Александр Левковский: Гастарбайтер по имени Анечка

Loading

Анечка в длинном блестящем чёрном платье сидела, выпрямившись, у рояля, и я не могла без слёз смотреть на её тонкие пальцы, летающие по клавиатуре. Я закрыла глаза. Три виолончели издавали густые низкие завораживающие звуки и словно рисовали картину волшебной жизни, где царит справедливость…

Гастарбайтер по имени Анечка

Рассказ*

Александр Левковский

Левковский«Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь течёт меж пальчиков
Паутинкой тонкою.
А которых повело, повлекло
По лихой дороге,
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.»
Владимир Высоцкий, «Стихи и песни»

1

Выехав с моста Верразано на берег Бруклина, я свернула на восток и помчалась прибрежным шоссе к аэропорту Кеннеди.

— Дашенька, — попросила Анечка, — посмотри внимательно — мой синяк уже не такой страшный, а?

Не поворачивая головы, я покосилась на неё. Сволочь Рафик врезал ей на прощанье по скуле с такой силой, что синяк разъехался по щеке и уже приобрёл зловещий желтоватый оттенок. Впрочем, о каком прощанье может идти речь!? Пока мы с Анечкой мчались из Джерси-Сити в Бруклин, она, всхлипывая и сморкаясь, рассказала мне о последней сцене с идиотом Рафиком:

-… Я говорю ему -— нет у меня денег, понятно?! Ты, говорю, и так должен мне три тысячи за лечение… Он, Дашенька, лежал два месяца в реабилитации, в пенсильванской клинике, после двухнедельного кайфа с героином, — а я, дура, платила за него…

Три тысячи долларов?! Я едва не взорвалась от возмущения. Для Анечки это огромные деньги за каторжный труд, а она выбрасывает эти драгоценные доллары на наркомана-чеченца. Впрочем, никто не знает точно, чеченец он или нет. Говорят, он то ли ингуш, то ли дагестанец, или, может, лезгин… Хотя, если разобраться, какое это имеет значение? -— наркоманов хватает и среди других наших нелегалов — русских, хохлов, молдаван, литовцев.

— Ему-то что? — продолжала, плача, Анечка. — У него гражданство, американский паспорт, его не депортируют, как нас, нелегалов. Он уже сидел дважды за ограбление, — но для него сиденье в тюрьме, как с гуся вода… Представляешь, я спокойно подмыла старуху Бетти, поменяла ей закаканные подгузники, переодела её, уложила спать после обеда, сижу на кухне, пью кофе — и тут он врывается и орёт: «Гони бабки! Срочно! Немедленно!» Схватил меня за глотку; я чуть не захлебнулась, мотаю головой, еле-еле шепчу — мол, нет у меня денег. Тогда он размахнулся, дал мне кулаком под глаз, я чуть сознание не потеряла, а сам побежал наверх, в Беттину спальню, вытащил из-под подушки её заветную сумку, прибежал вниз, а открыть сумку не может — старуха держит её на особом висячем замочке. Руки у него дрожат. Я, Дашенька, насмотрелась на него перед героинным кайфом — его всего бьёт дрожь с головы до ног! А тут как назло Бетти проснулась, орёт сверху: «Где моя сумка!?» Сволочь Рафик схватил сумку, рванул дверь и исчез… Бетти орёт истошным голосом… А я не знаю, что мне делать!.. Сегодня пятница; через три часа, как обычно по пятницам, приедет Артур, Беттин сынок, проведать свою мамочку — и что же я ему скажу!? Он — лейтенант в полиции; он живо скрутит мне руки за спину, защёлкнет наручники и отправит в каталажку… Тогда я, не слушая Беттиных криков, стала быстро совать все свои вещи в чемодан и большую сумку, -— а сердце у меня бешено колотится, а кровь в висках стучит! -— схватила такси и поехала к тебе… Еду и чувствую — глаз мой заплывает от Рафкиного кулака… Вот гадёныш!

Пока Анечка, держа смоченный платок под глазом, рассказывала прерывающимся голосом историю своего бегства, мы пересекли поперечный бульвар под названием Оушен Парквэй, который американцы с недавних пор называют — Рашен (то есть, Русский) Парквэй, потому что там живут десятки тысяч иммигрантов из России, легальных и нелегальных. Там русскую речь услышишь чаще, чем английскую.

До аэропорта оставалось полчаса езды.

Я повернулась к Анечке.

— Ты куда, — говорю, — спрятала деньги?

— Десять тысяч — в лифчик и трусики, а десять — в зубную пасту…

Это мой Алёша научил Анечку хранить деньги в тюбиках из-под зубной пасты. Это очень простая и проверенная операция — лучший способ провезти нелегально деньги. Берёшь тюбик, отрезаешь дно, выдавливаешь пасту, а вместо неё закладываешь доллары, туго завёрнутые в пластик.

Двадцать тысяч — драгоценные деньги, заработанные четырьмя годами Анечкиной каторги…

* * *

К счастью, самолёт Аэрофлота, рейс 274 Нью-Йорк — Москва, был полупустой, и в нём оставалось полно свободных мест. И кассирша нам попалась покладистая. Глянула в Анечкин паспорт и говорит, иронически ухмыляясь:

Miss Kaydanskaya, you’ve overstayed your visa by almost five years. («Мисс Кайданская, ваша виза просрочена почти на пять лет»).

— Sorry, — прошептала Анечка, закрывая платком распухшую щеку.

Кассирша покачала головой и промолвила:

Next time, you probably won’t be allowed to the United States. («В следующий раз вас, наверное, не пустят в Америку.»)

Но билет выдала без проблем, приняла Анечкин багаж и сказала, улыбаясь стандартной американской улыбкой:

Nice flight to you! («Приятного полёта!»).

* * *

Мы расположились в мягких креслах в ожидании посадки.

— Может, ты передумаешь? — нерешительно сказала я, вытаскивая из сумки сэндвичи, наскоро заготовленные мною перед нашим путешествием. — Ещё есть время сдать билет. Ты ведь хотела вернуться в Россию через полгода…

Анечка отрицательно качнула головой.

— Нет, Дашенька, я не могу больше ждать. Что я скажу полицейским насчёт Беттиной сумки, которую утащил этот гад? Они ведь сразу заподозрят меня. Я и так беспокоюсь, что Беттин сынок может догадаться, что я улетаю, и примчится с полицией в аэропорт. Я устала досмерти. И я жутко боюсь Рафку! Он просадит Беттины деньги и опять прибежит ко мне…

Конечно, прибежит! А почему не прибежать, если Анечка-дура уже полтора года тебя подкармливает, обстирывает, ложится с тобой в постель хоть ночью, хоть днём по первому твоему требованию — и вдобавок подкидывает тебе деньги на реабилитацию после того, как ты дошёл до свинского состояния с героином, кокаином, ЛСД и прочей гадостью?

… Я однажды спросила Анечку, зачем ей, образованной женщине, пианистке с дипломом Ленинградской консерватории, ещё сравнительно молодой, красивой, — зачем ей понадобился безграмотный чеченец, моложе её на десять лет, водитель грузовика, жлоб да ещё к тому же и наркоман? Зачем?!

Анечка помолчала, отвернулась от меня и тихо произнесла:

— Мне, Дашенька, нужен мужчина. Мне тридцать семь лет. Я ещё не старуха. Ты сама знаешь -— мужчин для нас, нелегалок, в Америке не так много, тут выбирать не приходится. А Рафик, когда он не под газом и не на игле, мне очень подходит. Мне безразлично, читал он Толстого или Бальзака и пишет ли он с ошибками. Мне за него не замуж выходить. Тебе хорошо — у тебя есть Алёша. И тебе не тридцать семь, а под пятьдесят…

… Анечка вдруг улыбнулась из-под платка, закрывавшего половину её израненного лица, и сказала:

— Дашенька, помнишь ту песню, которую мы пели у Полинки на свадьбе?

По Смоленской дороге — леса, леса, леса.
По Смоленской дороге — столбы, столбы, столбы.
Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —
Две вечерних звезды — голубых моих судьбы.

Она помолчала, вытерла слёзы и промолвила еле слышно:

— Вот прилечу в Шереметьево, возьму такси до Белорусского вокзала, сяду в поезд, доеду до папиного Смоленска -— до смоленских лесов и дорог, о которых поётся в песне, — и утром увижу папу и моего Серёженьку, у которого глаза голубые, как две вечерних звезды. Ему уже шестнадцать… Я их не видела пять долгих лет…

— А куда потом?

— Заберу Серёженьку и вернусь в к себе Ленинград. Правда, там нет работы для меня, но с моими долларами я как-нибудь перебьюсь.

— Пойду, принесу кока-колу, — сказала я, вставая.

До посадки оставался час…

2

Мы с Алёшей попали в Америку случайно.

Алёша у меня по специальности моряк. Всю свою жизнь он был моряком торгового флота -— сначала юнгой, потом матросом, затем боцманом и, наконец, помощником капитана на крупных кораблях, перевозящих строительные металлоконструкции. Плавал по всему белому свету. Как поётся в старой песне Леонида Утёсова: «Бананы ел, пил кофе на Мартинике, курил в Стамбуле злые табаки. В Каире я жевал, братишки, финики с тоски — они, по мненью моему, горьки… Они вдали от родины горьки…»

Нигде, однако, в этой песне не сказано, что моряки не только едят финики, но ещё и выпивают — и выпивают лихо в иностранных ресторанах, барах и кабаках. И хоть мой Алёша далеко не пьяница, но в девяносто третьем году, оказавшись на берегу в портовом городе Элизабет, штат Нью-Джерси, и выпив, видимо, сверх нормы, он кинулся разнимать в баре драку бразильских и норвежских матросов. Какого чёрта он полез в это побоище?! Кто ему норвежцы и кем ему приходятся бразильцы?! Это в Алёше заговорила страсть приходить всем на помощь и везде устанавливать справедливость… Но дерущиеся, видимо, этой страсти не разделяли. В разгар битвы кто-то из разбушевавшихся потомков варягов ринулся к настенным полкам, схватил полную бутылку виски «Джек Дэниэлс» и обрушил её на голову Алёши.

И бутылка виски, и голова Алёши раскололись одновременно.

И моего супруга увезли в госпиталь Бэйт-Исраэль в Ньюарке в бессознательном состоянии.

И в таком состоянии он пребывал две недели, пока ему делали одну за другой операции по ремонту его сломанного черепа, часть которого врезалась в мозг. Через три недели он вышел, пошатываясь, из дверей госпиталя. Его корабль давно ушёл обратно в Ленинград; в кармане оставалось сто долларов; российское консульство в Нью-Йорке обещало помочь, но это был кромешный для возрождённой в муках России девяносто третий год, и консульству было не до незадачливого моряка, пострадавшего в идиотской драке… Ещё хорошо, что директор госпиталя, прощаясь, махнул безнадёжно рукой и сказал: «У вас, конечно, нет денег заплатить за операции, не так ли?.. Мистер Сметанин, вы нанесли нам убыток в размере пятидесяти тысяч долларов. Будьте здоровы!»

И мистер Сметанин отправился пригородным поездом в Нью-Йорк, в российское консульство, где помощник консула сказал ему без обиняков:

— Алексей Иванович, в ленинградском порту на вас заведено уголовное дело за дебош на американской земле. Не думаю, что вы сможете продолжать работать на кораблях российского торгового флота…

* * *

-… Даша! — кричал мне Алёша по телефону. — Я остаюсь в Штатах! Мне нельзя возвращаться. Если я вернусь в Ленинград, меня посадят лет на семь-восемь!.. Я тут подружился с итальянцами-строителями; они меня давно знают, мы им постоянно возим металл. Они отличные ребята, хотя похоже, что все они -— мафиози. Луис Патерно, их босс, предлагает мне работу… Да, на строительной площадке… Обещает сделать меня бригадиром. У него там вкалывают безграмотные мексиканцы и гватемальцы. Говорит, что сделает мне американские документы и грин-карту. А через годик ты прилетишь, окэй!..

Вот так мы с Алёшей и оказались эмигрантами, внезапно покинувшими Россию, — эмигрантами по воле обстоятельств, вопреки нашим желаниям и наперекор судьбе, строго запланированной для советских людей чуть ли не с самого детства.

Босс Луис Патерно сдержал своё слово — через два-три месяца он таинственными мафиозными способами раздобыл для Алёши карточку социального страхования, медицинскую страховку и водительское удостоверение, а также познакомил его со своим адвокатом (по словам Алёши, типичным сицилийским мафиози из фильма «Крёстный отец»), который начал пятилетний процесс получения заветной грин-карты, дающей право на легальное проживание в Штатах.

Не прошло и полгода, как мой Алёша стал бригадиром и начал неплохо зарабатывать. И, как и было договорено, я прилетела к нему, оставив двух наших дочерей-школьниц на попечение моих родителей в Ленинграде.

* * *

В Ленинграде, в моей прошлой жизни, я была учительницей истории и географии в 78-й школе на Васильевском острове. Я была уверена, что знаю всё об истории и географии… Но оказалось, что настоящей истории и взаправдошной географии я и не нюхала. Впрочем, не нюхали истинную историю и все мои соотечественники-россияне. В девяносто первом году историю нашей страны скрутило в конвульсиях, а ещё через два года мы с Алёшей изменили географию нашей жизни, оказавшись в Новом Свете.

Мифы о том, что в благословенной Америке тротуары устланы золотыми плитками и нужно только нагнуться, чтобы выковырять пару плиток и положить их в карман, оказались не более, чем сказками о золотой рыбке. Позабыв о школьных уроках истории с географией, я стала нелегально вкалывать в мизерной должности маникюрши-педикюрши в русском парикмахерском салоне с претенциозным названием «Три сестры». Это необычное наименование объяснялось тем, что хозяйками салона были и вправду три сестрицы, бывшие москвички. И не просто москвички, а гримёрши. И не просто гримёрши, а гримёрши в Большом театре и МХАТе! Вот этот последний театральный нюанс и объяснял желание трёх сестёр, чтобы их задрипанная парикмахерская называлась именем знаменитой чеховской пьесы.

Полинка, одна из моих коллег-маникюрш, ненавидевшая трёх маленьких юрких хозяек, называла нашу парикмахерскую «Три мандавошки».

Весёлая тридцатилетняя Полинка, у которой каждое второе слово было матерным, попала в Америку из Германии, где она зарабатывала драгоценные немецкие марки, занимаясь сексом по вызову в Гамбурге и Бремене. Она охотно рассказывала в салоне о быте жриц свободной любви в богатой Германии.

— Нас в Европе называют гастарбайтерами, то есть, мы вроде работники у них в гостях… Вообще эта работёнка по вызову непыльная, — говорила она, добродушно похохатывая. — Обслужишь пять-шесть клиентов в день — и тебе вполне хватает на хлеб с маслом… Ну, девочки, ну вы же давно потеряли невинность, вы же должны понимать: ну что такого особенного — пять клиентов в день? Для молодой здоровой бабы это ерунда. Это как медовый месяц, но с разными мужиками. У меня муж-инвалид в Воронеже; без моих деньжат он давно бы помер…

Впрочем, наличие воронежского мужа не помешало оборотистой Полинке выйти в Америке замуж.

Вот на её свадьбе я и встретилась впервые с Анечкой.

3

Выяснилось, что Полинка выходит замуж за грека.

— За древнего грека! — сказала, смеясь, бесшабашная Полинка. — Ему через неделю исполняется семьдесят девять. Он очень хороший человек, тихий, спокойный. Вот только имя у него трудное для произношения — Аристидас Караманлис. Он владелец греческого ресторана.

— Семьдесят девять, — протянула я, качая головой. — То есть, он на сорок девять лет старше тебя… Ты, я вижу, нацелилась на его доллары, верно?

Полинка ухмыльнулась.

— Тут вот что важно, — сказала она, не отвечая впрямую на мой вопрос. — У него нет никаких родственников — ни жены, ни детей, ни братьев-сестёр, ни даже племянников. И, значит, его ресторан и банковский счёт станут в конце концов моими…

— … после того, как он помрёт, — уточнила я. — И что же ты сделаешь, когда он отправится к своим древнегреческим богам?

— Как что? — удивилась Полинка и даже всплеснула руками. — Продам ресторан, заберу деньги и вернусь к настоящему мужу в Воронеж. — Она вытерла ладонью внезапно выступившие слёзы. — Ты не представляешь себе, Дашенька, как я по нему соскучилась, мотаясь по Германиям и Америкам — между немецкими клиентами-извращенцами и тремя американскими мандавошками!..

* * *

Свадьба состоялась в том самом ресторане, владельцем которого был престарелый жених. Улыбающаяся нарядная Полинка и седовласый сутулый грек, смуглое лицо которого прорезали глубокие морщины, сидели во главе праздничного стола. Полинка не ошиблась — со стороны жениха не было никаких родственников, а вместо них присутствовало около десятка старых одуванчиков-греков и гречанок, с которыми Аристидас Караманлис пятьдесят лет тому назад приехал из Афин в Нью-Йорк. Зато невеста пригласила на торжество внушительную колонию русских гастарбайтеров, насчитывавшую не менее тридцати человек. «Пусть наши ребятки покушают вволю греческую вкуснятину за счёт моего сужёного», — шепнула она перед началом празднества и подмигнула мне с хитрой улыбкой на нарумяненном лице.

Мы с Алёшей, конечно, были уже знакомы со многими нашими бывшими соотечественниками и знали, что российские нелегалы, включая меня с Алёшей, — все эти бесчисленные Володи, Наташи, Игорьки, Светланы и Борисы -— выполняют за полцены работу, к которой американцы не хотят прикасаться: строят дома, метут улицы, вывозят мусор, заправляют и моют машины, ухаживают за престарелыми и вкалывают посудомойками в сотнях кафе и ресторанов… Вот только в секс-бизнесе их не видно: с узаконенной торговлей сексом в Америке дело обстоит плохо -— из пятидесяти штатов только штат Невада, где находится игорный Лас-Вегас, узаконил проституцию.

Наши ребята, нарядившиеся во всё лучшее, даже нацепившие непривычные галстуки, смеясь и подшучивая друг над другом, разливают водку «Русский стандарт» по рюмкам, с удовольствуем подливают спиртное ошеломлённым старым грекам и беспорядочным громким хором провозглашают «Горько!» Встречают оглушительными аплодисментами поцелуй Полинки и древнего грека и вновь наполняют рюмки. И с наслаждением поглощают греческие баклажанные салаты и вкуснейшую лазанью с грибами и овощами…

Через полчаса кто-то крикнул:

— Аня, ты принесла гитару?

Очень привлекательная женщина средних лет выбралась из-за стола, села на диван и принялась настраивать инструмент.

— Алёша, — прошептала я на ухо мужу, — посмотри на эту красавицу. Её лицо кажется мне знакомым. А тебе?

Алёша немного помолчал, а затем пробормотал неуверенно:

— Мне сдаётся, мы видели её в филармонии…

Я вгляделась внимательнее — и вдруг вспомнила!

… Мы сидим с Алёшей в зале Ленинградской филармонии и слушаем концерт классических арий из произведений Россини, Мейербера и Верди… Кончился концерт, конферансье вновь назвал имена певцов и объявил: «Артистам аккомпанировала Анна Сергеевна Кайданская!»

Так вот кем оказалась Аня с гитарой на греко-русской свадьбе в американском городе Джерси-сити! -— Анной Сергеевной Кайданской, известным аккомпаниатором Ленинградской филармонии!

Ребята окружили её тесным кольцом. Несколько человек устроились на диване, другие подтащили стулья, а ребята помоложе разместились на полу. Даже пожилые греки подошли поближе. Стало удивительно тихо, и в этой тишине зазвучал голос Ани:

Господи, не охнуть, не вздохнуть —
Дни летят в метельной круговерти.
Жизнь — тропинка от рожденья к смерти,
Смутный, скрытый, одинокий путь.
Господи, не охнуть, не вздохнуть!

И мы все нестройным хором продолжили:

Снег… И мы беседуем вдвоем,
Как нам одолеть большую зиму.
Одолеть ее необходимо,
Чтобы вновь весной услышать гром.
Господи, спасибо, что живём!

Не успел прозвучать последний аккорд, как сидящий на полу двадцатилетний москвич Игорёк, бывший студент Бауманки, тихо попросил:

— Aня, пожалуйста, спойте о Москве. Что-нибудь лирическое…

Анечка, не отвечая, прошлась пальцами по струнам и грустно улыбнулась.

… А я иду, шагаю по Москве
И я пройти ещё смогу

Солёный Тихий океан,
И тундру, и тайгу.

Над лодкой парус белый распущу
Пока не знаю с кем.
А если я по дому загрущу,

Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве! И вспомню о Москве!..

И в тридцать звонких голосов мы подхватили:

А если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве! И вспомню о Москве!..

Я подошла к Анечке, коснулась её плеча и промолвила:

— Аня, а теперь, пожалуйста, спойте о ленинградском дожде…

Дождь по асфальту рекою струится,
Дождь на Фонтанке и дождь на Неве.
Вижу родные и мокрые лица —
Голубоглазые в большинстве,
Голубоглазые в большинстве…

Оставшаяся часть свадьбы превратилась в самодеятельный концерт русской и советской песни. Последней Анечкиной мелодией была песня о Смоленской дороге:

По Смоленской дороге — метель в лицо, в лицо,
Всё нас из дому гонят дела, дела, дела.
Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —
Покороче б, наверно, дорога мне легла…

4

Вот так мы с Алёшей познакомились и крепко подружились с ленинградкой Анной Сергеевной Кайданской, которую мы вскоре стали называть нежным именем — Анечка.

У неё была очень противная работа — ухаживать за престарелыми и инвалидами. Работа была, конечно, отвратная, но деньги она давала неплохие. И, кроме того, это была так называемая «работа с проживанием», то есть, Анечка не должна была снимать отдельную квартиру и платить за неё.

— Но, Дашенька, — говорила она, сидя у нас в гостях, — если б ты знала, что это за ужас — стащить с жёлтого исхудавшего старческого тела ночную рубашку, всю измазанную в дерьме… И обмыть это тело… И оттащить рубашку к стиральной машине… И присоединить её к таким же измазанным простыням и рубашкам…

Она протянула ко мне через стол свои длинные тонкие пальцы пианистки и жестом показала, как она обмывает тощее тело своей подопечной старухи.

* * *

Однажды, спустя полгода, Анечка позвонила и сказала взволнованно, глотая в спешке слова, что в Нью-Йорк на гастроли приехали ленинградские виолончелисты, братья Лившицы.

— Я их прекрасно знаю! Я им аккомпанировала в Ленинграде! — почти кричала она в трубку. — Это замечательное трио! Я отыскала их отель и позвонила им. Трубку поднял старший из братьев, Гриша.

— И что он сказал?

— Он жутко обрадовался и сказал, что я должна непременно присоединиться к ним хотя бы на несколько концертов, так как им не нравится их американский аккомпаниатор. Завтра я беру на два дня отпуск у старухи Бетти, найду себе замену и поеду в Нью-Йорк на репетицию…

… Через неделю мы с Алёшей сидели на балконе Линкольн-центра и слушали «Концерт для трёх виолончелей» австрийского композитора Алоиса Вернера.

Анечка в длинном блестящем чёрном платье сидела, выпрямившись, у рояля, и я не могла без слёз смотреть на её тонкие пальцы, летающие по клавиатуре.

Я закрыла глаза. Три виолончели издавали густые низкие завораживающие звуки и словно рисовали для нас, слушателей, широкую картину волшебной жизни, где царит справедливость, где все счастливы, где нет места обману и насилию… А потом они вдруг замолкали, и Анечка начинала вести в тишине свою фортепьянную частьмедленно, на высоких тонах, точно жалуясь на что-то, чему она не находила выражения, точно прося мир о сносхождении, словно плача в отчаянии и не находя сил прервать свой плач…

5

… Я вернулась в зал ожидания Аэрофлота, неся в обеих руках стаканчики с кока-колой.

Я не увидела Анечку за чёрными спинами полицейских, окруживших её. Они пытались вывести её из зала, но она бешено сопротивлялась, вырывалась из рук, падала на пол и беспрерывно кричала тонким хриплым голосом: «Даша!.. Даша!..»

Видно, Беттин сынок догадался, что «преступница» Анечка ждёт в аэропорту самолёта в Россию, и примчался с полицией арестовать её…

Я бросилась к несчастной Анечке, но толстяк-полицейский повернул ко мне багровое от напряжения лицо и заорал:

— Get the hell out of here if you don’t want to get in jail! («Убирайтесь к чёрту отсюда, если не хотите угодить в тюрьму!»).

Он толкнул меня локтем в грудь с такой силой, что я рухнула на пол. Полицейским, наконец, удалось выволочь из зала плачущую и кричащую Анечку. Дверь затворилась, и в наступившей тишине раздался металлический голос:

«Объявляется посадка на самолёт авиакомпании Аэрофлот, рейс 274, следующий по маршруту Нью-Йорк — Москва!»

* * *

По Смоленской дороге — леса, леса, леса.
По Смоленской дороге — столбы гудят, гудят.
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
Две холодных звезды голубых глядят, глядят…
Булат Окуджава, «Песни»

Авторское послесловие

В этом рассказе почти нет художественного вымысла. Все события и почти все действующие лица были воспроизведены мною с натуры — такими, какими они запомнились мне за долгие годы моего пребывания в Америке. Я только придал этому материалу необходимую литературную форму.

Это всего лишь короткий рассказ; драмы и, зачастую, трагедии российских гастарбайтеров на Западе всё ещё ждут своего всеобъемлющего художественного воплощения.

___
*) Новая авторская редакция.

Print Friendly, PDF & Email

16 комментариев для “Александр Левковский: Гастарбайтер по имени Анечка

  1. Crowbar, Ваши замечания по английскому языку безграмотны и смехотворны (впрочем, такими же безграмотными являются и Ваши рассуждения литературного плана), и мы с друзьями-американцами — истинными знатоками английского языка — основательно похохотали над ними. Спасибо за доставленное удовольствие!

  2. Уважаемый Александр, я и не намеревался спорить с Вами по литературным вопросам, я просто выразил Вам своё мнение по поводу Ваших 2-х рассказов. Что касается английской фразы, которая резанула моё ухо, то я действительно запомнил одну, а стальные две не вспомнил, когда писал. Однако моё замечание относится и к неучтённым мною вначале фразам. Придётся указать, что я имею в виду:
    1. «Miss Kaydanskaya, you’ve overstayed your visa by almost five years.» — предлог «by» в этом контексте не подходит. Говорят: You overstayed your visa FOR almost five years.
    2. «Next time, you probably won’t be allowed to the United States.» Американец сказал бы «into the United States»
    3. «Nice flight to you»… Только эмигрант мог бы так сказать. Американец сказал бы это стандартной для этого случая фразой: «Have a nice flight!»
    А Вы говорите, что ни в одной фразе «нет ни малейшей ошибки»
    И вообще, если уж в русский рассказ вставляются английские фразы, то это должно, как мне кажется, иметь какую-то цель, чего в рассказе я не заметил. Ведь можно было б и на русском всё это сказать. Но если уж вставлять, то нужно быть абсолютно уверенным в безукоризненности этих вставок. Ваша ссылка на то, что английский для Вас «родной» и на количество Ваших публикаций «в журналах США и Канады» не являются доказательством безупречности Вашего английского. Хочется верить, однако, что в них Ваш английский был на высоте. Другая Ваша ссылка на количество читателей, посетивших эту страницу тоже не является подтверждением качества Вашего литературного продукта. Люди получают е-маилы и таким образом выходят на страницу этого блога. А емаилы курсируют с необычайной быстротой. Вот и я посетил этот блог страницу, да аж целых два раза, а мне рассказы не понравились. Но мы, как говорится, в свободной стране, и другие не обязательно должны иметь мою точку зрения. И ещё, мне кажется, что в моём отзыве все эпитеты и прочие характеристики относились только к Вашим произведениям, а не к Вам лично. Вы же не удержались и наградили меня эпитетом «незадачливый»…Ай-яй-яй… Это мой ответ Вам на Ваш «незадачливый» ответ мне…Я не думаю, что продолжение этого спора имеет смысл…

    1. Удивительное дело, господин с ником crowbar, первый раз вы оставили свой комментарий под публикацией в нашем журнале 12.08.2013 в 04:01, т.е. более пяти лет назад. После чего комментировали различные статьи (как под своим именем, так и под ником crowbar) много раз. И тем не менее, упорно продолжаете называть наше издание блогом (спасибо, что не твитом). С какой целью? Кстати, ваши рассуждения о «емаилах курсирующих с необычайной быстротой» (что это такое?), никак не объясняют разницу в популярности, т.е. в количестве прочтений публикаций.
      Всего доброго, Выпускающий редактор этого «блога»

  3. Спасибо, В.Ф., за замечание. Моё знание немецкого практически равно нулю, но даже если б я знал слово «гастарбайтерин», то я всё равно употребил бы «гастарбайтер», так как читатели привыкли к мужскому роду этого слова, а заголовок «Гастарбайтерин по имени Анечка» — очень тяжеловесный для произношения.

    А вот Ваше замечание об автомате Дегтярёва в рассказе «Лили-Марлен» — очень уместное. Дело в том, что прошло так много лет с тех пор, и детали моих детских впечатлений — очень размытые и вспоминаются с трудом…

    Ещё раз — спасибо.

  4. Кстати, по-немецки нельзя сказать о женщине «гастарбайтер», она «гастарбайтерин» (Die Gastarbeiterin).

  5. Мне рассказ понравился. Это настоящая литература, crowbar совершенно несправедлив. И реализм настоящий. Вот как раз отзыв этого crowbar свидетельствует о его (crowbar) литературном вкусе.

  6. Дорогой Soplemennik, Вы и правы, и неправы. Читатель, конечно, не писатель, но и читатель (особенно, если он к тому же и комментатор) должен быть грамотным, литературно подкованным и не разбрасываться смехотворными безосновательными заявлениями. Я имею в виду нелепое замечание Crowbar’a о моих якобы недостатках в английском языке. Повторю ещё раз: я владею английским на уровне моего родного русского языка, а кое в чём — например, в идиомах и сленге — даже лучше русского. Я прожил в Америке 32 года и работал над совершенствованием моего любимого английского языка ЕЖЕДНЕВНО. В ответе Crowbar’у я неохотно упомянул мой роман «Ленд-Лиз» только потому, что 21 глава из 31-й главы и эпилога были написаны мною по-английски, и лишь последние 10 глав были написаны по-русски. Кстати, работая с текстами на этих двух языках, я пришёл к интересному выводу: описания чисто ФИЗИЧЕСКИХ действий (я имею в виду столкновения, погони, военные действия, драки и.т.д.) получаются гораздо выразительнее на английском языке, а вот чисто ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ эпизоды (сцены любви, описания нежности, декламация стихотворений, воспоминания прожитых лет…) выходят несравненно лучше по-русски. Впрочем, это замечание — очень субъективное и относится только к МОИМ методом работы со словом. Кстати, я описал подробно сравнение русского с английским в двух моих стародавних статьях. Надеюсь опубликовать их на Портале — может, они помогут Crowbar’у воздержаться в будущем от его безосновательных комментариев по поводу английского языка.

  7. Как поётся в старой песне Леонида Утёсова: «Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
    ————————————————
    Только не Утёсова, а Марка Бернеса.

  8. Анониму по кличке CROWBAR:

    Я не буду спорить с CROWBARом по литературным вопросам; скажу только, что у меня в рассказе не «единственная фраза по-английски», как он утверждает, а несколько фраз — и ни в одной нет ни малейшей ошибки — по той простой причине, что для меня английский — родной язык, такой же родной, как и русский. Я по-английски написал и опубликовал в журналах США и Канады гораздо больше произведений, чем на русском языке. Более того, у меня написан по-английски и опубликован в Канаде (в переводе на русский) роман «Ленд-Лиз», который я надеюсь представить читателям Портала в недалёком будущем. (Кстати, этот роман привлёк внимание грузинского издательства «Интеллект», был переведен на грузинский и издан в Тбилиси в декабре прошлого года).

    Таков мой ответ CROWBARу на его неосторожное замечание об английском языке. Что же касается литературных качеств моего рассказа «Мост Ватерлоо», то советую уважаемому анониму посмотреть на количество читателей этого рассказа; оно достигло гигантской цифры 12680 (двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят!) ВСЕГО ЗА ОДИН МЕСЯЦ. Видимо, эти тысячи читателей не разделяют литературных вкусов незадачливого анонима по кличке CROWBAR.

  9. Это второй рассказ А.Левковского, попавший ко мне по емаил, уже более чётко свидетельствует, что литература для А.Л. не его ремесло. Это не литература, это графоманство. Его единственная фраза по-английски свидетельствует о том, что у него не только с русским не всё в порядке, но и с английским тоже. Я не буду делать конкретных ссылок и объяснений, автор не молодой человек, нет смысла его учить. Захочет — подумает над моим отзывом, не захочет — не надо. В самом общем виде это надуманные, нереальные ситуации, поверхностные характеры, язык ниже среднего. В его рассказе «Мост Ватерлоо» подцепил благосклонных читателей темой первой любви и картинками советского быта, который у нас всех как под копирку, после чего читатели уже понеслись на волне своих собственных нежных воспоминаний о молодости и уже писали рассказ вместе с автором и не замечали литературных грубостей. Ему удалось получить от многих читателей положительные оценки, которые, конечно же, поощрили тщеславие и графоманство автора, т.е. только принесли ему вред. Я думаю, что мой жестокий отзыв может принести автору больше пользы. Прошу автора меня простить за возможное огорчение, которое мой отзыв может ему причинить.

    1. «Каждый пишет, что он слышит,
      Каждый слышит, как он дышит,
      Как он дышит, так и пишет,
      Не стараясь угодить.
      Так природа захотела,
      Почему, не наше дело,
      Для чего, не нам судить.» Булат Окуджава.

      И согласился бы, наверное, с автором отрицательного отзыва crowbar если бы… Если бы автор отзыва предложил мне убедительный пример как надо красиво писать. Собственный пример.

      1. Yakov Kaunator — 2018-11-13 18:01
        … Если бы автор отзыва предложил мне убедительный пример как надо красиво писать. Собственный пример.
        ===
        Неверное рассуждение. Читатель — не писатель.
        А вот автор рассказа здорово упал, когда начал рассказывать о своих заслугах в литературе и использовать тартаковскую терминологию («кличка» и т.п.)

    2. Упоминаемый рассказ может нравиться, может не нравиться, но охаивать, да ещё с поучениями автору, прикрываясь глухой анонимностью, — просто подлость.

  10. Такова нелегкая судьба эмигрантов в Америке.,да и не только в ней. Особенно она ломкая для всяких гуманитариев-профессионалов. Наблюдательный автор это ярко,без преувеличений, отразил в рассказе.

  11. Много лет назад в эссе о своём студенческом друге замечательном поэте Борисе Юдине я говорил:
    «Дактилоскопия — наука относительно молодая, далеко ей до литературоведения. Но как ни странно, между этими, казалось, абсолютно различными предметами науки, куда больше общего, чем различий. Как и дактилоскопия, литературоведение изучает следы, отпечатки, оставленные чёрно-белыми иероглифами на белоснежных страницах различных изданий престу…, простите, литераторами. Хороший литературовед сходу определит: вот этот след оставлен Вознесенским, а этот — Евтушенко отметился. Тут — Цветаева, а здесь -Лада Пузыревская.»
    У Александра Левковского есть свой почерк, свой след. Наверное, почерк его становится узнаваемым.
    В отличие от предыдущего его рассказа, этот — на фактической основе. Поэтому нет повода спорить «А могло ли так случиться?» Могло. Случилось. Таких историй каждый из нас может рассказать десятки. Я вспоминаю две судьбы актёрские: Елена Коренева и Людмила Нильская.Занесло каким-то ветром одну и другую в эмиграцию. Кто её прошёл, тому рассказывать не надо.
    Кореневой в США пришлось работать и посудомойкой в кафэшках, и официанткой в ресторанах. Вернувшись, в многочисленных интервью она не бросила ни одного камушка в сторону Америки. Это был её опыт, и как она признавалась — положительный опыт. Нильская тоже вернулась. В её интервью сквозило недоумение, обида, ненависть к США. Все претензии сводились: «Представляете, работала в магазине, а там на ногах стоять надо 8 часов! А то по уходу за пожилой устроилась, так — то подай, здесь подотри! Ужас!»
    Любая эмиграция — это испытание на прочность и это — трагедия…Всё понятно, самому пришлось пройти…
    Сломаные судьбы, покалеченные жизни… «Автора! Автора на сцену!» Автор — государство — горделиво надувает щёки и требует от верноподданых патриотических визгов…
    Всё так, всё так… Рассказу веришь… И только чувство горечи и стыда за государство, которому наплевать на судьбы, на жизни, на изувеченные таланты…
    Кстати, сегодня на российском ТВ целый день поминают выдающийся талант Михаила Задорнова…
    «Каждый рассуждает в меру своей воспитанности» — так говорил нам наш университетский преподаватель.

Добавить комментарий для Yakov Kaunator Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.