Яков Каунатор: Два памфлета

Loading

«Занимайте места согласно купленым билетам» — это взгляд на одну из российских проблем — замкнутую цикличность. Кажется, прошли уже 90-е годы. Но стремительное обнищание населения привело к возрождению бандитизма.

Два памфлета

Яков Каунатор

 Яков Каунатор Занимайте места согласно купленным билетам

«Прийдут другие времена, ты верь, мой друг в дорогу…»
Юрий Визбор

И пришли другие времена. Слава, слава победителям!!! И — вона, вона, дорога! А вдоль дороги мёртвые с косами стоят!? Откуда мёртвые-то с косами взялись-то? И тут эхом из того, другого времени, из 90-ых годов, так жалобно, надрывно, слёзно, аж до печёнок: «Братваааа! Не стреляйте друг в другаааа!» Вдоль дорог «мёртвые с косами», а на погостах, как в песне В. С. Высоцкого: «На братских могилах не ставят крестов… сюда ходят люди покрепче!» Не, что есть то есть: крестов нет, всё монументы в человеческий рост и лаконичная подпись: «От скорбящей братвы.»

А символом эпохи той были ещё малиновые пиджаки и пальцы веером. Ну, это, как бы, сословный признак, как бы гамадрил красножо…(ой, простите, чуть не вырвалось, я не виноватый, так в циклопедии научной отписано), но признаками схожи.

«Ку»* из 90-х:

— Ты ЧЁ, забыл, как бычки в глазах шипят!?

— Ты на кого батон крошишь?

— Ты ещё живой!

— Ты на кого хвост пружишишь?

— Окстись брателло! Ты чё борзый такой, борзянки хапнул? Ты кто ваще по жизни, с кем общаешься?

— Ты чего мне тут фуфло втираешь… Барбос… Терки хочешь устроить??? Тут такой базар катался что соскакиваеш с делюги… Обоснуй йопть…

(* «Ку» — диалог в фильме «Кин-дза-дза»)

И приметой той эпохи к недоумённому ужасу педагогов и социологов ответы в анкетах старшеклассников и старшеклассниц: «Хочу в братки!», «Хочу в путаны!»

Ах! Всему хорошему приходит конец… Устоялась эпоха, определилась, упорядочилась, оформилась… Вобщем, как сказал Сергей Есенин, «Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело. На перекличке дружбы многих нет…»

Малиновые пиджаки подальше с глаз, спрятаны ооочень далеко, чтобы не дай Бог кто-нибудь не увидал, и только в редкие минуты романтической ностальгии достаются они из нафталина, но только — в минуты абсолютного одиночества, чтобы — не дай Бог! ни одна душа!

Нынче же… «Burberry Prorsum»,» Trussardi и Prada»,» Roberto Cavalli «, ой много чего ещё, одно слово — мир без границ!

Соответственно и лексика. Нынче не то, что давеча, Дааа… Раньше-то:

— Куда прёшь, свиное рыло!

А нынче-то:

— Lâchez-à .. Non, vous d’abord! Soyez gentil! (Позвольте-с пройти.. Нет-нет, вы первый! Будьте любезны!)

Давеча:

— Ох, нажравшись вчерась у Васьки-Мочалы!

А нынче:

— В прошлый уикэнд побывали в Les Poulettes Batignolles, что в Париже. Чудесный ресторан рядом с Сакре-Кё… подавали замечательный «Божоле», но, представляете, насекомые в бассейне.

Положение обязывает, ну, в смысле, в списке «Форбс» положение. Бизнес, тут, понимаешь, штука скользкая. Соответствовать надо. И тут, как тебе сказать, классик, не помню его погоняло, но он верно подметил: «Ловите, говорит, миг удачи! Ну, а неудачник, оно, понимаешь, какое дело, пусть плачет!» А куда попрёшь? Закон природы. Не нами придуманный. Карла Маркса придумал. И до него ещё мноооогие и многие. Так и живём.

Мы при бизнесе. А власть… Ну что власть… Испокон веку на Руси традиция была — Власть на Кормлении. Будь то Писчий приказ, будь то Сыскной приказ, да любой: кормитеся, братие! И воеводничий, и боярский — все — окормлённые. Традиции — это — святое!

И тут образовалось нечто непонятное. Вроде бы уже и устаканилось, все определились, кто при бизнесе, кто при власти. А тут вдруг — Раз! — и нате вам! — здравствуй племя молодое, незнакомое!

Это те, кому в эпохальные, легендарные 90-ые, когда «ловите миг удачи!» было от 5 до 15. А теперича им от 20 до 35! И они — тыр-пыр! — а местов-то нету! Места-то все занятые! И дураков нема!

Ну тут хорошо кто-то из власти умный нашёлся (зря, что ли окормляются?): «Идею! Идею, говорит, надо им идею подкинуть, ежели и нечего больше дать!»

И ведь нашли! Нааашлиии! Не дураки сидят! Потихооньку так начали про «национальную идею» закидывать. Клюнули! А уж когда «патриотизм» присовокупили — косяком пошли! И попробуй тут промямли, что, мол, «яаа, как-то, к патритизьму, не очень…»

— Да ведь он в очках! Сразу видно — национал-предатель!

А уж когда до «Собирания земель» дошло, ну тут уж совсем, кулаками в грудь, рубаху на груди в клочья, и в крик: «Ни пяди! Всюду, где ни ступала пятка нашего человека, отвоюем! отстоим!»

Список «Форбс» вздохнул с облегчением. Власти — полегчание с окормлением. Одно только вот… Нынешним ещё повезло. А вот тем, которым сейчас от 5 до 15? Неужто останется:

— 謝謝你, 先生 (спасибо, господин)

“Вагоны шли привычной линией,
подрагивали и скрипели.
Смеялись желтые и синие,
В зеленых плакали и пели”*
Александр Блок

*(В царской России на железной дороге вагоны 1 и 2 классов были окрашены в жётый и синий цвета, вагоны 3-его класса — в зелёный цвет)

«Внимание! Внимание! Граждане пассажиры! Занимайте места согласно купленным билетам!»

Дедушке, Константину Макарычу

 

Иван Жуков, студент 2-го курса Гуманитарного факультета Академии Всеобъёмного Знания при Управлении Делами Президента, сидел на лекции «Кефира». Вернее, Никифора Петровича Сомнамбулаева, но студенты (и даже коллеги — в узком своём профессиональном кругу), прозывали его «Кефиром», то ли для укорочения символа, то ли из-за «кислотности» характера старшего преподавателя кафедры истоков огосударствовления и самобытности славянства.

Никифор Петрович расхаживал перед доской и самозабвенно диктовал студиозам прямо из своего конспекта:

«В год 7013 (1505) было чудо удивительное и видение, полное ужаса, в пречестной обители божественного Преображения господа бога и спасителя нашего Иисуса Христа и преподобного и богоносного отца нашего Варлаама.

Случилось однажды, по церковной надобности некоей, пономарю, по имени Тарасий, быть в церкви в полночь. И вот видит он — в паникадилах и в светильниках все свечи зажглись, а кадила сами разгорелись, и наполнилась церковь неописуемым благоуханием фимиама и ладана. И увидел пономарь собственными глазами, наяву, а не во сне, как вышел из гробницы своей и встал в церкви святого Спаса преподобный чудотворец Варлаам. И начал преподобный Варлаам молиться господу богу нашему Иисусу Христу, и пречистой его матери, пресвятой богородице, и всем святым, и так молился со слезами и с глубокой скорбью целых три часа. Пономарь же пребывал в страхе великом.

И подошел к пономарю Тарасию сам Варлаам — чудотворец и говорит ему: «Брат Тарасий, хочет господь бог уничтожить Великий Новгород. Поднимись, брат, на самый верх церкви и увидишь, какую пагубу хочет господь бог наслать на Великий Новгород». («Видение Хутынского пономаря Тарасия», древнерусская литература)

Ванька же Жуков, студиоз нерадивый, лекцию-то и не записывал. Он однажды узрел, что конспект «Кефирофский» полностью списан с учебника профессора Александра Хордова. С тех пор здраво рассудив, что неча бумагу переводить на что-ни-попадя, задумал он заместо лекции письма писать своему любимому деду, Константину Макарычу, проживающему в глубинке, до коей цивилизация в виде телевидения и утеплённого санузла ещё и не доползла.

«Дорогой дедушка, Константин Макарыч! — писал Ваня впол-уха прислушиваясь к монотонному зудению «Кефира», — а помнишь ли, деда, байку, какою ты меня в младенчестве моём убаюкивал? Ну, тую самую, про пономаря Тарасия? Так ведь не об Великом Новогороде чудотворец Варлаам глаголил, а об Киеве, мати городов русских. Нам об этом уже с неделю по тиливизеру рассказывают, будто бы пагуба эта свалилась на град великий! А мы и не знали, ни сном, ни духом… А ещё сказали и по радио, и в газетах всех пропечатано, чтобы ни в коем разе не ести ихних конфеток «рошенок», потому как в них страшная бацила есть, а прозывается тая бацила «ФеБе»!

Я полез специально в справочник, думаю, надо же прознать на всякий случай, и Любашу свою ненаглядную поспрошал, чай, не зря на медицину учится, но ни я не нашёл, ни она не вызнала. Хорошо, отзывчивые люди прояснили, что бацила тая называется «фашистцко-бандеркой». Ну и ладно, я и так к сладкому равнобедренно-равнодушный, так что Бог миловал, уберёгся».

При этих словах мысль Ванькина оборотилась от высокого, духовного, к низкому, к желудку. Желудок в ответ на проникновение мысли огрызнулся и голодно заурчал.

«А вчерась, дедушка Константин Макарыч, купил я на ужин баночку шпротов (эта такая рыбонька масенькая, они друг к другу прижатые лежат и в масле сосуществуют комунально), думал, поужинаю этой самой шпротой латвийской. Хорошо, что я тиливизер вовремя включил, а тама говорят, что в этой шпроте микроба зловредная завелась, хорошо, что я баночку не успел открыть, побежал и выбросил её в мусоропровод…»

Наказ мужу и жене и людем и детем како лепо быти им…

Поучати мужу своя жена, как Богу угодити и мужу своему уноровити, и како дом свои добре строити, и вся домашняя порядня, и рукоделье всякое знать и слуг учить и самои делать

Добрые жены рукоделные плоды, и береженье всему и что скроит и остатки и обрески беречи… (Из «ДОМОСТРОЯ»)

— гундосил «Кефир», изредкая воздевая голову к потолку и сладостно прижмуривая глаза.

Тут и вспомнилась Ване милая его Любаша, вот уже год, как встречался он с девушкой своей мечты и вожделений. А вспомнив, вернулся к письму.

«А пишу я тебе, деда, что есть у меня красна девица, Любаша ей имя. Вот уже и год, как встречаемся. И решил я отпраздновать эту нашу знаменательную дату. Пошёл я в кооператив, думаю, возьму-ка я вина молдаванского (ну, которое с аистом на картинке, думал, как бы — намёк, типа, «аист на крыше — мир вашему дому и дитятей поболее), конфеток, думаю, захвачу, но ни-ни! Не «рошенок», не «Лаймы»(хоть и прозывается она с латышского «счастье»), не, я набрал «мишка на севере» и «белочек». А вина не досталось. Прихожу в лавку кооперативную, а «аистов» уже с витрины снимают. Говорят, какую-то птичью болезню нашли в вине. Недаром же там аист изображён. Пришлось брать «Московскую». А после пятой рюмочки Любаше поплохело, а когда ей опять похорошело, она в сердцах и сказала мне: «Лучше бы я, Ванька, от птичьей болезни, от аиста захворала бы, чем отечественной недрой травиться!» А откуда она знает, из чего «Московскую» производят я и не знаю, но ей верю — всё же медицину учит…»

Ванька грустно посмотрел в окно.

Фасадом Гуманитарный Факультет Академии выходил на городскую площадь. Там, на площади, было действо: веселился и ликовал народ. Дело было уже в четвёртый день объявленного тремя днями раньше Дня Отечественного Производителя. И, хоть и наcтупил уже и четвёртый день, а веселию и ликованию людей не было угомону. Да и то правда, сколько нам в это жизни праздников дадено?

И от видения этого веселия, а, вернее, от голоса «Кефира», было тоскливо. А «препод» взахлёб уже и не читал, а верещал:

Кит-рыба всем рыбам мати.
Почему же кит-рыба всем рыбам мати?
На трех рыбах земля основана.
Стоит кит-рыба — не сворохнется;
Когда ж кит-рыба поворотится,
Тогда мать-земля восколыбнется,
Тогда белый свет наш покончится, —
Потому кит-рыба всем рыбам мати. (Голубиная книга)

А смотрел Ваня на это действо грустными глазами потому, как вспоминал, как они с Любашей вчерашнего дня тоже веселились и ликовали на этой площади. А как много они узнали про Отечественного Производителя! Много чего увидели! И лубок, и хохлому с палехом, про валенки много интересного вызнали, гусли с балалайками Ивана мало интересовали, всё равно «медведь на ухо наступил». Интересная была «гвоздодёрочная машина», гвоздь вколотить каждый неумеха сможет. А если гвоздь вкривь пойдёт, вкось? Вот для этого умные головы и придумали гвоздодёрочную машину. Любашу хе, как будущую хояйку, интересовала мебель, и не оторвать её было от выставочного павильона мебельной фирмы «Безенчук и сыновья».

Но всё это померкло, когда подошли они к сельскохозяйственному павильону. Там в загоне медленно прогуливался бык. Табличкой указывалось, что именем ему — «АЛЕФ». Тут же стоял гид-переводчик, разъяснения подавал:

— Бык, именем «Алеф», ну, это по-иудейски-финикийски. В переводе же на наш византийский язык, он — самый натуральный «АЛЬФА», самый лучший производитель не только в нашей и смежных областях, но и во всей Федерации!

И не только Любаша раскрасневшись с любопытством рассматривала Альфу, Ваня тож, втайне ловя себя на мысли, что где-то как-то и завидует тому.

В тот день они и накачались на качелях, и на каруселях накатались даже приняли участие в песнопении в «Играй, гармонь моя трёхрядная!»

А под конец чуть было они не рассорились. Видит Иван — очередь стоит длинная, думает: «Дай-ка я тоже займу очередь!» Ну, инстинкт «Павлова» сработал. Краем глаза видит — в конце очереди столик, за столиком мужик с лицом «лошадиным» в очках руками чего-то манипулирует. «Напёрсточки!» — озарило тут его, и взыграл в нём азарт! Всё ж, старинная народная забава! Хорошо, Любаша подошла, хвать его за рукав: «Ты что, Иван? Вспомни Колю Беспорточного!»

Вот тут Ивана прям в жар бросило. Вспомнил: как примерно с год назад, тоже был День чегой-то, с веселием и ликованием. Но не всем досталось. Коля Беспорточный вернулся в тот день в одних кальсонах, в соплях и слезах. И поведал товаpищам по несчастью, как дёрнула его нелёгкая в забаву народную сыграть… Всем общежитием собирали ему шмутьё, кто носки принёс, правда разного цвету оказались и на одном дырочка на пальце большом, но ничего, ещё ноские. Кто-то треники ему приволок, рубашки две собрали, шарфик тёпый, из козьей шерсти вязаный. А девчонки крестик ему нательный принесли и наказали, мол, это — как оберег от всяких таких «казусов».

Как вспомнил Иван про это, так его уже в холод бросило. Ухватился он за Любашину руку и уже до самого выходу не отпускал.

Проводил он Любашу, и домой — в общежитие. Как раз вовремя. Там уже и чаи распивают, и телевиор включённый.

А покаывают по телевизору, как из России «Гуманитарный конвой» голодающему населению Юго-Восточной Ази.., ой, Украины направляется.

«Странное какое-то сочетание слова, — подумал Жуков Иван — Гуманитарный… и конвой?» И только он этак подумал, а кто-то из ребят:

— Конвой — это чтоб по дороге не пограбили бы!

Значит, не он один таким вопросом задался.

А хохлы — ни в какую! Не желают гуманитарного конвоя и всё тут! Мол, нас, хохлов, на кобыле не объедешь! Знаем, зброю (оружие) оголодавшим везёте! Тут наш министр один вскричал:

— Где? Покажь?

— А вона, весь конвой!

Ну, министр тут же команду по телефону:

— Василич! Открой им контейнер за номером «38»!

Открывают контейнер, а там — пусто! Не тока хохлы, даже министр удивился. А хохлы — в крик!

— А где гуманитарка!

Ну, министр — на то и министр, на то и мозги ему от государства дадены:

— А Это — запасная фура, на случай поломки какого-либо «конвоя».

А украинцев не проведёшь, ну, хохол и есть хохол, упрямые, как тысяча чертей! Опять за своё: мол, «Зброя!»

Министр:

— Василич! Фуру за номером 53!

Открывают прилюдно номер 53. А там — «гуманитарка»! 20 мешков соли в самом уголку фуры лежат. Принимающая сторона в ступоре, мол «и это всё?» А тут ещё как на зло из радио популярная песня льётся: «Не сыпь мне соль на раааныыы. Она и так болииит!»

А министр наш тут же со справочником: «При температуре по Цельсию снаружи сверх 30°, давление на ось автомобиля возрастает на 62%. Поэтому рекомендуется гру в «конвое» перевозить партиями по 200 кг на «конвой». (Инструкция к сопровождению гуманитарных конвоев в дружественные нам соседние анклавы)

Хохлы стали «репу чесать», но держатся ещё за свою версию — «Зброя!» — и всё тут! Министр, так, устало:

— Василич, открой им конвой номер 195!

Открыли, а там опять пусто!

Ваня в тот вечер и ночью всё вспоминал, кого же ему министр напоминал? Только под утро вспомнил: «Так тож — дядька тот, за столиком с народной забавой!» Даже и полегчало, как вспомнил, и досыпал уже с лёгкостью, не обременённый.

Утречком встал уже с лёгкостью и на рынок. Нынче он — «вахтенный», его черёд по «камбузу» дежурить, витамину да калорию закупить, да обед-ужин сготовить. Начинал он всегда с овощей. Вот и в этот раз, к тётке знакомой подплывает, вопрос у него уже загодя приготовлен:

— Тётя Клаша! А почём сегодня голодающему студенчеству капусту брусельскую продашь? (Тётка всегда на шутку и цену малёхонько спускала.)

А в этот раз смотрит этак печально на иголодавшегося студента, и с болью так говорит:

— А нет, Ванятка, брусельской капусты более… Говорят, мушка в ей завелась… Завернули её прямо на самой границе.

«Это — как же так? — недоумённо подумал Жуков. А может, заместо него желудок подумал. — Что ж я людям скажу? Мы завсегда к брусельской привыкли…»

Вобщем, недоумение его возрастало и возрастало, с каждым подходом к тётенькам. А уж когда вдруг воспарился желанием, хоть яблочко наливное (импортное, привезенное из Польши), тут он и «потух» окончательно.

— Яблоков поляцких больше не продаём-с! Червячок там объявился, нелегально в этом яблоке границу пересёк, теперь вот выдворяем. Ждём, когда своего урожая фрукту завезут.

Горестно и тоскливо стало тут Ивану Жукову. И вдруг — сразу страшно! «Вода! Неужто всю выпили???» Бросился он в место общего пользования, краник открыл — и сразы облегчение! — текла, текла вода! Таким жизнерадстным, пусть тоненьким, но — ручейком!

Обратной дорогой вспоминал он дедов огород, и капусточку, которую он уже здесь научился квасить, огурчики с дедова огорода, яблочки разносортные в евоном саду… Грустно-грустно стало Ванятке.. И возвернувшись, взялся он опять за письмецо.

«Дедушка, любезный Константин Макарыч! А посадил ли ты в этом годе у себя на огороде капусту разносортную? Мне так по нраву всё больше «Казачок», или «Малахит»… Мы же здесь с ребятами больше брусельскую потребляли, покуда была в наличии, а теперь — нету… А огурчики? Огурчики как поживают? Прижились ли на грядках? Яблочков захотелось вдруг из сада твоего… Деда, а поспели ли вишни в саду у соседа твоего — дяди Вани? Попроси его слёзно, пусть на меня не серчает, кто ж из нас в детстве не ооровал…»

И тут, вспомнив детство, вдруг ощутил Иван, как охватило его какой-то жаркой волной жалости к самому себе, и он, пока ещё мысль не ускользнула, продолжил:

«Дедушка! Любимый Константин Макарыч! Забери меня отсюдова! А я тебе огород буду каждый день поливать, чтоб мушка не завелась, капусточку-картофлю окучивать, помидорки подвязывать… А дяде Ване скажи, как вишня поспеет, я у него в саду за чучелу постою, птичков отпугивать и детишек озорных вразумлять!

А Любаша будет ревматизму твою всякими примочками да горчичниками лечить, зря что ль медицине училась?

Только забери нас, ради святой Богородицы, отсюдова!»

Иван вздохнул, вложил письмо в конверт. Невидимая миру слеза упала на конверт, запечатав его. На нём Ваня Жуков написал:

«Костромская область, деревня Пустошкино
дедушке Константину Макарычу Жукову, там его всякий знает».

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Яков Каунатор: Два памфлета

  1. И приметой той эпохи к недоумённому ужасу педагогов и социологов ответы в анкетах старшеклассников и старшеклассниц: «Хочу в братки!», «Хочу в путаны!»
    И так оно вовеки на земле симбирской, потому как —
    “Кит-рыба всем рыбам мати.
    Почему же кит-рыба всем рыбам мати?
    На трех рыбах земля основана” — на братках, на путанах и малинах. А заместо гуманитарки – конвой (вологодский, ростовский, воронежский, дагестанский…)

  2. Ты на кого хвост пружишишь?
    ————-
    По-моему, своей «ш» вместо «н» автор слегка покрошил батон на великий фильм «Ку» 🙂

      1. Как батон ни крошить, а воз и ныне там…
        к примеру, турки поддержали РПЦ. А Константинополь не поддержали.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.