262 total views (from 2022/01/01),  2 views today

Народа набилось полно. Жажда, очевидно, мучала всех. Я же сидел ближе всех к сейфу, на котором стоял графин с водой и стакан. В момент, когда я созрел для наполнения стакана, открылась дверь и возник в ней цеховый технолог с полным, даже слегка запотевшим графином в руке…

К 75-летию гранёного стакана

Круглый стол

Участвуют: Борис Тененбаум, Алевтина Терентьева, Григорий Быстрицкий, Владимир Янкелевич, Иосиф Гальперин, Лев Мадорский, Сидор Куртуазный, Леонид Комиссаренко, Александр Левинтов, Самуил Кур, Сергей Эйгенсон, Леонид Е. Сокол и др.

Окончание. Начало

 

1. Леонид Комиссаренко — Два графина

Бывшие, да и нынешние тоже, специалисты-оборонщики моим байкам о спирте просто не поверят, если в них не будет отображён эпизод на тему «перепутывание». Но не зарядов, конечно, а воды со спиртом. Их я с изрядной долей скепсиса за 35 лет наслушался достаточно. Но очень долго сам лично в них не попадал…

До пуска на заводе самого крупного в стране цеха (5 тыс. тонн в год) литья по выплавляемым моделям для деталей «Града» и «Урагана» бесспорным фаворитами-потребителями спирта были снарядные цеха, где он использовался главным образом для обезвоживания канавок под МВП перед запрессовкой. С появлением деталей из сплава В95 появился ещё один источник — смазывающе-охлаждающая жидкость (СОЖ) для механической обработки. Однажды, в бытность свою начальником техбюро ОГТ, я привёз из Москвы целых 4 рецептуы СОЖ. Показал их Мартынову. Две бесспиртовых он велел мне спрятать и никому больше не показывать. Так закрепился у нас ещё один мощный источник поступления спирта. Когда же потребовалась рецептура спирто-глицериновой смеси для отстрела в инертном снаряжении при ‒40°C спецснарядов на прочность, то тут уж никакого вопроса главному я не задавал: нарисовал две формулы — одну для снабженцев, вторую для военпредов и цеховиков. Разницу, возникшую при материализации обех формул, мы с начальником цеха по-братски поделили между собой.

Но всё это не шло ни в какое сравнение с литейщиками с их потреблением в 35 тонн в месяц для изготовления оболочковых форм. Они и зажили. Довольны были все. Я, конечно, знал, что нормы расхода рисует отдел главного металлурга и имеет при этом свою долю. До поры до времени знание это носило чисто теоретический характер. Но однажды, нестерпимо жарким летним днём, проводил Мартынов совещание в кабинете главного металлурга, расположенном в пристройке цеха точного литья.

Народа набилось полно. Жажда, очевидно, мучала всех. Я же сидел ближе всех к сейфу, на котором стоял графин с водой и стакан. В момент, когда я созрел для наполнения стакана, открылась дверь и возник в ней цеховый технолог с полным, даже слегка запотевшим графином в руке. Увидев совещание, парень на мгновение растерялся, но только на мгновение, так как с честью вышел из положения, поставив свой графин рядом с имевшимся.

Я даже сказал ему спасибо, тут же встал, налил себе из свежего полный стакан и ополовинил его одним глотком… Что было, что было! Счастье, что в старом графине была, хоть и тёплая, но всё же вода. Ею я и залил пожар, прямо из графина.

Но вот, что значит понятие — обученные кадры. Все всё поняли, но никто даже бровью не повёл. Совещание продолжалось…

Эмоции выплеснулись лишь после его завершения и отбытия главного.

Беда моя была в том, что я так и не научился пить спирт в неразведенном виде, как, например, Саша Штокман, а только в составе «Кровавой Мэри», по приготовлению которой стал всё же неплохим специалистом.

2. Александр Левинтов — Диалог за бутылкой портвейна

Стакан гранёный,
портвейн креплёный,
осадок мутный
в душе моей.
Твой голос темный,
твой взгляд холодный:
нам не распутать
судьбу уже.

Было ли, не было,
я все теперь забыла,
я все тебе простила,
прощай навек, мой милый,
не вспоминай меня!

Стакан гранёный —
не для влюблённых,
сжимаю страстно
тебя в руке.
И горечь встречи
и речь картечью,
прости, но дальше —
не по пути.

Было ли, не было,
я все теперь забыла,
я все тебе простила,
прощай навек, мой милый,
не вспоминай меня!

Стакан гранёный,
приют казённый
для душ отпетых,
спешащих в ад.
Живи спокойно,
гуляй свободно,
за мной — молитва,
на мне и крест.

Было ли, не было,
я все теперь забыла,
я все тебе простила,
прощай навек, мой милый,
не вспоминай меня!

(середина 90-х)

3. Самуил Кур — Семейная реликвия

Миша позвонил в субботу, около двенадцати. Трубку сняла Фаня:

— А, привет! Сколько лет, сколько зим! Наверное, стряслось что-то необыкновенное, если ты вспомнил о нас. Купил машину?

— Шутки насчёт машины не принимаю, — прозвучало в трубке, — А вот мы с Любой хотели бы заглянуть к вам. Причём, желательно, сегодня.

— Будем рады. Часам к шести. Ладно?

— Идёт.

— Это кто? — оторвался Лёва от книги.

— Миша Ривкинд. Они сегодня нагрянут к нам в гости.

— Так сразу? Похоже на пожарную тревогу.

Стол накрыли без лишних ухищрений. Нарезали колбасу. Открыли банку печени трески. Достали из холодильника начатую раньше бутылку и миску икры. Кабачковую икру Фаня готовила по высшему разряду.

Когда озвучили и заели обязательные тосты, отрывочные фразы плавно перетекли в серьезную беседу. Оно и понятно, после выхода на пенсию обе семьи почти не виделись. Лёва сообщил, что его, по старой памяти, пригласили в институт поработать на подготовительных курсах для поступающих.

— А как у вас с квартирой? — поинтересовалась Фаня. — Всё мучаетесь на общей кухне? Ваши соседи не собираются переезжать?.

Люба покачала головой:

— Таким квартиры не дают. Это мы…

— Подожди! — неожиданно перебил ее Миша. — Я сам скажу! Это мы уезжаем.

— Куда?! — дуэтом воскликнули Лёва и Фаня.

— В Америку.

В воздухе повисла тишина. Каждый мысленно представлял себе Америку.

Миша поднялся и вышел из-за стола:

— Перейдём сразу к делу. Брат давно прислал мне вызов. Наконец, получили разрешение. Надеемся потом вызвать остальных. А пока перед отъездом надо попрощаться со своими. Вы же знаете, у Любы сестра в Киеве, а наши сыновья в Харькове и Днепропетровске. Побыть у каждого по неделе — набирается 21 день. И на это время мы бы хотели кое-какие вещи оставить у вас.

— Почему? — удивилась Фаня.

— Потому, — включилась Люба, — что от наших соседей по квартире можно ожидать чего угодно.

— Ладно, — поднялся и Лёва, — вопросов нет.

Назавтра Миша принёс небольшой чемоданчик — очевидно, ценные вещи — и портфель с документами. А ещё странный предмет — граненый стакан, а в нём букетик цветов. Цветы были искусственными, ножки в холщовом мешочке, туго завязанном так, чтобы стебли с листьями не рассыпались по сторонам.

— Это семейная реликвия. Давний подарок, — уточнил Миша. И поставил стакан на буфет. — Пусть он здесь и постоит.

Ривкинды уехали. Утром Лёва уходил в институт, а дочка привозила Фане внука. Обычно Игорёк играл во дворе, на детской площадке — с друзьями, под присмотром их бабушек.

Дом был пятиэтажный, на первом этаже вдоль улицы — гастроном. После обеда там работал вино-водочный отдел, и очередь выстраивалась за час до открытия. Счастливые обладатели бутылок приступали к делу, не мешкая. Наиболее интеллигентные, обогнув угол, заходили в первый подъезд. Там, на площадке между вторым и третьим этажами. было окно с подоконником — очень удобно. Лёва с Фаней жили на втором этаже.

В тот день, по случаю генеральной уборки, Фаня оставила Игорька на попечение старушек. Когда пришло время его кормить, выскочила за ним на минутку, даже не заперев дверь, а только прикрыв ее. И наткнулась на соседку, которая под большим секретом стала делиться тем, что происходит в 28-й квартире. Еле отделавшись от нее, Фаня вернулась в квартиру уже немножко на взводе и усадила Игорька за стол. И надо же, как раз в этот момент раздался настойчивый звонок в дверь. Пришлось открыть.

На неё глядел незнакомый мужчина, средних лет, лысый, не бог весть как одетый, но с сияющим лицом. В руке он держал граненый стакан.

— Я честный человек! — громко произнёс он. — Вот, принёс!

— Что вы принесли? — не поняла Фаня.

— Ну как же! Собрались мы это у окошка, а стакана ни у кого нет! Ну я спустился — гляжу, дверь открыта. Зашёл — никто не откликается. А на буфете — он! Стакан!! И стоит без дела!!!

Фаня непроизвольно бросила взгляд на буфет — там было пусто.

— На, хозяйка, держи.

Фаня взяла протянутый стакан, зачем-то сказала «спасибо» и, захлопнув дверь, медленно направилась в кухню. И тут внезапно до неё дошло: стакан-то есть, а букетика нет! Она выскочила на лестницу и догнала мужчину уже на выходе:

— Где букет?!

Он непонимающе смотрел на неё.

— Где цветы?

— Так они же высохли! Совсем сухие! Я их выбросил.

— Куда? — почему-то тихим голосом спросила Фаня.

Лысый расплылся в улыбке:

— Я культурный человек! Чтобы на пол или на землю — ни-ни. Там во дворе бак с мусором — туда и бросил!

У Фани подкосились ноги.

Когда Лёва пришел из института, у неё прямо язык свербило, но она твёрдо знала: не начинай серьезного разговора с голодным мужем. Сначала накорми его. И всё же, поставив перед ним тарелку борща, не выдержала. Выслушав жену, Лёва расстроился:

— Они же нам доверили…

Он быстро переоделся, нашёл какие-то рукавицы и бегом помчался вниз по лестнице. Появился минут через двадцать, на его ладони лежал букетик, причём, в таком виде, что его бы и мать родная не узнала.

— Еле докопался, — сообщил он. — Завалили ящик до краёв, как будто специально. Пришлось по кусочкам всё вынимать, а потом загружать обратно.

Расстелив на столе газету, он принёс кисточку для бритья, зубную щетку, миску тёплой воды и стал снимать налипшую грязь. Фаня наблюдала.

— Придется развязать мешочек и очищать каждый цветок по отдельности, — развёл он руками. — Смени, пожалуйста, воду.

Когда Фаня вернулась, Лёва сидел, уставившись на маленькую кучку блестевших камешков. Рядом лежал пустой мешочек.

— Какие-то стекляшки, — пробормотал он.

Фаня присмотрелась и охнула:

— Бриллианты…

… Миша пришел за своими вещами на второй день после приезда. Передавая ему граненый стакан с приведенным в полный порядок букетиком, Фаня, словно невзначай, обронила:

— Чемоданчик и портфель — ясно, но этот хлам к чему было сюда тащить?

Миша вздохнул:

— Обещал Любе не болтать, да ладно — скажу. Камешки там. Когда Любина мама умирала, передала ей мешочек — вроде как наследство. Ну, а куда нам его было девать? Спрятать в шкафу? А если обворуют? Таскать с собой еще хуже. А у меня хранился стакан — память о заводской столовке. Вот я и придумал сделать с ним инсталляцию и поставить на самое видное место. Никто не догадается. Кому в наше время граненый стакан нужен?

— Здόрово! — подыграла Фаня. — Но сейчас ты его уже оставишь? Надеюсь, не повезешь в Америку?

— А что, в Америке другие люди живут? Точно такие же. Может, только куда лучше наших крадут, по-американски, современнее. Так что он и там пригодится. А нам ведь еще и таможню проходить… Нет, граненый стакан я не отдам. Семейная реликвия.

К вопросу об истине

Обед с компота начинать
любил философ А. обычно,
поскольку он не мог понять,
что там первично, что вторично.

Художник Б. всю жизнь мечтал
найти реальности замену,
и потому изображал
бегекукукрокогиену.

Поэту В. слагали гимн:
«Создал героя! Символ веры!»
… А он придуман был другим —
за пять веков до нашей эры.

Ах, этой истины накал!
Влечёт в неведомые дали…
Ее кто только ни искал,
ее где только ни искали —

в лесах, полях, у сцен и стен,
в сырой квартире ленинградской,
Эйнштейн, Бронштейн и Рубинштейн,
сестра Мария, брат Стругацкий.

Но кто б ты ни был — в гонке дней
узнаешь поздно или рано:
любая истина — на дне,
на дне граненого стакана!

4. Сергей Эйгенсон — Начало пути

«Подымем стаканы,
Содвинем их разом!»
Наше Всё

«Граненых стаканов касанье…
Как славно, друзья, уцелеть!»
Юрий Визбор

«Упали и разбилися, их больше не собрать,
Про жизнь мою несчастную кому бы рассказать?»
Старая песня

Знакомство с тарой и самим, собственно, напитком в моей жизни произошли раньше, чем я бы теперь считал правильным. Хотя у многих оно было много раньшее. Это, значит, на дворе 1961 год, я в девятом классе, а на дворе первые дни ноября. Надо отмечать Седьмое Ноября. Глядя из сегодня — праздник не особо умный. «Дул, — так сказать, — как всегда октябрь ветрами», оно и называется «Октябрьские праздники». Между тем, в ноябре. Очень уж Отечество затянуло с переходом на нормальный календарь, больше, чем на четыреста лет по сравнению с Европой. Правда, Саудия с этим задержалась вообще до позапрошлого года, но что там, в странах, где правят «Махнут Турецкий и Махнут Персидский», вообще за пределами курортов олл-инклюзив понятно мало. Как бы в Москве не хаяли америкосов и прогнивших европейцев, а бабки держат у них, там же и детки обучаются, туда ездят собор со шпилем смотреть, там и жилплощадь по преимуществу. Туда, в конце концов, и в Гаагу повезут. Не в Багдад и не в Пхеньян же.

Но это мы далеко отвлеклись. А тогда с родителями договорились, что праздник отмечаю не с ними, а у приятеля. Закусок никаких, кроме сельдя, колбасы, соленого огурца да пельменей из картонной пачки, мы в ту пору и придумать не могли, но серьезно встал вопрос — что будем пить? Каждый из нас порознь был уже знаком с бражкой — по студенческим вечеринкам старших братьев и сестер, с вином — наливали по рюмке родители, да уж и разливного попробовали в поездках на Юга. У меня еще в доме открылось в ту пору кафе-мороженое, так я уже, когда заводилась в кармане пятерка новыми, приглашал туда некоторых одноклассниц на мороженое-ассорти — ванильное, шоколадное и клубничное и на бутылку румынского «Грюн Сильванера». Как говорит полковник дядя Леша из квартиры напротив — любимое вино бывшего румынского короля Михая. Он знает, он лейтенантом оказался однажды в Бухаресте за столом напротив короля.

Но мы же уже, считай, взрослые, пора переходить к более серьезным напиткам, которые мы, если и пробовали раньше, то случайно и по крохотной стопочке. Пошли мы с Геной в мага́зин, встали в очередь и взяли три бутылки православной и бутылку какой-то «Полярной настойки» на чистом глицерине. Продавщица уж совсем замаялась, на нас и не посмотрела, отдала. Принесли к нему домой и запрятали под кровать среди футбольных бутсов и старых тетрадей.

Его родители уехали на все праздники к родным в соседний городишко, так что у нас была полная свобода. Собралось нас три бойца. Сделали килечку с луком, нарезали вареной колбасы, серого, моего любимого хлеба за 18 коп буханка, из «хрущевского холодильника» под окном достали родительские сологур и квашеные помидоры. Расставили тарелки и граненые двухсотграммовые стаканы, положили вилки и нож. Ну, «поехали…», как сказал в апреле того же года старший лейтенант Гагарин.

Тяжело идет, однако! Мы-то привыкли к сухому, для которого полстакана на глоток — нормальная доза. А тут все же раза в два с половиной покруче, на горло и язык действует, как небольшой ожог. Но показать вид невозможно, вроде бы ты еще не дорос. Помидоры как-то помогли. Мальчики мы были развитые и интеллигентные, восторженные читатели недавно вышедшего в «Юности» «Звездного билета». Начали говорить как раз об этом. Ну, и выпендриваться, конечно. Аксеновские-то герои запросто пьют «Ереванский» коньяк. И мы как-то на коньячной теме задержались, хоть большого личного опыта иметь попросту не могли.

Вроде отошло. Продолжили кирять дальше, поставили на радиолу маленькую пластинку Ната «Кинга» Кола, потом пленку «на ребрах», записанный на старой рентгенграмме эллингтоновский «Караван» в рознеровском исполнении. Под это дело и под бутерброды с килькой, «сестры Федоровы», как говорят старшие, хлебушек, а на нем несколько распластанных рыбок, приняли еще раз по сотской, спели модный в ту пору «Глобус». Потом в памяти некоторый перерыв. Потом, помнится, еще раз, а тут уж мы поняли, что, пожалуй, хватит. И мы с Володей поплелись по домам.

Я пришел раньше, чем родители вместе с младшим братиком вернулись из гостей. Это меня и спасло, да еще то, что желудок удержал съеденное и выпитое. Слава Богу, что до «Полярной» мы не добрались. Так что папа с мамой моего состояния не поняли, а наутро из моего мычания сделали вывод, что ребенок к вину не привык — но и только. А то получилось бы, как позже говорил мой приятель Витя:

— Просыпаюсь, смотрю — налево бифштекс, направо виноград. А посредине — мама, очень сурово смотрит!

А потом была довольно длинная жизнь, в которой принято на грудь явно больше, чем надо. В том числе эпизод в Уссурийске, где мы бухали с коллегами-лейтенантами на офицерских сборах и где я выпил те же полстакана 56-градусной «термоядерной», как мы говорили, и потянулся за водой для запивки, а какая-то сволочь подсунула мне стакан со спиртом. Ну, эффект представляете, я надеюсь. Я потянулся искать хоть какой-нибудь антидот, но нашел только чайник и пил из носика горячую воду. Знал бы, кто так пошутил — убил бы!

Или вот был я в командировке в Бухте Провидения в стране чукчей, точнее там рядом — в Бухте Эммы. Пока добрался — чуть не помер. Поездом ночь от Белогорска до Хабаровска, потом самолетом в Магадан, другим самолетом в Анадырь, оттуда на попутной вертушке до Провидения и на танковом тягаче в Эмму. Упал на койку в гостинице и отключился. Открываю глаза — в двери стоит высокий мужик и спрашивает:

— Ты скажи — ты запиваешь или разбавляешь?

Я его понял конечно. В смысле — если разбавляю, так надо заранее это сделать, чтобы остыло вовремя.

— Парень, — говорю, — понимаешь, я умотался, пока до вас добрался, мне бы поспать.

— Ну, это никто не против, но все-таки?

— Запиваю, — говорю.

— Ну, все в порядке. Спи, через час зайду.

И все четыре дня в Эмме я мечтал поесть супчика. Допустим, горохового. Или щей. Но все время только крупная красная икра, либо кетовая теша, либо грибы надберезовики. Над — это потому, что березовый стланик и шапки грибов над ним торчат. И никакого супу.

Ну, все же полвека прошло. Нынче воздерживаюсь по возможности. Так уж, как говорят в здешних местах — “соушелли”. И, кстати, граненого российского стакана я не видал с момента отъезда. Ну, понятно, что в штате Иллиной такого не выпускают. Но и когда ездил на Родину, то не встречал. То ли утерян секрет изготовления, то ли настолько выросло благосостояние. Но нету.

5. Леонид Е. Сокол — Из письма русского путешественника

«Дорогой Редактор,
… жаль немного, что не смогу принять участие в праздновании замечательного юбилея, но никаких сил нет, уже проехал Англию, Шотландию до самого севера, сегодня перебрался в Ирландию, завтра буду в графстве Лимерик (не из принципиальных соображений), некогда сесть и подумать, а так, с кондачка… Ну вот — слепил скудный экспромт — перед людьми неудобно…»

Лечу, подобно пуле, давлю ногой на газ,
Был утром в Ливерпуле, и в Дублине сейчас.

Мелькали лица, рельсы, соборы да кресты,
Деревни да Уэльсы, паромы да мосты.

И вот, прибыв на место, усевшись на кровать,
Всем заявляю честно, что буду отдыхать,

Т. е. рукой привычной, дрожащею слегка,
Наполню, как обычно, стакан до ободка.

И муза, невзирая на мой прекрасный вид,
До вечера субботы меня не посетит,

Не то, чтоб слишком трезвый или совсем ослаб,
Во время переездов обычно не до баб.

Я правды не скрываю и не страшусь молвы:
Под мухиной бываю, на Мухиной — увы.

Любимому стакану мне нечего сказать,
Писать о нем не стану, а отправляюсь спать.

* * *