Если б выбирать страну и эпоху для жизни — то это была бы империя Франца-Иосифа. Надо ж было быть всяким чехам и венграм такими идиотами, чтобы все время бунтовать против этого национального и социального рая. Ведь вот и галичане тоже не ценили своего счастья. Судя по худлитературе, конечно.

Украинские напевы

Из серии «Рассказы по жизни»

Сергей Эйгенсон

Продолжение серии. Начало

Окончание. Начало «Украинских напевов»

… В Крыму кроме работы для прокормления и занятий йогой для здоровья и души, Андрюша увлекся мотоспортом, дельтапланеризмом и вообще, как кажется, нашел себя окончательно. Плюс любовь к философствованию — на чем мы в свое время и сошлись. Был он беззаветным диссидентом-коммуноненавистником с уклоном в групповой секс, потом с совершенно небуддийской страстью увлекался дзен-буддизмом, одно время крайне экзальтированно пропагандировал мусульманский суфизм, теперь он — евангельский христианин-баптист с уклоном в левые взгляды и отчасти украинскую державность. Правда, что сведения эти десятилетней давности, а сейчас он, может быть, давно уж подался в католические анархо-синдикалисты. А верней-то всего, сейчас он должен в антиглобалистах служить, вот что!

При всем этом, великолепный мужик, хороший товарищ, очень высокой квалификации слесарь КИП, остроумный собеседник, единственно, что на сексе был помешан чересчур, ну так это наверное уж и прошло, после того, как он в 57 лет от второй жены первого ребенка наконец родил. Девочку, Парасковью по имени. Но, как я уж обещал, о наших с ним встречах в другой раз. А сейчас о хохлах. Поскольку Энди, утомившись от обилия в Крыму вывесок и прочих официальных свидетельств принадлежности Крыма к Украинской ССР, был тогда ярым украиноненавистником. Памятником этого стала разработанная им этническая классификация, по которой все человечество делилось на:

РУССКИХ, в число коих входили собственно русские, русскоговорящие евреи, прибалты, а за рубежом все те нации, которые сейчас именуют «золотым миллиардом», включая и японцев;

ХОХЛОВ, что включало собственно украинцев, а иногда, под настроение, также южных славян (сербов и болгар, прочих он не дифференцировал);

УЗБЕКОВ, куда входили все остальные народы мира (белорусы, казахи, китайцы, собственно узбеки, киргизы, татары, молдаване, гагаузы, латиноамериканцы, черные африканцы, арабы, евреи-сефарды и т.д.).

Итак, Василь Быков, скажем, числился у него как известный узбекский писатель. И так далее… Проповедывал он свою этническую систему с неменьшим жаром, чем, скажем, Лев Гумилев — свою. На курортниц это производило неизгладимое впечатление. Очень понравилось и моему десятилетнему сыну, так что пришлось его специально предупреждать: «Сыночек, — мол, — ты все-таки имей в виду, не все, что в нашей компании говорится, надо в школу нести. Потому что…» — «Потому что, папа, ты не хочешь, чтобы в нашей семье вырос Павлик Морозов» — прервал меня Саша, и я понял, что он уже, пожалуй, вырос.

Прошло несколько лет и Саша отправился вместе со своими нижневартовскими одноклассниками в спортивно-трудовой лагерь в Запорожье. Я уж не знаю, существует ли сейчас этот жанр, а тогда было распространено, как промежуточное звено подросткового летнего времяпрепровождения между пионерлагерем и армией. Жили ребята в сельской школе, работали в садах и на поле, занимались спортом, купались и запасались солнцем и витаминами на долгую ханты-мансийскую зиму. Конечно, с родителями на курорте повеселее, но мы уж договорились заранее, что назад в Нижневартовск он со всеми не летит, мы с матерью заберем его через месяц прямо в лагере и вместе поедем куда-нибудь к морю.

Так и вышло. Забрали мы своего сыночка из лагеря, укупили ему первый в его жизни взрослый вельветовый пиджак и пошли обедать. Прямо на острове Хортица, где вроде и находилось последнее гнездо европейского рыцарства — Сечь, стоит ресторанчик. Так и называется — «Хортица». Ресторанчик недешевый, от шумных улиц вдали — так что народу немного. Выбрали что-то с украинской спецификой, надо заказывать. Ждем. Еще ждем. Мы люди советские, вниманием официантов не особо избалованы — но тут что-то уж перебор. Единственный, кроме нас, посетитель нас спрашивает: «Слушайте, вы хоть успели этому витязю сказать, что обедать собираетесь?» В общем, море юмора. Наконец, приполз. Заказали мы, а дитё нам докладывет: «Они тут все такие. Хохлы! Стоит такой у своей хаты, продает стакан черешни за сорок копиек. Никто не покупает — дорого. Я ему говорю — дядя! ты бы к дереву стремянку приставил, да ягоду всю собрал, пока дрозды не склевали. Да продавал бы по двадцать пять копиек, всю же расхватают. Разбогател бы! — А он мне говорит, что яйца курицу не учат. При чем тут яйца? Я ж его не омлет учу делать, а как жить». Совсем, смотрю, мой парень вырос. Ну, может, еще не в мировом масштабе, а уж с какой-нибудь областью типа Свердловской, либо с краем где-нибудь на Северном Кавказе уж не хуже нынешних первых секретарей справится.

На следующий год они с матерью без меня путешествовали по Карпатам, привезли массу впечатлений и общее глубокое удовлетворение. Одним словом, все кругом, как выше и говорилось, на Прикарпатскую землю замыкает — только я один все понаслышке про этот чудный край. А тут открылась великолепная халява по поездкам на Западную Украину. Был тогда на Москве в Менделеевском институте один жулик — академик Кафаров В.В., я бы хотел о нем и еще раз вспомнить в связи с похождениями доктора химнаук Жени Мортикова. Придумал он новую науку «химическую кибернетику». Для гуманитария так лучше понять, если я скажу, что это звучит примерно как «сельскохозяйственная» или лучше «львовская» кибернетика. Ну придумал и придумал: докторские защищают, аспиранток пользуют, междупланетные конгрессы проводят, какие вопросы? Нефть тогда в хорошей цене была, по сто долларов за тонну, а себестоимость только что с трех рублей до четырех поднялась. Почему бы при такой малине еще одной компании не покормиться?

А в городе Киеве служил в докторах наук еще один жулик, некто Каневец Георгий Евдокимович. И вот спарились они с академиком еще и всеукраинские конференции по этой самой химической кибернетике проводить. Пришло приглашение в Нижневартовск, я быстро вычислил, что под это дело можно Черновцы на халяву посмотреть, и заявил доклад по машинному синтезу схем размещения газоперерабатывающих заводов. Проходит время, никакого доклада я не сочинил, поскольку очередная авария состоялась и я все лето с месторождения не вылезал. То есть материалы-то есть, а графики рисовать и текст сочинять некогда, да, на самом деле, и не нужно. Я публикациями вообще не очень увлекался: кто может понять о чем речь, тому за стаканом или хоть по телефону можно рассказать, а прочая публика все одно не поймет.

Но в начале октября оказался я на ученом совете моего головного института в Краснодаре. Уже хорошо, старые приятели, молодое вино, в выходной в бухту Инал к морю смотались. А тут мне ученый секретарь и говорит: «С. А., вам ведь еще в Черновцы во вторник лететь, там Ваш доклад как пленарный поставили». Ё-моё! А у меня ни билетов, ни с докладом конь не валялся. Ну, текст я за ночь нашлепал, графики мне лаборантки из дружественной лаборатории изобразили — а авиабилетов Краснодар-Черновцы хоть задавись, немае! А отказываться не хочется — когда еще в Буковину попаду?

Полетел я туда, куда билеты есть — в Симферополь. Там прямо на месте укупил билет, но опять не до конечной цели, только что до центра соседней с Буковиной области Хмельницка (это в честь того, с булавой, что у Киеве на площади установлен). Думаю — там уж в крайнем случае на попутках доберусь. Однако ж и там с билетом посчастливилось. Сразу, как прилетел, взял я билет на АН-2 до Черновцов. Летим. В салоне какие-то бабки из этнографической коллекции, я и еще снабженец из Днепропетровска. Несмотря на начавшуюся уже борьбу за здоровый образ жизни «у нас с собой было», так что мы легко перенесли четыре посадки на ста пятидесяти километрах трассы. Единственно, все время приставали к командиру с вопросами: «Пилот, пилот, а веревка вверху (трос управления рулем) не перетрётся?» и «Пилот, а дров до Черновцов хватит?». Воспитанный пилот сдержался и на наши развлечения внимания не обращал.

Прилетаю в Черновцы. Ребята из оргкомитета отправляют всех гостей на ночлег в место, именуемое «Валя Кузьмина». В автобусе какая-то ленинградская химическая дама спрашивает:

— Кто может сказать, что это за Валя Кузьмина?

Пришлось сообщить ей, что «Валя Кузьмина — это пионерка-героиня, которая провела советские танки в тыл румынским оккупантам!» За ужином как-то выяснилось, что «Валя» по-румынски значит «долина», а Кузьмины — это румынская боярская фамилия, так что получается вроде как Кузьмин-Вэлли. Ну, вот этого имени, по географической точке, и санаторий, где наше мероприятие проходит и мы проживаем. Дама, конечно, сама была виновата. Я ей так и разъяснил. Она ведь спросила не: «Кто знает…», а — «Кто может сказать…?» Конечно, я и могу. Но я так понял, что она теперь не поверит ни одному слову из моего доклада тоже. Ну, да Бог с ними, с нашими развлечениями.

На следующий день мы попали, наконец, в Университет. Расположен он со всеми своими факультетами, если не ошибаюсь, в бывшей резиденции Черновицкого православного митрополита, не то епископа. Какой-то там заезжий архитектор из Богемии. Под одной ведь державой благоденствовали. Прелестное здание в стиле «бидермейер». Ясно, какое впечатление может такое здание произвести впечатление на свежих людей, тем более воспитанных на сталинском казарменном ампире и хрущевском сборном железобетоне. Мы и по улицам прошлись, в ресторанчике вечером посидели с вышеупомянутым Малышом и поняли, что если б выбирать страну и эпоху для жизни — то это была бы империя Франца-Иосифа. Надо ж было быть всяким чехам и венграм такими идиотами, чтобы все время бунтовать против этого национального и социального рая. Ведь вот и галичане тоже не ценили своего счастья. Судя по худлитературе, конечно. Так что нынешние разочарования — у них не первые…

Мы еще поездили по Буковине. Я тогда впервые увидел краешек той прекрасной альпийской зоны, с которой потом познакомился в Швейцарии, Франции и Италии. По осени везде лежали огромные груды тыкв. Прелестные цвета карпатского лесного увядания. В магазинах ореховая настойка в бутылочках в виде сельской каплицы. Ни слышно ни привычного рева тяжелых моторов, ни еще более привычного мата сельских тружеников. Люди вежливые, в шляпах ходят. Что-то, думаю, тут неправильно. В нашей стране так быть не должно. У Малыша в Черновцах родственники. Зашли мы к ним — такой там камин с кафельными барельефными плитками под барокко! Мы и обалдели. Хозяева все нас уверяли, что-де им цыгане за эту плитку какие-то неслыханные по советскому времени деньги предлагают. Вот на что я тогда внимание обратил — не звучал как-то ни на конференции, ни вокруг какой-то отличный от русского язык. Разве что румынский. Вывески, конечно, но ведь вывески на украинском и в Крыму можно встретить. Это же не значит, что там на этом языке хоть кто-нибудь говорит. Ну, думаю: Крым не Украина, Новороссия не Украина, очевидно и здесь не Украина, а в основе Цара Ромыняска. Видать, подлинную Хохляндию надо на Бандеровщине искать.

На еще через год я, конечно, тоже послал заявку на участие в конференции. В Яремче! Но это уж пришлось на весну 87-го и поехал я по западному стандарту — с женой. Она тогда уж вернулась с Севера в Москву и работала в Академии коммунального хозяйства. Лаборатория их как раз занималась компьютеризацией московского водоснабжения и моя Лина смогла получить командировку. С докладом или там в обсуждениях она не выступала, но материалов потом привезла в Москву полчемодана, так что ее шеф остался очень доволен. Конференция опять в санатории размещается и нам с женой очень там нравится. С утра, значит, мы по парку пробежку делаем, потом завтрак, утреннее заседание, после обеда когда на семинар иду, а когда мы и прямо уходим по городу погулять. Ранняя весна, горы горизонт закрывают, мост через речушку, вода на камнях бурлит. Всё путем.

Конечно, доклады, вопросы, обсуждения, но как всегда, главная жизнь на крылечке, куда народ выходит покурить, знакомства завязать и анекдоты потравить. В основном-то публика из Харькова, Херсона, Одессы да Донецка. Они по-украински тогда не больше моего знали. Ну, может, теперь за четверть века украинской независимости и научились. Спрашиваю я их: «а чому ж вы, добродiї, москальскою мовою про украiнську кiбернетiку розмовляєте». Меня-то с такими закидонами может быть, и сразу можно к матери послать. Но рядом коллеги из Львова да Ужгорода. Скалятся, как восточников-то поддели с их незнанием родного языка. Пора, думаю, равновесие восстанавливать. На следующей сигарете рассказываю я им один старый-старый анекдот. Это был, как говорят, любимый анекдот моего деда Сергея Александровича. Там про историка Грушевского.

Открывает, будто бы, в 1917 году пан профессор первое заседание Украинской Рады. Стучит молоточком и спрашивает:

— Шановні панове депутати, а чи немає серед вас жидiв?

Депутаты удивились, конечно, такой странной идее и отвечают:

— Немає, пан голова!

— А москалiв?

— I москалiв тэж немає!

— Чи може ляхi є?

— I ляхiв тэж немає, пан голова!

— Ну, коли все свои, можно дурака не валять и говорить по-русски.

Вспомнил я тоже, как Вова Фридланд рассказывал забавный случай. Работал он в Киевском Институте Инженеров Гражданской Авиации — КИИГА на кафедре у профессора Мхитаряна. Прислали им на кафедру сверху, т. е прямо из украинского ЦК, на отзыв рукопись учебника по гидравлике на украинском языке. Некий профессор из Чернигова за двадцать лет работы сочинил. Раньше такого учебника никогда не бывало, так если вдуматься, то и не нужно было. Ну, выучится, допустим, студент такой самостийной гидравлике. Придет на завод, в НИИ или в КБ, а там вся документация по-русски, если уж не прямо по-английски или немецки. Оно и русская-то техническая терминология почти вся скалькирована с немецкой в старых областях техники или с английской в новых. Вот в моей родной науке в разгаре борьбы за приоритет и против космополитизма был выпущен русско-азербайджано-английский нефтяной словарь. Очень трогательный. Там такая была запись о трех колонках:

Рус. — крекинг; Азерб. — крекинг; Eng. — cracking.

Из этого, конечно, следует, что не только азербайджанская или там украинская, но и русская нефтяная лексика представляют собой фикцию. Но все-таки полной уверенности в этом нет. Словарный запас, который использовали после Ломоносова Менделеев, академик Крылов, Колмогоров и Чебышев в любом случае стал достаточно ценной компонентой общелитературного русского языка. Если я не ошибаюсь, то можно надеяться, что язык, переваривший еврейскую манну, тюркский базар, греческую ПРОГРАММА, голландскиe anker и grot, немецкую die Stange, французский pavillon и английский excavator в принципе способен справиться и с upgrade’ом да motherboard’ом. Не надо только ему мешать, в том числе не стоит с мессианской озаренностью и тупым интеллигентским нормативизмом придумывать прозрачноудвоения и прочие мокроступы. Во избежание разночтений подчеркну, что все это — о русском языке науки и техники, по прочим вопросам карты в руки филологам.

Можно, конечно, возвратить этот бумеранг мне самому и намекнуть, что и родной язык Степана Тимошенко достаточно хорош для науки и учебы. Только вот знаменитый механик никогда не пользовался им на профессиональном уровне. Рiдна мова у него, как слышно, была для семейного пользования, много, если для прочтения национальной изящной литературы, но лекции-то он читал в Петербурге по-русски, а в Сент-Луисе по-английски. И никаких специальных украинских работ либо терминов по сопротивлению материалов потомкам не оставил.

Одним словом, стоит, кажется, послушать Вильяма нашего Оккама и не вводить новых сущностей сверх острой необходимости. Нет же, на самом деле, каких-то специальных математических трактатов на шотландском скоттсе или учебников по химии на бретонском альбо рето-романском языках. Но с другой стороны…

А вот с другой стороны и лежит почти вся загадка распада Советского Союза. Да и многое другое. Вот был у нас в ВУЗе такой доцент, потом профессор Гимаев. Читал технологию нефти и газа. Читал неважно. Да и в особых научных открытиях не замечен. Ну как ему в выдающиеся ученые пробиться, учебник издать, портрет на стенку пристрочить. А никак. Даже на том, что ты сын степей и раскрепощенный трудящийся Востока — так и то не вылезть. Где-где, а в нашей отрасли доктора наук через одного татары да башкиры. В том числе есть и вполне кондиционные, не Гимаеву чета. Спасибо, что в ректоры местного госуниверситета удалось пробиться. А тут Перестройка, стало у башкир национальное чувство оживать, с корнем вырванное царицей Катериной и наркомом Лаврентием. Придумал наш Рагиб ударную формулировку про башкир, как государствообразующую нацию. Чтобы, значит, русские да татары, которых в республике поболее башкир, знали свое место — в углу у параши. Не будь такой могучей идеи — ну как бы Муртаза Рахимов с его-то умственными способностями уфимским губернатором стал. Тем более — Президентом! Республики! А автора за богатую мысль Президент национальным мыслителем назначил. На большее — ну там, премьером, либо вице-президентом все-таки Рагиб Насретдинович и тут не потянул. Не полный же дурак Муртаза, понимает, что кому-то и работать надо. Академиком в Российскую академию тоже не взяли. Но на сей случай там, в Уфе, свою завели. Башкирскую. И уж в нее — и жук, и жаба… При соблюдении условия принадлежности к государствообразующей нации, конечно. Так это при том, что Башкортстан полного суверенитета не заимел. А если бы… Послы, генералы, министры-силовики, представитель в ООН, в ЮНЕСКО… Во малина! И ни одна сука твои законы на соответствие Конституции Федерации не проверяет и предписаний о приведении в соответствие не выдает. Ну, много, если из Совета Европы заругают. В союзных бывших республиках так по этой схеме все и проистекло.

Вот так, на устранении нежелательной конкуренции русскоязычных все наши суверенитеты и взошли. Сами подумайте — ну кому эти мигранты-оккупанты нужны, чтобы где четверть, а где и половину хороших должностей занимать. Наши ребята, конечно, тоже молодцы. Могли жить по двадцать лет в городах с многотысячелетней культурой и местный язык за обезьянское наречие считать. Абидна, понимаешь, да! Вон, мой отец благодаря знанию азербайджанского мог как-то с башкирами и татарами по-ихнему объясняться — так те в нем души не чаяли, больше ведь никто. Потом, как-то неубедительно звучит обида на латышскую дискриминацию русскоязычных кадров, если на следующей странице поборник честной конкуренции выясняет — не пробрался ли случаем куда в России под видом русского скрытый рабинович.

Вернемся, однако ж, к учебнику по украинской гидравлике. Разумеется, у Вовы и его шефа возникли именно такие рассуждения о не очень большой нужности сего учебника, но сразу выносить оценку они не решились, попросили пару этнических украинцев с кафедры прочитать и поделиться, что это за труд. Те почитали — и честно признались в неполной компетентности. Ну, не знают они использованных черниговским профессором терминов! Учились-то гидравлике они по нормальным учебникам, без национального колорита. Глаголы, да, действительно, используются правильные, союзы, предлоги и прочее, а терминология… Может быть, все и правильно. Нет критериев.

Что прикажете делать? Так все в отзыве и написать? А потом поставить подписи: сын армян, профессор, доктор Мхитарян, как его подчиненные острили, и доцент Фридланд, человек без национальности. А Володя, действительно, по паспорту русский, а по крови на четверть немец, на четверть татарин, на четверть украинец и на четверть еврей. То-то в украинском ЦК порадуются! Думали-думали и, наконец, додумались. Написали в отзыве так: учебник очень нужный, давно без него как без рук. Надо издавать, но обязательно вместе с украинским словарем терминологии по гидроаэродинамике, который и поручить составить тому же автору, как уникальному знатоку вопроса. Тот, действительно честный человек, их еще очень благодарил в письме и лично за такую хорошую подсказку. И начал составлять предложенный словарь, на который, по Володиным оценкам, при его темпах нужно было еще лет двадцать. Так тот учебник тогда и не вышел. Может быть, теперь-то за годы украинской незалежности и появился. Поделился я в кулуарах этой историей с участниками конференции, обсудили мы ее и, в основном, постановили, что не бывает национальной гидравлики или там кибернетики. А тем временем и мероприятие закончилось.

Решили мы с Линой перед отъездом с Украины немножко покататься, посмотреть хотя бы Ивано-Франковск и Львов. Там такой смешной поезд из Яремче бежит по долине вниз, очень все это нервы успокаивает. Ивано-Франковск как-то не очень в памяти отложился. То есть городок вполне симпатичный, но, видимо, после Черновцов ничего в душу не добавилось. Единственная деталь запала, но совсем не архитектурная. Это толпы молодых людей, которые бродят от одного кафе к другому в поисках не водки, не наркотиков, не стакана вина даже — в поисках чашки кофе, что, как я понимаю, представляет собой достаточно важную часть среднеевропейского менталитета. И повсюду встречающие этих искателей аншлаги: «Кавы немае». Я думаю, что примерно в это же время читал о дурном молодежном бунте в Алапаевске на Урале с разгромом милиции под лозунгом «Шоколада!» Как-то это все совместилось и рождало мысль о третьемировской обездоленности наших подростков, которая еще дорого обойдется забывшей про них стране.

Вот Львов очень запомнился. Жена все вспоминает квадратную площадь в центре старого Лемберга с выходящими на нее средневековыми окнами. Замусорено только было очень, мы ведь были избалованы, каждый год отдыхая в Эстонии, где Таллин (тогда еще с одним Н) был вычищен и выкрашен к Олимпиаде 80-го года. Конечно, вот эти кварталы старинного Лемберга были для нас еще одной картинкой на ту же немецко-городскую тему, что и Рига, Таллин, Клайпеда. Много лет спустя я увидел оригинал — Любек. То есть, по правде говоря, как раз новодел на тему оригинала. Дело в том, что старый Любек, столица Ганзы, город Томаса и Генриха Маннов, был практически полностью уничтожен союзной авиацией за компанию со старым Гамбургом в 1944-м году. После войны он был полностью по фотографиям восстановлен в своей средневековой прелести и забавности. Еще жена вспоминает по Львову очень красивое и тоже очень запущенное кладбище.

Походили мы по этим нескольким кварталам и решили забраться на горку, если не ошибаюсь — Святого Юра. Поднялись, взглянули с горы вокруг и остолбенели. Вокруг нескольких средневековых кварталов с готикой, фахверке и барокко без перехода раскинулся миллионный город из советского сборного железобетона с заводами и Семнадцатыми Строительными улицами. Не обсуждая виденное мы с женой сразу кинулись на вокзал и заговорили о впечатлениях уже только в купе московского поезда. Ну, что мы говорили по этому поводу, вполне понятно, хотя, быть может, и не совсем справедливо.

Следующая моя встреча с галицкой темой произошла ночью с 19 на 20 августа 91 года. Рядом с нами Западную баррикаду со стороны Трехгорки строили какие-то ребята под черно-красным флагом. Но в ту ночь к Белому Дому собралась настолько разнообразная публика, что чем-то удивить было нельзя никого. Говорили ребята с акцентом — мы и решили, что это харьковские анархисты. Харьков по тому времени был как бы центром анархистского движения в Союзе. Во время перекура разговорились, я и высказал это предположение. Да нет, они из Львова. И не анархисты. А действительно, черная и красная полоса как-то не так расположены. А кто? Они мнутся. А чего мяться-то? Три часа ночи у Белого Дома. Все ждут начала штурма. То есть, может, последнюю сигарету курим. И тут до меня доходит. «Парни, — говорю, — а вы, случаем, не из УНА-УНСО?» Они и раскололись.

Надо все-таки представлять себе эту ночь. Дождик идет. Кто-то завозмущался — я на него чуть не матом: «Идиот, — мол, — может, этот дождик — единственное, что нас сейчас от газовой атаки спасает». Кто-то на гитаре наигрывает, не сам ли и Володя Туриянский:

Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь, ну что ж — не беда.
Уходят из гавани дети тумана.
Уходят надолго. Куда?

Страшно при всем том до мокрых кальсон. Ну, какое мы, в случае чего, можем для спецназа сопротивление оказать с нашими арматурными прутьями, сотней Калашниковых и десятком танков майора Евдокимова без единого снаряда? Ясно, что мы все — не Защитники Белого Дома, как нас потом красиво именовали. Мы — свидетели, которых хунта либо решится пришить, либо не решится. Мы на следующий день с Юркой Калещуком так все и обсудили. Он и обещал об этом написать. Просачковал, конечно.

И вот среди этого всеми скрываемого страха — взрыв смеха по поводу наших львовских друзей. Я им объясняю:

— Вы, хлопцы, не обижайтесь, пожалуйста. Но уж больно неожиданно. То есть, понятно, что мы сейчас на одной стороне баррикады. Этой вот самой. Но вот я — еврей наполовину. А сейчас сижу вместе с бандеровцами и жду советские танки. Не смешно разве? Да если бы мой отец, коммунист твердокаменный, узнал об этом — убил бы меня на месте.

Вроде поняли. Надо честно сказать, до утра хлопцев еще немало подкалывали, да я первый. Ну, темы совершенно для русско-украинских отношений понятные: сало, самогон и флот. По поводу флота я начал выяснение в очередной перекур:

— Ну вот, — говорю, — теперь Украйна, конечно, будет независимой державой. И флот на Черном море заведет. И вы, хлопцы, конечно, будете в Николаеве авианосец достраивать. А вот как вы его назовете — «Степан Бандера»?

Они сходу:

— Нi! «Иван Мазепа».

Но вот что ни мне, ни им в голову, конечно, не пришло бы — так это реальная судьба этого авианосца-то есть, продажа в 2001 году в Китай под плавучее казино. Утро пришло, «Альфа», как известно, забастовала, так что и я, и мои галицийские сотоварищи обошлись демонстрацией намерений. А дальше дела пошли так, что больше на Западной Украине я и не бывал. Так что галицийская тема в моей жизни на этом заканчивается. А украинская — нет. Еще пара-тройка украинских эпизодов была.

Буквально в сентябре киевские начальники настолько осмелели, что объявлен был украинский суверенитет. Об эту пору лечу я из Нижневартовска в Москву. В автобусе из Домодедова рядом со мной оказался какой-то чрезвычайно экзальтированный гражданин. Безо всякого повода с моей стороны он начал объясняться в ненависти к московскому империализму и обещать, что если «Москва пошлет на Украйну свои таночки, так он пошлет своих сыночков с бутылочками Молотов-коктейля зажигать эти таночки». При этом любитель самостийности оказался работником сумского НПО имени Фрунзе. Контору я эту знал очень хорошо, хоть в Сумах никогда и не был. Во-первых, их компрессора по всей Западной Сибири стояли, во-вторых, в советское время это объединение было главным в Союзе полигоном хозяйственной свободы. Теперь-то оно умерло, конечно. С одной стороны есть казанские компрессора, с другой, если валюты не жалко, есть и итальянские машины, и немецкие, и канадские. Ну, этого сумской энтузиаст, конечно, тогда не предвидел. Сейчас, небось, сильно удивлен — отчего это заработки плохие?

Тогда я его выслушал, а в заключение предложил задуматься — отчего это украинская самостийность никогда в истории долго не длилась. При Богдане лет пять до унии с Москвой, при сыне его Юрии тоже пару лет. При Мазепе полгода. При Петлюре тоже больше, чем два года не получилось. Однако ж, высказал я предположение, на сей раз дело потянется подольше, поскольку самостийность будет всеми мерами поддерживать Кремль. Это из понятных соображений, чтобы, глядя на Украину, подданные Российской Федерации понимали, что может быть правительство еще хуже, чем русское. И не очень бунтовались. Мой собеседник жутко обиделся, отвернулся к окну автобуса и наша беседа закончилась. Что и требовалось. Я еще тогда про себя подумал: напрасно, — мол, — галичане с такими вот придурками связались. Так-то, Западная Украина вполне могла бы жить, как нормальное отдельное восточноевропейское государство, типа Словакии, с русского углеводородного транзита. А эти доведут до беды рано или поздно…

А через год я оказался в Киеве гостем украинского правительства. Дело было так. Я к тому времени работал московским представителем одной сибирской нефтедобывающей компании. Шеф мой был рыночный романтик. Он из всех возможных всегда выбирал наиболее рыночное решение и очень обижался, когда я ему намекал, что выбирать надо не обязательно самое рыночное, а скорее самое для компании выгодное. И вот он звонит мне и говорит, что украинский вице-премьер пан Иоффе проводит совещание с с руководителями российских нефтяных компаний, так чтобы я его на этом совещании заменил. Я отнекиваться не стал, тем более у меня тогда сводная сестра в Киеве жила. Сажусь на поезд, еду. Прямо с вокзала позвонил в тамошний Совмин. Никакого пана Иоффе в Киеве, разумеется, нету, он в Канаде, кредиты добывает на закупку пшеницы и сала. Но нас ждут. Совещание будет проводить председатель украинского нефтяного комитета пан Кобылко. А пока что меня просят проехать в гостиницу «Киев», где меня и номер ожидает.

Гостиница оказалась недалеко от Арсенала и стояла, как помнится, на углу улиц Грушевского и Розы Люксембург. Я было хихикнул, а потом сообразил, что оба персонажа, несомненно, были знакомы по конгрессам II Интернационала. И вообще, нельзя же делить исторических фигурантов на Инь и Янь по тем критериям, с которыми они сами, может быть, и не согласились бы. Сам готель, как кажется, был из хозяйства Управделами ЦК. Что-то в нем было такое, номенклатурное. Но, правда, меня это интересовало не особенно. Привел я себя в порядок и отправился по указанному адресу. Пешком, поскольку от машины совминовской я отказался, а троллейбусы и автобусы не ходили — забастовка. Зато посмотрел весенний Киев. Подышал неотравленным воздухом Крещатика.

Украинский Нефтяной Комитет располагался напротив Бесарабского рынка, а председателя его, пана Кобылко, я знал хорошо. И лично по встречам в кабинете моего босса, и по его трогательной манере устанавливаться на коллективных фотографиях непременно рядом с российским министром энергетики Шафраником. В принципе, поговорить было о чем. Союзные технологические цепочки разрушились тогда еще не полностью, наша контора была заинтересована в украинской продукции, в трубах для бурения и нефтесбора в первую голову. Но вот как вести дела с незалежной Украйной было неясно. Володя Богданов, великий человек Сургутнефтегаза, уже год никак не мог выбить из Кременчугского нефтеперерабатывающего завода деньги или хотя бы какие-то товары за поставку трех миллионов тонн нефти. А украинские гос- и судебные власти внаглую саботировали все Володины обращения. Я, собственно, уже придумал формулу для взаимодействия с хохлами и, зайдя в кабинет к Кобылке, назвал ее: «Револьверный кредит». Тот в первый момент напугался до полусмерти, видать представил себе тот способ расплаты, которого давно заслужил. Пришлось ему объяснить, что изобретение полковника Кольта тут не при чем, стрелять его пока никто не собирается. А смысл этого типа кредита в том, что сначала ему дадут в кредит нефть на небольшую сумму, после того, как отдаст за эту порцию деньги или товары, те же трубы к примеру, открывается еще одна порция и так далее… До исчерпания всей суммы. Слышал он об этом всем явно первый раз в жизни и уважение его ко мне разом поднялось до высот необычайных.

— Знаете, С. А., — говорит, — Вы, я вижу, человек экономически образованный. Не нам чета!

Ну, я же ему не скажу, что про такой тип кредита сам позавчера в книжке Самуэльсона вычитал.

— Знаете, мы тоже взяли работать замом одного парня из коммерческих структур, Такой, знаете, тоже очень смышленый, и в рынке сильно разбирается. Прямо все в руках горит! Вам есть смысл этот вопрос с ним обсудить. А мы с паном Иоффе вас поддержим. Идите к нему, а я сейчас ему позвоню.

И вслед мне с почтительным придыханием повторяет:

— Револьверный! Кредит!

Прохожу к смышленому парню. Тот, действительно, боевой такой, доллар при нем на стол не клади. Вышел мне навстречу из-за стола:

— Знаю, — говорит, — знаю. Шеф только что звонил, он от твоего револьверного кредита в полном экстазе! Ну, давай к делу! Значит, так — создаем совместное российско-украинское предприятие с физическими лицами: я, ты и твой шеф. Кобылку не надо, он и так везде засвеченный.

Я остолбенел, крестное знаменье сотворить не могу. «Ну, — думаю, — удружил мне шеф, на этот раз просто уже на воровскую малину отправил!» То есть, мы и в Москве не особо избалованы, ворья кругом, как грязи. Но Киев уже и Россию за пояс затыкает. Пробормотал я что-то на тему, что, мол: «Присылай конкретные предложения, посмотрим, а сейчас мне на вокзал, завтра совещание важное,» — и давай бог ноги из ихнего комитета нефтяного. Только на полчаса к сестренке заехал, узнал, что они окончательно собрались из Киева в Орел перебираться — и, действительно, на поезд и в Москву.

А на следующий день изложил я это все по телефону шефу и присовокупил свои соображения, что-де: «От этой команды хорошо бы нам с тобой, Б. П., подальше держаться». Шеф все-же недаром несколько лет секретарем парткома объединения работал, начал мне мораль читать, что, дескать, у меня уже мания преследования, везде мафию вижу, он, шеф, Кобылку знает, тот вполне честный человек и т. д. и т.п. Я ему сразу сказал: «Работай с ними, пожалуйста, меня прошу не впутывать». А кому он поручит? Людей-то нет. Так и заглохло. А через полгода в газетке сообщение: Украинский Нефтяной Комитет разогнан, Кобылко снят с заведением уголовного дела, смышленый парень сидит. Снял ксерокопию, отослал шефу без комментариев.

Так что в тот раз я был в Киеве, как кажется, в последний раз. На территории Украины, точнее — в Крыму, я, правда, еще раз побывал. Весной 94-го, когда я ушел наконец, слава Богу, от больших дел, поехали мы с женой на майские в Ялту. Но эта поездка, наши впечатления от постперестроечного Крыма и от встречи со старым другом Андреем Андреевичем требуют все-таки отдельного рассказа.

Больше Украины на моих путях не было. И не не будет, надо полагать. Ясно же, что проще, дешевле и безопасней Фуэнхирола или Пуэнто Кана, а захочется чего-то поэкзотичней — так Акапулько. Так что на этом, думается, украинская тема в моей биографии уже закончена.

Продолжение серии