Будто лежу я на спине на берегу то ли озера, то ли моря, то ли океана — и вижу над собой склонившиеся кроны деревьев. А прямо передо мной, вдоль самой кромки воды, возвышается стена камышей. И в моём подсознании я ощущаю, что это не материк, а остров, -— вполне возможно, тот самый остров невезения.
Остров невезения
Рассказ*
Александр Левковский
«Весь покрытый зеленью, абсолютно весь,
Остров невезения в океане есть.
Остров невезения в океане есть,
Весь покрытый зеленью, абсолютно весь».
Песенка из кинофильма «Бриллиантовая рука»
«Шумел камыш, дере-э-э-вья гну-у-лись,
А ночка тё-о-о-мная-я-а была…».
Гимн алкоголиков
У меня запущенный цирроз печени в последней стадии. И жить мне осталось, по недавней оценке моего старинного друга, профессора медицины Аркадия Ефимовича Рубина, приблизительно полгода.
— Витя, — сказал он, — ты пропустил через свою печёнку за последние сорок лет приблизительно две тонны водки!
— Это как ты подсчитал? — поинтересовался я.
— Ну, в неделю ты выпиваешь литр, верно?
— То есть где-то по сто сорок в день? Не-ет, Аркаша, я ежедневно принимаю триста грамм — по сто утром, днём и вечером.
— Значит, — подытожил он, — ты загрузил свою многострадальную печень четырьмя тоннами спиртного.
Поднялся со стула, сложил свою медицинскую аппаратуру в саквояж и немного постоял, качая головой и глядя задумчиво в окно.
***
После ухода Аркадия я закрыл глаза и попытался вспомнить всё хорошее, что принесла мне моя прошедшая шестидесятилетняя жизнь…
… Вы когда-нибудь замечали, какие восхитительные звуки издают спиртные напитки, если лить их бережно и осторожно в рюмки, или бокалы, или фужеры, — и, приклонив ухо, внимательно прислушиваться к льющимся струям?
Вот этот нежный колеблющийся звук льющейся струи и вошёл незаметно в мои воспоминания и окрасил их сладчайшей зыбкой пеленой!
И как бы я ни рассматривал своё прошлое, под каким бы углом я ни разглядывал ушедшие годы, -— всё самое лучшее в моих воспоминаниях было неизменно и прочно связано с прекрасным забытьём, которое принесла мне — водка!
Я чувствую -— я даже твёрдо знаю! -— что те немногочисленные читатели, что не выносят даже запаха спиртного, прочитав эти строки, возмутятся до глубины души.
— Что это за гнусная алкогольная пропаганда!? — вскричат они.
А я им отвечу так:
— Вы просто безграмотные неначитанные дикари! Послушайте, как мои воспоминания перекликаются с лучшими творениями русской литературы. Вот, к примеру, проникновенные строки, написанные Сергеем Довлатовым в «Заповеднике»:
«В тот день я напился. Приобрёл бутылку «Московской» и выпил её один… Мир изменился к лучшему не сразу… Потом всё изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И даже паутина выглядела украшением…
Видно, гармония таилась на дне бутылки…»
Гармония таилась на дне бутылки!!! Вам ясно, олухи трезвые?
А вот волшебные слова, начертанные братьями Вайнер в их изумительно правдивом романе «Петля и камень в зелёной траве»:
«— Муся! Два по сто! — закричал я со ступенек буфетчице, и она молча, со своей простой, всепонимающей, доброй улыбкой мгновенно протянула мне две кофейные чашки.
Первую я хлестнул прямо у стойки, и водка рванулась в меня с жадным урчанием, как струя огнемёта. Подпрыгнули, метнулись по стенам жёлтые огни, располосовали тьму исступлённой жажды, кровь хлынула в ссохшийся, почти умолкший компьютер — и я обвёл прозревшими глазами кафе, задышал сладко и глубоко, будто вынырнул из бездонной ледяной толщи…
Синими ровными вспышками горит во мне спирт, питая неостановимый двигатель сердца, поддерживая стабильное напряжение на входах компьютера моего мозга — он снова громадный, всесильный, всепомнящий».
Если вам всё ещё неясно, то вот вам знаменитые откровения Венички из бессмертного творения Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки»:
«… я как только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта люди ничего лучшего еще не придумали.
Так. Стакан зубровки. А потом — на Каляевской — другой стакан, только уже не зубровки, а кориандровой. Один мой знакомый говорил, что кориандровая действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, расслабляет душу. Со мной, почему-то, случилось наоборот, то есть, душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это антигуманно. Поэтому там же, на Каляевской, я добавил еще две кружки жигулевского пива и из горлышка альб-де-дессерт
Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше — что ты пил? Да я и сам путем не знаю, что я пил. Помню — это я отчетливо помню — на улице Чехова я выпил два стакана охотничьей. Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив? Не мог. Значит, я ещё чего-то пил.»
***
Вот так я и провёл всю первую неделю отпущенной мне жизни — в приятных, согревающих душу воспоминаниях.
А в самом начале второй недели пришел меня проведать Лев Апполинарьевич Василенко, кандидат экономических наук (страдающий, как и я, циррозом печени, но только в начальной стадии) -— и испортил мне настроение.
Лёвушка -тоже алкоголик, но, в отличие от меня, он алкоголик-пессимист, то есть, для него, по известному анекдоту, полстакана коньяка — это стакан, наполовину пустой, а для меня, наоборот, — наполовину полный.
— Витя, — сказал он после рукопожатия и расспросов о состоянии здоровья, — я понимаю, что ты не расположен к отрицательным эмоциям, но я должен тебя огорчить. Мы ведь с тобой, так сказать, пассажиры в одной и той же лодке. Ты пьющий, и я пьющий. У тебя цирроз, и у меня цирроз, и грядущий конец у нас с тобой один. Ты кандидат наук, и я кандидат… И вот я недавно задумался — нам с тобой уже по шестьдесят, а мы всё ещё не доктора наук. А почему?
— Ну, может, таланту нехватило, — предположил я неуверенно.
— Не-ет, голубчик, — возразил Лёвушка, — не криви душой! Дело не в отсутствии таланта, а в присутствии водочки!.. Вот я пишу докторскую диссертацию уже десять лет, а закончить никак не могу -то один запой, то другой… И ты тоже…
Мы помолчали, задумавшись.
— Так вот, — продолжил Лёвушка, — я решил экстраполировать эту мысль и распространить её на всё наше общество. И с этой целью полез в статистику присуждения Нобелевских премий. И был страшно поражён низкими результатами российских лауреатов. Этот феномен можно объяснить -— хотя бы, частично -— повышенным потреблением спиртного!
— Что значит «низкими результатами»? — спросил я раздражённо, чувствуя, что моя недельная эйфория подходит к концу. — Сколько у нас Нобелевских лауреатов?
— Двадцать три.
— А, скажем, у французов?
— Пятьдесят девять!
Эта цифра ударила меня, словно обухом по голове!
— А у немцев? — пробормотал я, не ожидая от его ответа ничего утешительного.
— Сто пять… Витя, у тебя найдётся рюмка коньяку?
— Возьми в шкафчике, — сказал я, — и налей мне тоже.
Мы выпили и минуты две молчали.
— Витя, — сказал Лёвушка со внезапной слезой в голосе, — скажи — разве мы хуже французов? Разве мы глупее немцев?
Я молчал.
Лёвушка встал и провозгласил громко:
— А у американцев — триста пятьдесят! А у евреев — двести десять! А у нас — всего двадцать три! Вот что такое наша с тобой водочка!
Махнул безнадёжно рукой и, не попрощавшись, вышел.
***
А следующая неделя началась с визита ещё одного учёного-алкоголика — Михаила Александровича Максимова. Он — кандидат филологических наук. Цирроза у него пока ещё нет, но клапаны в его измученном водкой сердце уже дважды меняли.
Мы с ним проработали бок о бок в Академии Наук добрых три десятка лет. Нас с ним объединяла дружба с буфетчицей Клавой в подвальном этаже Академии. Бывало, в понедельник утром, измучившись за два трезвых выходных дня (ведь ни мне, ни ему наши ныне разведённые жёны не давали ни капли в рот), мы входили в роскошный вестибюль Академии и сразу мчались к Маме Клаве. Мы так её любовно и называли — Мама Клава. Помните эти строки у братьев Вайнер? «И она молча, со своей простой, всепонимающей, доброй улыбкой мгновенно протянула мне две кофейные чашки…». Вот так поступала и Мама Клава, увидев меня и Михаила Александровича рано утром в понедельник.
— … Витя, — сказал Миша, пожимая мне руку, — ты когда видел «Бриллиантовую руку»?
— Чёрт его знает — лет двадцать тому назад… А в чём дело?
— Помнишь — там есть песенка об острове невезения? «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть…» Помнишь?
— Ну помню.
— Помнишь, как там дальше об обитателях острова?
«… Что они ни делают, не идут дела,
Видно в понедельник их мама родила.
Видно в понедельник их мама родила,
Что они ни делают, не идут дела.
Вроде не бездельники и могли бы жить,
Им бы понедельники взять и отменить.
Им бы понедельники взять и отменить,
Вроде не бездельники и могли бы жить».
— Я, Витя, сделал открытие — эта песенка о нас с тобой! Мама в этой песенке—это наша Мама Клава! А понедельник — это наш с тобой питейный день! И остров невезения -— это наша Академия, где мы, -— вроде, не бездельники! -— так ничего и не добились из-за неумеренного потребления спиртного.
Вот если б мы отменили понедельники, вот тогда мы и смогли бы жить!.. И не было б у нас такого печального припева: «Что они ни делают, не идут дела…»
***
Полностью выбитый из седла мрачными и клеветническими заявлениями Лёвушки и Миши и ощущая надвигающуюся всеобъемлющую слабость, я достал немеющими руками из тумбочки плод моего многолетнего труда — моё генеалогическое древо.
Развернул обширный лист, надел очки и принялся разглядывать ветви этого дерева, обильно населённого моими предками, начиная со времён Ивана Грозного.
Я ведь происхожу из старинного дворянского рода Шуйских. Среди моих предков были и государственные деятели, и учёные, и писатели, и судьи, и военачальники, и художники, и артисты, и композиторы!
Но до прихода Лёвушки и Миши я как-то никогда не задумывался — почему все эти предки остались неотмеченными в анналах истории, почему ни один из них не стал, к примеру, канцлером России, каким был Горчаков… композитором уровня Рахманинова… художником мирового класса, как Дюрер или Веласкес… Нобелевским лауреатом, подобным Павлову, Бунину или Пастернаку?..
Неужто и впрямь причиной этого была их неумеренная и всепоглощающая страсть к водке!?
Заметьте, что по профессии я историк, и я, конечно, знал, что многие мои предки, увы, грешили по части выпивки. Горький пьяница, воевода Евлампий Шуйский, к примеру, вернувшись в Москву после казанского похода Ивана Грозного, даже ввёл в обиход татарское слово «кабак». И проводил в кабаке большую часть своей жизни.
… И тут мне припомнились три предания, бытовавшие в нашей семье и передававшиеся из поколения в поколение.
***
Согласно первому преданию, мой далёкий предок, малоизвестный писатель Василий Васильевич Шуйский, живший в Париже, был на короткой ноге с самим Оноре де Бальзаком.
Великий француз был, как известно, обжорой и был непрочь, как говорят в России, заложить за воротник. Василий Васильевич обжорой не был, но за воротник закладывал и чаще, и глубже, чем Бальзак.
И вот однажды сидели они вдвоём в ресторане, пили и закусывали. И мой предок, уже основательно поддатый, говорит, запинаясь:
— Оноре, — говорит он, — у меня есть идея написать роман о так называемой шагреневой коже!..
И излагает внезапно протрезвевшему Бальзаку эту заманчивую идею. И французский классик быстро и аккуратно записывает эту блестящую идею на ресторанной салфетке, спешит домой и начинает в тот же вечер писать свой знаменитый роман.
А в доску пьяный Вася Шуйский, оставшись в ресторане, впадает в длительную серию запоев, из которых он так никогда и не выбрался.
И роман «Шагреневая кожа» прославил не моего предка, а Оноре де Бальзака…
***
… А вот предание номер два.
Вы, конечно, видели героическую женщину с обнажённой грудью (таких сейчас называют topless), размахивающую флагом в одной руке и ружьём — в другой и ведущую возбуждённые массы в революционную битву?
Эскизы к этой картине, включая свой автопортрет, написала моя прародительница Калерия Владимировна Шуйская, талантливая художница, одна из любовниц знаменитого французского живописца Эжена Делакруа.
Получив известие о том, что её любовник завёл себе новую пассию, ma belle amie Lera, как называл её любвеобильный Эжен, напилась вдребезги, дважды пыталась кончить жизнь самоубийством и попала в парижскую психиатрическую лечебницу.
Когда она, спустя полгода, вышла оттуда, Делакруа уже закончил свою знаменитую картину «Свобода на баррикадах», написанную по эскизам его отвергнутой русской любовницы…
***
… А с Альбертом Эйнштейном и его теорией относительности вообще случился анекдот.
Мой прадед, Дмитрий Алексеевич Шуйский, отличный физик, открыл эту знаменитую теорию в 1901-м году — за четыре года до Альберта Эйнштейна. Но разница между Альбертом и Дмитрием заключалась в том, что первый в рот не брал спиртного, а второй буквально не просыхал.
И в течение последующих четырёх лет непросыхающий Дмитрий Алексеевич, путешествуя по всем винопроизводящим странам Европы и Америки и наслаждаясь итальянским кьянти, французскими аперитивами, американским виски и ирландским пивом, -— никак не мог собраться опубликовать своё гениальное открытие.
А когда, четыре года спустя, он, наконец, собрался, было уже поздно — гением всех времён и народов стал Альберт Эйнштейн, а не Дмитрий Алексеевич Шуйский!..
***
… Я выронил из рук на пол моё генеалогическое древо и впал в забытьё.
И в этом мутном забытье привидился мне сон.
Будто лежу я на спине на берегу то ли озера, то ли моря, то ли океана — и вижу над собой склонившиеся кроны деревьев.
А прямо передо мной, вдоль самой кромки воды, возвышается стена камышей.
И в моём подсознании я ощущаю, что это не материк, а остров, -— вполне возможно, тот самый остров невезения, о котором так красноречиво повествовал мой друг Миша.
Надвигается ночь и задувает ветер…
Я всматриваюсь в нависающие надо мной ветви и внезапно вижу, что это — моё генеалогическое древо, с которого на меня, сверху вниз, смотрят мои многочисленные предки!
Несостоявшиеся государственные деятели… учёные… писатели… судьи… военачальники… художники… артисты… композиторы!
Я перевожу взгляд в сторону — и вижу десятки… нет, сотни… нет, тысячи таких же генеалогических деревьев, на которых повисли десятки тысяч наших предков-неудачников.
Ветер усиливается, и стена камышей начинает колыхаться. Под напором ветра ветви деревьев надо мной гнутся почти до земли.
Ночь покрывает остров непроницаемой пеленой.
И до меня доносится откуда-то из глубин океана чей-то хриплый вибрирующий голос, вытягивающий на высоких нотах:
Шумел камыш, дере-э-э-вья гну-у-лись,
А ночка тё-о-о-мная-я-а была…
Авторское примечание
Количества лауреатов Нобелевской премии по странам и национальностям в разных источниках слегка отличаются. В рассказе приведены наиболее достоверные из этих цифр по состоянию на 2018 год.
___
*) Новая авторская редакция.
Пьянство это конечно величайшая беда для русского народа.
Но любая критика русского пьянства «русскиму» евреями — в лучшем спучае бесполезна, а нередко создаёт новую обиду или даже новую вражду. Понятно, это только моё личное мнение.
У меня запущенный цирроз печени в последней стадии.
____________________________________
А видел ли автор «запущенный цирроз в последней стадии»? Вот уж где не до бодрячества, не до смеха, не до прекраснодушных воспоминаний. Да, в целом, и не тема для юмористического рассказа. Но для антиалкогольной пропаганды — сойдет
А видел ли автор «запущенный цирроз в последней стадии»?
Я видел. Эйфория у пациента необычайная — причем чем ближе к смерти, тем веселее. Халатики медсестричкам задирают, извините.
Разрушение печени любой этиологии сопровождается ложным повышением жизненного тонуса и эйфорией. Увы, это классика. Один из известных профессоров говорил (возможно, мне лично), что если желтушный больной неприлично заигрывает с меддсестрой, пора звать священника.