Леонид Е. Сокол: Полигон. Бесконечные линии

Loading

Надо сказать, что за не такое долгое время присутствия Григория Быстрицкого на страницах «Заметок» литературный стиль его материалов (назовём так) и мастерство (именно так) заметно изменились в лучшую сторону, не утратив присущую с самого начала увлекательность.

Полигон. Бесконечные линии

Возвращаясь к рассказу Григория Быстрицкого «Полигон УИ-5579»

Леонид Е. Сокол

В примечании к Евгению Онегину Пушкин уверял, «что в нашем романе время расчислено по кален­дарю»; есть смысл для начала «расчислить время» и в рассказе Г. Быстрицкого «Полигон УИ-5779», чтобы повести о нём речь дальше.

Судя по истории журнала «Новый Мир» 12/85, который треплют герои рассказа, действие происходит в 2013-14 году, но ведь не случайна цифра 5779 в названии — из еврейского календаря, т. е. это зима 2018-2019, в северной сейсморазведке идёт полевой сезон, до весны ещё пахать и пахать. Рассказ опубликован в декабре 2018, время действия — март 2019, события в нашем мире так стремительно разворачиваются, что неизвестно, доживём ли до марта. Получается — рассказ фантастический? Нет, конечно, всё достаточно реально, а тему с самим Полигоном УИ-5779 разберём чуть позже.

В рассказе можно выделить три основные линии: 1) производственную, 2) пушкинскую и, собственно, 3) полигонную.

Мне наиболее близка 1), наиболее любима 2) и наименее понятна 3).

Начну, ясно, со второй.

В её основе — известная публикация Н. Я. Эйдельмана «Секретная аудиенция». Секретная — в смысле без стенограммы, не под диктофон, все про неё знают, но повторяют только несколько общеизвестных цитат, которые, по правде, и мне знакомы с детства. Недаром Эйдельман по другому поводу цитирует госпожу де Сталь, что в России «всё тайна — и ничего не секрет». Замечательны попытки Эйдельмана «рассекретить» пропуски между известными абзацами по отголоскам, шорохам, едва заметным движениям. Это высший уровень исследовательской (следовательской!) работы.

Единственно, мне хочется защитить Николая Павловича от Наума Яковлевича: «Царь со своим делом не справился» — это смотря, какое дело царское…

Каков бы ни был Николай, но он действительно разговаривает с Пушкиным, советуется — не советуется, но интересуется мнением поэта о государственных делах, называет его «умнейшим человеком России», и если потом априори откидывает любые возможные мысли с той стороны, то потому, что мысли поэтов никогда всерьёз не интересуют правителей. В забытом фантастическом рассказе суровое государство разваливается, когда в нём убивают последнего поэта. Разговор Николая с Пушкиным, это не тот ночной телефонный разговор очередного царя с поэтом через сто лет, когда можно спросить о конкретном лице, деле, но о «государственном строительстве»?, «О народном воспитании»? — без вас знаем. И всё равно очередной поэт очарован мощью государства и руководителя, и в очередных стансах, оговорившись, что «лишь сейчас сказать пора», что лишь сейчас наступило «величье дня» зовёт «вперёд, не трепеща и утешаясь параллелью». Параллели были неутешительные. «Дней Александровых прекрасное начало» после совсем даже не прекрасного продолжения сменяется новыми надеждами на нового царя. Эта повторяемость русских надежд и разочарований восходит к Адашеву и Сильвестру, проходит через века и не заканчивается сегодня. Они все хотели бы «кое-что преобразовать» (Н. Я. Э.), но все «побаиваются», кто чего.

Почему бы Пушкину не поверить в добрые намерения Николая, они оба «обманываться рады», а виселицы — так помнится «начало славных дел Петра». Николай хочет, чтобы и страна его, и все люди хорошо жили и были счастливы, но, как и всегда, не получается ничего, ни в начале, в 1826, ни ближе к концу, в 1848. По словам самого Н. Я. Эйдельмана между встречей 1826 года и записью М. А. Корфа 1848 года «прошла целая эпоха» и что же Николай? — бьёшься, бьёшься, пашешь, как раб на галерах, а радости никакой: Европа в революциях, дворян не тронь, крестьян не отпусти, вон уже и разночинцы зашевелились — что за народ такой!, хотя свои, грех жаловаться, любят.

Николай, плох он или хорош, не особо оригинален просто по-человечески, в том смысле, что ему больше нравятся те, кому нравится он. У Эйдельмана:

«Николаю… нравятся пусть мало просвещённые, мало воспитанные, но безоговорочно преданные престолу люди, как из высшего сословия, так и из простого народа».

А предыдущим и последующим властителям, вплоть до сегодня, разве другие нравятся? Зря, что ли, у ЛиньЛивея «зародилось подозрение в том, что в России за 200 лет мало что изменилось», зря, что ли, Маня декламирует «Беда стране, где раб и льстец…».

Вообще, эта Маня, не касаясь пока производственной деятельности, великолепна, в частности, разъясняя «А здравствуй, Пушкин». Недаром, как отмечает автор: «Всем троим понравилось, особенно китайцу, хотя он не все понял» — мне тоже, хотя понял почти всё. Не понял я реплику Мани на её же вполне связный пассаж: «Автор (Пушкин) до конца своей жизни продолжал верить в то, что когда-нибудь мир изменится настолько, что в нем станут царить справедливость, равенство и настоящая свобода».

«— Судя по «Эху Москвы», пока еще не изменился» — Маня и автор (Г. Б.) тонко и «загадочно» дают понять, что всё не так плохо, как нагнетает (не очень-то) «Эхо»: у Мани справедливая зарплата, не сомневаемся; равенство на должном уровне, в т. ч. и равенство полов, когда Маня этого хочет; свобода? — да катись, куда хочешь, и говори -тоже, сообразуясь с обстоятельствами. Маня говорит о «настоящей свободе», но нужно ли её спрашивать, что под этим мог понимать Пушкин?

Пушкин был широк, но не в том, «достоевском», смысле, а в своём, пушкинском. Про него не тянет сказать: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». Его диапазон, от «Самовластительного Злодея» до прямо сегодняшнего «Ваш бурный шум и хриплый крик / Смутили ль русского владыку?» позволяют найти в нём всё — всем.

Такие интерпретаторы, как Н. Шахмагонов, находят привычный почвеннический дух и осовременивают:

«Александр Сергеевич Пушкин сделал выбор не между народом и Царём, а между Державой, к которой относил и Царя, и народ, с одной стороны, и бунтовщиками, вольтерьянцами и масонами, желавшими видеть Россию растоптанной и обращённой в сырьевой придаток Запада, с другой стороны».

Это — их «патриотизм». А либералы не смеют обвинить «наше всё», как Фета, в том, что он был крепостник, или, как Вяземского, во «внутренней эволюции от либерализма и свободомыслия к консерватизму и глубокой религиозности». Наиболее «бесстрашные», вроде Н. Гуданца (это уже после публикации «Полигона»), полностью разоблачают трусость якобы великого поэта, не пожелавшего идти на баррикады, на Сенатскую, не бросившего в лицо кровавому Николаю Палкину стих, «облитый горечью и злостью». Насколько больше такие ценили бы Пушкина, если бы его придавило камнем в нерчинских рудниках.

Что написал ЛиньЛивей иероглифами в большой статье мы точно не знаем, но активный интерес к Пушкину мог подсказать китайцам вопрос: «Ничего за 200 лет в Китае не изменилось?» — это их и взволновало.

Вторая (№1) — производственная — тема заставила меня вспомнить о незабываемых временах далёкой молодости в той же тундре и лесотундре, когда была другая техника, другое жильё, но тот же бесконечный снег и мартовская (октябрьско-майская) пурга.

Автор рассказа не собирался писать производственный роман на околосейсмические темы, но большинство читателей не может понять, что, собственно, делают эти люди, зачем здесь бегает такое количество техники, «<i>включая японские снегоходы наладчиков</i>», какие такие сейсмические волны принимают сотни каналов. Читатель не знает устройство паровоза, но он его видел не раз снаружи и понимает, что случится с отчаявшейся героиней. Сейсмопартию читатель не видел и не знает, для чего она существует, но рецензент в двух словах казённым языком объяснит в помощь автору: на земле возбуждают каким-либо способом, взрывом, например, упругие колебания (волны), они распространяются вглубь земли, отражаются от разных слоёв, пластов, границ, возвращаются на поверхность, регистрируются, полученные сейсмограммы обрабатываются, определяются глубины по нужным горизонтам, строятся карты и даются рекомендации на бурение скважин.

В мои ранние годы небольшой отряд получал в день штук по 50 сейсмограмм (это много) с расстоянием между ними (то есть между точками определения глубин до нефтегазоносных горизонтов) метров 500-700, а между профилями 2, а то и 10 км. Именно такими сетями было выявлено большинство нынешних уникальных газовых месторождений Ямала. Мелкие объекты тогда проскакивали через крупную ячею.

Прошли десятки лет и в рассказе показан совсем другой уровень сейсморазведки, это отлаженная машина, целый завод, производящий первичную информацию, которая вскоре будет обработана, проинтерпретирована и станет основой для поисков и добычи нефти и газа. Колебания теперь регистрируют одновременно не на 48-60 каналах, а на сотнях, и даже десятках тысяч, каждую глубинную точку отслеживают не один, а десятки и сотни раз, и расстояние между этими точками не сотни, а несколько десятков, а то и единиц метров. Но суть сейсморазведки осталась та же, и природа не изменилась.

Что сильно изменилось, это уровень и тонкость решаемых задач, а отсюда и требования к качеству исходного полевого материала. Вот за этим и приехала в партию М. А. Вильбушевич, начальник департамента контроля качества подрядных услуг в нефтяной компании. Читатель должен точно понять, что цель командировки — контроль качества, а не попутные радости контролёра Заказчика от пребывания в полевом подразделении Исполнителя. Рецензент это понимает, и поэтому только о качестве…

Маня, Мария Ароновна, «гроза операторов и нерадивых геофизиков», требует за свои, т. е. своей компании, деньги хорошего качества полевого материала, в противном случае «браковать буду жестоко». Платить, значит, не буду за выполненную на низком уровне работу. Справедливо? Отчасти. В сейсморазведке качество зависит не только от соблюдения заданной технологии, это вам не болт выточить: сделал всё по чертежу, на гайку налезет — здесь природные условия важную роль играют. Иной раз, хоть лопни, невозможно получить удовлетворительный материал на предложенных условиях, за обещанные деньги.

В своё время, как раз в районе Ноябрьска, приёмкой материала занимался хороший геофизик Валера Логовской; он не ходил весь в «черной коже, плотно облегающей…» и т. д., а наоборот, весь в бороде, но своё дело знал не хуже. Исполнителям (в рассказе это Максим и его неназванные начальники) «контролёр» ужасно не нравился, а его требования — ещё больше. При этом, будем справедливы, смысл приёмки тогда не сводился к «жёсткой браковке», а искались возможности корректировки методики, улучшения качества.

Что мы видим в рассказе? Прискакала красотка при фигуре, с которой и спорить неловко, гнобит «молодых операторов и обработчиков», а руководитель проекта, в прямые обязанности которого входит облегчение их «нелёгкой участи», отрабатывает с представителем Заказчика в отдельном трейлере явно коррупционные схемы! И автору эти персонажи явно нравятся!

Производственная тема, впрочем, все эти трейлеры, белые Мерседесы и пурга являются фоном, на котором разыгрываются две другие. Поэтому перейдём к последней теме:

3) полигон УИ-5779, судя по названию рассказа, должен быть основой всего повествования, но не стал. Может, и правильно: сколько утопий придумано, некоторые разработаны детально, только не отступай от написанного, но не выходит ничего толкового. С антиутопиями как-то лучше…

ЛиньЛивей придумал свой ПУИ в полевых условиях, «во время трёпа», и времени на это, как правильно пишет автор, всегда хватает, даже если пурга не длится неделю. Чего только мужики ни напридумывают, сидя вечерами в тесном балке, когда всё прочитано и обсуждено. Такой Полигон можно создать не только под полярным сиянием, но везде, где люди думают и мечтают. У кого иногда не возникали маниловские мысли, но не о мосте с лавками и купцами по обеим сторонам, а о выделении, пусть в качестве эксперимента, какой-то территории, где бы собрались только твои единомышленники, которые, как и ты, работают от души, не воруют, не матерятся при женщинах, а государство не лезет никуда и довольствуется запрошенной долей. То, что различные ассоциации: анархистские, оуэновские или другие никогда не выдерживают напора окружающей жизни — непринципиально, просто не учли какого-то фактора, вот сейчас поправим, и всё будет тип-топ!

Кстати, про Роберта Оуэна в свете одной из тем «Полигона» (из Вики):

«В первое десятилетие XIX века нью-ланаркская фабрика (где Оуэн упражнялся — Л. С.) привлекала к себе толпы посетителей, равно удивлявшихся её коммерческому успеху и благосостоянию её рабочих. Посетил эту фабрику и великий князь Николай Павлович, будущий император Николай I. Удивлённый успехом Оуэна, слыша со всех сторон о бедствиях рабочего населения, которое тогда все объясняли чрезмерным его размножением, он предложил Оуэну взять с собой два миллиона излишнего британского населения и переселиться в Россию, но Оуэн категорически отказался и остался жить в Англии.»

Вот если бы Николай Павлович был более настойчив и британцы переселились в отведённую им Тамбовскую губернию, представляете, какая жизнь там была бы сейчас!

Выделенный полигон не сильно отличается от всех предыдущих утопий, смена знака социализм-капитализм не принципиальна. Человека Полигона роднит с людьми других утопий и антиутопий то, что «по приезду на работу он становился функцией». Эта оговорка, мне кажется, сделана бессознательно. Попытка сгладить функцию добровольными кружками не отличает её от таковой в «Городе Солнца».

Выбор под полигон части «Восточной Сибири с выходом к Ледовитому океану», (предлагаю Нижнеколымский и Среднеколымский улусы Республики Саха), не так и плох, не хуже Тамбова, не хуже других улусов на Земле. Разве что малость холодней. Непонятно только, как российское правительство выделило (Николая-то уже нет!) значительный кусок родной земли под невнятные и неконтролируемые эксперименты. Надеюсь, автор не предполагает, что к концу полевого сезона 2018-19 г. г. Россия развалится на отдельные улусы.

Автор, со свойственным ему (это правда) остроумием, пишет, что на территории Полигона «Законы, суды и полиция … были точной копией американских и ими же управлялись». Мы не возражаем, но зачем сюда тащить? Что у американцев своей Аляски нет? На которой полиция уже действует…

В рассказе много весёлых моментов, особенно в теме «Полигон». К примеру: «Изначально за государственный счет содержали только американское правосудие, тогда же и решили, что цена ему один процент» — надо было сказать, что цена ему один цент, это лучше соответствовало бы духу описания.

Да и без этого очень хорошие смешные находки: «китайский аналог известного Портала Берковича», не все читатели которого «бурно радовались печальным особенностям российского бытия», Подкомитет по защите чувств верующих в Пушкина (явно не под председательством Н. Гуданца), болотоход ЛГБТ (МТЛБ не так уж далеко ушёл) и многое другое. Надо сказать, что за не такое долгое время присутствия Григория Быстрицкого на страницах «Заметок» литературный стиль его материалов (назовём так) и мастерство (именно так) заметно изменились в лучшую сторону, не утратив присущую с самого начала увлекательность.

И в заключение: рецензент и критик, будь он хоть Белинским, должен понимать, что его высказывания — вторичная литература, обсуждающая может и худшую, но первичную. В отношение Пушкина это вообще третичная литература: сначала говорит Пушкин, потом сто пятьдесят пушкиноедов обгладывают, что он сказал, потом (как в этом рассказе) косвенно в околохудожественной форме обсуждаются проблемы пушкиноведения, потом прихожу я и начинаю уже в околокритической форме про это бормотать. То есть, получается даже четвертичная литература. Но разве в этом дело! Хоть Пушкину, хоть мне (не извиняюсь) нужен какой-то толчок (двусмысленно, но так), чтобы изложить свои мысли, поведать что-то себе, или городу, или миру.

Автор такой толчок дал, спасибо ему. В том числе и за хорошую и хорошо изложенную форму.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Леонид Е. Сокол: Полигон. Бесконечные линии

  1. Гриша, спасибо за коммент, близкий моему пониманию искусства.

    Отвечу в рифму, так проще, и сошлюсь на несколько твоих фраз, которые хоть и не в рифму, но всё равно – чистая поэзия.
    Особенно вот это: «поэт ты тут первый, и вполне заслуженно…»
    «вторгнусь бесцеремонно в другую твою законную сферу…»
    «Как думаешь, коллега Сокол, могу я порассуждать о живописи?»

    Пишу ль портрет, кропаю ль стих,
    Пою ль в премьерах –
    Творю, горю, парю в своих
    Законных сферах,

    Но не харкаю с высоты,
    Смирен, тактичен,
    Поскольку, аж до тошноты,
    Демократичен,

    Поскольку я в словах воспет
    Простых и лестных,
    Поскольку первый я поэт
    В угодьях местных.

    Такая ноша невподъём,
    Но вскользь отметим:
    Тут даже Пушкин на втором,
    А то – на третьем.

    Тут Репин бы не проканал,
    А я вот, вишь ли,
    Походу девок срисовал –
    Похоже вышли.

    Тут воля телу и душе,
    Грехам, огрехам,
    Но – рупь за сто – не проханже
    Тулуз с Лотреком.

    Они, на пару, – ерунда,
    И с перепою,
    А что до живописи: да,
    Тут мы с тобою…

    Ах, эмпиреи, милый край,
    Соседний с раем,
    Давай-ка, Гриша, подлетай,
    Порассуждаем…

  2. Как был в свое время удивлен Натан Яковлевич свирепости ответа Астафьева на свое безобидное письмо, так я тронут (правда, в позитивно-радостном смысле) развернутой рецензией Л.Сокола на мой скромный рассказик.
    Я не скромничаю кокетливо: «Полигон» написан мастерски, но мысли заложены скромные. Собственно, их две, максимум две с половиной.
    1) Ответ астафьевым — да, лезли, лезут и будут лезть к ПУШКИНУ разные евреи. От великих пушкинистов до абсолютных дилетантов вроде моих героев, прихвативших еще и китайца. («В диких снах не мог вообразить в одном из «властителей дум» столь примитивного, животного шовинизма, столь элементарного невежества». Н.Я.Э.).
    Когда Л.С. «защищает» Николая Павловича от Наума Яковлевича, он, по стечению обстоятельств без шовинизма, но со схожей ревностью продвинутого знатока относится ко всяким случайным набегам полных невежд вроде меня и моих героев. Но ты, Леня, особо не обольщайся и именами Шахмагонова с Гуданцом не козыряй тут. Вдова Эйдельмана Юлия Моисеевна сказала мне: «… вспомнили Натана и его любимое эссе о встрече с Николаем. Вы тонко почувствовали замысел автора, ему бы непременно понравился Ваш рассказ». Этого мне более чем достаточно.
    2) Стойко-аполитичная до поры техническая общественность, все эти руководители проектов и их контролеры, специалисты-профи которым есть чем заниматься и которые политикой не интересуются — и их уже все достало! Повторюсь: «Остались, конечно, профессионалы чиновничьего дела, без которого ни одному государству не обойтись. Но чудовищно разбухшая, буйнорастущая бюрократическая плесень сводит на нет и имидж госмашины, и бизнес и прогресс». (из моего другого рассказа)
    Поэтому «…Маня и автор (Г. Б.) тонко и «загадочно» дают понять, что всё не так плохо, как нагнетает (не очень-то) «Эхо»: у Мани справедливая зарплата, не сомневаемся; равенство на должном уровне, в т. ч. и равенство полов, когда Маня этого хочет; свобода? — да катись, куда хочешь, и говори -тоже, сообразуясь с обстоятельствами» — и здесь ты, Леня, мимо денег выступил. «Загадочно» — это для китайца, а ты то зачем за меня додумываешь?
    2,5) Попытка показать, как из пустяшного повода и нерадивой алчности стандартного петуха («журналиста», колумниста, блогера) может возникнуть целая политически-патриотически-озлобленная, запретительная кампания.

  3. Образцово-показательная рецензия, т.е. всё сказано по делу и максимально дружелюбно, без «автор изголяется» и т.п.

    1. А что? Автор действительно изголялся?
      Хотя да, вот вставлено в текст неизвестно (на мой взгляд) зачем: «И опять китайцу непонятное видение почудилось в виде двух знаменитых кинорежиссеров и трех любимых россиянами театральных худруков под огромным крылом невиданной птицы-феникса» — китаец, спору нет, лучше меня разбирается в кино- и театральном искусстве, но пару-тройку режиссёров и я назову из четырёх-пяти мне известных. При чём они тут? Рассказ прочитало много народа, но никто не спросил об этом, скорее всего по той же причине, что и я: неудобно, что мы такие недоразвитые.

      1. А ты А.Ширвиндта «В промежутках между» внимательно почитай. Может и поймешь

        1. Так и написал бы в примечании: «Читайте Ширвиндта», а то его из тех, кто ознакомился с твоим рассказом никто не читал. Теперь кто-то прочтёт, но я,скорее всего, нет — Пушкина ещё не дочитал.

          1. Иди, дочитывай. Ты со своей пушкинской ревностью напоминаешь мне одного местного автора. Он прожил в Израиле на несколько тысяч дней дольше Янкелевича, но на этом основании считает только себя вправе рассуждать о проблемах страны. И с каждым своим новым высказыванием он убеждает все больше читателей в том, что все его социалистические и прочие словесные потуги не что иное как банальная тяга к публичности и привлечение к себе внимания.
            Но тебе-то есть чем отличиться, поэт ты тут первый, и вполне заслуженно. Ну хорошо, про Пушкина больше не буду.
            А не расстрою ли я тебя, если вторгнусь бесцеремонно в другую твою законную сферу? Могу я написать, например, о художниках?
            Помбуры купили ящик водки и не вылезали из балка пару дней, пока все не выпили. В процессе один заснул и упал под стол. Там ударился головой, вскочил и совершенно ясным голосом сообщил: «минимализм в творчестве Тулуз — Лотрека наиболее ярко проявился в картине «Шьющая женщина». Потом свалился, заснул, а после вообще ничего не вспомнил. В обиходе, по трезвому он обычно не мог толком связать и двух слов.
            Его спич записали дословно, так они были удивлены. В ходе написания свирепо подрались из-за слова «Шьющая», поскольку кому-то нравилось «Пьющая», но записку в мазуте и крови сохранили, затем приложили к объяснительным по поводу пьянки. Потом у начальника её выпросил писатель Шерман.
            Как думаешь, коллега Сокол, могу я порассуждать о живописи?

Добавить комментарий для Л.С.-2 Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.