Годы шли, гарнизоны менялись. Библиотеки становились крупнее. Звезды на погонах — тоже. Неизменным оставалось правило — об евреях в Великой отечественной — поменьше. А лучше — вообще ничего. Даже в объемистой «Военной энциклопедии СССР» сведений такого плана было ничтожно мало…

Четыре «Бога войны»

Марк Штейнберг

«… Гремит в седых лесах
суровый Бог войны…»
Из песни

— А давай, не поедем в казарму, — сказал Игорь, когда мы вышли из-под колоннады Ташкентского дома офицеров и остановились у щита с афишей «Сегодня — танцы!», — Погуляем по городу, а вечером вернемся сюда, на танцы.

— А шмотки куда? — спросил я. — Тебе хорошо — кулечек. А у меня — навалом, — указал на солидный мешок, из которого торчала рукоятка шпаги. Кроме нее, имелись там: боевой костюмчик, маска, рейтузы, туфли, перчатки и другие причиндалы фехтовальщика. — С собой тащить, что ли?

В Ташкенте оказались мы по случаю спортивных соревнований ТуркВО (Туркестанского военного округа), приехав из Кушки, где имели несчастье служить. Еще бы не хотеть нам по цивилизации пройтись! Но… Игорь-то — гимнаст, его майки-трусики невесомые. И те мне сбагрил.

— Да не тоскуй, сдадим барахло на хранение в дом солидный. До вечера. Не украдут же у бедных лейтенантов!

Идея была верной и пошли мы, высматривая солидный дом, по улице Сталина, на которой возвышался Окружной ДОСА, где и шли соревнования. Такой обнаружился не скоро. Ухоженный особнячок, роскошь по тем временам скудным. Я даже забоялся малость.

Но Игорь позвонил. Дверь открыла юная дева в копне иссиня-черных волос. Очень даже привлекательная, на мой взгляд тогдашний. И наряжена отнюдь не затрапезно. Видать, не прислуга.

Игорь доложил обстановку.

— А вы знаете, кому позвонили, — лукаво заулыбалась дева?

— Да нет, просто увидели домик солидный. А что?

Но она уточнять не стала. Забрала мешок. И только предупредила — не позже десяти. Мы отправились.

Генеральская фуражка

Декабрь 1950-го выдался в Ташкенте теплым необычайно. И в шинели жарковато. Куда денешься, однако — форма одежды-то зимняя. Слава Богу, хоть фуражку вместо ушанки можно было. Вот и, гуляя по городу, не мерзли.

В музей какой-то забрели, в кино сходили. В ресторанчике пообедали, выпили малость. А что! И вернулись. На танцы. В хорошем настроении.

А там! Сидя в своей крепости, мы же не представляли, что мужчин осталось так мало за ее стенами. Вот и обалдели, увидев соотношение: 1 мужик на 5-6 дам. А каких дам! Молодых, красивых, нарядных. Которых очень даже впечатлило явление двух потенциальных… партнеров, любимых, любовников и вообще…

Но не успели сорентироваться, как подлетела к нам юная дева из того-самого особнячка. Очень даже нарядная и обольстительная. И вот уж я с ней притворяюсь, что умею танцевать. Безуспешно, как понимаете. Что ее нисколько же не смутило, не возмутило. А просто отошли мы к стенке и окунулись во флирт. Так это, кажется, называется. Все выяснили. Габриэлла — представьте, в том особнячке и живет, институт оканчивает. И очень даже непрочь, чтобы эта встреча стала стартом. И продлилась. Ведь я же ей нравлюсь! А она — мне, еще бы! И за мешком специально идти не надо. Провожаю же! И вообще, пусть мешок у них останется — завтра заберешь. И поцелуи, поцелуи! И объятья! И даже через пальто и шинель чувствую как она пылает. И… и… и… Ну и темперамент, ребята!

Понял это за несколько вечеров. Проведенных вместе. А убедился когда Гэла — так ее звали домашние — привела в тот самый особнячок. День был свободный от соревнований, обитатели особнячка — на заработках. Ну, и… Хочь и были одногодки, но в постели она давала мне сотню очков вперед. Такое только темпераментом не объяснишь, опыт нужен.

Но, это — не главным оказалось. Ошеломило же, когда Гэла зачем-то шкаф открыла. А на полочке — ой! — генеральская фуражка парадная! Где я, братцы?

— Ты — в квартире генерала Михаила Браво-Животовского, с его дочкой, — пояснила Гэла. — Не переживай, Марик. Ты ведь еврей? И мой папа — тоже.

В дальнейшем выяснилось, что папа — Командующий артиллерией ТуркВО. Вот так!

А в их домике — две квартиры. И во второй проживает папин заместитель. Тоже генерал, Анатолий Брейдо. И тоже — еврей!

— Еврейский дом у нас — так уж получилось.

Неплохо получилось, в общем-то. Потому как папа пожелал познакомиться с лейтенантом. Что и произошло в следующий же вечер. Генералу я понравился. И второму генералу, которого папа позвал -тоже. Не ударил я в грязь лицом, в общем-то, хоть и обалдел вначале. Приглашен был поужинать в субботу.

За столом — обе семьи, две мишпухи. Два генерала и лейтенант из крепости на юге пустыни Кара-Кум. И все — евреи, бывает же такое! Фантастика, братцы. А стол! Не встречалось в моей жизни тогдашней такого изобилия. Скудная жизнь-то была же. Военная, в основном. Эвакуация, училище, Кушка. Какие уж там изыски, спасибо, если сыт.

А Гэла высказалась в том смысле, что хорошо бы всем вместе Новый год встретить. Который наступал через неделю. А Марк должен возвращаться в свой гарнизон. Но если папа…

— Папа, ты ведь можешь приказать?

Ну, да что там! Командующий артиллерией округа генерал-майор Браво-Животовский вызвал начальника спорткоманды Кушкинского гарнизона и приказал оставить в Ташкенте лейтенанта Штейнберга на неделю для выполнения спецзадания. И майор ответил: «Есть!»

Новогоднее застолье

Волшебной, одной из лучших в моей судьбе оказалась та неделя. Всё, мы решили — поженимся. Попросил у генерала руки его дочери. И Михаил Захарович милостиво не отказал. Ну, еще бы! Если Гэла решила…

Тут, однако, возникли проблемы. Она оканчивала институт. Я служил, сами понимаете где… В Кушку Гэла не соглашалась. Категорически. В первую очередь потому, что:

— А зачем, папа тебя все равно переведет!

И папа пообещал твердо. И скоро… Он всегда и полностью был на стороне дочери.

Ну и я, как понимаете… Одна уж перспектива из Кушки смыться в объятия любимой!

А пока, наступил новогодний вечер. И 1951 год встречал я в кругу генеральских семей. Встречал на законных, так сказать, основаниях. Официальных, вполне. Жених дочери хозяина дома, утвержденный в этом звании Хозяином. Ну и чувствовал себя более уверенно, несмотря на бледный вид лейтенантской гимнастерки застиранной, на фоне усыпанных орденами генеральских мундиров.

Держаться на уровне, к тому же, способствовало и поведение Гэлы, которая из-зо всех сил демонстрировала, что нет во Вселенной дороже, для нее, человека, чем этот лейтенант, понимаете ли.

Потому, воодушевленный, когда уселись мы в вестибюле покурить, стал распрашивать генералов об их участии в войне. Не скрывая, что интересуюсь, еще и потому, что они — евреи. О генералах-евреях в те времена темные, ничего официально не говорилось, не писалось. Как будто и не было их в натуре. А, скажем, о единственном генерале-узбеке Сабире Рахимове (этнический казах — ред.) трубили на всех перекрестках. Но, вот, смотрите, сидят же рядом два генерала-еврея. Их награды неопровержимо свидетельствуют — воевали доблестно. Не интенданты жалкие — артиллеристы! Ну, пожалуйста, расскажите хоть немного, как воевали. Очень, очень я этим интересуюсь.

— Генералов-евреев было немало, — ответил Брейдо. И артиллеристов, тоже. И воевали достойно. Сам понимаешь, кто бы нам звания такие дал в противном случае. Мы же с Михаилом командовали артиллерией корпусов и армий.

Браво-Животовский добавил, что он еще и артиллерийской бригадой командовал. Ничего особенного не творил, но не хуже других.

Чувствуя, что не хотят о себе рассказывать, спросил:

— А вот песня есть, «Гремит в седых лесах суровый бог войны». Это же Сталин назвал артиллерию «Богом войны». В моем понимании, вот вы и есть те самые «Боги».

Они засмеялись. Брейдо сказал:

— Знаешь кто на фронте считался «Богами войны»? Действовали такие сверхмощные артиллерийские дивизии прорыва Резерва ВГК — Верховного Главнокомандования. По 400 орудий в каждой. Или реактивных установок. И, представь, они выстраивались на участке прорыва рядами по сто орудий и открывали огонь. А ведь пушки или гаубицы в этих дивизиях были крупнокалиберные. Или те же «Катюши» — 100 машин тридцатизарядных. Такой сокрушительный огонь прогрызал в немецкой обороне огромные бреши. Куда и устремлялись наши дивизии первого эшелона. Они почти не встречали сопротивления на «передке».

— А были евреи, которые командовали такими дивизиями?

— Да, ответил генерал. Их было четверо. Генерал-майоры артиллерии: Волчек, Добринский, Курковский и Хусид. Я был знаком с Хусидом. Его звали Виктор. Да нет, конечно, не Виктор — засмеялся генерал. Все мы, почти, на свет появились в начале этого века или в конце прошлого. Ну не могли же назвать еврея в те времена Виктором. Как меня — Анатолием!

— Или меня — Михаилом в 1897 году, — добавил Браво-Животовский. — Мойше меня зовут, на самом-то деле. Только ты, лейтенант, о нашем разговоре позабудешь, надеюсь?

И я заверил генералов, что никогда в жизни, нигде и никому… Но не забыл, запомнил дословно ту беседу. Память моя, чудесная, сохранила ее навсегда. Я и сегодня помню.

Кушкинские беседы

Через день Гэла провожала меня. Я вернулся в Кушку, где обретался после выпуска из училища с осени 1948 года. И что любопытно. Тогдашний контингент крепости почти не изменился за два года. А дислоцировалась в Кушке 357-я стрелковая дивизия, прибывшая прямо из Польши. Почти две трети солдат и сержантов — 1925 и 26 гг. рождения, служили до пятьдесятых годов. А они и прошли фронт. Офицеры -тоже фронтовики. И среди них — немало евреев. Фронтовики-то и стали первыми источниками сведений моих о евреях — воинах и полководцах той войны. А это — навсегда самое ценное мое.

Все, что узнавал, записывал в толстенную тетрадь в коленкоровом переплете, трофейную, подаренную одним фронтовиком. Скажу — она служила мне до 70-х годов. Приучился конспектировать суперлаконично. Даже шифр собственный применял. Чтобы случайный чтец не понял смысла. От чего Б-г миловал.

Одна из первых записей: дивизией нашей 357-й — на войне командовал генерал Александр Львович Кроник. Ну, не Александр же, если родился евреем в 1901 году! Наверное, Ароном или Абрамом назвали. Военачальник, известный тем, что именно его дивизия первой ворвалась в неприступный Кенигсберг. И еще — дважды представленный к Герою, но не получивший Золотую звезду. Но — 9 боевых орденов! И уволен в запас в 1947 г. Когда и началось массовое изгнание евреев-генералов из армии.

Но, решил же — в первую очередь разузнать о тех самых «Богах войны» — командирах артдивизий прорыва РВГК. Не может быть, чтоб кто-нибудь из кушкинских артиллеристов в этих дивизиях не служил. Ведь у нас два полка: пушечный и гаубичный. Да в каждом стрелковом полку— по артдивизиону. И вдруг…

Жили мы «гарнизонами»: снимали у местных комнату на двоих-троих.

Наш «гарнизон»: я, Ваня Морозов и Сашка Шакиров. Был он, впрочем, и не Сашка, а татарин. Ну, имя сократили. Уж больно заковыристое. Так вот, он-то и служил в 12-й артдивизии РВГК, которой командовал генерал-майор Курковский.

— Ну, что ты! Это был артиллерист от Бога! Моисей Наумович его звали. Лет, наверное, 45-ти. Уважали его все. Молчаливый. Твердый и справедливый командир. Орденов штук пять — очень важных. Видел я только раз на КП дивизии как у него глаза горели, когда мы били по Берлину. Кулаки сжаты. И рычит: «Давай! Давай! Давай!» Ну и 12-я дивизия дает! 400 пушек ревут, все в дыму на позициях. Представляешь, что там, в Берлине творилось…

Сашка добавил:

— Ненавидел наш комдив фрицев страшно. Поговаривали ребята, что убили они отца, мать и все родню его. Как же ему не лютовать…

… В году, наверное, 95-м прочел я в воспоминаниях командира 1-го мехкорпуса генерал-лейтенанта Семена Кривошеина весьма символический эпизод:

«… Через пару часов после взятия Бернау, на передовой НП моего корпуса подбежал командующий артиллерией нашей 2-й танковой армии генерал-лейтенант Григорий Давидович Пласков и, не поздорововавшись даже, закричал:

— Смотри Семен, смотри Кривошеин, как мои артиллеристы, первые во всем фронте, первые на этой войне, открывают огонь по проклятому Берлину!

Пласков взял тангенту у своего радиста и закричал в микрофон: «Я — Пятый, я — Пятый!» И скомандовал по радио открытым текстом: «По цели номер Один, по проклятому Берлину, всеми батареями, дивизионами и полками, 20 снарядов беглым — огонь!»

Через несколько секунд нас оглушил мощный грохот и первые снаряды из сотен стволов разорвались в Берлине. А Пласков плакал и кричал, перекрывая гром своих орудий: «Смотри, Сёма, ты только погляди! Еврей Гриша Пласков бьет Гитлера, бьет эту суку прямо по башке! Бейте, бейте его, хлопцы! Бейте, за Бабий Яр, за моих родных! И за твоих, Сёма! Огонь! Еще огонь! Больше огня!»

И я вспомнил тот Сашкин рассказ короткий. Но, было это потом, потом…

А в Кушке как-то одним апрельским деньком окликнул меня Толька Лиходеев, капитан из гаубичного полка, пьянчуга известный. Я удивился. Незадолго до того, ведь он расстрелял — скотина! — две моих «бобочки», которые хозяйка повесила для просушки. Всю обойму — 7 патронов — разрядил. Не промахнулся, гад! А сказать надо, были это рубашки шелковые с короткими рукавами. Модные! В Кушке — дефицит оголтелый. Мама мне их прислала.

Ну, как понимаете, Тольку отколошматил по-полной. Да толку-то! Бобочки не вернешь. И он меня обходил старательно. А тут — сам окликнул:

— Не сердись, СВ. («Семь волн» — сокращенно. Так прозвали за шевелюру.) Я тебе эти бобочки привезу, из отпуска, клянусь. (Не привез!) Говорят, ты ищешь офицеров, служивших в дивизиях РВГК. Но не всех, а которыми генералы-евреи командовали. Ну, вот я как-раз такой. Служил в дивизии РВГК, которой евреи командовали. Честно! Так уж получилось. Пошли?

Ну, конечно же — пошли. Бутылку «Арака» поставил. Такая водка местная, туркменская. Синяя, тошнотворная. Да в Кушке, по тем временам — и то не в изобилии. Выпили. И Толька рассказал:

— Я выпустился из артиллерийского училища в 43-м. И распределили командиром огневого взвода в знаменитую гвардейскую артиллерийскую дивизию прорыва РВГК. Орденов и званий у нее было — Боевое Знамя гнется. Весьма заслуженная. И мощная — три бригады пушечные, три бригады гаубичные. И все — большой мощности орудия. И еще бригада реактивных снарядов. Такая махина как вдарит — дыра в германском фронте образуется немалая.

Что меня сразу удивило — какой-то суровый порядок в расположении нашей — да и других — бригад. Такого не виделось в войну. Не до этого было. А тут — все в линеечку — и пушки и землянки и часовые кругом. Солдаты и офицеры — чистые, подтянутые. Честь отдают! Не встречал такого ни до, ни после.

Потом понял — комдив уж больно строгий генерал. Фамилия его — Волчек, звать Аркадий Николаевич. Да не может быть такое имя-отчество — еврей он был. Сам — в струнку затянут и все его побаиваются. Мне сразу сказали — не попадайся, не пощадит! И, знаешь, никто не видел, чтобы этот суровый человек улыбался, шутил, смеялся.

Ну, понимаешь же, мне — младшему лейтенанту, не больно-то пересекаться приходилось с комдивом. Но, один раз пришлось. Я был дежурным, а генерал уезжал из нашей бригады, стоял у джипа своего около шлагбаума, с комбригом разговаривал. Ну, я, конечно, позади всех держался. На глаза не лез. А тут из леска колонна вышла и к дороге направилась. Пленных вели. Смотрю — лицо у него исказилось, кулаки сжались, весь напрягся. Адьютант и наш комбриг сразу бросились к колонне, заорали на конвойных: «Вправо, вправо, бегом, бегом — туда вашу мать!» Те повернули и погнали немцев рысью. А генерал постепенно отошел. Расправился.

Потом мне рассказали — черной ненавистью горит генерал. Почти всю семью истребили у него. Он и не смеется, не улыбается никогда. Отходит и светится прямо, когда наша дивизия грохочет, всеми тремястами орудий немцев громит. Я однажды свидетелем был. У КП дивизионного оказался во время артподготовки. Земля содрогалась. А генерал вышел из блиндажа и стоял, и улыбался!

Но, в начале 1944-го дивизию нашу принял полковник Хусид Виктор Борисович. Тоже еврей, представляешь! И звать его было на самом деле Велв Берлович. Все офицеры знали. А он нами командовал до конца войны. С ним мы ведь и штурм Берлина обеспечивали.

Ну, этот комдив совсем другим человеком был. Кстати, ему вскоре генерала присвоили. И он свои брюки парадные адьютанту подарил. Мы в Польше стояли и генералу там за одни сутки штаны с лампасами сострочили. А на полевой форме лампасов не было вообще.

Ну, у него, как у многих военачальников покрупнее, имелась женщина, ППЖ: полевая походная жена. Никто не удивлялся, житейское дело. Мужик-то молодой. Лет сорока, я думаю. Но, обычно, ППЖ эти были из медсестер или связисток. И форму носили, не выделялись. А у Хусида жена, похоже, настоящая была. Красивая такая евреечка. Форму не носила. По дивизии не шастала, из блиндажа вылезала редко. Стирку повесит, мусор вынесет. А то сидит на лавочке — саперы сколотили — генерала ждет. Говорили, что подобрал он ее полуживую в Белоруссии. А его собственную семью немцы, или кто еще, перебили.

И вот еще я вспомнил. Когда дивизия выстраивалась для прорывного удара, если никого из высшего командования не было, генерал Хусид выходил из своего КП и шел на ближайшую позицию. Связисты за ним провод тянули. Садился на место наводчика. И — вел огонь! Стрелял, стрелял. И приговаривал: «Бей»! «Бей»! «Бей»! А пушка-то 152-миллиметровая — грохочет! А генерал стреляет. Это он мстил им, мстил. Видать, личными врагами фрицев считал. И хотел убивать собственными руками, — закончил Толька свой рассказ…

А я его зашифровал в своей тетради. И простил Тольке Лиходееву расстрел своих «бобочек».

Поиск — непростой и долгий

Не произвел, к сожалению, год 1951-й перемен в моем служебном положении. И в семейном — их не произошло. Генералу Браво-Животовскому в управлении кадров ТуркВО объявили, что служебные передвижения для моей части — не в их ведении. Бери, мол, выше. Он бы, может и взял. Да самого в том же году препроводили в отставку. А и было ему 58 лет. Мог бы и послужить еще.

Но в том году изгнание генералов-евреев развернулось уже вовсю. И если в 1946-м уволили их семь, то в 1951-м вышвырнули 15! Пика же своего достигла кампания эта в черном 1953-м, когда вытурили 27-м! И за 8 послевоенных лет при Сталине было уволено 93 генерала еврея. Если учесть умерших, то их число в Вооруженных Силах сократилось наполовину.

А генерал, Михаил Захарович, сразу же укатил в Ленинград. И «невеста» моя — с ним. Как говорится: «… Была без радости любовь…»

Да что там! Здесь речь не о чувствах лейтенантских, а о поиске «Богов войны». Продолжался он до 1984 года, когда увиделся с последним из четырех. Ну, об этом речь впереди.

Меня, однако, в 1955 году из Кушки перевели в Ашхабад. Посчитали, думаю, что шесть лет в крепости — срок достаточно жестокий. Впрочем, в туркменской столице бывал отнюдь не ежедневно. Потому как занимался очисткой полей бомбометания от неразорвавшихся бомб. Занятие, прямо скажу, не из увлекательных. Поля эти располагались на каракумских барханах, а бомбы не взрывались потому, что изготовлены были в годы Великой Отечественной. А кто тогда считал, сколько их не взорвалось в обороне германской! А в Кара-Кумах — каждая десятая! Считал. Взрыватели протухли, наверное, за десять лет хранения!

Но, безотносительно к делам, таким небезопасным, не забывал я о поиске героев и полководцев еврейского происхождения. Занятие, кстати, отнюдь не безопасное. Не лучше разминирования в пустыне. А потому, что советские органы еще от Сталина получили приказ — евреев в герои и полководцы не пущать! А уж если пустили из-за безвыходного положения, так чтоб не знал про это никто. Тем, кто проболтается — смерть! И стреляли — уж это они умели, если по безоружным.

Ашхабад, после катастрофы 1948-го, еще не оправился, не превратился в столичный город. Библиотеки, однако, были. Искал там своих героев. Не находил и следа. Распрашивал фронтовиков. Осторожно, чтоб не засекли те, которые… Собирал по крохам, зашифровывал в тетради. Но о «Богах войны» почти ничего.

Годы шли, гарнизоны менялись. Библиотеки становились крупнее. Звезды на погонах — тоже. Неизменным оставалось правило — об евреях в Великой отечественной — поменьше. А лучше — вообще ничего. Даже в объемистой «Военной энциклопедии СССР» сведений такого плана было ничтожно мало. А в новейшем «Военном Энциклопедическом Словаре» — и вовсе ничего. И если же находил — трудно понять было, что речь идет о еврее. К примеру: контр-адмиралы Александров, Беляев. Верховский, Жуковский — евреи разве? А генералы Андреев, Баранов, Беликов, Белкин, Борисов, Брынзов, Ванников? А ведь генералов Борисовых целых три нашел! Как узнал позже, все они евреями оказались — Аркадий, Борис и Ефим. А узнал об этом, когда попал я в Подольский архив. Там нашел и запомнил. И про моих дорогих «Богов Войны».

Вот расшифровка основных данных:

Генерал Курковский, Моисей Наумович. В Красной Армии с 1920 года. Образование — хедер, военное — академия им. Фрунзе. В войне — Начальник штаба и Командующий артиллерии общевойсковой армии. Командир артдивизии РВГК. За войну награжден девятью орденами. С 1947 года — начальник военной кафедры Тульского Политехнического института. Скончался 28 июня 1951 года во время своей лекции там же. Из 53-х прожитых лет, прослужил 31 год.

Генерал Волчек, Аркадий Николаевич (Арон Нахманович). В Красной Армии с 1921 года — семнадцатилетний. Образование: общее — хедер, военное — артиллерийская школа в 1926 году. В войне — командир артиллерийского полка, заместитель командующего артиллерией танковой армии, командир артиллерийской дивизии РВГК. Награжден пятью орденами. После войны — начальник артиллерийского училища. Уволен в отставку — 1953 году. Умер в 1963-м, прожив 59 лет. Из них — 32 года в строю.

Генерал Хусид, Виктор Борисович (Велв Берлович). В Красной Армии с 1918 года — пятнадцатилетний. Образование: общее — хедер; военное — артиллерийская школа и курсы «Выстрел». В войне — командир гаубичного полка, начальник артиллерии общевойсковой армии Сталинградского фронта, командир артиллерийской дивизии РВГК. Награжден 8-ю советскими и 3-мя иностранными орденами. После войны — командующий артиллерией общевойсковой армии. Уволен в запас в 1958 году. Прослужил 40 лет. Умер в 1974 году.

Генерал Добринский, Александр Григорьевич (Арон Гершевич). В Красной Армии с 1927 года, 22-летний. Образование — средняя школа, военное — артиллерийская школа. Но в 1934 году 29-летний парень уже командует артиллерийским полком. И на войну пошел в этой же должности. Но через год — командир артиллерийской бригады. Еще через год — командир 7-й Артиллерийской дивизии прорыва РВГК. В ней и генералом стал. С ней и войну кончал. 8 боевых орденов заслужил. На той же должности — еще 7 послевоенных лет. А с 1952 года — начальник трех артиллерийских училищ. Поочередно — Белгородского, Одеского и Тульского. В отставку уволен в 1962 году, в возрасте 57 лет, из коих прослужил 35.

В архиве узнал — генерал Добринский проживает в Одессе, работает в тамошнем Сельскохозяйственном институте. И решил — встретиться всенепременно. Что и произошло в 1985 году, когда и я уже был в отставке.

Встреча в Одессе

В то время я работал корреспондентом журнала «Партийная жизнь» — органа ЦК Компартии Узбекистана. Журналы с таким названием имелись у всех республиканских компартий. И ежегодно проходили сборы их представителей. Каждый раз — в другой республике. В 1985 сбор проходил в Украине. Конкретно — в Одессе. И я сделал все возможное, чтобы представлять там наш журнал.

Сразу, по прилету, стал названивать в Сельхозинститут. Искал генерала. Он, как оказалось, работал начальником штаба Гражданской обороны. Должность непыльная и точно по всем параметрам для отставника. И уважение, и знаний хватает, и не перетрудишься. Притом — в форме можно пребывать..

Вот, генерал Добринский и предстал в форме. Очень, кстати, ему личащей. Красивый генерал. И — не старый. Что удивительно — ведь 80 стукнуло, я знал точно. Бывают же такие нестареющие! Ну, да что там! Я представился — как прошлый военный и нынешний журналист. И вдруг:

— Вы собираете сведения о евреях — генералах в этой войне! Слыхал, слыхал, — прям огорошил генерал.

— Ты чего взъерошился? — засмеялся. — Да про тебя еще в 70-х знали в войсках. Прям скажу — повезло тебе, что не нашлось предателя. Мне про это, знаешь, кто сказал? Генерал Брейдо, Толя. Он у вас сменил Браво-Животовского, а потом кафедрой заведовал в академии БТМВ. Он сказал — я запомнил. Бог его хранит, ушел десять лет тому…

После слов Добринского я не сразу пришел в себя. А он углубился в бумаги, ожидая.

— Товарищ Генерал, — начал я…

Добринский остановил.

— Меня зовут — Александр Григорьевич.

Я начал снова… Интересовал меня главный вопрос: как, почему, с чего бы это Сталин допустил такое массовое выдвижение евреев на командные посты. На самые решающие, в том числе, — вот что понять не могу. Он же род еврейский ненавидел не меньше Гитлера. И вдруг, столько евреев на ключевых постах и в войсках, и в штабах. Генералов я насчитал целую сотню (впрочем, потом — еще больше сотни добавилось).

— Как понимаете, Александр Григорьевич, могу только фиксировать. Хотя, надеюсь, и анализом когда-нибудь займусь…

Генерал посуровел как-то. И ответил.

— Много думал над этим. И пришел к выводу: причин — две. Первая — наша еврейская сущность очень подходит для такого дела — военного, боевого. Тут немцы, сукины сыны, правы — мы, евреи, другая раса. Самая первая, самая умная и талантливая. Ты ж понимаешь, Марк Иосифович, я — никакой не аналитик-физиолог. Я — военный и только. Но я еще и еврей. Который прошел великую и страшную школу войны. И убедился — когда приходит время сражаться, мы — евреи — оцениваем обстановку быстрей и правильней, принимаем решение на бой или операцию быстрей и гениальней. И потом выполняем свое решение до конца, стоим скалой, если не убьют. А если убьют — я подготовил заместителя. Но, все равно — выполню боевую задачу. Выполню не любой ценой, как эти пни дубовые — Жуков, Конев и компания, которые людей не считали. Мы, евреи — считали. Нам ошибок не прощали.

А вторая причина — страшная и кровавая и беспощадная — ненависть к палачам. Вот скажи, полковник, скажи Мотл или Мойше, у тебя эти суки кровавые кого убили?

— Убили отца, убили дядю Соломона — оба офицеры, пали в бою. И еще — загнали в Умани бабушку Лею и тетю Полю в подвал вместе с другими евреями, чтоб тесно стояли. И заперли наглухо, пока все не умерли в этой пытке.

— Вот ты и понял ведь все. Зубами рвал бы. Евреи в той войне в плен не сдавались. Дрались до конца. Знали — им пощады не будет. Вот и стояли насмерть. И еще — мы мстили. Мы мстители, было за что мстить. Мы же все про это палачество узнали, увидели своими глазами, когда пошли вперед. Это многие и теперь не знают, или не представляют ужаса кровавого, гибель беззащитных. А мы, евреи-фронтовики, знали все. И мстили. Для нас они были личными врагами.

И когда в 1942 году наши дошли до края пропасти, Сталин вспомнил генерала Льва Соломоновича Сквирского, чей Фронт Карельский не отступил ни на шаг, полковника Янкеля Крейзера, который остановил Гудериана, и сотню других евреев вспомнил. А память у него была железная. И приказал — снять ограничения, ставить этих жидов на ключевые должности, давать чины генеральские и ордена не считать. И мы свой долг выполнили с честью, как только нас к этому допустили…

Так сказал Четвертый Бог войны генерал Добринский Александр Григорьевич. Или — Арон Гершевич. Не могли же его Александром назвать в 1905 году, когда появился он в семье Герша Добринского.

Так он сказал. А я — запомнил почти дословно. И записал-зашифровал в своей тетради заветной… Теперь и вы знаете.

И как всегда — просьба моя обычная: Расскажите детям, внукам и правнукам. Им еще предстоит сражаться.

Дополнение важное

В 1994–1997 годах вышли из печати в Москве три тома «Русской Еврейской Энциклопедии». В них — только персоналии, как понимаете — самые достойные, самые важные.

И открыл я Первый Том на букве Д. Поискал генерала Добринского. Не нашел. На его месте — Доброхотова Анна Адольфовна, участница рев. движения. Поискал генерала Волчека. Есть такой Волчек, звать Борис Израилевич. Кинооператор и режисер. Во 2-м томе генерала Курковского поискал. На его месте критик и литературовед Курлянд Давид. В последнем томе вместо генерала Хусида — другой Хусид Соломон, преподаватель иврита в Нью-Джерси.

Может, эти личности — вполне достойны места в Еврейской Российской Энциклопедии.

А Боги войны, чьи пушки изрубили десятки тысяч палачей народа еврейского? Они что, не достойны чести такой?