[Дебют] Наталия Слюсарева: Лорелея из Третьяковской галереи

Loading

Мозаика XII века, из собора Архангела Михаила Златоверхого мужского монастыря. В революцию монастырь упразднен. В 1935 году было принято решение взорвать собор. Пока готовился взрыв, профессор В. Фролов тайно перенес несколько мозаик на цементную основу, один фрагмент остался в Третьяковке.

Лорелея из Третьяковской галереи

Наталия Слюсарева

Лорелея. Да. Из галереи. Удивительная копна волос, правда, темно русых, но еще и Аэлита, потому что таких огромных, пугающе даже, темно-синих глаз ни у кого до нее не встречала. Она уходила из жизни в расцвете лет, истончившись до соломинки в одеянии схимонахини, с белыми, шитыми по-черному, знаками отречения. Приговор отречения был спущен ей свыше в виде редкого диагноза злокачественного разрушения костной системы. Ее безоговорочная вера в благость воли Божьей была ее посохом во все дни ее жизни, а в последние особенно.

«Слава богу за все!», — тихо повторяла она, истончившись не только телом, но и голосом, — на телефонный звонок тоже надо было решиться — в ответ на тривиальный вопрос — «Ну, как вы себя чувствуете, уже не Ирочка, а матушка Евдокия?».

В ее последние пограничные дни к ней за утешением привозили родителей, чей ребенок сгорел в пожаре у них на глазах. Когда начался пожар, родители были в саду, а их пятилетний малыш в доме. На окнах были установлены железные прутья. Отец разбил кулаком стекло, чтобы вытащить сына, но воздух, мгновенно соединившись со стихией огня, вырвался огненным столбом, в котором и погиб мальчик… Какая душа не содрогнется только при мысли о подобном, и есть знаки, к которым не всякий решится прикоснуться.

Закинув сеть памяти в океан времени на пять стадий, пять лет назад, подтянув ее к себе, я достаю оттуда изображение — статную, красивую, синеокую женщину, в синем костюме из джерси, с башней из волос на голове, которые, конечно, если их распустить, доставали ей до колен. В очередную пятницу научный сотрудник Третьяковской галереи Ирина Флерова, Ирина Николаевна ожидала свою группу в вестибюле галереи, чтобы вести ее на экскурсию в зал иконописи.

Ирина Николаевна Флерова, Научный сотрудник Третьяковской галереи

То, чем она занималась, нельзя было обозначить словом служба или работа. Каждый раз это было вдохновенное возжигание священного пламени на алтаре искусства. Мы, кому посчастливилось находиться рядом, были кремнем и кресалом, из коих после многочасового трения, вдруг неожиданно вылетала первая искра. В этом «сеянии на камнях» не было ничего от монотонного перечня дат и веков по поводу древности ларца, описания сюжета иконы или узорочья оклада.

Она вела нас по полю на тяжелую пахоту, требуя мощного напряженного восчувствования. Следовало уткнуться лбом в этот карбункул в окладе, слизнуть фрагмент мозаики, опробуя ее на вкус, чтобы вытащить наружу истину. Нам предлагалось врезаться в произведение с тем, чтобы непременно познать его, а затем открыть самому автору, что же он на самом деле изобразил. Ее метод в своих истоках опирался на проверенный способ: чтобы научить плавать — бросить в воду.

В тот день поднявшись по главной лестнице в зал древнерусского искусства, оглядев глазами ничего не говорившее нам пространство, помнится, мы расположились полукругом перед мозаикой, изображавшей православного воина Дмитрия Солунского.

Мозаика XII века, из собора Архангела Михаила Златоверхого мужского монастыря. В революцию монастырь упразднен. В 1935 году было принято решение взорвать собор. Пока готовился взрыв, профессор В. Фролов под свою ответственность, тайно перенес несколько мозаик на цементную основу в чугунной раме, один фрагмент остался в Третьяковке.

Первое что бросилось в глаза при взгляде на изображение Дмитрия Солунского, выложенное смальтой, — ощущение, что наш воин довольно-таки легкомысленно опирается на щит, касаясь верхушки копья указательным пальцем, никакой готовности номер один. Эту удивительную безмятежность отметили практически все.

Дмитрий Солунский. Мозаика Михайловского-Златоверхого Монастыря г. Киев

— Так что его защищает? — Звонкий голос экскурсовода рассекает несколько застойный воздух зала древнерусского искусства.

А действительно, что, если сам он ничем особенно не озабочен. Так что или кто? Непонятно. Нам непонятно, хотя мы всем своим гуманитарным образованием и ментальным усилием вперились в мозаику, но непонятно.

— Вглядитесь, — Ирина Николаевна осторожно подводит руку к центру мозаики, — общий фон фрески — золотой. Семантика золотого цвета — высший духовный мир. Золотой — цвет верховный, божественный. Это область Бога. Теперь внимательно переводим взгляд на одежду Дмитрия Солунского. Плащ окрашен в синий цвет, перевязь — белая. А на уровне груди, где доспехи, видите, тем же цветом золотым выложено. Почему? Да потому, что Бог его охраняет. Художник от себя ничего не выдумывает.

О, как легко, оказывается можно было догадаться, но никто не догадался, чаще всего, кстати, догадывались дети.

— Неужели вы не видите, какой это густой образ, как он звучит готовностью к служению?

Той же полусферой мы замираем теперь перед иконой Архангела.

— А что делает зеленое? — Очередной, неожиданный вопрос, настигая нас внезапно, требует ответа.

Архангел, пока не ясно, Михаил или Гавриил утвержден стопами на зеленой черте.

— Ну, так что делает зеленое?

Молчание, не разрушаемое ничем, серия легких обреченных вздохов, признающих невозможность отыскать ответ. Что может делать зеленое — быть зеленым. Но оказывается, гром и молния!

— Умрите от счастья — растет! А потом цветет, плодоносит, при случае воспламенеет огнем, страстью, и станет — красным. Вот сколько возможностей у зеленого.

Если заглянуть в сердцевину лилии, из сердца цветка на тебя — зеленый. Но к середине лилия объявляет свою веру всей полнотой белого. За краем лепестков — покров воздуха. Символика цветка — два вставленных друг в друга треугольника. Лествица вверх, лествица вниз. Восхождение и нисхождение.

— Так зачем архангел Гавриил пришел сказать Марии, что ее выбрал Бог?

Опять безмолвие.

— Ну, зачем он протянул ей лилию, символ чистоты, целомудрия?

Молчим. Выражение лиц — вроде думаем.

— Да чтобы узнать у нее: согласна ли она? Свобода выбора — величайший из даров, дарованных нам Богом.

Союз земного и небесного повсюду. Поймешь это, а дальше тебя уже повезут на салазках в горку и под горку. Череда колес орнаментов с лилиями быстро катит по карнизу ферапонтовских фресок.

Кроме того, что Ирина Николаевна вела экскурсии по залам древнерусского искусства, она вела также клуб любителей древностей. Будучи его друзьями, мы ходили за ее волосами Лорелеи, собранными в пучок-шишку, не только по Третьяковке, но и в Изобразительный им. Пушкина. Будто увлекаемые звуками дудочки, уличного музыканта из Гамельна, следуя за ней вереницей, не замечая ничего вокруг, миновав парадную лестницу, мы оказывались в Древнем Египте.

В полутемном помещении без окон, практически пепельном мраке, скудно освещенного зала, царил вакуум. В стеклянных саркофагах витрин восседали безмолвно ибисы, фениксы, скарабеи и гиббоны, смотрящие мимо посетителей, конечно, в сторону царственного Нила. В форме чайной ложечки, белея ножками, отдыхала, лежа на животике, алебастровая купальщица.

Стеклянное пространство тотчас накидывало на нас свою магическую вуаль, опуская на дно и погружая в сон, из которого на поверхность, как с борта корабля, нас тралил звонкий голос нашего экскурсовода.

Этот завораживающий голос вещал о самой большой драгоценности Египта: о долгом гибком тростнике, под названием папирус, из стеблей которого, после обработки появлялся на свет туго свернутый туб своеобразной бумаги, на которую ложились блестящие черные значки иероглифов в виде тех же фениксов, гиббонов и скарабеев. Без папируса не было бы письменности. На п-образных воротцах папируса записывались знания, те самые знания, которые вместе с культурой, как считал Сократ, душа заберет в иной мир.

В предзакатные часы, укачиваемый ветром тростник, вдруг неожиданно распахивался, как театральный занавес, представляя зрителю свои драмы: темные воды Нила, расступаясь, выталкивали большим пузырем на поверхность гиппопотама. Он всплывал огромной спасательной подушкой, разевая пасть, в которой двумя алебастровыми колонами большого дворца, белели клыки. Сражаясь с питоном, бился в истерике крокодил, срезая своим узким хвостом острые стебли тростника. Купальщица в черном парике сучила белыми ножками. Фараон в ладье избивал уток, а ибис без устали выкрикивал над зарослями тростника одну и ту же весть о том, «что — наверху, то — и внизу». Очертания дельты Нила повторяли форму величайшего цветка Египта папируса. На закате, когда Ра со своей колесницей скатывался в подземный мир, поленницу знаний уносил с собой в тишину «вечерних библиотек» Бог Тот, с тем, чтобы, склонив свою ибисовую голову на свиток, дремать в уголке.

— Так чем занят жрец? Кто из вас нам поведает, что он делает?

Светлым бьющим родником, чистый голос нашего гида выталкивал нас на поверхность. Жрец? Мы всматриваемся в табличку под парной фигурой жреца фараона Аменхотепа и жрицы Раннаи. У жреца правая нога выдвинута вперед. Что ж самый храбрый из нас, то есть, не боящийся в который раз уже быть оконфуженным неправильным ответом, берет на себя смелость заявить.

— Идет.

Непомерный распах глаз Ирины Николаевны, их выражение ясно дает всем понять, что ничего подобного со жрецом не происходит.

— Шагает.

Подбрасывает ответ другой член нашей группы.

— Нет. Вглядитесь внимательнее в фигуру жреца.

Жрец Аменхотепа и жрица Раннаи

Что ж, весь набор предположений по поводу позы и намерения египетского жреца исчерпан. Гиппопотам, крокодил и все египетское царство замерло в молчании и готово молчать еще несколько веков, потому что совершенно не может представить себе, что может делать жрец с выдвинутой ногой вперед.

Сжалившись, с легкой укоризной, качнув головой, мол пора бы уже учиться трактовать все изобразительное, она приходит на помощь, в противном случае мы навечно останемся в египетском царстве.

— Ше — ству — ет, — медленно, по слогам предлагается нам праведное подаяние.

И тут, о озарение, как будто луч солнца, поспешив на помощь, пронзил толщу вод Нила. Мы будто заново увидели это, обожженное общением с Богом, вдохновенное лицо жреца. Ра тоже не оставил нас без подсказки. Он со своей стороны будет питать Египет вечно. Мастер простодушно показал эту связь, начертив от Верховного Диска многочисленные лучи до фигурки фараона, завершением которых, стали ручки-ладони.

Ирина Николаевна ушла из жизни золотой осенью в месяц празднования Успения Богоматери. Я больше не увижу синеокого гида. И, пройдя вестибюлем Третьяковской галереи, поднявшись по лестнице, тороплюсь в зал иконописи и древнерусского искусства.

Ты смотришь на меня Пантократором — Вседержителем с темной византийской доски — левая рука на Евангелии. Всю толщину книги между драгоценным переплетом мастер залил красным цветом. Сила Логоса. Юношей Эммануилом с глазами цвета пчелиного меда и ушками, завернутыми виноградным листом. Большая богиня Хатхор с коровьими ушами. Через ухо вошел Святой Дух. Берегите уши. Но я не об ушах. Я — о глазах.

С фрагмента Деисусного чина — вот-вот начнется суд, и эта доска также отобрана в Третьяковку, с красной сургучной печатью Кремля — самые ценные иконы России, — ты отводишь глаза в сторону. Иоанн Креститель чуть ли не торкает меня своим пастушьим посохом в лоб: «Покайся, пока не поздно». Богородица одесную с нежной заботой обо мне: «Ну, сделай еще одно усилие, изменись». А ты, ты отводишь глаза в сторону. Ты даешь мне время. «Да… потерпи на мне, Господи.»

Деисус оплечный

Я сторонюсь тебя распятого. Я не люблю этот оттенок. В Европе этот цвет заполучил столько названий — цвет пыли, цвет пепла, цвет нищеты.

Я приветствую Преображение, когда ты в снопе абсолютного света. И, конечно, люблю тебя младенцем. Маленьким тельцем золотого тюленя, золотым веретеном на коленях Богородицы.

О чудесная Лорелея из Третьяковской галереи. Сегодня я вспомнила о тебе с благодарностью.

Ты оставила мне одно из величайших чудес — еще не навык, но крохотное зернышко, желание проникнуть в душу художника, расшифровать его знаки и может быть когда-нибудь, по Божьей благодати, рассказать о них другим.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “[Дебют] Наталия Слюсарева: Лорелея из Третьяковской галереи

  1. Нам всем повезло: «дебютант» оказался превосходным автором. Самое искреннее «спасибо» за столь замечательную публикацию.

  2. Как душевно о ДУХОВНОМ… Как зрительно написано о том, на что мы смотрим и не замечаем… И каждым взглядом, каждым словом — оДУШЕвлённо.

    1. Присоединяюсь к предыдущим откликам. Достойный запоминающийся Дебют Наталии С.
      Спасибо.

Добавить комментарий для Yakov Kaunator Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.