Настенные часы пробили десять, у калитки мы обнялись, и старые физтехи, спотыкаясь и громко смеясь над своей неуклюжестью, заковыляли по направлению к железнодорожной платформе.

Игорь Троицкий

Юбилей

I

Свой пятидесятилетний юбилей я решил отметить на даче, куда пригласил Вадима, Вениамина и Виктора, своих приятелей физтехов, которые уже перевалили сию серьёзную дату. Не так давно, направляясь на юбилей к Вадиму, мы зашли на Арбат и у уличных карикатуристов сделали свои портреты. Идея прижилась, и теперь я с интересом ожидал портреты своих друзей. До их прибытия оставалось два часа, и я, устроившись в старинном кожаном кресле, задумался. И было о чём!

Шёл 1991 год. Вокруг происходили кардинальные изменения. Рушилось всё, к чему я привык, приспособился и в чём достиг определённых успехов. В принципе всякая перестройка это — интересно, но не когда тебе стукнуло пятьдесят! Тем более, что я прекрасно существовал в прежнем миропорядке и мне вовсе не хотелось встраиваться в сегодняшнюю новую жизнь. Но «Оборонка», в которой я послужил двадцать пять лет и за это время стал доктором наук и профессором, явно загибалась. Понаблюдав начинавшуюся агонию, я распрощался с родной «оборонкой» и перешёл в систему Академии Наук. Но и здесь всё рушилось.

Традиционный вопрос «что делать?» и самые необычные на него ответы возникали в моей голове, когда скрип садовой калитки и весёлые голоса входивших в неё гостей вернули меня в сегодняшнюю юбилейную реальность. Я поспешил навстречу и сразу же с поздравлениями получил ожидаемый подарок — карикатурные портреты своих друзей.

Портрет Виктора, выполненный в серо-зелёном тоне, точно передавал асимметрию его лица, которая в сочетании с крупным неровным подбородком и улыбающимися с хитрецой глазами делали карикатуру законченным портретом.

Гамма синевато-зелёного преобладала и в Венькином портрете, он улыбался, но в отличие от Виктора, закрытыми глазами. Улыбка выражала внутреннее ехидство, а торчащие из полуоткрытого рта три зуба, создавали впечатление едкости характера изображенной персоны. Мне показалось, что художник смог уловить главное в сути моего друга: резкость и способность сразу, в один момент проявить свою реакцию.

Портрет Вадима был написан красными красками на светло-красном фоне и изображал весёлого почти рубаху-парня, каковым тот никогда не был. Изобразив Вадима совсем не в его образе, художник, сохранив похожесть отдельных черт лица и таким образом передав полную узнаваемость, как бы показал, каким бы мог быть Вадим, если бы позволил себе и захотел стать таким.

II

— Ребята, пока мы в саду хочу запечатлеть вас с нашим юбиляром. Встаньте вместе, — попросил Виктор.

Мы послушно обнялись и, сфотографировавшись, поднялись на террасу. Уже были осушены бокалы за все традиционные тосты, когда Вадим сказал:

— Друзья, предлагаю выпить за Науку, которой мы служим уже тридцать лет. Она обладает всеми чертами, присущими женщине. Но сия женщина уникальна, ибо остаётся всегда такой же молодой, как и в первый день знакомства. К сожалению, она не принимает во внимание наш возраст и продолжает требовать от нас то, что мы уже в силу приближающейся старческой немощности дать ей не в состоянии. А потому, выпьем за то, чтобы наступающая старость, как можно дольше, не мешала нашей совместной жизни с этой красавицей!

Прозвучал дружный звон бокалов, и Виктор, подыгрывая Вадиму, заметил:

— А ведь, в принципе, можно от активной жизни перейти к пассивной созерцательности и просто любоваться её нестареющей красотой! — а затем, уже обращаясь ко мне, — я вот читал твою статью в “Независимой” с провокационным названием: “Бей докторов — спасай науку”, за что ты там ратовал?

— В ней я не ратовал, а искал ответ на вопрос, кто такой есть учёный и что ему может дать Перестройка. С одной стороны, наука — она всегда наука и Перестройка ей должна быть по фигу, но делают то науку живые люди и их эта Перестройка не просто касается, а толкает и сбоку, и в спину, и в живот, так что, хочешь не хочешь, и наука вместе с ними кувыркается.

— Слушаю я вашу чушь, друзья, и у меня уши вянут, — не выдержал дотоле молчавший Вениамин. — Для вас учёный — так это рыцарь, ждущий благословения своей дамы. Ерунда! Учёный всего лишь профессиональный приспособленец, пристраивающий появившееся “незнание” к привычному ему “знанию”. А профессиональный приспособленец, естественно, прекрасно использует своё умение не только в науке, но и в обыденной жизни. Так что бей докторов или не бей их, несчастных, — науку этим не спасёшь. Вот, Вадим, ты говоришь о науке, как о красавице, а если серьёзно, то наука — это просто метод познания того, что и как сотворила Природа.

— Более того, — поддержал я приятеля, — всякий человек от рождения знает законы природы, ибо в соответствии с ними он и существует, и то что мы говорим, учёный открыл тот или иной закон, он всего лишь словесно или математически его описал. Это описание очень важно, ибо помогает человеку использовать законы не только так, как ему предписала природа, но и так, как это ему самому заблагорассудится.

— А как вы думаете, что сложнее и интереснее открывать законы или изобретать способы их использования? — обращаясь сразу ко всем, спросил Виктор.

— Если не получается открывать, остаётся изобретать, что собственно мы в процессе всей нашей деятельности и пытаемся делать, — констатировал Вадим, — хотя, когда я шёл в науку, то рассчитывал на первое. Более того мне тогда казалось, что задача науки — искать ответ на вопрос: почему? И только на Физтехе я понял, что у неё совсем иная задача — не раскрывая природу явления, а осознав его и количественно описав, предсказать возможные последствия.

— А вот мне кажется, — сказал Вадим, — что природа исчерпала все свои созидательные возможности, и уже давно для создания “чего-нибудь новенького” использует мозги и руки человека, а сама подсматривает издали.

— Ребята, давайте спустимся с небес на землю, и пусть каждый ответит на простой вопрос: доволен ли он, что связался с наукой или нет? — предложил Виктор.

— Я бы этот вопрос сформулировал чуть иначе: доволен ли я, что сплю с Красавицей? Ответ: конечно, да, — откликнулся Вадик.

— Здесь я солидарен с Вадимом, — согласился Венька, — хотя по мне наука и не бог весть, какая красавица, но уж лучше с ней, чем с кем-то ещё.

— Что касается меня, — вмешался я, — то, соглашаясь отчасти с Вадиком и Венькой, я всё же чувствую некий серьёзный дискомфорт. Неудовлетворение связано с тем, что нам пришлось заниматься проблемами ПРО и звёздными войнами. Продвинуться в решении ни того, ни другого не удалось, и, по-видимому, не удастся никому и никогда.

— Ну, а я так просто сожалею, — печально констатировал Виктор, — уверен, я бы чувствовал себя более комфортно, если бы подвизался где-нибудь около журналистики. Впрочем, сожалею, но не жалуюсь. Ибо хотя я не много хвороста подкинул в костёр науки, но смотреть на то, как это делали другие, и наблюдать пусть за не яркими, но весьма динамичными язычками пламени — не скрою, было интересно.

— Не ты один такой неудовлетворённый, — обращаясь к Виктору, заметил я, — недавно был в гостях у академика Андрея Леоновича Микаэляна. На стене в его кабинете висит фотография, на которой за роялем сидит Рихтер, а рядом стоит юноша, будущий академик. Я заинтересовался этой фотографией и сзади услышал:

— Возможно, я был бы более счастлив, если бы стал музыкантом.

— А не кажется ли вам, — обратился Венька к приятелям, — мы как бы подводим итоги, вместо того, чтобы попытаться предугадать, что нас ожидает. Понять, что происходит вокруг. Что делать? Вадик, что ты обо всём этом думаешь?

— Я — оптимист, — отозвался Вадим, — надеюсь, что Горбачёву удастся построить социализм с человеческим лицом, хотя, как мне кажется, мы уже давно его имеем: вместо социалистических законов — сплошные социалистические лица.

— А мой оптимизм всё больше и больше угасает, — прервал Виктор Вадима, — прежде говорили: “учёным можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан”, а ныне работает другой лозунг: “учёным можешь ты не быть, а бизнесменом быть обязан!” Сегодня, если ты учёный, то обязан в своей науке найти что-нибудь такое, что можно продать. Вот я тут зашел к заму Генерального. У него сидел один из твоих бывших заместителей (Виктор посмотрел на меня). Их разговор оборвался на полуслове. И ежу было понятно, что обсуждали они возможность продажи арабам вашей когда-то сверхсекретной машинки. Сейчас наше НПО — это уже не ярмарка тщеславия, а нечто вроде биржи. Торгуют всем, даже новым зданием, где мы сидим.

— Витя, ты ведь у нас единственный партийный и, наверняка, знаешь что-то ужасно тайное, секретное, о чём мы и не догадываемся, — обратился Венька к приятелю.

— Увы, никаких секретов я не знаю, и вот именно это меня настораживает. Без секретов — нет партии, по крайней мере, никогда не было! Вся её сила была в секретах!

— Витя, не переживай, — стал успокаивать Вениамин, — вот был же НЭП, а потом его свернули и вновь покатили по социалистическим рельсам. Так что твоя партийная книжица тебе ещё послужит.

— Всё, друзья, к чёрту науку, политику и никакой философии, шагом марш вниз, к мангалу — скомандовал я.

IV

Теперь около мангала активничал Вениамин. Его родным городом был Ташкент, и Веня считал себя настоящим профи по приготовлению шашлыка. Он попробовал маринад, дополнительно поперчил, ещё раз попробовал, после чего разрешил насаживать мясо на шампуры. Вид разгорающихся углей, запах маринада и выпитые бокалы вина привели его в игривое настроение.

— Вадик, — обратился Веня к приятелю, — а не повеселить ли нам ребят и не рассказать ли им об одном пикантном эпизоде, случившимся с нами лет десять тому назад? Ты не против?

— Валяй, — дал добро Вадим, ещё не понимая, о чем пойдёт речь, но готовый с удовольствием поддержать компанию.

— Мы собирались расписать пульку, — начал Вениамин, — но третьего не нашли и решили поужинать в кафе “Лира”. За соседним столиком обосновались две особы женского пола. Я верю в закон, согласно которому противоположные полы притягиваются. Закон сработал, и очень скоро мы уже вместе сидели за одним столиком и весело болтали.

Часов в одиннадцать, хорошо выпив и достаточно близко познакомившись с “лировскими” девочками, Вадим предложил ехать к нему, объяснив, что сегодня его квартира абсолютно свободна. Пропуская банальную детализацию, перехожу к описанию ситуации, сложившейся к часу ночи.

Вадик с одной из девиц пребывает в своей семейной спальне, а я вместе с другой — в его кабинете. Понимаю, что должен соответствовать ситуации, да и партнёрша требует, но хмельная удаль прошла, и её место заняла элементарная боязнь подцепить какую-нибудь заразу. Что делать? Как сачконуть? И вот в этот критический момент слышу, открывается входная дверь, и через мгновение в кабинет входит жена Вадика. Она зажигает свет, видит меня с девицей, извиняется, тушит свет и закрывает за собой дверь. Мы с девицей быстро вскакиваем, одеваем то, что уже успели снять, и быстро на улицу. Вадик, дальше продолжай ты.

— В то время, — перенял Вадим эстафету, — пока наш друг решал свои проблемы — быть или не быть — я уже их решил и отправился в ванную. Почистив пёрышки, я гордо возвратился в спальню и, готовый к новым подвигам, нырнул в кроватку к своей птичке. Я почувствовал частые колебания кровати, которые принял за нетерпеливое дрожание, но моментально осознал свою ошибку.

— Может быть, подвинетесь, и мне тоже место будет, — прозвучал голос моей жены.

В первый момент я подумал, что у меня слуховая галлюцинация, но в следующий — зажегся яркий свет, и в том, что происходит нечто реальное и ужасное уже не было никаких сомнений.

Жена требовала, чтобы птичка, залетевшая в её кровать, немедленно её покинула, а птичка щебетала:

— Закройте, пожалуйста, свет, и я оденусь.

Они зациклились на своих требованиях: жена никак не хотела тушить свет, а птичка, оказавшаяся такой вежливой со своим “пожалуйста”, никак не хотела одеваться при свете. Не знаю, сколько бы эта дурь продолжалась, если бы я не вскочил и, применив недюжинную мужскую силу, не затолкал бы жену в кабинет. — Закончил Вадим свой рассказ, после чего предложил наполнить бокалы, благоразумно захваченные сверху вместе с бутылкой Киндзмараули, и провозгласил:

— За всё то разное, что было в нашей жизни, и что мы благополучно пережили.

V

С шампурами готового шашлыка мы поднялись на тёплую террасу. Шашлык оказался очень хорошим, и Вениамин стал уточнять, как я его мариновал.

— Рецепт раскрыть не могу, но научить, как поиметь такую вкуснятину — это, пожалуйста. Заходишь в магазин «Армения», что на улице Горького. Здесь на витрине отдела кулинария выставлены два блюда, в одном — шашлык из баранины, а в другом — из вырезки. Просишь взвесить того, что из второго блюда, платишь в кассу, немного отстёгиваешь продавцу и прямиком в Салтыковку. Вот и всё, — засмеялся я.

— Спасибо, научил! — промычал недовольный Венька, — лучше расскажи, как ты поживаешь в своём ИИЕТе.

— Прежде историей науки занимались учёные, работавшие в науке и обращавшиеся к истории, чтобы понять, как зарождаются новые научные идеи, как они развиваются и как дают ростки новым идеям. А в этом элитном институте историей науки занимаются в основном те, кого наука отвергла по их профессиональной непригодности. Это очень грустно.

— А поездки за рубеж — это что тоже «очень грустно»? — съехидничал Вадим.

— Нет, бывает очень даже забавно. Недавно я участвовал в туре по Югославии. Вся наша группа состояла из сотрудников академических институтов. За несколько дней до отъезда всех собрали в небольшом зале Академии и представитель интуриста проинструктировал, как советский учёный должен вести себя вне пределов нашей Родины и главное, что он может взять с собой: не более двух бутылок водки, одного фотоаппарата и одного бинокля. С учётом этих инструкций мы и покатили по Югославии.

— Слышал, что все восторгаются Дубровниками, — вставил Виктор.

— Дубровники были в нашем маршруте, — подтвердил я, — но вот в них то мы как раз и не попали. Все были расстроены и даже попытались качать права. Но экскурсовод пообещал, что мы не пожалеем. Минуя Дубровники, нас привезли в небольшой пятизвёздочный отель на берегу Адриатического моря, примерно в двух километрах от крошечного городка Ровинджи. Время было около шести вечера. Нам сказали, что ужин в семь, но сегодня наша группа ужинает в половине седьмого. В назначенное время мы все вошли в ресторан, где вдоль стен располагались стойки с разными закусками, горячими блюдами и кондитерскими изделиями. Нам объяснили, что обслуживать мы должны себя сами. Заняв места за столиками, народ бросился к стойкам и обомлел от того, что увидел. Всем хотелось попробовать всё. Люди набирали полные тарелки и бежали к столам, а затем, опорожнив их, вновь бежали к стойкам. Каждому казалось, что невзятое им может кончиться, и ему не удастся это попробовать. Но, как в волшебной сказке, ничего не исчезало. Убедившись в реальности волшебства, туристы успокоились, и ажиотаж начал спадать. К семи часам, когда богатые иностранцы стали появляться в ресторане, все наши туристы так укомплектовали свои желудочки, что осоловело сидели за столиками, без сил не только бегать, но даже просто подняться и добраться до выхода.

На следующий день после завтрака я отправился в Ровинджи. Городок располагается на холме, скорее похожем на небольшую гору, далеко выступающую в море. Вершину холма украшает собор. Я погулял вокруг собора и, спускаясь обратно вниз, попал на местный рынок. И каково же было моё удивление, когда я увидел за деревянными прилавками практически всю нашу группу. Русские учёные из Академии Наук стояли и торговали привезёнными с собой бутылками водки, фотоаппаратами и биноклями. Всё это они берегли для Дубровников, где, по слухам, был самый лучший рынок. И тут я понял, почему все были так сильно расстроены изменением маршрута. Не попав на самый лучший рынок, пришлось устроить распродажу в самом худшем.

— Ну, надеюсь, и ты тоже взял с собой водочку, — предположил Вениамин.

— Конечно. Но я — хитрый, ещё в Белграде отдал бутылки администратору отеля, и тот их сразу же реализовал. Вообще-то валюты у меня было достаточно. Наша книга с Устиновым “Лазерная локация” была переведена в Югославии, и я успел получить свою долю. Ровинджи находится почти напротив Венеции, и расстояние между ними паром покрывает всего за три часа. Но я струхнул и не переплыл. Впрочем, мне настолько понравился Ровинджи, что я не сильно расстраиваюсь по поводу Венеции. Гуляя по сказочному городку, я решил, что если мне удастся ещё раз побывать здесь, то я буду считать, что моя жизнь состоялась.

— Так это очень просто, — почти прокричал Венька. — Давайте за это выпьем, и ты обязательно ещё раз там окажешься!

VI

Какое-то время мы ещё повспоминали “минувшие дни…”, а потом без всякого энтузиазма, а только, как дань прошлому, расписали пульку.

После последней сдачи, Вадим поднялся, подошёл к обеденному столу, взял деревянную ложку и, отстукивая ею такт, громко запел:

А теперь не то,
Не стоит его,
Батальон лихой,
В деревеньке той.

И Виктор подхватил:

Помню, помню как,
Раком стала я,
Угощать его,
За столом.

А дальше уже все хором:

А теперь не то,
Не стоит его,
Батальон лихой,
В деревеньке той.

Это были слова из песни, которую на военных сборах горланила наша студенческая группа.

Настенные часы пробили десять, у калитки мы обнялись, и старые физтехи, спотыкаясь и громко смеясь над своей неуклюжестью, заковыляли по направлению к железнодорожной платформе.

Я вошёл в дом и поднялся на террасу, где ещё раз полюбовался карикатурами моих друзей, взглянул на свою, копию той карикатуры, что подарил Вадиму на его юбилей, и подумал: «какими же страшными нас сделал Физтех… хотя вряд ли без Физтеха мы выглядели лучше».

А ещё я подумал о том, что хотя Перестройка и всё разрушила, но зато появились совсем новые возможности, а пятьдесят — это ещё не такой уж поздний вечер!