Александр Левинтов: Январь 19-го. Окончание

Loading

Блю-Джей-Дабл-Ю, по брезгливости и недоверию к людям никогда не заходил в человеческий дом: он не боялся ни ловушек, ни западни там, зная, что всегда сумеет перехитрить этих тварей и никогда не дастся им в руки. Блю-Джей-Дабл-Ю пушист, блондинист в лёгкую голубизну, с васильковыми глазами…

Январь 19-го

Заметки

Александр Левинтов

Окончание. Начало

Последние хлопоты

В эпикриз я вписал «Умер из-за острой сердечной недостаточности окружающих», поставил закорючку за главврача больницы, круглую печать, что стоит на столе секретарши в самом открытом виде, и с тем рванул в ЗАГС, где обменял этот эпикриз на свидетельство о смерти, в котором слово в слово повторил окончание эпикриза: «смерть наступила от прекращения жизни».

Домашним я объяснил, как мог, что умер не столько оттого, что устал жить, сколько оттого, что устал умирать, смертельно устал.

В собесе меня приняли практически без очереди, я сдал свою социальную карту москвича, чтобы вместо меня никто не пользовался бесплатным городским транспортом и другими средствами массовых пыток, мне выписали пособие в размере двухмесячной пенсии, но уже без пенсии по инвалидности, которая — пожизненная, а, стало быть, очень временная, даже кратковременная (так получилось).

С агентом фирмы «Ритуал» долго торговались из-за каждой мелочи. Я был предельно бдителен, но он всё равно, гад, меня пару раз надул, совершенно бескорыстно, просто, чтобы не потерять квалификацию. Зато на кладбище я провернул блестящую аферу, получив визу управляющего управления спецобслуживания Правительства Москвы «Обеспечить в счёт лимита ЧВК Вагнера». Мне отгрохали участок аж в 16 квадратных метров, предназначенный для братской могилы взвода армии Пригожина, правда, далековато, на Домодедовском кладбище, ну, да мне туда делать всего одну ходку.

Больше всего хлопот оказалось на работе. В отделе кадров написал заявление в произвольной форме «Прошу уволить по собственному желанию в связи с преждевременной кончиной после долгой и продолжительной болезни», естественно, с визой моего непосредственного и двух посредственных начальников, оформил в бухгалтерии окончательный расчет, получил отпускные (жалкий остаток — не надо было брать эту поганую путевку в санаторий «А зори здесь тихие»: и кухня поганая, и персонал наглый, и с погодой не повезло).

В управлении по связям с общественностью соорудили некролог (фотку я привез с собой, хорошая фотка, не то, что в отделе кадров заготовлено на этот случай), красные гвоздики в вазе (я хотел белые, но разве с пиарщиками поспоришь?), чёрная траурная лента — всё как полагается, строго по смете и моему статусу, если говорить честно, невысокому.

На похоронах директор не выступил — у него в это время было важное заседание, выступил зам. директора по хоз. части: какие слова говорил, шельма! Впрочем, что я ему написал, то он и говорил, но как! ведь мы все чуть не прослезились.

Автобус — за счёт администрации, банкет — пол-сметы взял на себя профсоюз, потому что я регулярно платил взносы (и вам советую). Поминки — так себе: блинов было достаточно, но рыбки явно недовложили, и сметана к блинам — разбавленная. Водки, конечно, как всегда, не хватило бы, если бы мужики не догадались притащить с собой. На поминки остались, разумеется, далеко не все и не те: многие даже не поняли, за кого пьём и кого поминаем. Чего-чего, а халявщиков у нас всегда достаточно.

Я вовремя сообразил сунуться в паспортно-визовое отделение полиции и, раз загранпаспорт не просрочен, проставил визу в Рай на ПМЖ — это агностики и маловеры ни в чем не уверены, а у меня — печать в паспорте!

По дороге в ПВО МВД случайно наткнулся на управление архитектуры (я и не знал, что оно ещё существует) и быстренько накатал заявление: «Прошу проектируемый проезд 45897 в микрорайоне Спас-Кирпичики моим именем не называть».

С тем и отбыл в неизвестном вам всем направлении.

В одиночестве

Она долго готовилась к госпитализации, обошла всех врачей, собрала все справки и бумажки, ей позвонили и назначили день и даже час госпитализации. Она наменяла тысячу сторублёвками, чтобы совать их нянечкам и сестричкам, наварила мне самую большую, пятилитровую кастрюлю кислых щей с пашинкой: «тебе этого на неделю хватит», забила морозилку чёрным и белым хлебом: «пока один не съешь, другой не доставай», поставила на видное место новую пачку с чайными пакетиками.

И с утра уехала, прихватив с собой дорожную сумку со всяким своим барахлом и лекарствами, потому в больницах теперь, говорят, лекарств нет, одни анализы и процедуры, но, может, как всегда, пули отливают — я сам по больницам не валяюсь, никаких таблеток не ем, само пройдёт, как и сама жизнь.

А на третий день она померла.

Мне по телефону сообщили.

Я из морга её забирать не стал: что мне с ней делать дома-то? Попросил похоронить на казённый счёт.

Щи я, с первого же дня, навострился добавлять из чайника кипятком: отъем тарелку и столько же кипятка добавлю. Пашинка, она тем хороша, что на волокна разваливается, и можно так, по тоненьким волоконцам и есть каждый день.

Пакетики я на батарее сушу — мне одного пакетика дней на десять хватает, утром и вечером. Да и щей — до сорокового дня хватило, даже больше, потом уж я вылил всё, потому что ни капустинки не осталось, почти чистый, лишь слегка мутный кипяток в кастрюле — её даже мыть не нужно стало.

У нас, прямо напротив нашего дома, четыре бензоколонки, две на нашей стороне и две на другой. Так я их все по кругу стал обходить, по одной бензоколонке в день: початый рулон туалетной бумаги — это мне, в основном, на салфетки, на горшок я редко стал ходить, многие сахар к чаю-кофе берут и оставляют его на столе, а главное — бесплатные газеты, на каждой бензоколонке своя.

Мне этого чтива на целый день хватает: я там статьи никакие не читаю, надоела мне эта брехня, хуже горькой редьки, я рекламу люблю читать и ещё — медицинские советы, как лечиться без лекарств, если не знаешь, чем болен. Забавно, не хуже детектива. И, конечно, судоки решаю, пока не решу, ни за что не засну.

А спать я стал совсем плохо. Всё лежу и думаю, как сам помру, как вонять начнёт — вот так соседи сообразят, вызовут мильтона и слесаря из ЖЭКа, как дверь взломают (чтоб они дверь не испортили, я потому вовсе перестал её запирать — тут воровать практически нечего).

Но хуже нет — просыпаться. Ночью-то, во сне, с ней или ещё с кем поговоришь, а утром встанешь, хвать — а никого нет, совсем никого. Обидно ужасно: что ж я-то так зажился? У всех, бывало, первым муж помирает, а ж потом его старуха, ей вдовствовать — ничто: у неё вечно стирка-готовка-уборка, а у меня? Газету с чаем дочитал — и на бензоколонку, через 30-40 минут вернулся: и что дальше? В голове ни соринки мыслей, телевизор у нас ещё когда испортился, да там и смотреть нечего. Лежишь в койке, в окно смотришь, а там ничего не меняется и не происходит, только ветер в берёзе немного шалит, ворона иногда прилетит — вот и все новости.

Раньше как было? — что-то заболит или занеможется: старой своей пожалуешься, поноешь — и, глядишь, отпустило, а теперь ноет и ноет, во всём теле, то тут, то там, то везде, а то и вовсе нигде, а просто скулит и ноет, наверно, душа, потому что в теле — нигде, но болит.

Пробовал богу молиться, как она, но он со мною не желает, молчит, не нужен я ему, да и он мне, признаться, не очень. Да и что я у него спрошу и что я ему такого сообщу о себе, чтобы интересно было? Реклама его, наверно, не интересует, и какая нынче погода, сколько градусов и метров в секунду, тоже неинтересно.

И всего одна мечта остаётся, всего одно желание: утром не встать и не проснуться, как меня и не было вовсе на этом свете, а того света не было, нет и не будет, во всяком случае, для меня.

Виктория

— Зэка 154-3223! В контору, к паспортистке!

В начале августа в брянском опорном лагпункте стоял благодатный яблочный Спас, тихий, томный, как будто и не было на свете никакой войны.

Брянск уже почти год жил вполне мирной жизнью, фронт был далеко. Медленно, но неуклонно город восстанавливался силами двух тюрем для военнопленных, которые были рады-радёшеньки строить не в Сибири, а в Брянске свои двухэтажные коттеджики, по-хорошему, на четыре семьи, а по-советски — человек на пятьдесят, никак не меньше. Ещё здесь работали четыре опорных лагпункта: два для дезертиров или подозреваемых в дезертирстве, один — для стародубских и унечских староверок и ещё один — для подростков, их сыновей и племянников допризывного возраста.

Зэка 154-3223 возвращался из тамбовского эвакогоспиталя в свою часть для дальнейшего прохождения службы, по дороге подхватил тиф, но, прежде, чем попасть в тифозный изолятор, был обобран и обокраден до нитки попутчиками по вагону, вплоть до последней бумажки и копейки.

Тиф, если выживешь, а выживали совсем немногие, страшен голодом, последующим за ним. Собственно, на воровстве картошки зэка 154-3223 и попался, провёл три дня в комендатуре, после чего и был передан в брянский опорный лагпункт до выяснения, то есть бессрочно, с полуграмотной справкой из тифозного барака, с треугольной печатью, которой обычно штемпелюют аптечные рецепты.

— Зэка 1543223, так ты утверждаешь, что родились в Саратове?

— Да, первого апреля 1919 года.

— Из Саратова пришёл ответ на мой запрос о тебе: областной архив Саратовского ЗАГСа сгорел осенью 41-го.

Это была очень неприятная для него новость.

— Ладно, будем разбираться дальше. Сними штаны.

— Что?

— Снимай, говорю! По-собачьи будем.

Судя по всему, зэка 154-3223 ей не глянулся — больше его к паспортистке не вызывали.

Но она от него залетела.

Девочка родилась аккурат 9 мая 1945 года, в роддоме города Бежецы, что недалеко от Брянска. Поэтому ей и дали иностранное имя Виктория, что значит Победа.

Девочка родилась на удивление здоровенькая, крепенькая, однако паспортистка сдала её в дом ребёнка в трёхмесячном возрасте по причине перевода паспортистки в Москву в кадровую службу ГУЛАГа, а от таких переводов не отмахиваются и не отказываются.

В 1954 году отец Виктории освободился, а в 1957-ом году он был даже реабилитирован «из-за отсутствия состава преступления». Он нашёл Викторию и удочерил её официально, вытащив из брянского детдома имени Россолимо. Ей было уже двенадцать, и она вовсю ходила по рукам. Нашёл недоказанный дезертир и паспортистку, мать девочки, но та даже не захотела с ней увидеться, поскольку это означало внесение новых, ненужных ей сведений в личное дело. Оказалась жива и бабка девочки. Она училась в гимназии в Киеве и дружила с Розой Залкинд, которая потом оказалась печально знаменитой Розалией Землячкой по кличке Кровавая. По старой гимназической дружбе всесильная Землячка выправила своей подруге, бывшей дворянке, документ старого большевика и политкаторжанина. На старости лет бабка нарочно пересекала центральные московские улицы на красный свет или в неположенном месте, чтобы её останавливал постовой, которому она предъявляла эту ксиву, тот выпученно козырял и отпускал её с почётом и миром — а больше ни на что другое эта бумажка, по мнению зловредной и выжившей из ума бабки, не годилась.

Жили они вдвоем скудно: отец часто болел, из-за чего терял порой работу — учётчика, сметчика, нормировщика, занятий несложных, неутомительных и ограничено ответственных. Виктория кончила ремеслуху при БМЗ, работала в дизельном цеху, но, прекрасно понимая свои перспективы несоюзной молодёжи на Брянском машиностроительном, заочно закончила медицинский техникум и стала хирургической сестрой в облбольнице Брянска. В середине 60-х их барак наконец снесли, и они получили однушку в Фокинском районе, на другом конце города.

Красивая, крепкая, здоровая, Виктория никак не могла выйти замуж — не везло, да и работа хирургической медсестрой в травматологическом отделении — не лучшее для этого занятие.

Однажды к ним по скорой поступил пострадавший в ДТП. Он оказался военным лётчиком, его через несколько дней перевели в медсанчасть, но роман успел завязаться. В 1972 году они поженились: ему 31 год, ей — 27. Практически последний шанс, как думала тогда Виктория.

Они прожили вместе более года, но, из-за того, что Виктор непременно и глубоко напивался, как это положено у лётчиков истребителей, детей у них никак не получалось смастерить. В сентябре 73-го Виктора направили в Египет, где он и погиб в бою над Синайским полуостровом, под чужим, арабским именем, а потому Виктории и ничего не полагалось, ни пенсии, ни даже единовременного пособия.

Следующий муж оказался горьким пьяницей. Впрочем, в Брянске любили шутить: жёнам, имеющим непьющего мужа, лотерейные билеты запрещено продавать — шибко везучие. Этот наглотался как-то Бориса Федоровича (клей БФ-12): передоз, не откачали. Скоропалительный брак и трёх лет не длился.

Третий муж возник накануне московской Олимпиады — бедолагу выселили под общую гребёнку, после третьего его визита в один и тот же медвытрезвитель на Щипке. Ну, чем он виноват, что этот медвытрезвитель в двух шагах от Строченовских бань, куда он регулярно ходил? А из любой бани практически любого мужика можно хватать и — в вытрезвитель, ну, почти любого.

В общем-то они неплохо жили, хотя и скученно, особенно после рождения Томочки, которая красотой и статью — вылитая Виктория. Всё-таки однушка на четверых безнадёжно тесна. Может, оттого Толик и скопытился. Уже после второго наплыва белочки он застрял в наркологической психушке, откуда вышел лишь вперёд ногами в самый разгар перестройки и гласности.

А в 1989-ом умер отец, пенсионер и участник ВОВ, которому от этого ничего не досталось, ни синь пороху, спасибо, что не посмертно реабилитированному.

В те времена из страны не бежали только ленивые.

Подхватив Томочку, Вика рванула из своего засранного Брянска в Америку, аж в Нью-Йорк. Несколько лет проработала бэбиситтером и по присмотру за престарелыми в домах русских евреев и в американских семьях, пока не освоила язык. Томочку на ноги поставила, сама гражданство получила и уже в 55 вышла замуж за Изю Ферсмана, бессарабского еврея, немного говорящего по-русски. Родители Изи бежали в Америку, когда тому ещё не было и десяти лет. Изя оказался литератором, именно литератором, а не писателем. Он нашёл свою золотую литературную жилу и разрабатывал её более 60 лет, до самой смерти — речь идёт о графе Дракуле.

Так она стала Деборой Ферсман, так она назвала себя при бракосочетании, сотрудником Джуйки, Jewish Family and Children Services, уважаемым членом общины при синагоге в Бронксе. Ей нравилось говорить на иврите, хотя её словарному запасу было далеко до избытка. В ней проявилась и стала с годами только укрепляться породистая еврейская женская красота, потому что люди евреями не рождаются — они ими становятся, как стали евреями люди Исхода. Изя, обихаживаемый и ухоженный, умер, не дожив лишь пару месяцев до своего девяностолетия — они прожили вместе двадцать счастливых и замечательных лет.

У неё теперь — достойная пенсия и прекрасная квартира по 8-ой программе. От Джуйки она уже раза три посетила свою историческую родину, Израиль, которым необычайно гордилась, но втайне искала могилу своего первого мужа.

Блю-Джей-Дабл-Ю

Блю-Джей-Дабл-Ю, по брезгливости и недоверию к людям никогда не заходил в человеческий дом: он не боялся ни ловушек, ни западни там, зная, что всегда сумеет перехитрить этих тварей и никогда не дастся им в руки.

Блю-Джей-Дабл-Ю пушист, блондинист в лёгкую голубизну, с васильковыми глазами, в пышных белых усах и ещё более пышных шароварах, которыми он гордится и тщательно, каждый день вылизывает, поднимая вертикально вверх то одну, то другую заднюю лапу, и нет такой кошки и кошечки, которая не запала бы на эти его шаровары.

Единственное человеческое существо, которое он подпускает к себе на расстояние меньше трёх ярдов — обитательница дома (не хозяйка, не хозяйка: хозяин тут он, Блю-Джей-Дабл-Ю!) Маргарет. Он строго следит за тем, чтобы вода в миске всегда была свежей и в достатке, а в равной мере чтобы в достатке насыпался вискас, ровно два увесистых совка каждое утро, по любой погоде и политической конъюнктуре в стране.

Шаривари, устраиваемые им по ночам, слышны на всю их улицу. Тут и серенады когда одной, а чаще сразу нескольким подругам, и их восторги с завыванием и диалоги с другими котами, заканчивающиеся обычно дуэлями — расцарапанная морда или оборванное ухо тому прямые доказательства и улики. Любимое место для этих шаривари — крыша гаража, что в глубине бэкярда. Место это хорошо ещё и тем, что рядом растут два здоровенных эвкалипта, куда можно загнать очередного соперника, а также проходит забор, по верху которого можно драпануть за красоткой, бегущей по рулёжной дорожке.

Кого ещё терпеть не мог Блю-Джей-Дабл-Ю, так это ракуны. Один на один он мог порвать любого из этих тварей, и не раз демонстрировал это, но ракуны — настоящая шпана, шляющаяся по ночам бандами в 6-10 голов и разоряющая помойки и чужие съестные припасы — вот исчадия!

На сосне соседнего двора, высоко над землёй, в кроне живёт беркут. Сосед опасный, но — старожил. А старожилов следует уважать. Блю-Джей-Дабл-Ю не раз видел, как беркут отлавливает мелкую птичью сволочь, котят, щенят, собачьих и ракуньих: упав на свою жертву сверху, он никогда не добивает её на земле, а вздымает к себе на сосну и уже там разделывается — в полной безопасности и праве, без помех и защитников.

С годами Блю-Джей-Дабл-Ю немного погрузнел, остепенился, помудрел. Он перестал гоняться за всеми подряд, а нашёл наконец, свой идеал, золотисто-палевую Роз-Мелони-Молли, маленькую, необычайно ласковую и покорную. Роз-Мелони-Молли тремя годами моложе Блю-Джей-Дабл-Ю, уже старушка, неспособная к окотам, но ещё любящая секс как некую усладу, а не смысл своего существования.

Теперь Маргарет выставляет две миски с водой и две миски вискаса, но во второй, женской — всего один совок вискаса, больше Роз-Мелони-Молли и не надо.

Конечно, самое любимое место — радиатор только что приехавшей Тойоты-Камри, но нерадивая Маргарет даже не каждый день выгуливает Тойоту-Камри, однако и на хорошо прогретой крыше гаража так приятно нежиться, лёжа бок-о-бок с Роз-Мелони-Молли и намурлыкивая ей что-нибудь свинговое либо техасское кантри.

Раз в год на Фишермен-вёрф проходит большой праздник — открытие рыбацкого сезона. Блю-Джей-Дабл-Ю ни разу в жизни не пропустил это торжество. Не то, чтобы он был фанат и знаток рыбных деликатесов — в рот не брал это сомнительное едово, но запах свежепойманной рыбы будоражил всё его нутро, приводил в неистовство и полный сарказм. И ещё этот немыслимый аромат сливочного клэм чаудера с рыбой, креветками и мидиями в хлебе — однажды Блю-Джей-Дабл-Ю даже рискнул попробовать его и нашёл вкус этого супа отменным и пикантным. Единственное, что осталось для Блю-Джей-Дабл-Ю непонятным: где люди достают это чудо, ведь делать такое им, с их уровнем интеллекта, не дано.

На этот раз Блю-Джей-Дабл-Ю, вернувшись с Фишермен-вёрф к себе на крышу гаража, где бездарно теряла тепло капота Тойота-Камри, не нашёл свою старушку Роз-Мелони-Молли, но по чуть заметным ворсинкам её великолепной шубки понял — подружку унёс беркут. Блю-Джей-Дабл-Ю посмотрел на верхушку сосны ставшего ненавистным беркута: нет, туда не забраться, да и как он отдерёт этого беркута, если тот — мах-мах — и улетит высоко-высоко в небо.

Три дня просидел на крыше гаража Блю-Джей-Дабл-Ю, так ни разу и не отозвавшись на отчаянные призывы Маргарет. Он пристально смотрел на вершину сосны, всё ещё надеясь на чудо возвращения Роз-Мелони-Молли, на четвёртую ночь спустился и ушёл в дальний лес, где ни разу не был, нашёл укромную ложбинку под разлапистой ёлочкой и тихо, в заунывной тоске и печали сдох.

Маргарет пережила Блю-Джей-Дабл-Ю лет на десять.

Ей приносили котят, один красивей и пушистей другого, но она никого из них не приняла в сердце своём и осталась печально верной своему великолепному Блю-Джей-Дабл-Ю, за упокой души которого украдкой молилась по воскресным службам в храме Санта Каталины, скромной церковушке нашего тихого городка.

Две кухни
(предположение)

Это было в Калифорнии, в самом начале этого века и тысячелетия. Свободный как ветер и холостой как патрон, я решил собрать гостей не помню уж по какому поводу, кажется, даже без него, а просто из любви готовить и принимать гостей. Помню также, что это была весьма разношёрстная и разновозрастная публика: русские, американцы, русские американцы, американские русские, словом, евреи, и даже немного ни тех и ни других, то есть татары и латиноамериканцы. Да, и чуть не забыл: один полинезиец, из Самоа, проповедник, ещё толще меня. Словом — 30 человек. И решил я выставить 30 блюд, но так, чтобы всем всего досталось, хотя бы понемногу. Столов у меня достаточно: кухонный разделочный, раздвижной обеденный, двухъярусный сервировочный на колёсиках и громадный журнальный, тоже двухъярусный. Сидеть, правда, удастся только десятерым, по очереди.

Вот, что было приготовлено или прикуплено в любимом магазине «Трейдер Джо»:

  • Домашние заготовки — солёные маслята, кислена паприка, грибная икра, баклажанная икра (баялда) и кабачковая икра;
  • Маринованные артишоки;
  • Маринованные луковки;
  • Маслины — каламата и огромные зелёные, испанские;
  • Португальские копченые мидии в прованском масле в консервных банках;
  • Такие же устрицы;
  • Консервированная спаржа;
  • Красная икра — в половинках белков перепелиных яиц (желтки пошли на домашний майонез), в половинках авокадо, смазанных майонезом, на канапе со шпажонками;
  • Канапе — ассорти (колбаса, сыр, копчёность, салатец, слабосольный лосось, малосольный огурчик (half salted из Канады), маслина);
  • Селёдка: под шубой, фаршмак, ленинградский «пыж»;
  • Два винегрета — с квашеной капустой и с малосольным огурцом;
  • Зелёная фасоль в чесночном соусе;
  • Шпроты на обжаренном чёрном хлебе;
  • Слабосольный лосось на обжаренном чёрном хлебе, припорошенный каперсами;
  • Креветки варёные, очищенные до хвостика, соусированные в итальянском соусе и подаваемые с тремя соусами: кетчуп с хреном, тартар и блю чиз;
  • Те же креветки, но обжаренные в оливковом масле с теми же тремя соусами;
  • Куриные крылышки, запечённые в духовке, с теми же соусами;
  • Сладкий перец четырёх цветов, фаршированный тёртым сыром, майонезом, отжатым чесноком и красным жгучим перцем;
  • Потрошёные анчоусы на бутербродиках с маслом, на чёрном и белом хлебе;
  • Куриные яйца, фаршированные соусированным крилем и измельчённым желтком.

Напитки, безалкогольные, слабоалкогольные и крепкоалкогольные, распределялись в зависимости от необходимости в охлаждении, по углам и камерам холодильника либо по квартире — где попало, лишь бы рука дотянулась. Вся посуда — silver plastic, кроме той, из которой пьют — терпеть не могу пить из одноразовой посуды, самого себя начинаешь ощущать одноразовым. У меня в морозильной камере холодильника сроду ничего не лежало съестного -только рюмки, бокалы, стаканы, стопки разных размеров и употреблений.

Вечер прошёл знатно и даже восхитительно: все наелись и напились, и никто не переел и не перепил.

Убирая за гостями посуду уже сильно за полночь, я размышлял и предполагал о том, что, по-видимому, есть два мировых типа кухни, которые можно назвать авельской (номадной, кочевой) и каинской (осёдлой). [Строго говоря, авельскую ещё можно назвать женской, построенной на идее векторального желания наесться и тем сохранить жизнь, а каинскую мужской, поскольку мы, мужики, более всего стремимся к разнообразию, на столе и в постели — никого не хотел бы обидеть скопом или персонально].

Номады питаются очень монотонно и однообразно, но, по возможности обильно:

— казахи зарежут целого барана, всё ночь варят свой бешбармак, а потом съедают огромный котёл этого варева;

— северные народы также готовят целого оленя, накромсав его на огромные куски;

— ковбои, гнавшие бычков от Техаса, Оклахомы и Арканзаса до чикагских скотобоен, вечером разжигали костер, на котором жарили бычьи рёбра и барбекью — реально они ели один раз в день, на ночь, а в седле обходились жвачкой, beef jerky.

А теперь вспомним:

  • Лукуллов пир и всю итальянскую разносольную кухню,
  • пиршества и обжорства Гаргантюа и Пантагрюэля у Ф. Рабле,
  • английского Робин Бобин Барабека,
  • китайские, японские, тайские и вьетнамские застольные многотемья,
  • идею «шведского стола» и американского «буфета», особенно в Лас-Вегасе,
  • княжеские, барские, царские столы и перемены,
  • «Князя Серебряного» К. Толстого, «Старосветских помещиков» Гоголя,
  • «Пана Халявского» Квитка-Основьяненко,
  • ресторанные многообразия у Тестова и в «Славянском базаре» у Гиляровского,
  • интеллигентские застолья у Чехова,
  • скромный обед Альхена и Сашхен в «12 стульях» Ильфа и Петрова,
  • партийно-хозяйственные разносолы,
  • простой субботний стол в рядовой еврейской семье.

И ведь для того, чтобы просрать такую огромную страну как Россия, сначала её надо было прожрать.

Единственное, что мне совершенно непонятно во всей этой истории: как я, географ, путешественник и бродяга, оказался адептом каинской осёдлой кухни? Я же не гермафродит, вроде бы…

Гарнир

— На второе что будете?

— Биточки.

— С чем?

Таков типичный диалог на раздаче в любой столовой. Вторых блюд, требующих гарнира, в репертуаре советского общепита было не более двадцати наименований: котлеты и их производные (биточки, тефтели, бифштексы, зразы и т. п.), мясо отварное или тушёное, курица отварная или жареная, рыба жареная или отварная (треска, морской окунь, камбала), гуляш и его производные (поджарка, азу, бефстроганов) — вот, кажется, и всё. С гарнирами также было весьма незатейливо: картофельное пюре, рис, гречка и другие крупяные каши (ячка, перловка, горох, фасоль, кукуруза и т. п.), тушёная капуста, свежая или квашеная. И принцип был всего один, универсальный: допустимо всё со всем.

В забегаловках и ресторанах средней руки и по сей день предлагают на выбор 2-3 гарнира. В приличных заведениях выбора нет: шеф-повар точно знает, что к чему подходит. При этом в понятие «гарнир» входят также соусы, подливки, травки, орнамент, например, из бальзамического уксуса, горчицы, цветной соли и других затей.

Гарнир как гастрономическое понятие возник лишь после 1670 года. Пережив «малое оледенение» и длительную голодовку 16-го века (84 года были неурожайными или недородными!), европейцы приобрели вкус к еде как не только утолению голода, но и как к одной из радостей и утешений в жизни. Первоначально гарниром была оловянная посуда (дюжина) — люди перестали есть из общего котла и возникла идея порционности блюд, эдакое провозвестие Liberté, Égalité, Fraternité, лозунга Великой Французской Революции. Да, все три понятия, свобода, равенство и братство сначала родились за обеденным столом, а потом перешли в умы человеческие — се ля ви.

Вскоре, гарниром стали называть «положенное напротив основного», sideways, а дальнейшая эстетизация, этикетизация и ритуализация еды, превращение этого процесса в досуг, развлечение, даже в приключение, в освежение (по-латыни — в ресторацию, restoration) привело к пониманию гарнира как украшение того или иного блюда. Простые гарниры сохранились только для очень выразительных блюд, например, для стейков, к которым, помимо очень тонкого картофельного пюре, замешанного на голубом сыре, подаётся только соус на основе белых грибов.

Сложные, высокохудожественные гарниры — вовсе необязательно соответствуют тому, что они украшают. Увы, частенько таким образом хотят скрыть недостатки (несвежесть) основного продукта или неумелость, неудачу в его исполнении и приготовлении.

Однокоренным гарниру стало слово гарнитур: мебельное украшение (когда мебель не только функциональна, но и является также украшением жилья), женский гарнитур нижнего белья и специально подобранный набор ювелирных украшений.

Во всех этих случаях подчёркивается несамостоятельность гарнира или гарнитура: представьте себе мебель без жилья или женские украшения без ожидаемой вами женщины — и ничто, кроме досады, вас не охватит.

Если сегодня за «гарниром» прочно укрепился гастрономический смысл, то так было далеко не всегда.

Это слово имело значение в юридическом смысле «предупреждать или вручать уведомление о вложении средств» (1570-е гг.).

Ещё раньше оно появилось как военный термин. Он возник в ходе Столетней войны в конце 14 века и означал оборудование места или подготовку для обороны. В то же время и появилось слово гарнизон (по-английски garrison), своеобразный «гарнир» для города на случай войны или нападения.

К вопросу о безрядовой укладке

В лихие 80-е, когда с магазинных полок исчезло всё съедобное и несъедобное, мне обломилось весьма причудливое изделие весом не то 240 г, не то гораздо меньше. Консервную банку этого изделия окружала чуть приклеенная лента

РЫБА
в томатном соусе
в безрядовой укладке

Изготовитель — Керченский рыбо-консервный завод. ГОСТ и прочие атрибуты — на месте, всё как положено.

Со времён Платона мы знаем, что РЫБА в море не плавает: это мыслительная конструкция. При вскрытии банки мне, знатоку и любителю рыбы, так и не удалось определить, что же это такое: рыбная масса измельчена на неведомом науке и технике шредере так, что невозможно понять не то, что породу — габариты этой РЫБЫ. К тому же томатная заливка, довольно противная на вкус, составляла процентов 80 массы изделия. Есть это было нельзя и опасно, поэтому я сохранил только этикетку и долгие годы хранил как яркую примету последней страницы истории КПСС.

И вот прошло ровно тридцать лет.

Передо мной консервная банка всё того же незабвенного формата: не то 240 г, нетто 240 г.

КИЛЬКА БАЛТИЙСКАЯ
в томатном соусе
без рядовой укладки

Изготовитель — какое-то село в Ленинском районе республики Крым. ГОСТ и всё такое.

По содержимому — даже не килька (я балтийскую кильку и по глазам, и по походке могу различить), а мальки балтийской кильки, бэбики, замученные и убиенные какими-то извергами и иродами. Томатная заливка — и в меру съедобная, и в меру налитая, не более половины веса и объёма.

На этикетке красуется фирменный логотип СЛАВОМОР.

Всё это меня заинтриговало.

Сначала сам логотип: если он — про «славное море», то это, как известно. Байкал, а ежели это грамматически сродни голодомору или клопомору?

На кой бес гонять несчастную кильку с Балтики в Крым, чтобы потом торговать этим в Москве? Правда, вспомнил советскую практику не считаться ни с какими транспортным расходами во имя «государственных интересов»: мы возили на Кубу нашу картошку, которая столь длинной транспортировки не выдерживала и на 98-99% превращалась в несъедобье, а в противоположном направлении везлась кубинская картошка, качеством и ценой в несколько раз превышающая нашу родимую — и ведь это десятками лет, как-то оправдывалось и обосновывалась «интернациональной дружбой». «растущим товарооборотом» и т. п. заморочками.

Но мы уже тридцать лет живём не в плановой, а в «рыночной» экономике.

Я полез искать подробности.

ТОО «СЛАВОМОР» в Питере действительно есть, аж с 1999 года, но ликвидировано в 2006 году, однако, судя по датировке на крышке консервов, продолжает действовать по сей день. В поселке Вистино Ленинградской области (я там много раз бывал) есть рыбсовхоз и рыбзавод, но они ловят и обрабатывают салаку и миногу, а не кильку. В Усть-Луге никакого рыбного промысла уже четверть века нет — порт построили, не до рыбы теперь. В Ивангороде тоже ничего рыболовецкого. Кильку ловят эстонцы и латвийцы, из-за европейских квот и норм не без проблем. Выходит, мы втихаря у них кильку скупаем. И…?

И везём в Нашкрым. Железнодорожными рефсекциями или автомобильными реф. фурами. На расстояние от места лова до места переработки около 3000 километров и ещё полторы тысячи — назад, до Москвы. Это какова же себестоимость рыбки? Как у осетрины холодного копчения?

Посмотрел на карту Крыма: Ленинский район (по-украински — Едикуйский, у них там декоммунизация по-взрослому) — от Арабатской стрелки до Черного моря. Границ — никаких, есть и Ленинское, и Ленино, есть строящаяся автотрасса «Таврида», имеющая значение только для переброски войск и военной техники, но она ведь — строящаяся. Есть брошенная и недостроенная АЭС (мы на заре коллапса СССР одновременно проектировали и строили Чернобыли — и в самых неподходящих для этого местах: в Приморье, Крыму, Армении, Татарии, Башкирии и др.), но здесь нет ни одного порта и ни одного промышленного предприятия, в том числе никакого рыбзавода. Места пустынные, топкие, сильно засолённые, само унынье.

Поневоле навёртывается подозрение, что этот сов. секретный рыбзавод находится не в Крыму, только числится там зачем-то. Зачем? — ах, да «интернациональная дружба», «растущий товарооборот» и т. п. заморочки.

И всё становится понятно и прозрачно.

Всё, что могли, мы в Крыму испортили и изгадили за пять лет оккупации: пляжи, застройку, Массандру, «Крымскую розу». Оно и при Украине не очень-то процветало. А вместо этого гоним туфту и потемкинскую индустрию, а заодно нагнетаем именно сюда, в Северный Крым, вооружения и вооружённые силы. Генералы, понятно, живут на побережье, а солдатики — здесь, в беспроглядной пустыне.

Да, всё теперь ясно и понятно с безрядовой укладкой, только жрать такую гадость — противно.

Учредительное собрание профессорско-преподавательского клуба

устало у стола,
у стола устало
собралась шабала
по поводу Устава

закуски, как всегда,
собрали маловато:
какая тут еда?! —
всё лебеда да вата

зато одеколон —
почти что в изобилье,
«тройной» (духи не тронь) —
для полной камарильи

от выпивки устав
и ни черта не помня,
забыли про Устав
и про застолья корни

Гостиница «Золотая долина» в новосибирском Академгородке

на высоком дальнем этаже,
рубль десять в сутки и не боле,
я сижу в полночном неглиже,
слушая по «Маяку» бемоли

Адамо — про падающий снег,
Азнавур — о чём-то по-французски,
чувств и мыслей торопливый бег,
с водочкой и под обскѝе грузди

я мечтал, грустил, любил и пел,
а окрест — ни огонька, без края,
снег и ветер, тёмный беспредел,
а в постели — хрупкая Даная

скрип сугробов, искры снеготы
так торжественно молчанье хвойной ночи
и кряхтит под снегом ель до хрипоты,
и стихи — увесисты и сочны

Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Александр Левинтов: Январь 19-го. Окончание

  1. Спасибо. Я получил удовольствие. Понимаю, что всё (и первая, и вторая части) писались не для меня. Но имелся в виду и некто, зашедший погреться у огонька, погреться от сырой зимы и несильного ветра, продирающегося сквозь кожу. Вот этот «некто» и был я, получивший удовольствие )))

    1. Если честно, то писалось именно для вас, человека совершенно автору неизвестного. А когда читатель известен, то это — заказной текст, взыскующий оплаты, а не тёплых слов. Спасибо.

  2. «Виктория» — совершенно великолепная новелла. Даже больше — роман.

    1. Читаешь — и не понимаешь: как хоть кто-то выживал? Однако выживали. Миллионы. Да и жили неплохо. Скудно, вероятно, по штатским меркам, но, между прочим, с минимумом заморочек: водка всё же лучше наркотиков, и нормальный секс как-то надёжнее гомосексуального с немалым риском подхватить спид. Уже не я один заметил (и как-то вскользь в том же признаётся сам автор), что «гвоздь в моём (в его- М.Т.) сапоге кошмарней фантазии Гёте». Талантлив ли автор? Бесспорно. Но к его творчеству приходится обращаться, памятуя о темпераменте — меланхолическом, усугублённом обстоятельствами. «Новым американцам», впрочем, виднее. У них там свой взгляд.

      1. Даже не знаю, как к такой оценке относиться: я — бытописатель, не более того. Это значит, что мои персонажи, даже если рассказ идёт от первого лица, не конгруэнтны мне. Вот, к примеру: Леонид Андреев писал довольно мрачные вещи, но сам-то был ещё тот гуляка. Михаил Зощенко, ну, никак не был похож на своих персонажей и жил совсем другой жизнью, нежели они. Я думаю, это всё происходит от принципиально неверного преподавания литературы в советской и российской школе, и люди совершенно не виноваты в том, что их научили (и крепко научили) читать ТАК. В своё время меня потрясла моя американская студентка, которая очень довко написала эссе «Жизнь и творчество Достоевского», в котором убедительно показала, что между тем и другим — никакой связи. Каждый автор — совсем не то, что он описывает, даже если он описывает себя. Более того, он, как правило, и не задумывается, когда пишет, о том, как он выглядит или каков он по сути — он всегда пишет про другое. Между прочим, у Гёте в сапогах были свои гвозди.

  3. … чтобы вместо меня никто не пользовался бесплатным городским транспортом и другими средствами массовых пыток,
    ————————————————————
    «Массовых пыток»?? Нет, это зря. Это для красного словца.
    Роптать на городской транспорт в Москве — большой грех, а уж на бесплатный (для обладателей «социальных карт»), — вообще, слов нет. Городской транспорт в Москве — это как раз одно из самых больших достижений здесь. Даже по сравнению с поездками в легковых автомобилях, ибо метро не знает пробок, а трамвайные пути часто проходят по отдельным улицам и проездам, где нет пробок. Особенно хороши новые трамваи «Фокстрот» (совместное производство польского завода в Быдгоще и Уралвагонзавода, того самого) и «Ласточка» (Сименса) на новом кольце метро, на трассе старой окружной железной дороги, построенной в 1908 году.

    1. Прошу прощения, а вы в часы пик пользовались поездами метро, эскалаторами и переходами, особенно с МЦК? По десять раз в неделю? Объективные характеристики меня не интересуют, только ваши личные ощущения. И меня не интересуют сравнения с токийским или пекинским метро — это не моя жизнь. И в новые трамваи вы с больными ногами пытались взгромоздиться в те же часы пик?

      1. Нет, в утренние часы пик я не ездил. Но в вечерние случалось. Давки не было. Кстати, в эти новые вагоны входить легко, они с низким полом, ступенек нет. Не нужно «пытаться взгромоздиться».

        1. мне по возрасту бурчать положено, но, поверьте, комфортно в городском транспорте в часы пик чувствуют себя только карманники

Добавить комментарий для Виталий Челышев Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.