Мне пришлось работать не до шестидесяти лет, как я бы это делал в Союзе, а до шестидесяти шести. С приятелями, которые советовали мне прикинуться больным, я больше не общался, а всем новым эмигрантам говорил, что обманывать американских врачей — себе дороже.
Колоноскопия
Владимир Владмели
— После колоноскопии вы не должны принимать никаких важных решений, — сказала медсестра.
— Почему? Ведь зонд мне будут вводить не в голову, а совсем в другое место, — спросил я.
— Да, но предварительно вам сделают анестезию.
— Не надо. Я хочу наблюдать, как вы проводите эту процедуру.
— Я передам ваши пожелания доктору, а пока раздевайтесь, ложитесь на левый бок и ждите доктора. Вот вам пара тёплых одеял.
— Мне и одного хватит, — сказал я.
— Два удобнее, — возразила она, — положите одно между ног, чтобы там что-то было.
— Всё, что надо, у меня там уже есть.
— В таком случае второго одеяла не потребуется, — сказал врач, который зашёл в кабинет и слышал последнюю фразу. Это был мужчина среднего возраста со скучным лицом, явно лишённый чувства юмора. Он строго посмотрел на медсестру и спросил, всё ли готово.
— Да, — ответила она, -только вот пациент сказал, что он не хочет делать анестезию.
— Не хо-о-о-чет, — протянул доктор, — а в его медицинской карте написано, что в прошлый раз он очень плохо перенес колоноскопию.
— Этого больше не повторится, — пообещал я, тоном юного пионера, уличённого в том, что он залил чернилами двойку в дневнике, — я очень постараюсь, потому что мне хочется всё увидеть своими глазами.
— Правильно, — одобрил врач, — за последние годы зонд стал значительно меньше и процедура не так болезненна, как раньше.
— А зачем она вообще нужна? — задал я вопрос, ответ на который и так прекрасно знал.
— Ну, например, если в кишке обнаружатся полипы, то мы их удалим и Aотправим на биопсию, — ответил доктор.
— А потом? — спросил я.
— Потом посмотрим, но поскольку вы ни на что не жалуетесь, то в худшем случае у вас рак в самой ранней стадии, а в вашем возрасте это не опасно.
— Почему?
— Потому что он развивается медленно и к тому моменту, когда достигнет критического уровня, вы уже умрёте от старости. Сколько вам лет?
— Много, — буркнул я, — но свою первую колоноскопию я ещё помню.
* * *
Делали мне её, когда я приехал в Америку. Мои знакомые уверяли, что если во время обязательной для всех эмигрантов медкомиссии сказать, что болят кишки, можно получить инвалидность, а, значит, и пособие, которое позволит мне жить не работая. Надо только хорошо притвориться.
Я решил не упускать такой возможности и очень натурально всё разыграл. Врач меня внимательно выслушал, осмотрел и сказал, что определить причину боли можно только после колоноскопии.
Я испугался, а друзья, подхихикивая, говорили, что я уже давно созрел для дефлорации.
Даже тогда, много лет назад, мне напоминали про возраст!
Им-то, конечно, легко было острить, но я нервничал. Я был молодой здоровый мужик, и при любой простуде мне казалось, что я умираю. Не убеждало меня и то, что остальные оставались живы даже после более серьёзных недугов. Состояние болезни было для меня настолько непривычно и казалось таким ужасным, что заболевая, психологически я страдал гораздо больше, чем физически. Я даже прививки никогда не делал, потому что боялся их больше чем саму болезнь, но особенно я боялся уколов.
Началось это ещё в детстве, во время очередной эпидемии, когда для иммунизации в школу приехала бригада врачей: представительный мужчина и девушка, лет семнадцати. Узнав, что именно она делает уколы, я так разнервничался, что моё волнение передалось ей, и она обратилась к доктору:
— Можно я отдохну, Николай Владимирович.
— Нет, — ответил он, — ты должна научиться преодолевать усталость, иначе ты никогда не станешь хорошим врачом.
Она наполнила иглу вакциной, заставила меня повернуться спиной и воткнула остриё прямо в лопатку. Я охнул и упал в обморок.
С тех пор, если мне надо было делать укол или давать кровь на анализ, я держал в руке ватку с нашатырём и то и дело нюхал её, чтобы не потерять сознание.
Понятно, что первая в моей жизни колоноскопия вызывала у меня ужас, но выглядеть трусом или аферистом я не хотел.
Накануне я должен был голодать и принимать какое-то сверхсильное слабительное, но от страха у меня было такое состояние, что никакого слабительного и не требовалось, а в кабинете я упал в обморок ещё до того, как мне сделали полный наркоз.
Никаких отклонений от нормы у меня тогда не нашли, инвалидность я не получил, и мне пришлось работать не до шестидесяти лет, как я бы это делал в Союзе, а до шестидесяти шести. С приятелями, которые советовали мне прикинуться больным, я больше не общался, а всем новым эмигрантам говорил, что обманывать американских врачей — себе дороже.
* * *
— Я смотрел вашу медицинскую карту, — прервал мои воспоминания доктор, — и выяснил, что вам делали колоноскопию, когда вы приехали из Советского Союза. Примерно в то же время я проходил ординатуру, и мне всего один раз пришлось сделать пациенту полный наркоз. Он так нервничал, что у него коленки дрожали, но никаких болезней у него не нашли.
— Наверно, это был я.
— Теперь уже не узнаешь, — сказал доктор.
— Почему же, — возразил я, — у вас должна сработать профессиональная память, посмотрите, может, вспомните, — я убрал одеяло, обнажив задницу.
— Не вспомню, — серьёзно возразил он, — вот когда я войду в прямую кишку, тогда скажу точно. Конечно, за прошедшие годы там наверняка что-то изменилось, но есть характерные черты, которые от возраста не зависят, так же, как голос у человека.
— Вы хотите, чтобы я подал голос?
— Нет, — без тени улыбки ответил он.
— Не буду, — согласился я, удостоверившись, что он начисто лишён чувства юмора, и шутить с ним опасно: ведь он мог обидеться и сделать со мной что угодно. К тому же, я хотел увидеть, что находится в моей слепой кишке и услышать его объяснения.
— Давайте начнём, — сказал он, и я впился глазами в экран, а он с немецкой педантичностью стал подробно всё рассказывать. Когда видеокамера оказалась рядом с сердцем, я увидел колебания стенок прямой кишки, а сквозь них, как мне показалось, и само сердце. Затем проход сузился, и доктор сказал, что это вход в тонкую кишку, но её он сегодня исследовать не будет, и мы продолжим путешествие по основному маршруту. Когда зонд остановился около части, которая была чуть краснее, чем соседние, врач сказал:
— Узнаёте?
— Нет, ответил я.
—Здесь был аппендикс и это всё, что от него осталось. Хорошая работа. Давно вам его вырезали?
— Давно, — ответил я.
* * *
Я со своими студентами собирал тогда картошку в каком-то глухом колхозе Тульской области. Вечером у меня начались боли. Я не придал им значения, но утром они стали невыносимыми. Бригадир отвёз меня в медпункт. Сестра поставила диагноз и позвонила в районную больницу. Пока за мной приехала скорая, я уже выл от боли.
Врач сказала, что нужна операция, что это вопрос жизни и смерти, и если всё оставить как есть, то будет перитонит но бояться мне нечего, потому что у неё огромный опыт. Она здесь только тем и занимается, что принимает роды да вырезает аппендиксы. Затем она велела мне лечь, специальными наручниками пристегнула руки и ноги к столу и повесила перед лицом занавеску, чтобы я не видел, как она ковыряется в моих внутренностях. Я попросил её рассказывать, что она делает, но она ответила, что во время операции ей будет не до того.
* * *
На экране появились какие-то тёмные точки и, предупреждая мой вопрос, доктор-колоноскопист сказал:
— Это мелкие крошки непереваренной еды, а кажутся они такими большими, потому что проектор увеличивает всё во много раз.
— Во сколько? — спросил я.
— Не знаю, да это и неважно. Главное, что мы уже почти закончили, и я не видел у вас никаких отклонений от нормы. Я сейчас пойду в кабинет и посмотрю запись. Мне надо убедиться, что я ничего не пропустил, а вы пока отдохните.
Как только за ним закрылась дверь, сестра сказала:
— Ну, что, отмучились?
— Да, — ответил я с облегчением, — а зачем ему надо смотреть ещё раз?
— Такой порядок.
— Сколько времени это займёт?
— Не знаю, у всех по-разному. Да вы отдыхайте, все неприятности уже позади, — сестра взяла у меня ватку с нашатырём и выбросила её в ведро для мусора, а я подумал:
— Да, действительно всё позади, у меня всё в порядке, я видел это своими глазами и теперь меня уже никто не обманет. Ведь в Америке медицина — это бизнес и для того, чтобы содрать с пациента деньги, врачи могут навешать на уши любую лапшу, а потом делать никому не нужные дорогостоящие процедуры. Но я обошёлся без анестезии, преодолел страх, не упал в обморок и теперь точно знаю, что колоноскопия мне больше не понадобиться. Я даже нашатырь не нюхал, чёрт подери! Вот что значит сила воли!
В этот момент вошёл врач и сказал:
— Я внимательно посмотрел запись и понял, что пропустил два подозрительных пятнышка, тех самых, которые принял за крошки. Надо было взять их на биопсию. Конечно, можно всё оставить как есть и проделать процедуру через неделю, но лучше всё-таки повторить её прямо сейчас. Тогда вам не придётся ещё раз голодать и принимать слабительное. Желудок у вас уже пуст, вся подготовка проведена, даже (ай ви) IV сестра ещё не вынула. Анестезия вам не потребуется, вы уже доказали, что в состоянии обойтись без неё. И, кстати, мы с вами ещё раз проведём экскурсию по слепой кишке. Говорят, что повторение — мать учения. А поскольку всё случившееся — моя вина, я сделаю процедуру бесплатно.
* * *
Очнулся я от резкого запаха нашатыря. Доктор склонился надо мной и впервые за день глаза его улыбались.
— Ну, что вы, голубчик, — сказал он, — разве можно так волноваться. Я пошутил.
— Повезло вам, что после колоноскопии нельзя принимать важных решений, — ответил я, — а то бы вам не поздоровилось.
— Повезло, — согласился он и дружески пожал мне руку.
Весело о грустном!
…
После сложной операции я был под морфином около трёх недель.
Полегчало, но я врал, что мне ещё больно!
Я не врал только потому, что меня никто не спрашивал. Спасибо за отзыв.
Тема, конечно, специфическая, но написано очень смешно! Кстати, отказ от наркоза – очень даже еврейская черта!
Я знаю нескольких людей, которые отказались от операционного наркоза — и в глубине была … боязнь привыкания! Якобы от одноразовой анестезии можно стать наркоманом! И вообще это очень вредно! Лучше потерпеть!
— Сейчас мы вам сделаем укол морфия!
— Морфия?!! Я не хочу!
Почему Михаил Зиновьевич не хочет морфий? Да потому что все гены предшествующих поколений Дорфманов-Кислинских содрогнулись в своих древних хромосомах. Морфий! Наркотик! Вы еще самогону налейте!
Спасибо за хороший отзыв.
Люблю читать юмористические рассказы, но сейчас пишу не поэтому. Слишком уж много пересечений в параллелях наших линий жизни.
И я с детства боялся уколов. Но в школе мне повезло, после первой или второй прививки на месте укола вырос бугорок. На основании этого мама договорилась, чтобы уколы мне больше не делали. Я был спасён.
По маминой линии мои родственники все имели проблемы с «животом». Имел их и я. Помню, когда тренеру (волейбол) жаловался, что «болит живот», он отвечал: Пора уж живот на живот, а ты всё – живот, живот. Так или иначе, в 9-м классе пришлось удалять аппендикс. И это второе совпадение – оперировала меня женщина. У мамы (главврач) в больнице знал всех хирургов, все были мужчинами. А для меня нашлась женщина. У вас были сильные боли, и вам не пришлось испытать боль, которую испытал я, когда медсестра брила мне по сухому живот в месте операции.
«Повесила перед лицом занавеску» — явный признак того, что, как и мне, операция делалась под местным наркозом. Сейчас-то это делается под общим. В моей операционной наручников не было, руки к столу привязали бинтами. Я ещё пообещал, что если будет больно, я порву эти бинты. Со мной не спорили. Больно было, и я так вцепился руками в край стола, что бинты оказались вообще-то излишни. Мне показали синий кусочек кишечника, который у меня вырезали, в доказательство, что его нужно было удалить.
Учась в МЭИ (Энергомаш), я побывал и на картошке, и на целине, но уже без аппендикса.
Прошло ещё сорок!!! лет (в ОРГРЭСе), и я тоже эмигрировал, однако не улетел за пределы Старого света. Обосновался в стране упомянутой вами педантичности. Вы будете смеяться, но и мне пришлось попасть на колоноскопию. Правда, не по пенсионным, а по медицинским показаниям. Удивил хирурга отказом от наркоза. Ощущения, возникшие в первой половине процедуры сильно отвлекли от монитора, а вот обратный ход отследил спокойно. Сам увидел, что ничего лишнего на стенках кишечника нет и успокоился ещё до того, как доктор подтвердил мой диагноз. Правда, вторично, через десять лет, пыл мой поуменьшился, и я предпочёл пройти всё то же самое под общим наркозом. Ничего страшного, скажу вам.
Всё это я вспомнил, прочитав ваш рассказ. Самому мне в голову не приходило, что из проблем собственного живота может получиться юмористический рассказ. Вам хвала!
И ещё. В Берлине, перепутав специализацию двух врачей-однофамильцев, я пришёл на приём к тому из них, который был мне не нужен. Начав разговор с того – кто откуда прибыл, я вдруг услышал от врача: а моя мама тоже из Оренбурга, она работает со мной.
Выяснилось, что мама этого врача – дочка той самой женщины-хирурга, которая удаляла мне аппендикс. Бывает и такое.
Пушкин в одном из писем писал «Странные бывают сближения». Значит, он был прав 🙂