Возникает важный вопрос: знали ли в Кремле в тот день, когда Свердлов сообщил во ВЦИКе о расстреле одного Николая Романова, что говорят неправду? Знали ли уже, что там, в Екатеринбурге, расстреляна всё семья? Да, знали. И не только знали, но дали санкцию на убийство всех.

В подвале дома Ипатьева

Генрих Иоффе

Отъезд в Тобольск

Временное правительство, арестовавшее Романовых (Николая 2-го и его семью), не сразу решило, как с ними поступать. Вначале предполагалось отправить их в Англию, но оттуда, как утверждали А. Керенский и другие члены Временного правительства, пришел категорический отказ. Затем обсуждался Крым как место пребывания Романовых, однако он казался слишком близким к центрам революционных событий. Наконец бывшего государя и его семью решено было поселить в далеком Тобольске. Это решение представлялось новой власти безопасным от попыток монархических офицеров освободить Романовых. Опасения в общем-то были напрасными: Романовы были так политически и морально скомпрометированы либеральной оппозицией, что защитников у них пока не находилось.

День отъезда засекретели. Поэтому провожающих было очень мало. Распоряжался лично А. Керенский. Из великих князей он позволил присутствовать только Михаилу Александровичу. Бывший царь и царь несостоявшийся обнялись, не предполагая, что это в последний раз, навсегда. Никто не знал, какая судьба ждет того и другого.

С Романовыми выразили желание ехать 46 человек из бывшего окружения и прислуги. Груз, который они везли был немалым — около 3 тыс. пудов (400 тонн). Охрана состояла из трех отрядов общей численностью 330 солдат, набранных из 3-х гвардейских полков. Командовал ими полковник Кобылянский. В Тобольске Романовы разместились в губернаторском доме Жизнь там протекала спокойно и тихо. Даже прибытие в Тобольск комиссара Временного правительства, эсера-шлиссельбуржца В. Панкратова ничего не изменило в жизни арестованных Романовых.

Николай Второй как будто только однажды высказал сожаление о своем отречении: когда генерал Корнилов двинул 3-й конный корпус и «Дикую дивизию» на Петроград. Октябрьский переворот он воспринял как событие во много раз худшее, чем Смута начала 17 в.

А большевистский Кремль смотрел на отрекшегося императора и его семью как на объект, требующий особо внимательного контроля. Этот контроль осуществлялся как в самoм Тобольске, так и через Екатеринбургский Исполком Уралоблсовета, которому Тобольск подчинялся административно. Это было время, когда в большевистской партии велись ожесточенные споры по вопросу о заключении сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией. Уральская большевистская верхушка, занимала крайне левую позицию, выступала против такого мира, как «соглашения с империализмом». Ее полностью поддерживала весьма влиятельная на Урале левоэсеровская группа. Как вспоминал уральский чекист И. Радзинский, «засилие в головке Уралоблсовета было левое, левокоммунистическое. А. Белобородов, Г. Сафаров, Н. Толмачёв, Е. Преображенский — все были леваки». Партийную линию вел Ф. Голощекин -тоже левак». Примечательный факт. Бывший глава Временного правительства Г. Е. Львов, сидевший в тюрьме в Екатеринбурге (в апреле 1918 г.), впоследствии рассказывал колчаковскому следователю Н. Соколову, что на одном из допросов Голощекин заявил ему: «У нас своя республика. Мы Москве не подчиняемся». Конечно, в этом была определенная бравада, но она все же отражала и действительность. Если это так, то и Москва и Екатеринбург понимали, что тот, кто «владеет» Романовыми, обладает важными заложниками.

Понятно, что контроль, установленный над Романовыми в Тобольске и осуществлявшийся также через Екатеринбург, устроить Москву полностью не мог. Иначе трудно объяснить почему в начале апреля 1918 г. московское руководство (ВЦИК и Совнарком), встревоженные слухами о возможном побеге Романовых из Тобольска, решили вывезти их оттуда, «помимо уральских товарищей»? Ведь в Тобольске уже находились уральские красногвардейские отряды (С. Заславского, А. Авдеева и др.) и при доверии к уральцам, казалось бы, чего проще поручить эту миссию им? Но нет. Председатель ВЦИКа Я. Свердлов поручил ее чрезвычайному комиссару В. Яковлеву, во-первых, хорошо известному ему лично, во— вторых, находившемуся в малоприязненных отношениях с «уральской головкой» (история этой неприязни уходила еще в дореволюционные дела, связанные с экспроприациями на Южном Урале, в частности на станции Миасс (этот «экс» описан М. Горьким в «Жизнь Клима Самгина). В то время некоторые уральские боевики заподозрили Яковлева — его настоящая фамилия Мячин — в провокаторстве (многие боевики были арестованы, а ему удалось скрыться заграницу). Когда уже в 18-ом году Москва пыталась назначить Яковлева военным комиссаром Урала, екатеринбургжцы решительно отклонили эту кандидатуру.

«Груз должен быть доставлен живым»

Нет нужды излагать историю поистине драматической эпопеи Яковлева. Прибыв в Тобольск, он ознакомился со всеми арестованными, никому не сказав куда он их повезет. Они решили, что за Яковлевым стоят немцы, требовавшие, чтобы мирный договор подписал ни кто иной как Николай II. В 20-х числах апреля Яковлев увез Николая II, Александру Федоровну и одну из их дочерей (Марию) из Тобольска. Важно подчеркнуть, что, направляя Яковлева в Тобольск (через Екатеринбург), Я. Свердлов поставил ему четкую задачу: он должен перевести бывшего царя (в указании, данном Яковлеву, речь шла только о царе, но это не означает, что в виду не имелась вся семья) на Урал «живым» и «пока поместить его в Екатеринбурге». Он (Свердлов) категорически требовал от уральцев не предпринимать ничего «без нашего прямого указания». Почему? Возможно, Кремль полагал, что Романовы так или иначе «потребуются в ходе брестских переговоров? Так или иначе обеим сторонам (и уральцам, и Яковлеву) определялись их функции. Но произошло нечто, на первый взгляд, непонятное. По пути из Тобольска в Екатеринбург между Яковлевым и уральцами возник конфликт, который едва не перерос в вооруженное столкновение. Что случилось? Из сохранившихся лент переговоров членов Исполкома Уралоблсовета с Яковлевым и Я. Свердловым видно, что уральцы заподозрили Яковлева в стремлении уклониться от выполнения его задачи и везти Романовых не в Екатеринбург, а в иное, неизвестное место (действительно из Тюмени Яковлев направил свой поезд не в Екатеринбург, а в Омск). Из тех же лент переговоров Яковлева с уральцами и особенно Я. Свердловым видно, что по убеждению Яковлева уральцы намерены были помешать выполнению его главной цели: «доставить в Екатеринбург груз живым», и готовились уничтожить Романовых прямо в пути. Кто был прав? В неоконченных и неопубликованных воспоминаниях председателя Уралоблсовета А. Белобородова проливается свет на этот вопрос.

«Мы считали, — писал он, — что, пожалуй, нет даже надобности доставлять Николая в Екатеринбург, что если представятся благоприятные условия во время его перевода, он должен быть расстрелян по дороге. Такой наказ имел Заславский и все время старался предпринять шаги к его осуществлению, хотя и безрезультатно… Его намерения были разгаданы Яковлевым…»

Чем был вызван этот замысел Исполкома Уралоблсовета, не подчинившемуся Свердлову? Возможно, уральцы, раздраженные «оппортунистической линией» Москвы по отношению к «германскому империализму» (Брест), что-то заподозрили в планах Москвы. Почему, в самом деле, бывший царь должен содержаться в Екатеринбурге лишь временно? И почему Москвой оказался «задействован» именно Яковлев — человек, с точки зрения уральцев, ненадежный и даже подозрительный? «Леваки» из Исполкома Уралоблсовета ни при каких обстоятельствах не желали устраняться от контроля над бывшим царем. Они буквально бомбардировали Свердлова телеграммами, требуя, чтобы Яковлев, которого они уже успели объявить «вне закона», доставил Романовых в Екатеринбург. Только после личного вмешательства Свердлова конфликт, который вполне мог стать кровавым, был разрешен.

Один из крупнейших историков первой волны эмиграции С.П. Мельгунов считал положение Романовых в Доме Ипатьева более-менее сносным. Кремль требовал полной информации о пребывании Романовых в Екатеринбурге. Слухи о казни царя, начиная ещё с тобольского периода, распространялись по всей России. Существуют свидетельства (и они были известны колчаковскому следователю Н. Соколову) о том, что в мае-июне Ленин и управляющий делами Совнаркома В. Бонч-Бруевич запрашивали у командующего Северо-Урало- Сибирским фронтом П. Берзина информацию о Романовых в Екатеринбурге. По показаниям телеграфистов Екатеринбургского почтамта, данных Н. Соколову, Ленин распорядился «взять под охрану царскую семью и не допускать каких бы то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае собственной жизнью». В конце июня Берзин, по некоторым данным, лично проинспектировал Ипатьевский дом и сообщил Ленину, что сведения о гибели Романовых — провокация.

«Датская телеграмма»

Существует факт, который, по нашему мнению, заставляет воздержаться от любых категорических суждений. Речь идёт о телеграмме Ленина в ответ на запрос датской газеты относительно слухов о казни Николая II. В ней Ленин за своей подписью опровергал эти слухи как совершенно беспочвенные, «распространяемые капиталистической прессой». Телеграмма была подана днём 16 июля 1918 г.! То есть за несколько часов до расстрела царской семьи, произошедшего в ночь с 16-го на 17-ое июля. Правда, телеграмма не ушла. На ней пометка: «отсутствует связь». Из телеграммы может следовать только два вывода: либо Ленину в последний момент стало известно о готовившемся расстреле, а это значит, что ранее договорённости Москвы и Екатеринбурга о расстреле не существовало, либо (если верить пометке на телеграмме — «отсутствие связи») председатель Совнаркома невероятным и бездарным образом «подставлялся» этой самой «капиталистической прессе», что допустить вряд ли возможно.

Из всех перепитий яковлевской эпохи хорошо видно: в позиции Москвы и Екатеринбурга в отношении бывшего царя (и его семьи) полного единства не существовало. Уральские «леваки» были левее Москвы не только в вопросе Бреста. Они обвиняли Ленина и его сторонников в «покровительстве» бывшему царю. Как революционные эстремисты они требовали расправиться с Романовыми немедля. А Москва уже устанавливала свое «комиссародержавие». Она ощущала себя властью в общероссийском масштабе.

В 20-ых числах мая 1918 г. в Екатеринбург были доставлены ранее остававшиеся в Тобольске все члены царской семьи и некоторые из приближённых.

«Телефонограмма на условном языке»

Так или иначе, ленинская «датская телеграмма», кажется, может свидетельствовать: судьба царской семьи скорее всего решилась окончательно не раньше, чем во второй половине 16-го июля — непосредственно перед убийством. Правда, в рассекреченных теперь воспоминаниях некоторых участников расстрела (М. Медведева, Г. Никулина, А. Ермакова и др. ) подтверждается то, что установил ещё в 1919 г. колчаковский следователь Н. Соколов: в первых числах июля 1918 г. Голощёкин побывал в Москве, где в связи с ухудшением военного положения Екатеринбурга, обсуждал вопрос и о Романовых. Но эти мемуаристы — вторые, если не третьи «номера» в большевистской иерархии — не располагали информацией из первых рук, и их показания противоречивы. Одни вспоминали, что Голощёкин ещё тогда получил санкцию на расстрел, другие утверждали, что такой санкции он добиться не смог. Но то, что «вопрос» в Москве обсуждался, вряд ли может вызвать сомнение. Военная ситуация на Урале, в районе Екатеринбурга, всё более осложнялась. Чехословаки (имеются в виду войска Чехословацкого корпуса, перебрасываемые через Владивосток в Европу, которые в мае 1918 г. подняли мятеж на территории от Пензы до Дальнего Востока) и войска Временного Сибирского правительства (образовалось в конце января 1918г. старого стиля в Томске; в него входили правые эсеры, энесы, сибирские областники.) уже вели операцию по обходу города с севера и юга. Удержать Екатеринбург красные практически не могли. Но следует отметить, что ни чехи, ни сибиряки не являлись монархистами.

Можно ли было вывезти Романовых? Без сомнения, можно. Но, безусловно, рассматривался и «крайний вариант». Скорее всего, представитель уральцев — Филипп Голощёкин — на этом и настаивал, ссылаясь на растущую угрозу Екатеринбургу. Однако, как мы увидим дальше, однозначного решения тогда, скорее всего, принято не было, хотя решающее слово, видимо, оставалось за уральцами. Во всяком случае, мемуары «расстрельщиков», на наш взгляд, не могут поколебать такого документального свидетельства, как так называемая «датская телеграмма» Ленина, опровергавшая слухи о расстреле бывшего царя ещё днём 16 июля. Именно эти часы, по всей вероятности, стали роковыми для Николая II, его семьи и нескольких лиц окружения. Существует очень важный документ, который как будто бы дает возможность определить даже более определённый час, когда это произошло. Речь идёт о так называемой «Записке Я. Юровского». Точное и полное её название— «Воспоминания коменданта Дома особого назначения в г. Екатеринбурге Юровского Якова Михайловича, члена партии с 1905 г., о расстреле Николая II и его семьи».

Высказываются сомнения в подлинности «Записки». Есть историки, утверждающие, что «Записка» была написана совсем другим. Какие основания? Юровский был не слишком грамотным человеком, почерк у него — плохой; к тому же «Записка» написана от «третьего лица»: «комендант решил», «комендант пошёл» и т. д. В общем резонно. Но Юровский сам указал, что «Записку» он писал «для историка Покровского». Того самого М. Н. Покровского который позднее «возглавлял» советскую историческую школу, был, так сказать, главным историком-марксистом. Вполне можно предположить, что плохо, коряво написанные воспоминания Юровского, Покровский переписал лично как особо важный исторический документ, а возможно, и внёс в «оригинал» какие-то поправки. Полное название «Записки», собственно, и не скрывает того, что она прошла редакционную «обработку».

Юровский не касался истории пребывания Романовых в Ипатьевском доме. Свои воспоминания он начал словами: «16.7. была получена телефонограмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в шесть часов вечера Филипп Голощёкин предписал привести приказ в исполнение». В рукописном варианте «Записки» сказано: «была получена телефонограмма на условном языке». Вряд ли это случайное расхождение. Разница для данного случая весьма существенна: телефонограмма может и не оставить следа. На основании этого некоторые историки склонны считать, что московский приказ о расстреле в письменном виде вообще не существовал. Кремлёвские вожди не пожелали «расписаться» в своём преступлении. Вполне возможно… Но важно другое. Телефонограмма, о которой пишет Юровский (или Покровский), почти наверняка не могла поступить до 6 часов вечера 16 июля. Если она вообще поступила (и существовала), то это должно было произойти позднее.

«Зиновьевская телеграмма»

В государственном архиве РФ, в фонде Совнаркома хранится телеграмма, направленная в Москву из Екатеринбурга через Петроград. Почему кружным путём? Этого мы не знаем, но можно допустить (это бывало и в других случаях), что прямая связь между Екатеринбургом и Москвой в тот момент отсутствовала. Вот полный текст телеграммы на бланке, со всеми пометками. «Подана 16 VII-18 г. в 19 ч. 50м. Принята 16 VII в 21 ч. 22 м. Из Петрограда, Смольного НР 142, 28. В Москву. Кремль — Свердлову, копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее:

«Сообщите в Москву, что установленный Филипповым суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства. Ждать не можем. Если ваши мнения противоположны, сейчас же, вне всякой очереди, сообщите. Голощёкин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом. Зиновьев».

Небольшой текст этой телеграммы даёт массу ценного материала. Во-первых, если под кодовым выражением «Филиппов суд» понимать вопрос о судьбе бывшего царя (а, возможно, и всей семьи), который, как мы уже знаем, вероятнее всего, рассматривался во время пребывания Филиппа Голощёкина в Москве (начало июля), то становится ясно: возможное решение (расстрел) напрямую связывалось с «военными обстоятельствами», т. е. ставилось в зависимость от военной обстановки под Екатеринбургом. Во-вторых, можно предположить, что окончательного и однозначного решения (расстрел) в Москве принято всё-таки еще не было. В противном случае пописавшие телеграмму Голощёкин и Сафаров (тоже член Исполкома Уралоблсовета) не усомнились бы в наличии «противоположных мнений» у тех, кому адресовалась телеграмма. Хотя они «Филиппов суд» считали необходимым, но всё-таки и теперь не готовы были игнорировать возможные «противоположные мнения». Поскольку телеграмма была получена в Москве около 10 ч. вечера, надо думать, что в это время или несколько позднее с ней и ознакомились адресаты-Свердлов и Ленин.

Далее. По тексту телеграммы невозможно установить, кто должен был подлежать «Филиппову суду»: только бывший царь или вся семья? Однако из других телеграмм, которые на другой день — 17 июля— были отправлены из Екатеринбурга в Москву, можно сделать вывод: речь шла только о Николае II. Но об этом чуть дальше.

Итак, если Ленин и Свердлов прочитали телеграмму о «Филиппове суде» в 22 часа 16 июля, раньше этого времени они, как просил Зиновьев, не могли «сами снестись по этому поводу с Екатеринбургом». Отсюда следует, что никакой телеграммы или телефонограммы на «условном языке», о которой пишет Я. Юровский, днём 16 июля получено не было, и Голощёкин не мог отдать приказ об «истреблении Романовых» в шесть часов вечера. Либо Юровский (или его «соавтор» Покровский) перепутали, либо Голощёкин и др. приступили к «делу» ещё до того, как послали телеграмму о «Филипповом суде» через Петроград, твёрдо рассчитывая на положительный ответ.

Драматург Э. Радзинский, считавший телеграмму о «Филипповом суде» прямым доказательством причастности Москвы к решению судьбы Романовых, понимал, что для того, чтобы полностью замкнуть «цепь зла» между Москвой и Екатеринбургом, необходимо ещё одно звено: ответная телеграмма Ленина или Свердлова. Но её нет. Однако, кто ищет, тот найдёт. В качестве такого звена Радзинским представляются воспоминания некоего А. Акимова, записанные в конце 1968 г. и якобы хранившиеся. … в музее куйбышевского завода «Прогресс»! В этих воспоминаниях Акимов рассказывает, что в 1918г., находясь на службе в кремлёвской охране, он был послан на телеграф для передачи в Екатеринбург санкции Ленина на расстрел царской семьи. Почему он пошёл со сверхсекретной телеграммой куда-то на телеграф, если в самом Кремле имелась специальная аппаратная? Где хоть какие-нибудь следы этой телеграммы? Почему Акимов Уральский обком именует Тульским губкомом?

Ответ с санкцией Кремля на расстрел Романовых отсутствует. Но он не мог не существовать. Невозможно допустить, чтобы Ленин или Свердлов вообще никак не прореагировали на полученную через Петроград телеграмму. Остаётся предположить, что телеграмма или телефонограмма, о которой писал Юровский, и была этим ответом, только, как мы уже отмечали, он должен был прийти в Екатеринбург в самом конце дня 16 июля. Что содержалось в этом ответе, мы, естественно, не знаем. Несоглсие на «Филиппов суд»? Согласие на него? Согласие на расстрел по этому «суду» одного бывшего царя? Или всей семьи и приближённых? Однако те сообщения, которые стали поступать в Москву из Екатеринбурга уже после того, как в ночь с 16 на 17 июля все узники Ипатьевского дома были убиты, могут всё-таки пролить на это некоторый свет.

Екатеринбургская ложь

К тому, что уже сказано многими историками о кошмаре ипатьевской ночи, нечего добавить. Многим современным людям она рисуется событием чуть ли не сакральной борьбы между тьмой и светом, окончившейся победой тьмы. Но для самих «носителей тьмы» — революционных вожаков из Кремля и Уралоблсовета — многое представлялось иначе. Это были люди, для которых расстрелы «классовых врагов» воспринимались как неизбежные и оправданные действия. Как позднее сказал один красноармеец из охраны Ипатьевского дома, «штык и пуля были законом революции», и многие с готовностью подчинялись такому закону. Но в их сознании вряд ли мелькала мысль, что могут прийти другие времена, и преступление, ими совершённое, откроется в полной мере. А если бы и мелькала, то на какое-то мгновение открыла им и их страшное будущее. Ведь многие из них тоже получили свою пулю в подвалах, предназначенных для «врагов революции». И Белобородов и Голощёкин, и другие. Вообще есть множество свидетельств о том, что в «народной толще» апатично отнеслись к известию о расстреле бывшего царя. Например Марина Цветаева услышала об этом на улице: кричал мальчишка-газетчик. «И никто ничего. Никакого внимания» —вспоминала она. И прав эмигрантский поэт А. Несмелов, написавший:

Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни…

Только днём 17 июля (точнее, в 12 ч. дня) несколько членов исполкома Уралоблсовета связались с Москвой, с Кремлём. Полученное там сообщение на имя Ленина и Свердлова гласило:

Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной комиссией большого белогвардейского заговора, имеющего целью похищение бывшего царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению Президиума Областного совета в ночь на 16 июля (так в телеграмме. —Г. И. ) расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надёжное место.

Далее следовал текст извещения, который Уралоблсовет предлагал поместить в газетах, запрашивал «санкций на редакцию этого документа» и сообщал, что данные о «заговоре высылаются срочно курьером Совнаркому, ВЦИК» (об этих «документах» мы ещё скажем. — Г. И.). «Извещения ждём у аппарата. Просим дать ответ экстренно. Ждём у аппарата». Этим заканчивалась телеграмма. В архиве сохранился конверт с грифом управления делами Совнаркома, на котором имеется надпись: «Секретно, тов. Ленину. из Екатеринбурга. 17/7. 12 дня. Для Свердлова копия. Получена 13.10.» И приписка Ленина: «Получил. Ленин».

Приведённая телеграмма содержит обширную информацию. Можно с большим основанием сказать, что если ответ Ленина или Свердлова на «зиновьевскую телеграмму», полученную 16-го в 21 ч. 22 м., действительно был дан, и если там имелась санкция на «Филиппов суд», то он почти наверняка относился только к Николаю Романову. В противном случае Президиуму Уралоблсовета не было смысла прибегать ко лжи: сообщать, что семья бывшего царя отправлена «в надёжное место». Но они солгали: утаили факт расправы над всей семьёй и её близкими. Думается, что эта ложь и вызвала у них состояние тревоги за содеянное, которое чувствуется даже в тексте телеграммы. Они уверяли, что у них «на руках» документы о большом монархическом заговоре, сообщали, что вышлют их немедленно, «с курьером», и просили одобрения содеянному немедленно, тут же, заявляя, что будут ждать и не отойдут от аппарата. Между прочим, факт явного беспокойства и волнения, в котором пребывали уральские вожаки, отметил в своих воспоминаниях тогдашний редактор «Уральского рабочего» В. Воробьёв. Он писал, что членам Уралоблсовета было «очень не по себе, когда они подошли к аппарату». Воробьёв объясняет это «очень не по себе» тем, что Уралоблсовет расстрелял бывшего царя, не имея санкции Москвы, но это утверждение не поддаётся проверке.

Если верить Воробьёву, Свердлов тут же, без промедления ответил: «Сегодня же доложу о вашем решении Президиуму ВЦИК. Нет сомнения, что оно будет одобрено». Докладывал ли Свердлов членам Президиума о том, что произошло в Екатеринбурге, «сегодня же» — т. е. 17 июля — неизвестно. Зато точно известно, что заседание Президиума ВЦИКа, на котором решение Уралоблсовета (в том виде, как Екатеринбург сообщил о нём в Москву) было одобрено (а затем и принято «к сведению» Совнаркомом) состоялось 18 июля. В воспоминаниях наркома М. Милютина, присутствовавшего на этих заседаниях, рассказывается о будничности, даже равнодушии, с которым правители страны встретили сообщение Свердлова. Лишь на какое-то мгновение наступило молчание, затем собравшиеся перешли к «очередным делам»». Быстрота, с которой Свердлов выразил уверенность в одобрении расстрела бывшего царя и будничность, с которой ВЦИК и Совнарком встретил сообщение об этом, во всяком случае может свидетельствовать: убийство бывшего царя в Екатеринбурге в ночь с 16-го на 17-ое июля для Москвы неожиданностью не было.

Более того, политически оно могло оказаться весьма своевременным. 6 июля эсеры Л. Блюмкин и Н. Андреев убили германского посла в Москве В. Мирбаха. Далее произошло то, что большевики назвали «левоэсеровским мятежом». Затем вспыхнули эсеровские восстания на Волге, цель которых состояла в том, чтобы при помощи Антанты восстановить антигерманский фронт на востоке. Германское посольство в Москве ощущало себя на вулкане. Ждали новых покушений. 14 июля германские представители в Москве передали советскому МИД требование о срочном введении в Москву охранного батальона германских солдат. И без того, несмотря на всю шаткость их положения, для большевиков это требование было абсолютно неприемлемым. Фактически это был ультиматум. Сотрудник германского посольства К. Ботмер писал: «Появление 500 человек в стальных касках должно было показать…, что Германия при таких обстоятельствах не смирится с убийством своего посланника, что она больше не доверяет правительству Советов, если такое доверие вообще существовало». Если бы большевики уступили, в правых, антибольшевистских кругах это было бы воспринято как близящийся разрыв Германии с Советами и переход к борьбе с ними, на что эти правые (монархисты) делали главную ставку. Положение Советской власти, и без того тяжёлое, могло стать катастрофическим. Кроме всего прочего, уступка кремлёвских вождей могла оказаться ещё одним доказательством старых обвинений большевиков в финансовых и иных связях с германским Генеральным штабом. И произошло, казалось бы, невероятное: Совнарком отклонил германское требование. Надо думать, это имело значение и глубокого политического зондажа. В самом деле, если немцы «проглотят», «отступят», значит, мир с большевиками им, по крайней мере, так же дорог, как и большевикам, и Кремль может считать свои руки, если и не полностью, то развязанными.

Открытое объявление о расстреле бывшего царя по решению Уралоблсовета, одобренное верховной властью, превращалось в хорошую демонстрацию независимости большевистской власти, показывало, кто подлинный «хозяин» в Москве. Ботмер записывал в дневник, что когда Берлин снял своё требование о введении в Москву 500 «стальных касок», большевистские лидеры не скрывали своего торжества. Все коммунистические газеты писали об этом как о большом успехе Советской власти.

В решении судьбы бывшего царя кремлёвским вождям можно было не оглядываться на Германию. Ультра-революционные порывы Уралоблсовета и политико-тактические расчёты и подсчёты Москвы совпали…

«Соколовская шифровка»

Но возникает один важный вопрос: знали ли в Кремле в тот день, когда Свердлов сообщил во ВЦИКе о расстреле одного Николая Романова, что говорят неправду? Знали ли уже, что там, в Екатеринбурге, расстреляна всё семья? Колчаковский следователь Н. Соколов отвечал: да, знали. И не только знали, но, самое главное, там, в Москве, и дали санкцию на убийство всех. В ходе следствия в Екатеринбурге, ещё в 1919 г. Соколов обнаружил на городском почтамте копию шифрованной телеграммы в Москву, датированную 21 часом 17 июля. Расшифровать её не удалось ни в Екатеринбурге, ни в Омске — в штабе Верховного правителя А. Колчака, ни в штабе командующего союзниками в Сибири генерала М. Жаннена. Только в сентябре 1920 г., уже в Париже, она поддалась расшифровке. Текст гласил: «Секретарю Совнаркома Горбунову с обратной проверкой. Передайте Свердлову, что всё семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации. А Белобородов». И Соколов делал вывод: язык телеграммы — условный; он мог быть понятен только посвящённым людям — отправителю и адресату. Резонно. Но возникает вопрос: почему председатель Исполкома Уралоблсовета Белобородов направил секретную телеграмму, предназначенную председателю ВЦИКа, через Горбунова, который со Свердловым не был связан напрямую, а как секретарь Совнаркома, был подчинён Ленину? Ни одна другая телеграмма из Екатеринбурга, касающаяся Романовых, не проделала такой несколько странный путь. В делах ВЦИКа и Совнаркома эта «соколовская шифровка» отсутствует. Некоторые зарубежные авторы даже осторожно высказали сомнение в её подлинности. Но в данном случае важно другое. Условный язык телеграммы служит доказательством предварительной посвящённости Москвы в убийстве всей семьи, поскольку она (Москва) уже давно знала о том, какая участь постигла «главу семьи». Соколову было неизвестно о получении в Москве екатеринбургской телеграммы с извещением о расстреле одного Николая II, как помечено на «ленинском конверте» ещё в 13 ч. 10 м. Если бы он знал, что в той дневной телеграмме Уралоблсовет сообщал о переводе семьи в «надёжное место», он, возможно, задумался бы над фразой, расшифрованной (вечерней) телеграммы: «официально семья погибнет при эвакуации». Неувязка очевидна, тем более, как известно, Москва так и не воспользовалась уральской подсказкой официально заявить о гибели царской семьи при «эвакуации». Подсказка была там проигнорирована. «Одобрив» уральское сообщение о переводе семьи в «надёжное место», Москва официально больше никогда не возвращалась к вопросу о семье.

Нет, не всё ясно с телеграммой, которую с таким трудом расшифровали следователю Соколову только в ноябре 1920 г. В воспоминаниях старой большевички П. Виноградской (вышли в 1960-ых годах в Москве) имеется любопытное место. Она писала, что летом 1918 г., часто бывая в семье Свердлова, слышала, как он «отчитывал» приехавших в Москву (Екатеринбург был взят белыми 25 июля 1918 г. ) уральцев за самоуправство в расстреле Романовых. «Подстраивалась» Виноградская под официальную версию об убийстве царской семьи только по постановлению Уралоблсовета? Вполне возможно. Однако не исключено и то, что она стала случайной свидетельницей недовольства Свердлова, высказанного им по поводу расстрела членов семьи бывшего царя. На эту мысль наводит и та провокация, которую, как теперь известно, осуществили Екатеринбургская ЧК, тайно засылавшая Николаю II сфабрикованные письма некоего «офицера» с сообщением о подготовке «верными престолу людьми» освобождения и побега Романовых. Это должно было подтвердить наличие монархического заговора. В чьих глазах? Уралоблсовета? Но его такие подтверждения вряд ли интересовали. Значит, фальшивка изготовлялась для Москвы. По-видимому, её она и должна была убедить: в дневной телеграмме в Москву уральцы предусмотрительно сообщали, что материалы о «большом монархическом заговоре» — в их руках, и курьером будут доставлены в Кремль. Похоже, что эти «материалы» предназначались не только для обоснования расстрела, но и для оправдания самих расстрельщиков.

Разговор Троцкого со Свердловым

Читатель, вероятно, заметил, что в своих рассуждениях мы стремились опираться в основном на документальные источники. Мемуарные свидетельства нами либо игнорировались, либо использовались, как версии. Но существует мемуарное свидетельство, которое обойти нельзя. Оно принадлежит второму лицу Советского государства лета 1918 г. — Льву Троцкому — и потому имеет большее значение.

В апреле 1935 г. Троцкий, обращаясь к прошлому, записал в своём дневнике:

«Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Некоторые склонялись как будто к тому, что уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это неверно. Постановление было вынесено в Москве… Расскажу здесь, что помню… Мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

— Да, а где царь?

— Кончено, — ответил он, — расстреляли.

— А семья где?

— И семья с ним. Все! — ответил Свердлов. — А что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

— А кто решал? — спросил я.

— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя нам оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях…»»

(Л. Троцкий. Дневники и письма. М., 1994, с. 117-118).

Это воспоминание Троцкого не может не вызвать удивления. Как мог он спрашивать у Свердлова, «а где царь», если на том самом заседании Совнаркома 18 июля, на котором Свердлов сообщал о расстреле царя, он, Троцкий, присутствовал лично? Протокол заседания Совнаркома No 159 от 18 июля 1918 г. с несомненностью подтверждает это. Ошибка в протоколе? Троцкого вписали в число присутствующих «автоматически»? Допустим. Но в биографии «Моя жизнь» он писал, что выехал из Москвы на фронт под Свияжск только 7 августа.

Сообщение о расстреле Николая II появилось в газетах 20 июля. Как могло это пройти мимо Троцкого? Единственное, чего он не мог знать— это о расстреле всей царской семьи.

Важно, что в изложении разговора со Свердловым Троцкий привёл и «мотивировку» принятого в Москве решения о расстреле Романовых: «Ильич cчитал, что нельзя нам оставлять им (противникам. — Г. И.) живого знамени». Но кто мог стать этим «живым знаменем»: сам царь, императрица — «немка», или их дети? А кто же тогда в действительности были они — противники большевиков? Монархисты? С востока на Москву летом 1918 г. наступали чехи, войска правоэсеровского Временного Сибирского правительства и Комитета Учредительного собрания (Комуча). Они шли под знаменем восстановления власти Учредительного собрания, распущенного большевиками в январе 1918 г. Это были знамёна демократии, но не реставрации монархии. Конечно, в рядах тех антибольшевистских войск находилось немало офицеров, настроенных монархически, но и в их среде существовало тогда ясное понимание того, что лозунг монархии обречён на немедленный провал; особенно, если бы речь шла о восстановлении на престоле Николая II или вообще кого-либо из Романовых. Сам Николай, да и вся династия, настолько были скомпрометированы в предреволюционный и послереволюционный период, что никто всерьёз не мог думать об их возвращении. Даже после того, как в ходе гражданской войны антибольшевизм еще больше сдвинулся вправо и место правых эсеров в его авангарде заняли правые, — монархисты и частично кадеты, — даже тогда практически ни одна белая армия открыто не объявила своей целью реставрацию монархии.

Троцкий и другие большевики постоянно смотрели в «зеркало» истории Французской революции, мысленно примеряясь плечом к плечам её якобинских вождей. Во всём, в том числе и в убийстве Романовых. Казнью Людовика XVI и Марии Антуанетты Конвент, как писал С. Цвейг, хотел «провести кроваво-красную линию между королевством и республикой». Большевики копировали и это. Вот что писал Троцкий в «Дневнике»:

«Суровость расправы показала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель».

Но там, во Франции, был суд, эшафот, казнь. Здесь, ночью, в подвале— фактически, убийство. Тот, кто хочет «запустить» ещё одну социальную и политическую «судорогу», не делает это тайно, заметая следы, фабрикуя подложные «документы», скрывая содеянное.

В трагической истории убийства Романовых еще много «белых пятен». Что ж, в истории мало истин, но много проблем. Французский историк Олар считал: «Нет ничего более почтенного для историка, чем сказать: «Я не знаю».