Александр Левинтов: Сентябрь 18-го

Loading

Мы заказываем сырную тарелку: брынза и сулгуни, местные, базарные, к ней — горячие лепёшки, каре ягнёнка с самодельной жгучей аджикой, пиво, минералку и, конечно, её, контрабандную чачу, не знающую место в меню.

Сентябрь 18-го

Заметки

Александр Левинтов

Первое сентября

первое сентября —
как последнее,
это моя заря,
утренняя и вечерняя

в мире ещё тепло,
от света глаза слезятся,
от сердца уже отлегло,
листья опять кружатся

праздник — кому рожденья,
кому — наконец, ухода,
кому-то — пора творенья
под голубым небосводом

я — в сентябре рождённый,
праздную то и это,
мой день листопадно-звёздный,
моё, ну, и бабье, лето

Клёв в сентябрьском тумане

мир утонул в тумане,
в золоте облака,
месяц, крутой и ранний,
спит в тишине река

чуть костерок играет,
жерлицы начеку,
томные рыбные стаи
тянутся к берегу

вот натянуло леску,
и поплавок пошёл,
канул внезапно, отвесно
под тростниковый ствол

радужный как сиянье,
окунь взлетает ввысь,
солнце, как будто заране,
над горизонтом — прысь!

мир словно вмиг от дрёмы
ожил, прекрасен и юн,
неба отверзлись хоромы
и засвистал гамаюн

Осенние цветы

осенние цветы,
напоминанье детства,
когда с судьбой на ты,
не знаешь, где же сердце,

осенние шары,
бархотки, георгины,
вечерние костры
и чехарда по спинам

осенние дворы,
пустеющие краски,
печальные поры
без клятв, любви и ласки

осенние дома,
обмытые к обряду,
где смерть теперь сама
полгода правит кряду.

Над Камой

покой над миром: голубые дали
и синей лентой Тойма; горизонт
собою отделяет все печали
как византийски правящий архонт

здесь тихо как в предбаннике Престола,
не вострубят архангелы войну,
и полегли в давленьи света долы,
и я судьбу — приемлю и пойму

уже не жизнь — а просто вдохновенье
тобой не созданной, волшебной красотой
прочь отлетели страхи и сомненья,
и горб вершины — словно аналой

я здесь останусь — может быть, навеки,
чтоб досчитать последних дней поток,
я здесь хотел бы, чтоб закрыли веки,
установив итоговый мой срок

Ночная Елабуга

привиденьями тени прохожих,
в ресторане катают шары,
и луна — на светильник похожа,
и темны за кустами дворы

я бреду по своим сновиденьям,
по неспетым когда-то стихам,
в печке хлопают с жару поленья
и тепло ниспадает к ногам

та же ночь, тот же я, те же мысли —
и полвека с тех пор протекло,
никуда мы, однако, не вышли,
и ничто, что дано, не смогло

неужели мне всё это снилось?
жизнь моя, мои страхи и сны?
и теперь -только сердца остылость
да надежды… и те — не даны?

Осенняя Елабуга

Ну, тянет меня этот славный городок, давно и сильно тянет. И чем дальше, тем сильней.

Татарская Таруса и её индустриальные окрестности

Елабуга и рельефно, и ландшафтно, и культурно, и духовно, и туристически очень напоминает Тарусу, хотя, конечно, Ока в верховьях (выше Тарусы только Мценск и Орёл) — это скорее Тойма в низовьях, чем Кама даже в нижнем бьефе Нижнекамской ГЭС, а ниже Елабуги, за Чистополем Камское устье — это вообще 45 километров речной шири.

Сама Елабуга экологически чиста, но вокруг — монстры: Нижнекамск, Набережные Челны, Менделеевск (б. Бондюжский), СЭЗ «Алабуга», Нижнекамская ГЭС, а еще выше — башкирские индустриальные батыры Агидель и Нефтекамск, разгуляй позднесоветской индустриализации.

С Елабугой связано, пожалуй, даже больше культурных знаменитостей, чем с Тарусой, но более всего эти два города роднит Марина Цветаева, у которой могилы в обоих городах: в Тарусе почитают место, где она хотела быть похоронена, в Елабуге — где она, кажется, похоронена.

Цветаевская ротонда. Левее и за кадром — дом, где она не прожила и двух недель и повесилась, правее и за кадром — кафе «Серебряный век», довольно бездарное, снимок сделан от Литературного музея и библиотеки Серебряного века.

С городом связаны такие славные имена как Пугачёв, Шишкин, Бехтерев, Менделеев, Салтыков-Щедрин, Короленко, Алексей Толстой и множество других.

Дома первой линии на Тойме, крайний слева — дом-музей Ивана Шишкина. Деревянные павильоны у Шишкинских прудов — объедаловки, любимое место народных гуляний.

Девушка-гусар Надежда Дурова, известная нам как Шурочка Азарова из «Гусарской баллады», жила и похоронена в Елабуге. На гонорар от публикации своих воспоминаний она построила большой дом, соседний с тем, где живём мы. По лицу она, в отличие от Ларисы Голубкиной, была несметно страшна, что и уберегало её от посягательств однополчан, но по удали и храбрости ей не было равных.

Детство Дуровой прошло в недалеком отсюда Сарапуле (отец был градоначальником). Орден она получила не от какого-то там Кутузова, а от Александра I, поклявшись ему, что сохранит в тайне своё девичье происхождение. Царь выдал ей именную пенсию в 1000 рублей в год (огромные деньги, надо сказать!). Писать она начала лишь в 53 года, написала два десятка книжек, через несколько лет бросила писать и дожила в елабужском отшельничестве до 82 лет. По смерти при ней нашли бисером вышитое портмоне, а в нём — серебряный рубль. Всю жизнь она помогала бедным и увечным солдатам и офицерам… Герой России Кириенко, ты за всю свою героическую жизнь хоть рубль подал какому-нибудь нищему или мигалка и милостыня — две вещи несовместные?

Город поэтов

Библиотека Серебряного века — уютное и технически хорошо оборудованное заведение, составляющее ансамбль с литературным музеем. Собранная здесь коллекция поэзии Серебряного века и литературы о ней впечатляет — такого больше нигде нет: в больших библиотеках это всё разбросано и раскидано по разным полкам и углам. Второй этаж библиотеки — пространства коммуникаций: три зала для мероприятий и встреч разного масштаба и конфигурации. Но это — всего лишь крохотный фрагмент города на перекрестке Казанской и Малой Рождественской улиц. Поэзией здесь дышит весь город и поэтов здесь всегда было и будет во множестве и изобилии, даже уличная шпана смотрится романтично и лирично, как Хулиган Маяковского.

Город поэтичен не только этим перекрёстком.

Вот прохожий заговаривает, видя в нас приезжих. Через пару минут он предлагает нам послушать его декламацию стихов, кажется, его же сочинения.

Вот хозяйка нашей мини-гостиницы, бывшая бухгалтерша НПУ «Прикамнефть» и истовая богомолка:

— мы с училками моих детей иногда здесь собираемся, чаёвничаем, стихи читаем…

Город пропитан поэзией насквозь, как осенними дождями.

Город военнопленных

Бездорожье и лесная глухомань — вот основные факторы того, что сюда пригоняли военнопленных. Первыми были шведы, загнанные сюда Петром I после Полтавы. Спустя век сюда согнали две тысячи наполеоновских французов, португальцев, поляков и других союзнических европейцев. Смешение кровей не могло не сказаться на породе елабужских мещанских барышень — это заметно даже на улице.

После русско-японской войны наши успокоились на сопках Манчжурии, а японские солдаты — на прикамских холмах.

Первая мировая пригнала сюда около 4000 австрийцев, немцев, венгров. А вот пленные чехи встали на сторону России и пробивались к себе на родину аж через Владивосток, кроша на своем пути и немцев, и красных. Два отщепенца, чех Ярослав Гашек и венгр Мата Залка переметнулись к красным и влились в ряды Коминтерна. Гашек был даже назначен военным комиссаром Бугульмы.

Во вторую мировую, уже в 1941 году открылся на территории женского монастыря лагерь НКВД №97 для пленных немцев. После Сталинграда он сильно пополнился. По всей стране немцы строили дома, здесь — разбирали взорванный храм, а ещё добывали торф, заготавливали дрова, в том числе и в порядке самообеспечения. Среди елабужских пленных были известный во всём мире сказочник Отфрид Пройслер и художник Курт Ройбер, нарисовавший потрясающую «Сталинградскую Мадонну», которая хранится в берлинском храме Памяти. Об этом лагере была написана Отто Рюлле книга «Исцеление в Елабуге».

В сорок пятом году, в декабре, сюда пригнали, по старой памяти, 8000 пленных японцев.

Немцев отпустили домой только в 53-ем году, после смерти Людоеда и по настоянию и хлопотам Конрада Аденауэра, канцлера ФРГ. А ведь советские военнопленные уже давно к этому времени вернулись домой и даже успели отсидеть свои сроки в фильтрационных лагерях, если, естественно, остались живы. Японцев мурыжили дольше.

Долгие десятилетия могилы пленных немцев и японцев были недоступны для граждан этих стран. Теперь — можно.

Город Стахеевых и Со

В укор и позор всем, буквально всем постсоветским нуворишам, начитавшимся в комсомольской юности своей цитат из Маркса и не заработавшим ни копейки своего капиталу, а просто нахапавших чужое, российские, в том числе русские купцы, предприниматели, фабриканты и заводчики сделали себя сами, а не «приватизационно». Были, конечно, и среди них жулики и хапилы, но не эти определяли лицо русского капитализма.

Прежде всего, это были староверы, носители этики сродни протестантской, где трудолюбие было основным в характере.

Российское и русское купечество — образец русского общества, а вовсе не рабовладельческое дворянство и рабское крестьянство. В Елабуге по чётным годам собирается международная конференция по истории купеческих родов России, а по нечётным — международная конференция по поэтам Серебряного века.

И там и там тематическими флагманами являются Стахеевы и Марина Цветаева.

Стахеев

Стахеевы — огромный род, заявивший о себе ещё в 18 веке. Последним Стахеевым в Елабуге принадлежали колокольный (позже — арматурный) и пивоваренный заводы, текстильная фабрика, хлебный порт, речной и морской торговый флот, их акциями владела царская фамилия. Они, как и другие миллионщики и купцы первой гильдии, были подлинными хозяевами города, это не значит — драли здесь с жителей семь шкур, но давали жильё и работу, образование и путёвку в жизнь. Стахеев, будучи зятем Ивана Шишкина, тоже миллионщика, хотя и самоучки, свозил его сына, также Ивана, в Москву, показал тому картины Айвазовского в Третьяковке. Тот ахнул: «Ну, раз так море можно рисовать, то уж свой-то родной лес я и вовсе нарисую» -— так родился, пожалуй, самый русский пейзажист.

Епархиальное училище для девочек — одно из трёх учебных заведений Глафиры Стахеевой. В 1964 году я недели три ночевал здесь, в общежитии Педагогического института, что размещалось на первом этаже. Ныне — филиал Приволжского (Казанского) федерального университета.

Стахеевы, Шишкины, Ушковы, Николаевы, Красильниковы и другие представители купечества, хоть и конкурировали самым острейшим образом, но в отношениях между собой были степенны и высшей мере уважительны. Кооперативная честь и этика для них были важнее денег, побед, барышей и успехов, да и, кроме того, все они были между собой в родстве, а потому жили в ладу и мире.

И это — не умиление залётного, это — до сих пор сохранившийся дух города, как неистребима взаимопомощь в малых городах Белоруссии и Украины: евреев, носителей этой взаимопомощи, давно уж истребили гитлеровские и сталинские, а дух — остался.

Типичный елабужский жилой дом: каменный низ — деревянный верх. Стахеев строил своим рабочим такие дома в три окна плюс 40 соток под огород и подсобное домашнее хозяйство, Так возникла третья модель российского рабочего, полупролетария, полуагрария. Дом на шесть окон — для служащих и приказчиков.

Божий город

Татар в Елабуге — около 10%, то есть примерно 7 тысяч, но мечетей, и старых, и новых — с десяток, с высоченными минаретами, не ниже православных колоколен. Церквей новых нет — восстановлены прежние, практически все. Тут нет архитектурных шедевров и изысков, как нет и столпотворений фанатичных богомольцев. У Святого источника нет давки и толчеи, как теперь принято в большинстве подобного рода мест в России. Кстати, татары охотно пользуются этим источником, также считая его святым и целебным.

До революции в Елабуге жило 13 тысяч человек, в городе было несколько мечетей, 17 православных храмов и 19 учебных заведений. Народное просвещение было ОСНОВНОЙ заботой властей, предпринимателей, ислама, православия и всего городского общества.

Хлебный город

Северный, правый берег Камы — тайга, южный, левый — чернозёмная степь, настоящая житница. Чистополь, Набережные Челны и Елабуга постоянно спорили за первенство в хлебной торговле, однако только Елабуга имела неофициальный статус российской хлебной биржи, наряду с Ельцом, Одессой, Ригой и Орлом. Хлебная площадь и хлебный рынок (теперь площадь Ленина) примыкала к судоходному (всего в пару километров) участку Тоймы. В мои юношеские поры выпечка здесь была вкуснейшей, особенно печёные пирожки с яблоками и расстегаи с вязигой.

И сегодня здесь любая выпечка, любое, связанное с тестом — на ура. А ещё — местные подовые пряники на меду, местная самодельная лапша и местный просто хлеб.

С хлебом могла потягаться только рыба. Рыбная площадь и рыбный рынок — это там, где на Казанской стоит бюстик Ленина, нелепый до карикатуры и шаржа (работа Меркурова, однако!).

К царскому столу здесь отправлялись невероятных размеров белуги и шустрые стерляди (Сарапул в переводе на русский — «стерлядь»). Сейчас рыбный рынок перенесён на Московский тракт, километрах в 20 от Елабуги, в городе же, в магазинах можно увидеть заморенную чехонь и лещей-недомерков. «А раньше рыба в Каме была!» (Аркадий Райкин).

Город памятников и музеев

Кому — Змей Горыныч, а кому — мудрый и добрый Дракон, покровитель древней Алабуги, храбро сражавшийся у речки Смородинки под Калиновым мостом (ныне Большой Каменный мост на Москве-реке) с силами зла и смерти.

Портомойня 1833-1990 годы.

Связист-татарин устанавливает на столбе громкоговоритель, за ним наблюдает русская почтальонша: памятник 30-м годам прошлого века и не дружбе, а любви народов, пусть и железо-чугунной.

На горизонте и внизу — Старая Елабуга, на крутом обрыве — Чёртово городище (Ананьин могильник) V века не то нашей эры, не то не нашей, ещё круче — ресторан «Городище», откуда открываются сумасшедшие «Дали неоглядные». Возглавляет площадь Тысячелетия первый секретарь Булгарского обкома эмир Ибрагим I на коне.

Город-парк и город цветов

Когда-то Елабугу окружала темнохвойная тайга, украшенная яркими красными сосновыми борами. Сейчас всё окрест повырублено, хорошо сохранился лишь Танаевский бор, превращённый в заповедник, с обустроенным Стахеевым Святым источником. Намёки на тайгу кое-где промелькивают в городе, то куртинкой сосен, то развесистой и разлапистой елью.

Но зелени и цветов в городе много. Особой живописностью отличается пойма Тоймы и первый ряд домов-особняков, принадлежавших местным миллионщикам, а также тихая и уютная, совсем парковая Казанская, некогда Ленина, незабываемое лицо города.

Среди древесных явно доминируют липы и рябины. Проспект Мира в верхней, новой части города горит пожаром от рябин, так любимых Мариной Цветаевой. Наш дом — в багрянце боярышника. И уже совсем непривычно для российских городов — осыпающиеся яблоки с деревьев, растущих не в садах, а на газонах.

Практически перед каждым домом, в палисаднике или просто перед домом — цветы далекого-далекого детства с полузабытыми названиями: бересклет, резеда, подмосковная мимоза, петунии, бархотки, табак, мальвы, астры, георгины, львиный зев, ноготки, ещё не опавшая малина, репейники и чертополох, вьюнки, цикорий, васильки, шиповник — идешь по городу, будто плывёшь по сну о детстве.

Кабацкий город

Кабаков (кафе и ресторанов) в городе — в явном избытке. И в большинстве своём они неплохи, но почти все — пустые.

Сидим вдвоём в огромном (более 200 мест) армянском кафе «Старый город», больше — никого.

— У вас всегда так битком народу?

— Сегодня — да.

— А завтра?

— Завтра будут.

— Завтра — пятница?

— Нет — четверг; завтра — праздник.

— Какой?

— день работников детских дошкольных учреждений…

Город будет гулять.

В кафе «Серебряный век» фирменный кофе, кажется, с касторовым маслом, очень рекомендую при хронических запорах. Этим я, увы, не страдаю, поэтому теперь обхожу это заведение стороной.

Самый пафосный ресторан — «Городище»: неплохая кухня, но главное — виды из окна.

Весьма популярен «Кабак-театр» традиционной татарской кухни.

Респектабелен ресторан «Елабуга» для тех, у кого есть деньги, но таких в городе совсем немного.

Ресторан «Елабуга» с двумя бильярдными и ночным клубом, чопорное, шикарное злачное заведение, бывший особняк купца Красильникова на углу Казанской и Стахеевых.

Ресторан «Шишкин» тоже все хвалят, но, скорей, за интерьер, чем за что-либо другое.

Совсем дико и неуместно тут смотрятся «Макдональдсы».

И, конечно, надо отметить очень учтивое обслуживание, кстати, совсем неизбалованное чаевыми.

Речной город

В моей молодости река была практически единственным средством связи Елабуги с внешним миром. Правда, за три рубля можно было долететь кукурузником АН-2 до Казани, но этой экзотикой мало, кто пользовался. Самая бурная точка в городе была — речной дебаркадер (по-местному — дебардакер). Я ходил сюда обедать: чашечка (гранёный стакан) чёрного бочкового кофе с цикорием — 4 копейки, с сахаром — 5, бутылка местной минералки без посуды — 8 копеек, горячий печёный пирожок с яблоками — 4 копейки. На излёте экспедиционного сезона большего я себе позволить не мог.

Сидел в пристанском ресторане, наслаждался камским простором и вызывал жалость и восторг местного персонала.

С этого причала, естественно, зайцем, я уплыл в Казань в наступающей осени, как мне грустилось тогда — навсегда, но я вернулся сюда спустя каких-нибудь 23 года, а потом вернулся ещё и ещё раз, спустя ещё 31 год…

Юбилейный город

Только-только, в 2002 году шумно отметили 750-летие Елабуги, а через пять лет — тысячелетие: почтительно, на два года позже, чем 1000-летие Казани, но Москве нос утёрли основательно, чтоб не кичилась своей древностью. Если понадобится, то утрем нос и Дамаску, и Иерихону, и Самарканду, и Дербенту, и этой, как её бишь, Евпатории — всех обскачем, если выйдет соответствующее распоряжение сверху, из Казани, а и не выйдет — сами обскачем и выскочим.

Таким я застал в 1964 году Чёртово городище, место силы, откуда открываются виды на десятки километров окрест. Вот только металлической крыши тогда не было. Зачем её присобачили?

Самодеятельный город

Многое в городе делается самими жителями, безо всяких понуканий и финансовых вспоможествований властей, здесь издавна привыкли к хозяйскому отношению к городу и себе. И везде подчёркивается и увековечивается в надписях и записях, что это сделано самими жителями, даже в годы экономических лихолетий, кризисов и застоев.

Коршун

усталый коршун на вершине ели:
птенцы уж взрослые — подальше отлетели,
свои угодья межевать и строжить,
стеречь, негодовать до нервной дрожи

в осеннем небо пусто и просторно,
нет больше мелочи, пернатой и проворной,
и взгляд не видит ничего живого,
как ни гляди, внимательно и строго

и тишина… душе б сейчас покоя,
ни холодов не хочется, ни зноя,
и неподвижность тяжестью ложится
на плечи постаревший птицы

ещё одна зима, ещё одно усилье —
и обернётся стороною тыльной
суровое и хищное житьё,
и рухнет тлен на новое жнивьё…

Птица белая

птица белая, что прилетит за мной,
не спеши, не бейся мне в окно,
пусть пройдут дожди, морозы, зной,
и болезни, что пришли давно

птица чёрная — кругами надо мной,
что ты кружишь в мрачной вышине?
всё едино: смерть или запой,
на щите, на плахе, на коне

птица серая, живущая во мне,
свила из тоски себе гнездо,
тихо тают слёзы на огне,
струны бьют печальное фадо

Мочальская

Я родился на этой улице. Стояло такое же радостное бабье лето 1944 года. Двухэтажный роддом на углу Мочальской и Ткацкой снесли в 60-е и на этом месте ничего не построили — возник стихийный скверик с какими-то кустами. На другой стороне Мочальской — забор авиазавода «Салют», которому когда-то принадлежала Измайловская военная богадельня на Измайловском острове, на другой стороне Ткацкой — цивильный скверик с Лениным, смотрящим в окна второго этажа уже несуществующего роддома.

Я, признаться, всю жизнь думал, что улица так названа, потому что на ней была баня, постепенно превратившаяся сначала в бассейн «Чайка», где готовили олимпийцев, потом в дельфинарий, где мучительствовали над несчастными животными, а ныне здесь дом плавания «Нептун». Но выяснилось: был такой учёный лесовод Д. И. Мочальский, который заведовал с 1875 по 1927 год (более полувека!) Измайловским парком.

В ноябре 1957 года, Мочальского переименовали аккурат под сорокалетие Октября и по случаю кончины Шаймардана Нуримановича Ибрагимова в улицу его имени. Этот татарин — «организатор рабочих дружин в Благуше-Лефортовском районе Москвы, герой революции и гражданской войны, впоследствии инструктор ЦК РКП (б), затем первый секретарь ЦК КП Туркмении. В 1930—1950-х годах Ибрагимов находился на ответственной работе в Москве». Не знаю-не знаю, в 1917 году ему было 18 лет. Какой там «организатор» — шпана дворовая. В общем, неэквивалентный обмен.

Начинается Мочальская от Измайловского шоссе Финансовым университетом. Сразу за ним идёт улица Благуша. До 1922 года Благуша была Александровской — в честь царя Александра III. Улочка коротенькая, ничего не соединяющая, а надо же, дала название огромному Благуше-Лефортовскому району города.

Благушей когда-то назывался огромный лесной массив, пересекаемый глухой и малоезженной дорогой — Малой Стромынкой, ведущей во Владимир, но обрывающейся в лесной глухомани уже за Москвой. Из леса время от времени раздавался благой мат ограбляемых и убиваемых лихими разбойничками. Отсюда и название.

Царь Алексей Михайлович Тишайший полюбил Измайлово, в лесу построил Зверинец, вырыл цепочку озёр, создал пасеку, действующую по сей день, обустроил Остров. Отсюда пошло нарышкинское барокко. Вторая жена царя, крымская караимка Наталья Нарышкина, построила на Острове Царёв дворец и церковь Иосафа, Царевича Индийского (Будды) такой необычайной красоты, что это положило начало новому архитектурному стилю.

С начала 18 века здесь появляются кирпичные заводы (глины добывались совсем рядом, по трассе Измайловского шоссе — до 40 заводов доходило. Рядом — скотобойни во множестве. И лесопилка. В своем пионерском детстве я помню здесь ДОК-1 (деревообрабатывающий комбинат), где впервые познакомился с супершипучей заводской газировкой.

По Благуше нет нумерации домов, как нет и самих домов, улица идёт штрих-пунктирно, но на пересечении с Мочальской стоит дивной красоты храм Димитрия Солунского-на-Благуше.

Храм в византийском стиле был построен в 1911 году на деньги братьев Ермаковых. Потомственный Почетный Гражданин Димитрий Флорович Ермаков передал Духовному Ведомству около 100 000 рублей на постройку храма в честь своего небесного покровителя — святого великомученика Димитрия Солунского и Святой Праведной Анны (Анна — имя супруги Димитрия Ермакова). Его брат также прилично вложился, остальное (постройка обошлась в 164 тысячи рублей) — мелкие пожертвования 173 прихожан. Храм простоял лишь 20 лет. В 1931 году он был обезглавлен, передан НКВД и превратился в завод вторичной переработки драгоценных металлов. Я застал здесь какой-то авторемонтный завод. Бывший храм представлял собой вопиющий памятник богохульства и надругательства.

В 1991 году Храм был освещён и в 2001 году полностью восстановлен. В 2007 году его ограбили какие-то дорожные строители-гастарбайтеры.

В доме напротив Храма жил сын С. Есенина Константин, известный спортивный статистик и журналист, оказавшийся, кажется, к тому же диссидентом.

На моей Мочальской, уже на углу с Щербаковской, — школа, а между Шербаковской и Зверинецкой — невесть зачем танко-центр. Напротив дома плавания — здание института экономики и культуры (в Москве встречается и не такое ещё), потом улица делает крутой поворот налево и упирается в давно уже бездействующую железнодорожную ветку, соединяющую Окружную железную дорогу (ныне МЦК) с исчезнувшими заводами вокруг Электрозавода. Под этой веткой (нет средств разобрать ни у города, ни у РЖД) по трубе протекает речка Хапиловка, вытекающая из Серебряно-Виноградного пруда. Под землю ушёл и Хапиловский пруд (а ведь был — я его хорошо помню), разделявший два села — Преображенское и Семеновское. Из местных пацанов Пётр I сколотил свои потешные полки и тем положил начало русской регулярной армии. Пруд вырыл мельник, за непомерную жадность прозванный Хапилой. За прудом подземная Хапиловка течет дальше и менее, чем через километр, впадает в Яузу.

Мочальская кончается — за железной дорогой начинается проектируемый проезд №951 и 2-я Пугачёвская, петляющая вдоль стены Преображенского кладбища и Преображенского рынка, в конце концов выходящая на Большую Черкизовскую, в свою очередь переходящую в Щёлковское шоссе.

Каждый год в середине сентября я стараюсь попасть на этот рынок, оттопыриться в местном кафе «Звезда», прикупить к столу чего-нибудь по случаю своего дня рождения, который растягиваю на пару недель и, конечно, проезжаю мимо своего роддома: я повязан с ним пуповиной благодарной памяти.

На Преображенке

Бабье лето, тёплое, пёстренькое, солнечное, ласковое.

А Преображенский рынок ломится. Наставили и нарастили торговые ряды, толчея, не продерёшься. Разносчики и разносчицы чай-кофе-выпечки ловко лавируют, неся на голове поднос с чашками. Всё — грудами и навалом и что-то выбрать просто не хватает решимости, поэтому я пока хожу по рядам и прицениваюсь, не обращая внимания на назойливых зазывал. Планы у меня наполеоновские, хватило бы рук.

Вот приклад. Глупо, но я начал с него, потому что мне надо два разных приклада: к малосольным огурцам и к ракам. К ракам — просто зонтичный укроп, а к огурцам — чтобы там был, помимо укропа, и хреновый лист, и смородиновый, и малиновый, и вишнёвый, и головка чеснока, и чтоб ему была цена как кило огурцов, то есть полста рублей, раковый приклад, конечно, дешевле вдвое. И это — моя первая покупка.

А вот мясные ряды. Пятьдесят метров справа, пятьдесят — слева. Я не поленился и прошёл всю дистанцию. Мне нужна говяжья голяшка. Цены колеблются, но не сильно, 400 рублей +/— 30 рублей, если бескостная, на кости, конечно подешевле, но Тишка мой далеко в деревне, а сам я уже кости не грызу. В голяшке главное — не мясо, а прожилки. Их должно быть много, это — критерий выбора. Такое мясо очень похоже на черепаховое. Оно в отварном виде приобретает необычайную и восхитительную клейкость. Тщательно рассмотрел три-четыре и выбрал самую прожилистую. Варить её просто: пенку снял, выставил на конфорке 5 или 6, через два часа заправил солью, лаврушкой и перчиком горошком — и вся недолга. Бульон обжигающе насыщенный, прослезиться можно, особенно, если с мясными или ливерными пирожками, да сам бульон густо поперчить, да из стакана с подстаканником. Мясо же развратно лежит на тарелке, остывает, ждёт, когда после бульона, с горчичкой я начну его уполовинивать — весу в нём сыром почти полтора кило, за раз столько не одолеть.

В следующем павильоне — мясная и молочная гастрономия. Каждый прилавок забит, просто забит до отказа. Окорока, ветчины, буженины, рулеты, копчёные рёбра, шейки, бочка, филеи. А вот это доводит до остолбенения: прокопчённые поросячьи пятачки, хвостики и ушки. Ребятишкам всего месяца по три было, когда их всего этого лишили. Но хорошо, когда есть цель. А моя цель — сало помясистей. Каждая хозяйка нарезает тоненькую пробу. Я твёрдо знаю, чего хочу, поэтому нескольких проб достаточно. Брусок на кило двести, мясо розовое молодое — недавний посол, и его много.

Теперь можно и в рыбные ряды.

Живьём продаются горбатые карпы и осетры, похожие на карибских флибустьеров. Парная рыба — озёрно-речная: судаки, сазаны, щуки, толстолобики. Заморозка — со всего света. С морепродуктами у нас негусто: креветки, лангустины, крабы, мидии, морские гребешки — вот, кажется и всё. Центральное место принадлежит солёной и копчёной рыбе. Сельди пошли жирнющие, но мне нет ничего не надо, кроме леща горячего копчения: даже по чешуе видно, что свежего копчения, скорей всего вчерашнего дня.

— Давно коптили?

— Вчера. Сегодня привезли, да, вон ещё подвозят, свежайшие.

— Я подожду, мне в глаза им надо посмотреть.

Лещ свежего копчения очень хрупок, его надо носить настороженно.

Теперь — к Руслану за раками.

— Привет, Руслан!

— Здорово!

Руслан стремительно набирает килограммы. Он помнит, как я о нём в журнале «Знание — сила» написал, ему после этого место в павильоне дали, а раньше он на улице торговал. В четырёх аквариумах беснуются раки от 900 рублей до двух тысяч.

— Мне дюжину, но чтоб у всех было по две клешни.

Он сачком вылавливает ровно 12 штук — одним махом: профессионал. Один оказывается одноклешнёвым и Руслан отпускает его в аквариум, вземен выбирает самого мордастого. Ровно кило.

— Чтоб сегодня всё это продать.

Руслан с сомнением смотрит на свой товар.

А я в овощных рядах.

Нужны огурцы на последний в этом году малосол. Это в июне-июле выбираешь самые мелкие. Теперь их лучше не брать: чёрт его знает, чем их подкармливали. Я выбираю средний калибр, можно и кривенькие, я вообще люблю кривенькие, они хрустят лучше ровных. Важно, чтоб они колючими были, такие рассолятся славно. Два кило на сто рублей — почти даром. Так-то у всех по 70 — по 80, есть и по сотне.

Последний для меня ряд — грибной.

— Наталья, привет! Как отец?

Отца я чуть не взял профессором кафедры засолки в грибной колледж — колледж в Оболенске, под Серпуховом, не состоялся.

Грибов в этом году в лесу немного, только на рынке навалом. Явно преобладают белые, чистейшие, но есть и опята, и лисички, и маслятки, подосиновики.

— А где ж твои солёные?

Наталья достаёт из-под прилавка двухлитровую банку груздей:

— С утра были и белые, и рядовки, и маслята, сейчас только это осталось.

Мы договариваемся — вечером она сама подвезет ко мне домой пару банок, Всё равно я уже не донесу, руки кончились. Одна банка идёт по полторы-две тысячи.

За цветочными рядами прячется кафе «Звезда». Официантка из дали улыбается и по-восточному кивает головой.

Я устраиваюсь под навесом и наконец-то освобождаюсь от своих сумок.

В ожидании приятеля пью кофе по-турецки, мастерски сваренный в турке, по старинке. Чай и кофе здесь отменны.

От цветочных рядов стоят терпкие ароматы.

— Сколько лет торгую — никогда таких красивых роз не видел — этот старый розовый аксакал уже сколько лет приговаривает эту негромкую зазывалку, и она действует: его розы идут нарасхват, соседки-торговки хладнокровно наблюдают эту бойкую суету.

Я сижу, подогреваемый и освещаемый солнышком из-под тента. Так славно!

Вот и приятель, полный энергии и желания выпить.

Мы заказываем сырную тарелку: брынза и сулгуни, местные, базарные, к ней — горячие лепёшки, каре ягнёнка с самодельной жгучей аджикой, пиво, минералку и, конечно, её, контрабандную чачу, не знающую место в меню.

Рядом гоняют чаи и ведут коммерческие переговоры кавказские и азиатские аксакалы. Они говорят тихо-тихо, как футбольные тренеры, прикрывая рукою рот: скорей всего, им есть, что скрывать.

А нам скрывать нечего, и мы называем все вещи своими, ненормативными именами. И кайфуем, не спеша, с оттягом. Оттопыриваемся.

Приятель уходит промышлять в рыбных рядах, а я остаюсь в блаженной неге. Щедро, как всегда, расплачиваюсь с постаревшей в этом кафе Гюльчатай. Мы грузимся в такси — базарный день окончен, дома ждёт другой приятель и бьёт копытом в ожидании раков.

— Уже подъезжаю, ставь кастрюлю на огонь!

А в холодильнике запотевает с морозцу настоящее чешское.

Военнопленные

здесь тоскуют о детях,
оставленных дома,
все пропавшие в нетях,
как осколки в окопах

и глядят в облака,
принесённые ветром,
из дали-далека,
от родимого недра

и тирольский пастух,
и строитель Пассау
с губгармошкой на слух
подбирают пассажи

«Сказки венского леса»
в дремучей тайге —
погребальная месса
над могилой нигде

здесь рябина как оспа,
как шрапнели следы,
здесь и жизнь словно россыпь,
где отмаешься ты

храм чужой разбирая
на куски кирпичей,
доживёшь ли до мая? —
ты не свой и ничей

молодые берёзы
окружают кресты:
здесь хоронятся слёзы,
скоро ляжешь и ты…

Дважды на те же вилы

Муйские хребты, Северный и Южный, открыл князь Пётр Кропоткин, исследовавший в Забайкалье скотопрогонные тропы. Места это живописные, впечатляющие размахом и чистотой вод. Отсюда течёт в Байкал Ангаракан, по бурятской легенде, любимый сын Ангары и Енисея.

Хребты пересекает БАМ, отчего местные леса сильно поредели, а реки и ручьи, сохраняя чистоту голубизны, провоняли селитрой взрывных и вскрышных работ.

Когда прокладывали трассу, изыскатели прошли одну сопку — монолит, другую — монолит, к третьей не пошли, записали и её в монолиты, расположились биваком и сэкономленное время благополучно пропили. А третья оказалась вулканом. Через неё и проложили Северомуйский туннель, до сих пор самый длинный в нашей стране (15.3 км).

БАМ был завершён и сдан в эксплуатацию в 1997 году, хотя бессмысленность этой дороги была очевидна сразу, в 1972 году, когда перепивший со своим зятем Кунаевым (первый секретарь ЦК КП Казахстана) Брежнев, испугавшись возможной войны с Китаем, повелел строить БАМ. Стратегически в современных условиях строительство дублера в 300-400 километрах севернее Транссиба действительно бессмысленно -такие расстояния ракетами преодолеваются в считанные минуты. Путь от Тайшета до порта Ванино по Транссибу длиннее бамовского лишь на 500 километров, но рельеф Транссиба гораздо спокойнее, здесь скорости в 100 км/час. Обычны и привычны, а на БАМе средняя скорость до сих пор не превышает 40 км/час.

Когда строили, думали: проложим дорогу — сделаем доступными недра: не сделали. Чегдомынское и Нерюнгринское угольные месторождения были освоены зэками ещё до войны и к ним тогда же были проведены железные дороги от Транссиба.

Так до сих пор и возят по БАМу низкотарифные массовые грузы — лес и уголь, но основное наполнение составов — порожняк. Возить тут нечего и некого. Население зоны БАМа, когда-то составлявшее 700 тысяч жителей (на почти 4 тысячах километров, по 200 тысяч человек на каждую тысячу практически безлюдного пути), теперь здесь живёт менее 350 тысяч человек.

В год по БАМу перевозится 12 млн. т грузов (проектная мощность была заложена до 100 млн., столько и по Транссибу на его восточном плече не перевозится) и 12 млн. пассажиров: 90% пассажиропотока — ремонтники и прочие железнодорожники, все они перевозятся бесплатно.

Северомуйский туннель оказался многострадальным — его строительство закончили только в 2003 году, а начали — в 1977-ом, строили четверть века.

Отступились здесь японцы, канадцы, французы — строить в жерле действующего вулкана никто не смог. Мы же, неся человеческие потери и теряя время и деньги, добивались своего — обходной путь занимал несколько сотен километров и превращал всю идею сокращения пути к океану в фарс.

Летом 1987 года я проехал с молодым напарником Тимофеем Сергейцевым почти весь БАМ — от Комсомольска-на-Амуре до Северобайкальска. Северомуйский тоннель преодолели поверху, вахтовым автобусом. Незадолго до нас примерно также тут ехал член Политбюро, ответственный за транспорт и КГБ Алиев, отец нынешнего эмира Азербайджана. Вечером его вагон осторожно переместили на мощные тягачи, протащили через вершину злополучной сопки и аккуратно подцепили к другому составу, уже у западного зева туннеля. Обманутый парт. аксакал доложил ЦК КПСС и советскому народу, что сквозное по БАМу открыто: ну, кого мы каждый раз обманываем?!

Мы расположились на упругом кедровом стланнике на склоне у западного устья Северомуйского туннеля. Греет июльское солнышко. Внизу — километровый отрезок асфальта. По нему бесконечно мотается «жигулёнок», «копейка»: человек купил машину, а ездить можно только по этому километру. Вот он и ездит.

А ещё мне запомнились берега Ангаракана, необычайно красивые, но пропахшие селитрой: пить эту хрустальную воду мы не решились.

Сейчас через Северомуйский туннель проходит 16 пар поездов, в основном порожняк, лес и уголь.

В БАМ было вбухано к 1987 году 25 млрд. долларов, дорогостоящая японская, американская, ФРГешная техника, а главное — молодёжь страны, которую девать было некуда: рабочих мест в малых городах Европейской части страны катастрофически не хватало, вот их и гнали на великие стройки коммунизма Сибири и Дальнего Востока, на БАМ. Почти 4 миллиона обманутых прошло через БАМ. Многие там и полегли.

Из 50 министерств и ведомств, участвовавших в проекте БАМ только одно выполнило свои обязательства и планы: МВД построило на восточном плече БАМа 13 лагерей. Я видел их: ещё не заполненные зэками, но уже с вертухаями и собаками, новенькие бараки гостеприимно ждут своих страдальцев.

В начале 2000-х БАМ приносил ежегодно 5 млрд. рублей убытков (по тогдашнему курсу 400 млн. долларов). Но вся наша экономика, что советская, что «рыночная», — планово убыточная, это её нормальное и привычное состояние.

В условиях рациональной экономики государство, владелец железной дороги, давно бы плюнул на эту затею, но мы всё делаем с точностью до наоборот.

Решено строить Северомуйский туннель-2: проект на бумаге стоит 100 млрд. рублей или полтора млрд. долларов (фактические расходы будут в 2-3 раза больше). Предполагается увеличить пропускную способность до 100 млн. тонн, но возить всё равно нечего, если только не подгонять сюда весь порожняк страны. Строить новый туннель хотят лет десять, значит, угрохают все двадцать…

Во сколько ОАО РЖД оценивало второй этап развития БАМа и Транссиба
Окончание
Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Александр Левинтов: Сентябрь 18-го

  1. Прекрасный рассказ про Елабугу. А раньше представлялась мне дыра дырой.

  2. Я хотя и весьма невнимательно пробежал эту капитальную работу, но успел заметить, что Левинтов хорошо потрудился, замечательно рассказал о Елабуге (о которой я раньше знал только то, что там повесилась Марина Цветаева). О купце Стахееве и его знаменитом доме в Москве на Новобасманной, 14, есть много на интернете, с цветными фотографиями. Я много лет хаживал по этой улице мимо этого дома по делам. А в этом доме был тогда Дом Культуры детей железнодорожников. У Маяковского в поэме «Хорошо» остались строки:
    Несется жизнь, овеевая,
    проста, суха.
    Живу в домах Стахеева я,
    теперь Веэсэнха.
    (ВСНХ — всерос.совет нар. хозяйства)

    1. он и сейчас принадлежит РЖД, но детей оттуда давно уже турнули.

      1. Нет, дом больше не принадлежит РЖД. Он теперь на балансе Министерства Культуры.

    1. Пленных немцев начали отпускать даже раньше: Измайловская тюрьма для военнопленных превратилась в Измайловский колхозный рынок примерно в 1952 году. Другое дело, что усилиями Аденауэра этот процесс был сильно ускорен в 1954-55 годах.

    2. Шейнин Леонид
      29 сентября 2018 at 17:28
      Насколько известно, пленных немцев отпустили в 1955 г.
      ———————————————————————
      1955-56 гг. — это уже окончательное освобождение. А начали выпускать немцев уже в конце 40-х.

Добавить комментарий для Сильвия Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.