Зоя Мастер: Зазеркалье

Loading

«Надо же, какой специфичный язык, — подумал я. — Учебный процесс! Словно не учат, а что-то там перерабатывают, из личностей фарш делают. Тем более, из нестандартных».

Зазеркалье

Зоя Мастер

Окна моей спальни смотрят на прямоугольную коробку школы. Сетчатая ограда за разросшимся кустарником отделяет двор от школьного двора. Я переехал в этот двухэтажный домик в середине лета. Тогда, полгода назад, школьная площадка была пуста; июльский ветер лениво гонял по расчерченному асфальту катыши тополиного пуха. Днём было тихо, зато по ночам в листве беспрерывно стрекотали цикады. Спать стало практически невозможно. Тем не менее, здесь было тише, спокойнее, безмятежнее, чем в даунтауне. За последние годы город сильно изменился: как и в человеческой жизни, старость беспомощно уступила место живущей сегодняшним днём юности. Давнишние, покрытые вьюном кирпичные двухэтажки, обросли надменными бетонно-стеклянными высотками. Напротив моего крыльца взгромоздился исполинских размеров гараж, пасть которого день и ночь поглощала и выплёвывала спотыкающиеся о полосатый шлагбаум машины. В июне не расцвела липа: её серые от строительной пыли соцветия так и не распустились. Я перестал ощущать смену времён года и выставил квартиру на продажу.

В фотостудии я стал бывать редко; налаженный механизм справлялся и без моего присутствия. В принципе, я мог бы назвать себя свободным человеком. Чтобы стать абсолютно свободным, надо было уйти на пенсию. Что я и сделал.

Лето закончилось ранним поздне-августовским утром. Я не понял, от чего именно так резко проснулся, пока не посмотрел в окно и не увидел, откуда исходит шум. Школьная площадка была похожа на разворошенный муравейник: детские фигурки хаотично носились по всей территории, футбольные мячи нещадно лупили сетчатую ограду. Ровно в полдень пространство вновь огласилось воплями вырвавшихся на свободу школьников. На траве в тени кустарника, практически на моей территории, обосновались группы девочек. Их не оставляли в покое гормонально озабоченные пацаны: словно на петушиных боях, они наскакивали на девчонок, визгом и криками симулировавших страх и возмущение. Точно так всё моё детство орали, пищали, вопили, канючили мои младшие сводные братья и сестра, с которыми я вынужден был делить своё личное пространство и время, — с десяти лет и до благословенного дня, когда я наконец-то переселился в студенческий кампус.

Дребезжащий школьный звонок, прерывавший это неистовство бесцельного времяпрепровождения, казался хрустальным перезвоном. Я возненавидел прежних хозяев. До меня дошло, почему они продали дом, не торгуясь.

В конце августа ночные цикады исчезли. Наконец-то я стал высыпаться, но что с собой делать днём, никак не мог придумать. Я бродил из комнаты в комнату, и всё мне действовало на нервы, отвлекало, мешало сосредоточиться, вызывало досаду и недовольство — прежде всего, собой.

Возможно, причиной была банальная лень, возможно, неумение расслабиться, переключиться на другую волну. Но по привычке я подсознательно продолжал винить женщину, с которой когда-то жил и которая ушла, потому что я не хотел детей в принципе и конкретно того ребёнка, которого она собиралась родить.

Так или иначе, в моей новой жизни с одной стороны дома раздражителем служила школа, с другой — пара пожилых азиатов. Вид из верхней спальни — мельтешение и шум; снизу, из кухни и кабинета — однообразное, монотонное существование этой нелепой семейной пары. С раннего утра и до полудня маленькая сухонькая женщина в мешковатом платье и панаме сидела на траве, что-то из неё выдёргивая. Закончив с травой, она пересаживалась на гравий, которым была засыпана часть двора, и так же размеренно продолжала извлекать видимые ей одной палочки-сорнячки. Изредка она вставала лишь за тем, чтобы напиться воды из стоявшей на земле у крыльца бутылки. Её муж, в майке и неизменных широких джинсах на подтяжках, постукивал молоточком: сбивал деревяшки, клеил, подкрашивал. И всё это проделывалось ежедневно. Иногда они перебрасывались парой слов на своём, похожем на чириканье, языке. Завидя меня в окне или на террасе, муж махал снятой с головы кепкой, жена приветливо кивала головой. Лица её практически не было видно и казалось, панама кивала сама по себе. После обеда они садились на деревянную скамейку: женщина перебирала спицами, мужчина читал газеты. Мне было любопытно, что изменится с наступлением осени. Ничего. Кроме кофты поверх платья и ветровки поверх майки. Когда эта идиллическая картинка начала меня угнетать, я стал наблюдать за детьми и со временем нашёл это занятие довольно занимательным.

Первыми на площадку вылетали старшие дети. Побросав курточки на асфальт, они разбегались во все стороны: мальчишки — гонять мяч по траве, девочки — на качели-горки-лесенки. Я уже знал, что первыми на перекладину заберутся две мусульманки. Они любили висеть вниз головой. При этом их многослойные одежды и головные платки свисали, как листья на кукурузе. Младшие школьники играли с другой стороны. За ними наблюдали взрослые. Они периодически покрикивали, пытаясь навести подобие порядка. «Не бегай! Не прыгай! Не толкайся! Осторожно!» С таким же успехом они могли кричать Happy birthday! или петь хором. Я уже знал, дети какой группы совершенно неуправляемы, а кто ведёт себя адекватно.

Последней из дверей столовой появлялась вереница детей лет восьми-десяти. Они следовали за молодой, спортивного вида учительницей; сзади эту шеренгу замыкала коренастая, невысокого роста чернокожая женщина. Видимо, помощница. Потом учительница уходила, а помощница оставалась с детьми. За то, как её слушались ученики, как невозмутимо, не обращая внимания на творящийся вокруг бардак, они играли, я бы незамедлительно присвоил этой женщине какое-нибудь высшее педагогическое звание. Со звонком вновь появлялась учительница; привычно выстроившись цепочкой, не суетясь, не толкая друг друга, воспитанники заходили в здание. Может, и было в таком послушании что-то неестественное, но окриков я не слышал. Как профессиональному художнику и фотографу, мне стало любопытно понаблюдать за этими детьми вблизи, разглядеть их лица. У меня даже появилась мысль сделать что-то вроде фотоальбома на тему школы: прошлой, моих лет, и современной. К сожалению, жизнь пенсионера оказалась невзрачной и удручающе примитивной. Конечно, я мог бы придумать какой-то более престижный проект, более интересную тему, чем какие-то непонятные дети и их педагоги — явно неудачники по жизни; ведь по-настоящему талантливый человек не стал бы тратить жизнь, заперев себя в классной комнате; но школа была всего в ста метрах от дома. Так вышло, что, благодаря профессиональному любопытству и врождённой лени, в один из солнечных осенних дней я вошёл в здание школы.

Скуластая приветливая секретарша висела на телефоне.

— Вы чей-то дедушка? Хотите забрать ребёнка? Тогда распишитесь в журнале, — попросила она скороговоркой, на пару секунд отведя трубку от уха.

Судя по всему, у девушки не возникло сомнений по поводу моего возраста, из чего я сделал неутешительный вывод: моложавым я кажусь только себе, а на самом деле выгляжу на свои шестьдесят семь.

— Мне к директору.

Ею оказалась дама за пятьдесят. У неё было беличье лицо: глубокие носогубные складки надрезали кожу между сдобными щеками, изящным носиком и заострённым подбородком, образовывая треугольник. Мне всегда нравились улыбчивые рыжеволосые женщины, а этой, — улыбка, хоть и дежурная, особенно шла, поскольку вытирала скорбные морщинки в уголках красиво очерченных губ. Пожалуй, я бы снял её с боковым освещением, а ещё лучше — на природе, ранним пасмурным утром. Такому лицу нужен мягкий, рассеянный свет.

Естественно, я не знал ни имени учительницы, ни того, в каком именно классе учились заинтересовавшие меня дети. Как мог, я описал внешность обеих женщин, пояснив, что наблюдал за ними из окна спальни. Моя невинная шутка была попыткой наладить контакт. Но по всей видимости, упоминание о спальне директриса восприняла как фамильярность и, наморщив лоб, с удвоенным вниманием стала изучать моё удостоверение.

— И чем же вы занимаетесь? — спросила она

— Я — профессиональный фотограф. На пенсии.

— Замечательно, — многозначительно произнесла директриса, вернув на место улыбку. — Если вам интересно, почему бы нет? Кстати, дети как раз возвращаются в класс. Я предупрежу учительницу, и вы сможете пройти с ними. Думаю, часа вам вполне хватит: посторонние всегда отвлекают внимание от учебного процесса. А этих детей — тем более, поскольку они — особенные.

— В смысле, особо одарённые?

— В смысле, другие. Нестандартные по нашим меркам.

«Надо же, какой специфичный язык, — подумал я. — Учебный процесс! Словно не учат, а что-то там перерабатывают, из личностей фарш делают. Тем более, из нестандартных».

— Фотографировать без разрешения родителей, естественно, нельзя. Вы понимаете, да? — добавила директриса, и я снова поразился феноменальной мимике её лица. Её портрет, безусловно, украсил бы задуманный мною альбом.

Я шёл позади растянувшейся вдоль стены группы детей. Они заметно различались по росту: некоторые выглядели лет на десять, а другим я не дал бы больше семи-восьми. Те, что помладше, особенно один с короткой асимметричной стрижкой, оглядывались, словно проверяя, не ошибся ли незнакомый дяденька в маршруте, не по ошибке ли следует за ними. «Привет», — кивнул я худенькому темнокожему кучерявому пацану, замыкавшему цепочку, но он никак не отреагировал.

Классная комната вызвала ощущение стойкого бардака, подстать учительнице: молодой, мосластой и блядовитой, с наколками на загорелых руках. Её светлые волосы были забраны в конский хвост, крашеная фиолетовая прядь свисала вдоль уха. В мои годы таких девиц не то что преподавать, в школьные уборщицы бы не взяли. Видимо, мисс Рид, — так звали эту молодую особу, — поймала мой неодобрительно-вопрошающий взгляд. Она озадаченно подняла пшеничные совиные брови так, что одна оказалась выше другой, дежурно улыбнулась и молча указала мне на стоящий у стены стол с придвинутым к нему кожаным стулом на колёсиках. Больше за всё время урока она на меня не взглянула. Зато я время от времени посматривал на её выпукло-упругие формы и постепенно пришёл к выводу, что вполне возможно, в молодые годы, когда я ходил на крепких ногах, с такой девушкой было бы круто появиться на студенческой тусовке.

— Берём газеты и режем на полоски, — объявила мисс Рид, — потом обклеиваем ими надутые воздушные шарики. Они лежат перед каждым из вас. Что получаем?

Не дождавшись отклика, она ответила сама себе:

— Правильно. Мозги. Вернее, модель мозгов.

Ассистентка стала помогать детям, подсаживаясь к каждому по очереди. Учительница, стоя в центре, наглядно показывала порядок действий, точностью движений и лаконизмом изложения напоминая стюардессу перед началом полёта. Как могли, дети пытались выполнять это незатейливое задание. Шесть мальчиков и четыре девочки, не глядя друг на друга, не перебрасываясь словами, в тишине, нарушаемой только негромкими ободряющими голосами взрослых, с усердием роботов клеили бумажки. Я не увидел удовольствия или воодушевления на их лицах. Я вообще не видел эмоций, но и безразличия тоже не заметил. Правильно было бы назвать их поведение невозмутимо-благодушным. Когда дети закончили конструировать модели, ассистентка, миссис Робинсон, выложила их на залитый осенним солнцем подоконник — подсыхать. Единственным, перед кем всё ещё лежал лысоватый голубой шарик, был тот самый темнокожий курчавый мальчик, оказавшийся девочкой.

— Фрэнсис, — обратилась к ребёнку учительница, — а ты что же? Может, устала?

— Да, мисс, — апатично ответила девочка, — я, наверное, устала.

Продолжая пожимать острыми плечиками, она натянула на голову кофту.

— Ничего, — мисс Рид погладила её по спине, — мы закончим вместе. Потом. Да?

— Зелёная в полоску голова Фрэнсис согласно закивала; девочка открыла своё круглое, симпатичное лицо только тогда, когда ассистентка раздала каждому ребёнку по яблоку, а учительница пообещала показать фильм о том, какая пища помогает активно жить и хорошо учиться.

Мисс Рид предварила показ фильма коротким предисловием.

— Источником энергии является еда и без неё у вас не получится ездить на велосипеде, бегать и даже ходить. Представляете? — и добавила: «Теперь вы можете есть яблоки, но не забудьте внимательно смотреть и слушать».

На экране сменялись картинки накрытого к завтраку стола, полок продуктового магазина, детей, поедавших полезные продукты и немедленно побеждающих в марафонах. Затем пошли изображения человеческой головы в различных проекциях с мелькающими лампочками, прослеживающими путь прохождения фосфора от яблока к нужным для выработки внимания и улучшения памяти участкам мозга; заботливого малыша, принёсшего страдающей головной болью маме салат и фрукты. Я настолько увлёкся увиденным, что минут на десять перестал наблюдать за детьми, а когда отвернулся от экрана, не сразу смог отделаться от ощущения какой-то нереальности, даже сюрреалистичности происходящего. Я не сразу сообразил, что именно было не так: полутёмная зашторенная комната, силуэты детей в дёрганых бликах экранного света, вкрадчиво-завлекающий голос читающего текст диктора. Приглядевшись, я понял, что никто из этих детей не был в состоянии совмещать две функции. Каждому удавалось делать что-то одно: смотреть фильм, есть яблоко, заниматься собой, просто находиться здесь, в этом месте, но в ином временном пространстве…

Ближе всех ко мне сидела похожая на японскую куклу девочка лет восьми с фарфоровой кожей, смоляными гладкими волосами и сливовыми глазами под очками в сверкающей розовой оправе. Её звали Лупита. Она сидела, подперев ладонями свою хорошенькую головку, а взгляд её упирался в спину сидящего впереди мальчика. Этот мальчик, его имени я не расслышал, показался мне странным ещё в коридоре. У него был очень низкий, трескучий голос, слишком низкий для ребёнка столь маленького роста. На вид ему было лет девять, не больше. А говорил он мужским, отрывистым голосом — как лаял.

Девочка Лупита жевала яблоко, не отрывая взгляд от спины мальчика-мужчины, а он, повернув голову вбок, неотрывно смотрел на меня: сначала из-под локтя, потом откровенно, как изучают диковинное, малопонятное явление, пытаясь определить, исходит ли от него опасность. А я почувствовал себя попавшим в зазеркалье чужаком, не владеющим здешним языком взглядов и жестов. В конце концов, устав меня разглядывать, ребёнок свёл глаза к носу и начал рассматривать поднесённые к глазам ладони. Неожиданно он закашлялся — громко, густым трескучим басом. Неслышно, почти крадучись, к нему подошла ассистентка, присела на соседний стул и показала, как надо кашлять в сгиб локтя. Говорила она шёпотом, добродушно, даже ласково. Поднося ко рту согнутую в локте руку, мальчик несколько раз повторил несложный процесс имитации кашля. Кажется, они оба получали удовлетворение: ребёнок — от выученного навыка, миссис Ричардсон — от хорошо выполненной работы, принесшей результат.

Их взаимоотношения, были для меня непостижимы. Не может нормальный человек добровольно наблюдать подобное изо дня в день, в течение многих лет, продолжая реагировать на всё происходящее без тени раздражения, — так, словно сумасшедший дом — не этот класс, а мы, вообразившие себя нормальными.

— Почему ты не съел яблоко? — спросила миссис Ричардсон.

— Мне мешал он, — ответил мальчик, указав на меня пальцем.

На экране шли титры. Мисс Рид подняла жалюзи. Лупита задумчиво раскачивала за палочку черенка обгрызенное яблоко: влево-вправо, влево-вправо.

— Ну что, понравился фильм? — задорно спросила мисс Рид.

— Хороший, — ответила девочка-мальчик Флоренс и неожиданно начала пищать, приговаривая: «Я — комар, я — комар».

Вдохновлённый её ликованием, пухлощёкий мальчик у окна, до этого непрерывно потиравший ладони, стал считать вслух от нуля до десяти. Закончив, он вскочил и радостно захлопал в ладоши. Его беспричинная эйфория ужаснула меня больше, чем всё, что я наблюдал до сих пор. Больше, чем отрешённый взгляд Лупиты, продолжающей раскачивать обкусанное яблоко в своей изящной фарфоровой ручке, и даже больше, чем вид девяти подсыхающих на подоконнике пустых мозгов.

— Дальше у нас чтение, — обратилась ко мне мисс Рид, — хотите ещё посидеть?

Я встал и вместо того, чтобы ответить, тупо молчал, уставившись на вытатуированную на её плече гитару цвета плесени. Гитара выглядела слегка пузатой. Видимо, её растянули накачанные мускулы предплечий. Я вздрогнул, осознав, что веду себя так же, как Лупита, которую чем-то заворожила спина сидящего впереди одноклассника.

— Нет, спасибо, — ответил я и вышел, поспешно притворив за собой дверь.

Я никак не мог прийти в себя; кружил по коридорам в поисках выхода, не понимая, зачем вообще здесь оказался, пока не наткнулся на появившуюся из-за угла директрису.

— А я вас ищу. Заглянула к мисс Рид, а вы пару минут как ушли. Кстати, она сказала, что вы произвели на ребят хорошее впечатление.

— Мне показалось, на них никто и ничто не может произвести впечатление.

— Это не так. Просто они реагируют по-своему, а мы судим, исходя из наших представлений о единственно верном образце поведения. Знаете, нам всегда нужны волонтёры, тем более соседи. Приходите.

— Э-э, у меня работа, я… работаю над новым фотоальбомом и завтра — никак.

Директриса понимающе кивнула:

— Я не имела в виду завтра. Когда будет время. И желание, — добавила она.

Наконец-то я окончательно пришёл в себя и честно признался:

— Знаете, дети — не моё призвание. У меня вообще на них аллергия. Да, на детей и собак.

— Но вы же пришли…

— Из любопытства.

Мне хотелось сразу поставить всё на свои места, избежать ненужных оправданий. Я был готов принять и переварить слова возмущения, презрительный взгляд: действительно, как можно поставить на одну доску детей и собак! Но директриса лишь пожала плечами:

— Как знаете. Если передумаете, приходите.

Мы вышли на крыльцо.

— Значит, вот там вы живёте, — кивнула она в сторону дома.

— Именно.

— Один?

— Да.

— Не удивлена. Думаю, мы ещё увидимся.

— Вряд ли, — ответил я и с облегчением пожал протянутую мне руку.

Ещё с детства зима была моим любимым временем года. Темнело рано. Соответственно, вся семья укладывалась спать не позже девяти, и я мог спокойно читать принесённые из библиотеки книги, разглядывать альбомы. Я набирал их стопками и засовывал на верх шкафа, туда же, где хранил то немногое, что мне принадлежало: фотоаппарат, химикаты, краски, готовальню.

Тогда моим любимым цветом был красный: в сочетании с чернотой ванной комнаты он приобретал мистический смысл. Под доносящееся из верхней спальни похрапывание мачехи я колдовал над ванночками с безжизненной субстанцией, наблюдая, как на её поверхности проступали фигуры, лица, предметы — всё, что я снимал камерой, купленной на заработанные в Макдональдсе деньги.

Мне также нравились зимние цвета: лунный, голубеющий или искристый — они ассоциировались с покоем, противостояли суете и хаосу. Я фотографировал носящихся по заснеженной улице неутомимо и остервенело лающих собак. Но на выплывающих из проявителя снимках они были немыми. Чёрное на белом, как и сейчас. Свисающие со школьной крыши пухлые молочные подушки, засыпанный снегом пустынный школьный двор, по которому взад-вперёд растерянно мечется чья-то потерявшаяся собака. Мне нет до неё дела, я не хочу думать о том, как её разыскивают нерадивые хозяева, как переживает ребёнок, который успел к ней привязаться.

С другой стороны дома мои соседи-азиаты расчищают дорожку к калитке. Оба — в одинаковых красных куртках и вязаных шапочках. Мужчина раскидывает по сторонам снег громоздкой лопатой, кажущейся несоразмерной его мелкой комплекции. Жена семенит позади, пришлёпывая короткой лопаткой накиданный мужем заборчик сугробов. Они работают синхронно, словно запрограммированные гуманоиды, призвание и смысл жизни которых, — быть вместе и находить счастье именно в таком бессмысленном, на первый взгляд, однообразии существования. А в чём смысл моего существования, мне ещё предстоит понять, если на это будет отпущено достаточно времени.

Школа закрыта на зимние каникулы. Жаль, что они не переходят непосредственно в летние.

Какого чёрта эти собачники, которые, по их собственному признанию, любят животных больше, чем людей, не следят за ними?! Устав кружить, пёс застыл посреди безжизненной площадки и заскулил. Он явно не знал, куда бежать и своим беспомощным воем признавался в этом всей округе. Не хватало, чтобы это продолжалось и сегодняшней рождественской ночью. Я раздражённо накинул куртку, спустился вниз, обошёл ограду и, приблизившись, увидел, что это не взрослая собака, а крупный щенок овчарки. Мы смотрели друг на друга, и я мог поклясться, что он не только читал мои мысли, но и предупреждал намерения. Иначе бы щенок не чихнул именно в тот момент, когда я собрался его прогнать. Но он чихнул раз, другой, потом сел на задние лапы и замер, не сомневаясь, что я его позову. Я молча повернулся и пошёл к дому.

Собачьи лапы чавкали вслед по рыхлому снегу.

Print Friendly, PDF & Email

15 комментариев для “Зоя Мастер: Зазеркалье

  1. Зоя, поздравляю с этим рассказом. Как изрёк мудрый Soplemennik10: рассказ, действительно, многослоен.
    Не скрою, вначале не понравился, пришлось внимательно перечитать ещё раз. И вот тогда эта многослойность мне стала понятна. Я, как и вы, много лет проработал педагогом и мне интересны произведения о школе, детях, родителях, учителях.
    Эта тема — неисчерпаема, там — срез всего общества. Недаром есть американская пословица: To be a teacher is to amend the past, enhance the present, and touch the future. — Думаю вам в полной мере это удалось.
    С уважением, Павел Кожевников

  2. Уважаемая Зоя! После всех добрых слов в Ваш адрес можно только добавить одно: «Не оскудела еще Земля Молдавская ЕВРЕЙСКИМИ талантами!». Ждем других Ваших произведений с нетерпением!

  3. Да это полный kайф, дорогая Зоя, учить детей… Когда я работал на кондитерской фабрике, помню, начал экс-перементировать, приносить детям шоколад, чужим…

    1. Уважаемая З.М., был бы я профессиональным фотографом,
      никогда бы про шоколад не написал. Даже — на пенсии 🙂 ..Однако, 13-ый коммент

  4. Я думаю, что слово «зазеркалье» в большей мере относится к главному герою, чем к детям.

    1. Ефим, Вы отчасти правы: происходящее в этом классе, что-то сродни действию сообщающихся сосудов. Главный герой, так же, как эти дети, смотрят друг на друга сквозь зеркало отчужденного непонимания, и то, что они видят, и главное, как воспринимают увиденное, — есть зазеркалье.
      “Девочка Лупита жевала яблоко, не отрывая взгляд от спины мальчика-мужчины, а он, повернув голову вбок, неотрывно смотрел на меня: сначала из-под локтя, потом откровенно, как изучают диковинное, малопонятное явление, пытаясь определить, исходит ли от него опасность. А я почувствовал себя попавшим в зазеркалье чужаком, не владеющим здешним языком взглядов и жестов”.

      “Не может нормальный человек добровольно наблюдать подобное изо дня в день, в течение многих лет, продолжая реагировать на всё происходящее без тени раздражения, — так, словно сумасшедший дом — не этот класс, а мы, вообразившие себя нормальными”.

  5. З.М.-“мои соседи-азиаты расчищают дорожку к калитке. Оба — в одинаковых красных куртках и вязаных шапочках. Мужчина раскидывает по сторонам снег громоздкой лопатой… Жена семенит позади, пришлёпывая короткой лопаткой накиданный мужем заборчик сугробов. Они работают синхронно, словно запрограммированные гуманоиды, призвание и смысл жизни которых, — быть вместе и находить счастье именно в таком бессмысленном, на первый взгляд, однообразии существования. А в чём смысл моего существования, мне ещё предстоит понять, если на это будет отпущено достаточно времени…”
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Может быть, смысл существования – переправить Джорджа (из рассказа Инны О.) в эту школу?
    Впрочем, мне понравилась не только учителя, но и азиатская пара в одинаковых куртках…Они, “словно запрограммированные гуманоиды”, все знают про смысл жизни. Им достаточно 2-ух лопат, одной большой, другой – покороче.

  6. Хочу обратить внимание публики на отличный рассказ Зои Мастер.

    Рассказ сложен. В нем просматриваются две сюжетные линии: особенные дети, их обучение, их реакции и внутренний мир главного героя, почти социопата, глазами которого эти дети увидены, но не прочувствованы.

    Герой – человек без привязанностей. Он легко уходит от своего фотоателье, от женщины, которая ждет от него ребенка, от этого ребенка, от семьи сразу после школы. Его раздражали и раздражают младшие братья и сестра, гараж напротив, цикады, мирные и приветливые соседи-азиаты, дети на школьном дворе, собаки.

    Наблюдения за детьми в спецклассе не сумели поколебать его эгоизма. Он их видит, но не чувствует, как и других людей.

    Вроде бы этим уроком его пробило. «Я никак не мог прийти в себя; кружил по коридорам в поисках выхода, не понимая, зачем вообще здесь оказался, пока не наткнулся на появившуюся из-за угла директрису…». Но все-таки он устоял.

    Учителя у него заведомо неудачники, потому что он не понимает, как можно этим заниматься. Интересно, что он вообще думает о людях с детьми?

  7. “Я бродил из комнаты в комнату, и всё мне действовало на нервы, отвлекало, мешало сосредоточиться, вызывало досаду и недовольство — прежде всего, собой.
    Возможно, причиной была банальная лень, возможно, неумение расслабиться, переключиться на другую волну. Но по привычке я подсознательно продолжал винить женщину, с которой когда-то жил и которая ушла, потому что я не хотел детей в принципе и конкретно того ребёнка, которого она собиралась родить…”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::;
    Как таинственна жизнь. Он ушёл из-за лени и недовольства собой, да ещё и конкретно не хотел “того ребёнка”. А у моего приятеля жена ушла потому, что он хотел шестерых… “Они рождены, чтоб Кафку сделать былью…” Кроме всего прочего, разгильдяи не любят даже смотреть, как кто-то работает.
    Разве что, если нарезают газетные полоски (желательно – из Н-Й.Таймса) и обклеивают ими шары, глобусы…
    Спасибо, дорогая Зоя, за точную передачу “ощущения стойкого бардака, подстать учительнице: молодой, мосластой и блядовитой, с наколками на загорелых руках…” Эти конские хвости и фиолетовые свисающие пряди…В мои годы таких девиц не то что в школьные уборщицы..Их бы — в секратарши к м-м Пелоси, они бы там своими ручками изображали ножницы и
    др. холливудские штучки… Да, не тот теперь Миргород, однако, вся эта фиолетовая шелуха, главным образом, по краям “стейка”, середина светла, как водопады на реке Колумбия. Прекрасный у Вас рассказ получился, щас народ проснётся, настанет веселье, карнавал бразильский. Будьте здоровы и вЕселы.
    p.s. Для Вас, уважаемая З.М. — старые стихи Сергея Ю. , грустные, северные, любопытные:
    Всё начнётся потом,
    когда кончится это
    бесконечное душное, жаркое лето.
    Мы надеемся, ждём, мы мечтаем о том,
    чтоб скорее пришло
    то, что будет потом.
    Нет, пока настоящее не начиналось.
    Может, в детстве…
    ну в юности… самую малость…
    Может, были минуты… часы… ну, недели…
    Настоящее будет потом!
    А на деле
    На сегодня, назавтра и на год вперёд
    столько необходимо-ненужных забот,
    столько мелкой работы, которая тоже
    никому не нужна.
    Нам она не дороже,
    чем сиденье за чуждым и скучным столом,
    чем свеченье чужих городов под крылом.
    Не по мерке пространство и время кроя,
    самолёт нас уносит в чужие края.
    А когда мы вернёмся домой, неужели
    не заметим, что близкие все почужели?
    Я и сам почужел.
    Мне ведь даже неважно,
    что шагаю в костюме неважно отглаженном,
    что ботинки не чищены, смято лицо,
    и все встречные будто покрыты пыльцой.
    Это не земляки, а прохожие люди,
    это всё к настоящему только прелюдия.
    Настоящее будет потом. Вот пройдёт
    этот суетный мелочный маятный год,
    и мы выйдем на волю из мучившей клети.
    Вот окончится только тысячелетье…
    Ну, потерпим, потрудимся,
    близко уже…
    В нашей несуществующей сонной душе
    всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся.
    Вот окончится жизнь… и тогда уж начнётся………….
    Сергей Юрский 1977
    https://yandex.by/collections/card/5b956a6d4c7091008f990b40/

    1. Безусловно. Зачастую даже у их родителей не хватает терпения, умения, итд. А чужие люди, учителя, находят в себе желание и способности проводить день за днём с такими непростыми детьми. К сожалению, с годами, это всё же сказывается на их привычках и здоровье, особенно — душевном. Не многие остаются в профессии десятилетиями. Что — понятно.

Добавить комментарий для Илья Г. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.