезвый,
ты понимаешь,
в стакан отменный
ты наливаешь:
я пью за счастье
быть в этом мире
пусть он нескладен,
важны не стили,
а эта буча
в душе и в небе,
и тучи круча;
куражась в стебе,
мы не уходим
и мы — в разгаре,
мгновенья вроде
и вновь — в угаре.

Август 2010

Водка в деревне

скушно в деревне —
нешто водяру
вместо обедни
кушать на пару
под сыроежки
или картошку,
смиряя нежность
чуть понарошку
и рассуждая
о прочих в мире,
делах в Китае
или в Кашмире
одно и то же
и ежедневно:
спитые рожи
от водки блéдны
и так — годами
в любой погоде,
к такой-то маме
и к папе вроде,
в стакане — смыслы,
в бутылке — совесть,
на горке Лысой
вся наша кόрысть,
в деревне скушно,
смурнό и тошно,
и водку кушать
совсем несложно.

Август 2010

В пивной

Пиво. Шальными глотками
горечь вливаю в себя,
пенного зелья цунами
тушат остатки огня…
дружеские разговоры,
горы костей, шелухи,
брызги от струй за забором,
пьяных стихий чепуха…
здесь утихает усталость
от суеты и от дел,
кружка — простейшая малость
службой натруженных тел…
пиво — релакс и отрада,
будней законный исход,
«выпил — и что ещё надо?» —
чешет в затылке народ…
шайбы, голы или сплетни,
скромный мужской выпендрёж,
как и всегда, как намедни —
зрелость, старьё, молодёжь…
жизнь протекает под пиво,
под анекдоты и трёп,
годы летят шаловливо,
пиво смывает с нас пот…

сентябрь 2010

Последний глоток

В глухую темень
из сновидений
в дурном недуге
с вином как с другом
и лишь под утро
покой и мутно
встает с рассветом
судьбой отмечен
свинцом налитый
мой кайф испитый
и день — как в дрёме
арканом пойман
арканом боли
капканом доли
я погружаюсь
в кошмар и каюсь
дороги нету —
совсем отпетый
и со святыми
для нас чужими
ты мне пропой
за упокой

осень 2010

Самогон

Свет вечерний тихо льётся из окон:
вся деревня смирно варит самогон,
от стеклянной тары — тонкий перезвон,
в каждом аппарате — смачный самогон,
до икоты-рвоты пьянство, крик да стон
веселит и дурит в стельку самогон,
наш народ неистов, крут, неугомон,
правит им не воля -только самогон,
с перегаром в споре первый перегон,
по деревне нашей бродит самогон

осень 2010

Ночная гроза

со Средиземного
черною тучею
в молниях, громах,
судьбой неминучею,
я на пороге,
блаженно-расслабленный,
не выпускаю
стакан охлажденного,
если от вспышки
сгорю -то-то радости,
что не в мучениях,
быстро и весело,
только б глоток
перед этим увесистей,
счастье, вот счастье —
гроза среди полночи!
хлещут по травам,
по мне водопадами
струи прохладные;
бутылку последнюю
я допиваю в слезах,
с благодарностью
Богу, пославшему
это забвение

август 2012

Пивная коммунистическая ностальгия

мы надрывали пузыри
бесхозным «колосом ячменным»,
а вот теперь — лишь козырни! —
сосём баварское отменно
за что страдали, мужики?!
кровь проливали старики?!
и жёны костерили нас
из-под Жванецкого «Авас»?!
сначала — рачья шелуха,
а с нею — воблы чешуя,
потом — креветок чепуха,
а после — просто ни хуя;
за что же пострадали мы,
России верные сыны,
явь поменявшие на сны,
пусть и не звери, но скоты?
и пиво мощною рекой
зовет нас немощных на бой
за ЭКГ и геморрой,
за мрамор тяжкий над собой;
и есть, что вспомнить сквозь склероз:
про миллионы алых роз,
про опустевшую казну
и про пропитую страну…

октябрь 2012

Декабрьская ночь

ночь, стакан, чуть-чуть закуски,
я один, хранитель — рядом,
ангел говорит по-русски,
он со мной всегда недаром,
до рассвета — путь в пол-жизни,
я неспешно наливаю,
по себе справляю тризну —
встречу ли зарю — не знаю,
и о чем моя кручина?
где-то тихо запевают
«догорит твоя лучина» —
догорит, конечно, знаю…
волком воют одиноко
изметеленные грусти,
на душе моей морока,
на тарелке -только грузди,
мне поёт печаль: «забудься»
— я забылся, как на веки,
и дышу уже не грудью,
и закрыты снегом веки,
за окном — и ночь и темень,
на столе — стакан с бутылкой,
ангел смотрит мимо, в вечность,
я промахиваюсь вилкой,
ничего, пройдет и это,
все проходит в человеке,
ангел судорожно метит
моё место в этом веке,
не спеши, пацан, не бойся
свято пусто не бывает,
скоро я собой закрою
то, что пустота скрывает,
бесконечна ночь без света,
бесконечны мои мысли,
я живу, давно отпетый,
в летах, что давно повисли…

декабрь 2012

Москва 70-х

мы злыми волками
вечерней Москвой
всё кайф свой искали —
волна за волной,
пивные — стекляшки,
гадюшников звон,
лихие стакашки
с шумящих сторон,
а где-то — тревоги
за наш неуют,
неверные ноги,
вас, может быть, ждут
всё те ж разговоры
про всё — ни о чём,
дворы словно норы:
мы жизнь в них пропьём…

январь 2013

Ожидание

вновь скоро грозы
земли дрожанье
мы примем позы
для возлежанья
под струи, брызги
стакан наполним
под чьи-то визги —
мы юность вспомним
нет сил? — ну, что же
мы не в накладе
пусть наши рожи
не видят бляди:
еще мы мыслим
и существуем:
хвала всевышним,
пусть стали хуже
глаза и уши,
мы всё же глушим,
хоть мы не нужны,
остатки мира
в твоём сознаньи —
вино и лира
воспоминаний…
пусть грянет крепко,
порвётся небо:
грачи на ветке,
я жду, как хлеба
ждет нищий в Храме,
разверзтых истин,
открытых нами,
раскрытых листьев —
и с именами

апрель 2013

На лоджии

под грозным небом
загрохотало,
вот стихло, дрожью
затрепетало,
упали брызги
как дробь калибра
медвежьей силы —
и всё зависло,
ещё немного —
и ветер рваный
завихрит струи
легко и рьяно,
в бокале тонком
коньяк хороший:
пусть град дробится
лихой порошей,
всё ж есть отрада
в грозе и громе —
вон, голубь жирный,
исчадье ада,
намок под ливнем:
ему не надо
ни алкоголя,
ни даже страсти,
он бога молит
от сей напасти,
а мне всё проще
в глотках глубоких
у тучи проседь
менять в потоки,
я пью отраву,
дышу, и кроме
меня и неба,
ничто не может
возжаждать хлеба
стихов и тождеств

июнь 2013

Собутыльнику

и всякий слышащий меня поймёт
и разрыдается чуть пьяными слезами,
и тоже пустится в мой горестный полёт,
поникшим ангелом — над сирыми, над нами
налей же, друг, горчайших ядов дозу:
пусть всё не так, и жизнь не удалась,
мы по жаре, дождю или морозу
махнём не глядя и перекрестясь,
над нами — купол незавидной яви,
и солнце светит — чуть над горизонтом,
от недопитого мой слог, конечно, вянет
как вянут страсти, собранные оптом,
налей ещё: туманы, ветры, дали —
здесь всё смешалось, в чуждом далеке,
мы здесь не потому, что нас позвали,
а просто жизнь уходит налегке.

июль 2013

Ранний дождь

«ранний дождь — до обеда»
всё льётся и льётся,
мне с утра, как всегда,
удивительно пьётся,
по поникшим кустам
слёзы неба стекают,
жизнь, признаться, пуста,
хоть и льётся стихами,
сладкий перец идёт
хорошо к совиньону,
на асфальте народ
мокнет словно солома
с деревенской избы —
до души промокает,
мир немного забыт,
когда дождь идёт в мае,
и стоѝт благодать
позабытых страданий,
и на память печать
совиньон льёт в стакане

июль 2013

Жизненный путь

я падаю, я постоянно падаю,
не держит пьяненькая твердь,
в Тамбове, Кинешме и Падуи
упав, рискую помереть,
земля подножками балỳется,
я навзничь падаю опять,
дома вращаются на улице,
упал — и сразу тянет спать,
а в небе звёзды — им до лампочки,
а, впрочем, это — фонари,
столбы — как спичечные палочки,
а может, то луна горит?
и мне легко лежать, раскинувшись,
и размышлять о суете,
сошелся свет от свечки клинышком,
как на татами каратэ…
что ж я опять на ровном падаю?
друзья забыли обо мне,
я где, в Тамбове или Падуе?
— нет, я себя нашел в вине

сентябрь 2013

Успение

Успение… мне не успеть за Нею,
в туман дождливый медленно смотрю
и тихо, под тоску души, пьянею
пока кадят закатную зарю

и вин моих несметных вереницы,
и вин, испитых вёдрами дотла, —
теперь уж никогда мне не простится
измятой жизни порванная мгла

уходит всё — пройдёт и то, и это,
и надо мной гудят колокола,
нетрудно быть гулякой и поэтом,
пока тебя Мария берегла

Она успела — мы осиротели,
чуть зажигается прощальная звезда,
а впереди — холодные метели
и безутешные просторы — навсегда

сентябрь 2013

Настоящее настоящее

и вновь — накати, накати:
в середине ль, в начале пути —
ты себя осади, обуздай,
ты примерно и в меру поддай!
и забудь
про непройденный путь…
всё пока впереди — бури, дрязги, дожди,
и на всё, что пройдёт, наплевать,
потому что его не понять, перемать,
завтра будет опять —
даже, если не спать…
мы живём очень мало — сейчас,
ход истории — он не для нас,
растворись, остаканься, проснись —
в настоящем рождается мысль,
в настоящем — душа,
в остальном — ни шиша…

октябрь 2013

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.