Сергей Эйгенсон: Как я усиливал армейскую политработу

Loading

Считалось, что наши офицеры работают над повышением своего политического уровня самостоятельно. Я сам регулярно отправлял по спецпочте сообщения о том, например, что наш командир на дому прорабатывает работу В.И. Ленина «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма»…

Как я усиливал армейскую политработу

Из воспоминаний пиджака с погонами

Сергей Эйгенсон

Продолжение. Начало
Автор, 1969 г.

Политработники армии и флота!
В год столетия со дня рождения В. И. Ленина
усиливайте политработу в частях и соединениях…
(Из приказа Начальника ГлавПУР СА и ВМФ генерала армии Епишева А.А.)

Сначала — как я туда вообще попал. На самом деле, после детского ревмокардита получился у меня на кардиограмме такой зубчик, что на первой моей в 16 лет медкомиссии сразу образовалась у меня полная негодность в мирное время и сильно ограниченная годность — в военное. Времена то были такие, что нынешней военкоматской охоты на призывников и неявки десятками процентов еще не было. Может быть, потому, что не было еще чеченских войн.

Можно бы эту тему дальше и забыть. Но у нас в нефтяном служил на военной кафедре такой подполковник Гулерман. Он параллельно кандидатскую писал по битумам и у отца в институте часто бывал. Вот он как-то, то ли желая Александру Сергеевичу полезным быть, то ли просто поддавшись национальной страсти давать всем советы без приглашения, подсказал ему, что-де: «Хоть Сергей от воинской повинности и освобожден, но лучше бы ему все-таки курс военной подготовки в ВУЗе пройти. Если не дай-бог война — так офицером лучше служить, чем рядовым-необученным». На самом-то деле, это неочевидно. В пехоте лейтенантская жизнь в наступлении три дня — так мне фронтовики потом говорили. Из маминой, скажем, школы две трети мальчиков в училища ушли — а вернулись с войны два сержанта, один рядовой да один полковник. Тот, правда быстро спился на гражданке — не выдержал жизни без войны, как кессонный эффект сработало.

В общем, насоветовал. Отец эти соображения до меня донес — а мне, собственно, все равно. Как-то и приличней получается. А то мы с ребятами на химзавод аппаратчиками работать вместе, в ВУЗ вместе, занятия сачковать вместе — а на военку они без меня пойдут. Даже и неудобно. Начал ходить, отложив в сторону «белый билет». Оказалось не так и скучно. На всяких занятиях по тактике и т. д. лясы с преподавателями точим, а два курса даже полезными оказались. Про всякие масла и смазки и еще про насосы да счетчики получили то, чего в гражданских курсах почти и не было. Ну, съездили на сборы после четвертого курса, приняли присягу. Потом экзамены — получили звания младших лейтенантов запаса, и ладушки. Вот и учебе финиш, сели за дипломные работы. А у меня дополнительная задача.

Женился я тем временем. Съездил в Крым очередным летом — познакомились на пляже и к весне под венец. Однако учиться оба продолжаем в своих ВУЗах — она в МИСИ имени КВН, а я — Уфимском мазутном институте, как один наш джазист формулировал. Так и ездим: то она в Уфу, то я в столицу. А параллельно мой папа, пламенный большевик, энтузиаст и ненавистник Москвы с ее «оторванными от реальной жизни страны стилягами и министерскими бюрократами» все меня подначивает в Сибирь ехать, на 16-й нефтехимкомбинат в Ангарске. Там у него дружок, профессор Оречкин, опытным производством заведует. Там, мол, мне и откроется дорога к настоящей науке, а не к конвейеру диссертаций. Не могу сказать, что я уж так во всем отцу в рот смотрел. В тринадцать лет на его вопрос: «Ты что, не понял, что я говорю?» — впервые ответил: «Да нет. Понял. Но не согласен».

Но в профессиональных вопросах! Если министр, который его лично недолюбливал, отца моего не выслушав, коллегию не закрывал. И операторы с нефтезавода, начальство не шибко уважающие, узнав, чей я сын, просили поклон передать. Фарид, мол, с термокрекинга, Александру Сергеевичу от всей души. На аварии-то вместе зимой пятьдесят четвертого!

Ну, и наслушался я отца, и выбрал себе не кафедру, как мне все советовали и куда довольно настойчиво приглашали, а Ангарск. Теперь, конечно, понимаю, что это глупость была. Молодую-то жену в ангарский химический котелок! А сынок бы как тогда, который через год родился?

Впрочем, это распределение все равно никакого значения не имело. Потому, что в середине апреля собрали нас всех на военной кафедре и обрадовали, что распределялись мы в виде разминки. А забирает нас всех к себе Министр Обороны Маршал Гречко. Укреплять Советскую Армию квалифицированными кадрами. Тут мой белый билет уже не действует, потому как офицер. Дал мне полезный совет подполковник Гулерман. Вот как после этого антисемитизму удивляться?

Правда, что быстро оказалось — призывают все-таки не всех. Самому моему за много лет близкому приятелю моя жена до сих пор не может простить одной фразы тогдашней: «Вы служите, а мы подождем». У кого слабое оказалось здоровье, что от кандидата в мастера спорта как бы не сразу ожидаешь. У кого письмо с кафедры с просьбой об отсрочке. А кто и просто к тому моменту на дочке первого секретаря Уфимского горкома партии женился. Остаёмся с нашего технологического факультета мы втроём — я, дружок мой Ванечка Фризен, здоровенный оренбургский немец, и Вова Чариков. Вова у нас со станции Абдулино, младший из десяти братьёв, и про двоих из старших сам он говорил, что те — хулиганы. В смысле по 206-й сидели. Между прочим, Чариков потом в армии прижился, единственный из нас всех в кадрах остался, всю жизнь мечтал до лампасов дослужиться, в Афган за ними ездил — но все полковником жил. Выручила Вову Беловежская пуща — в отставку он белорусским генералом ушел. Я его, правда, укорял, что он в Таджикистан не поехал — мог бы маршалом стать. Ну, он на мои подковырки коротко отвечает. В смысле, в армейском лексиконе. Надо, однако, сказать, что из УНИ кроме троих технологов в ряды еще около двадцати парней с горного факультета пошли.

В принципе, если бы мой отец, член обкома, на пленуме в перерыве с облвоенкомом поговорил, я бы, конечно, не сопротивлялся. Оно мне надо! Тем более — молодая жена. Она от этих новостей совсем обалдела и только по межгороду попискивает: «Может, обойдется?» Но просить отца об этом я посчитал западло, да, думаю, если б он и согласился — уважение его к себе я потерял бы навсегда. Да, может, и свое собственное. А так — отец от гордости надувается: как мол так все складывается, что и он поблажек для сына не просит, и сын гражданский долг выполняет, и все так хорошо — буквально, как на плакате! Областной военный комиссар генерал-майор Кусимов даже речь маленькую сказал в мою честь на встрече с призывниками-офицерами, как он рад, что у Александра Сергеевича такой достойный сын, что за папу не прячется. Очень колоритная была фигура, бывший кавалерист, комполка в Башкирской кавдивизии в войну, лихой такой, но и упитанный, типа как Идолище Поганое, рожу в три дня не обо…ь. А тут чуть не прослезился от благородства ситуации.

Много уж спустя лет услышал я, что сынок его Салават Тагирович Кусимов примерно об ту же пору институт кончил и в Уфе работал. Но оказался ценным специалистом — очень сильно на кафедре был нужен. Пришлось отсрочку дать — раз кафедра просит, это — святое! В аспирантуру достойным невдолге оказался, кандидатскую в конце-концов защитил, ну, с докторской не пошло, энергетика — не история, не филология, тут звание доктора башкирских наук получить не так легко. Зато — профессор, ректор Уфимской авиационной теперь уже академии, академик и шеф Уфимского же отделения Российской Академии Естественных Наук (?), заместитель председателя Госсовета суверенного Башкортостана. В движении «Единство», однако, может ли такой человек видным функционером не быть? В Сети иногда встречаю — очень любит про падение морали с корреспондентками беседовать.

Ну, большим кораблям — большое плавание. А я получил в райвоенкомате проездные документы от Уфы до Черного моря в отпуск на тридцать суток, а оттуда до Хабаровска — и в путь. Лето пропускаем, далее запускаем ленту с того момента, как я с чемоданчиком в ночь на 21 августа 1968 года оказываюсь в Хабаровском аэропорту. В штабе тыла округа встретились мы с самим начальником службы снабжения горючим генерал-майором Галиакберовым. Ну много ли вообще башкир — генералов в Вооруженных Силах? Народ-то небольшой, а тут — в каждом абзаце. Лично мой фарт.

Получили мы назначения по фронтовым и центральным складам горючего: я под Благовещенск-на-Амуре, Иоганн наш Дитрихович Фризен на Чукотку, на мыс Шмидта, я потом долго жалел, что туда же не попросился, думал — жену привезу, а на Большой Земле все же получше для беременных, чем в Арктике. А Вовочка Чариков, институтский хулиган и будущий белорусский генерал — в Биробиджан. Расскажу где-нибудь, как к нему в командировку потом ездил. Форму полевую в Штабе тыла получили. Гимнастерка, бриджи, сапоги, портянки фланелевые, шинель, ремни, картуз полевой, картуз парадный, картуз повседневный, шапка-ушанка «два оклада — два наклада» — остальное по месту назначения, как Петруша Гринёв говорил. На завтра все билеты взяли по воинским требованиям — кто на аэроплан, кто на поезд. Побросали барахло в офицерской гостинице КЭУ — пошли встречу и расставание обмывать.

Самое-то противное по возвращении оказалось. Пришли заполночь — а в гостинице никто не спит, все постояльцы в бриджах и майках телик в холле смотрят. Сообщение об интернациональной помощи народу Чехословакии и Обращение анонимных чехословацких госдеятелей. Спасибо, у Вани еще в кармане куртки бутылка осталась, на завтра запасенная. Тут же и выхлебали без слов и закуски, просто, как Ерофеев писал, «чтоб не так тошнило». С другой стороны, есть и вздох облегчения. Из ВУЗа не все на восток поехали. Пять душ в Прикарпатский округ направлено. Конечно, все им завидовали. А тут как подумаешь, что пришлось бы в коллективном изнасиловании участвовать… Не стреляться же — а жена, а ребенок ожидаемый?

О части моей, о командире её майоре Юдениче и вообще об офицерских двух годах помню я много забавного — но здесь не всему и место. Страданий больших не припомню, хотя тоска брала иногда неслабая. Роту в атаку на амурском льду водить не приводилось, да и вообще часть у нас была кадрированная. То есть, на момент моего приезда было на нашем складе горючего пять офицеров и три сверхсрочника. Остальное — пожарная команда, слесаря, машинисты, шофера, управление, включая мою главную подчиненную — секретаршу Раису Иванну, и даже охранявшая территорию команда ВОХР, все были — служащие Советской Армии. Это уж к концу моей службы все они в нашей и других тыловых частях постепенно заменились на кадровиков и солдатиков, что вызвало в поселке полную безработицу.

С армейской дедовщиной я столкнулся в самом начале. В частях нашего гарнизона дослуживало немало кадров из последней в СА волны офицеров-фронтовиков, давно отставку выслуживших — и ждущих её, как манны. Вот и мой командир, майор Юденич точно такой. Кстати, из-за командирской фамилии офицеров нашей части в поселке кликали — ну, «колчаковцами», конечно. К Виталию Петровичу часам к десяти-одиннадцати утра вся эта публика и собирается. Я уж это хорошо знал и все документы, как начальник штаба, готовил так, чтобы подать на подпись до этого срока. Меня было пытались, как «молодые ноги» за бутылкой посылать — но я вызвал свою секретаршу по громкой связи, вручил ей прилюдно деньги — и послал в Военторг. Попытки не повторялись — бегал капитан, наш зампотех. Для меня на этом «дедовщина» и закончилась. Ну — не рядовой все-таки.

Большую часть времени службы мы жили с командиром душа в душу. У меня все-таки образование — не три года Ульяновского технического, что до этого казалось ему крайним пределом человеческих знаний. Помог я нашим начальникам отделов хранения со смазками в банках разобраться, навел, предмет моей гордости, порядок в отчетности по ГСМ впервые с 1934 года. Пару раз пришлось химические познания применить — ну об этом я вообще отдельно когда нибудь напишу. Называться будет «Сказка о C6H5-CH3». Да и парень я не особенно вредный. Не так уж и пьющий, что большая по тем местам редкость. Пришлось, правда, однажды меня за строптивость на офицерскую гаупвахту в Благовещенск посылать, а на следующий день извиняться ехать — ну, это с кем не бывает. А так он вполне по-отцовски ко мне относился.

Раз в квартал я, как начальник секретки, получал из Штаба Тыла округа пакет с надписью «Вскрыть лично командиру» и относил этот ему пакет с утра, пока он еще читать в силах, до начала вышеупомянутого «клуба интересных встреч». Он брал конверт, высылал меня в коридор, потом командовал по громкой связи:

— Лейтенант Эйгенсон! Ко мне!

Я заходил, становился по стойке смирно, а он, тоже встав, задавал вопрос:

— Товарищ лейтенант! Выражаете ли вы желание добровольно остаться в кадрах Вооруженных Сил?

— Никак нет, товарищ майор!

— Правильно, Сережа, — говорил он, уже присаживаясь, — ничего тут хорошего нету.

Но пока что армия уже есть — а политработы еще нету. Сейчас будет. Оказался я единственным в части членом ВЛКСМ. Срочник наш был некомсомолец, возиться с ним никому не хотелось, тем более, у нас замполита, по нашей кадрированной бедности, не было. Определять его на духовное довольствие в танковый или саперный полк — возни много. Так он несоюзным и прослужил. Он вообще, как сыр в масле катался, как нибудь расскажу. Но я-то — комсомолец, да еще и офицер. Как со мной быть? Оказалось, что уставы КПСС и комсомола предусматривают этот казус. В таких случáях, когда членов ВЛКСМ менее трех, а рядом есть старшие товарищи, создается партийно-комсомольская организация и юные ленинцы платят взносы, выполняют поручения и сидят на собраниях вместе со взрослыми. Только голоса решающего у них нет, а, как у кандидатов, совещательный. Иди знай! Я почему в курсе — что меня так и определили. Командир с зампотехом еще так покровительственно пошутили — дескать, «мы тебя за первый год откормим в кандидаты, а там и в члены партии. И в кадрах останешься нам на замену».

Поручениями мне определилось — выпускать стенгазету к 1 мая, 7 ноября и 23 февраля. И еще — вести занятия по политической экономии с нашими коммунистами.

Тут интересно взглянуть и на руководителя и, особо, на слушателей. Заодно себя порекламирую, а то, как моя мама говорит: «сам себя не похвалишь — целый день сидишь, как оплеванный».

На меня порой люди на сетевых форумах обижаются, мол, «смотрит в книгу, а видит… то, что хочет». Привет! Меня этому четыре года учили. Сначала «История КПСС» и так далее, через диамат до «Научного коммунизма» включительно. Вот вы можете себе представить «Научный либерализм» или «Научное социал-Христианство»? То-то же. Глядя на нынешнюю молодежь и ее умение вести политический спор наглядно вижу, что правда была на стороне, если не КПСС, то хотя бы её ЦК, неоднократно указывавшего, что цикл общественно-политических наук нужен в ВУЗе больше, чем математика с сопроматом. Вот где языки-то оттачивались.

Я по этим всем предметам учился неплохо — но не понимал абсолютно ничего. Хоть и работал на заводе — но пока семейный бюджет сводить не начнешь, быть тебе романтиком, а не политэкономом. Однако, термины знаю — к преподаванию готов! Кружок же мой марксистский — это дюжина коммунистов из числа служащих СА. В том числе начальники команд: пожарной и ВОХР, бывшие офицеры с семилеткой, уволенные Никитой при сокращении ВС по схеме «Выпил двести, потом еще двести — миллион двести», в смысле, на миллион двести тысяч человек то сокращение было. Еще шофера и пожарные с тремя классами и опытом работы еще на КВЖД. Ну, и так далее. Раиса Иванна — помощница моя по работе и покровительница по жизни, лаборантка Дина Пална… Смешанный состав. Жизнь знают — мне не в пример, но по части политэкономии подготовлены, примерно, как по курсу коллоидной химии.

Но чтобы не оставить меня без методической подержки в тяжелую минуту, раз в два месяца проводится Семинар пропагандистов в городке Белогорске, в двух часах на поезде от нашей станции Березовский-Восточный Забайкальской железной дороги. Проводит его контора под названием Политотдел спецчастей Белогорского гарнизона, т. е. имеется в виду Двадцать Пятого армейского корпуса — но так, чтоб никто не догадался. Езжу я туда с удовольствием, условия приличные, компания хорошая — то есть не профессионалы политработники, а такие же, как я, офицеры из тыловых складов, госпиталей, даже из 11-го военсовхоза, что свинок для корпуса выращивает. А для верхнего состава — редисочку, помидоры (в Зейской котловине вырастают с детскую голову, правда, дозревают в валенках), клубнику (!) арбузы (!!). А Вы что, и правда Паршеву поверили про невыносимый климат? Он расскажет. Со слов баронессы Тэтчер. Слушаем установочные лекции, о чем в конце расскажу, трепемся на перекурах, а вечером в ресторане «Восток» все вместе командировочные утилизируем.

В общем, начал я со своим пролетариатом заниматься. Им это не так, чтобы сильно нужно, но… Партия велит — астрологию придется учить! Тем более, молодой лейтенант не злобствует, с удовольствием сам байки по теме приводит и от слушателей принимает. Ходят на занятия раз в две недели, куда они денутся?! Рассказ Яшина «Рычаги» читали? Вот. Добрались мы до дифренты первого и второго рода. В ВУЗе я так и не понял, про что это там изложено. А тут! Мои полуграмотные марксисты на один раз всё схватили и бойко так докладывают. Огороды-то у всех. Кроме меня, конечно. Так понятно же, что огород чем может быть хорош — либо земля шибко рóдит, либо к дому близко — полчаса тащиться не надо. Впервые я тогда задумался над тем, что марксистский политэкономический жаргон все-таки какой-то изначальный смысл имеет, каким-то конкретным вещам соответствует, является виртуальным отражением, пусть искаженным, реального мира. В отличие от истмата с диаматом.

Сам я, конечно, на этих занятиях побольше узнавал, чем в массы знаний нес. Особенно от тех из наших коммунистов, кто в довоенное время на китайской территории шоферил — таких было двое. Нельзя сказать, чтобы вспоминая работу в мире наживы, они очень уж классовым гневом кипели. Скорей что с сожалением. Но, может, в основном и о прошедшей молодости. Тут для меня главной неожиданностью была сравнительная прозрачность довоенной границы, при том, что с 29-го года все время шли военные конфликты. Как, кстати уж сказать, и в период наших занятий политэкономией — 1969 год на дворе, бои за Чжэньбаодао-Даманский, да и в других местах многотысячекилометровой советско-китайской границы. Но вот про времена конфликтов от советско-китайской войны 29 года до Хасана и Халкин-Гола от моих марксистов слышал я странные вещи. Например — что перед свадьбой, когда нужно много водки, всегда плыли на лодке на манчжурский берег покупать китайскую «ханжу», которая стоила не в пример дешевле. Со знакомым с детства понятием «граница на замке» это вязалось плохо. В рифму этому наш бухгалтер Николай Егорыч, служивший после войны пограничником в Уэлене, расссказывал о том, что Соввласть регулярно изымала у чукчей-охотников винчестеры, давая взамен ТОЗовки. И так каждые три-четыре года. Когда же я сам попал на Чукотку, то оказалось, что традиция продолжает существовать. Начинал я понимать, что кроме официальной экономики Госплана существует и еще кое-что. В общем, все это было мне довольно интересно, не знаю, как уж моим марксистам.

Тут-то и случилась история, которую мой приятель, новый наш зампотех старлей Володя, до конца моей службы поминал. Вершина, можно сказать, моей политработы. Как раз, на грех, Володя поручение от партбюро имел — поприсутствовать на моем занятии. Так-то считалось, что наши офицеры работают над повышением своего политического уровня самостоятельно. Я сам регулярно отправлял по спецпочте сообщения о том, например, что наш командир на дому прорабатывает работу В.И. Ленина «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма». Сообщения эти включались в отчеты по корпусу и далее шли вверх. Пока об этом отрадном факте Начальник Главпура генерал армии Епишев не докладывал своему фронтовому приятелю Леониду Ильичу Брежневу. Я, конечно, не генерал-диссидент Григоренко, скандала по поводу обмана Партии и Народа липовыми данными устраивать не стал бы — но и за надежность их тоже бы не поручился.

Володя же Слынько руководил политзанятиями с нашими сверхсрочниками, как я — со служащими СА. Чем он занимался, сказать точно не умею, но жена его Любаня на повышенных тонах упоминала этиловый спирт и другие объекты хранения нашего склада. Мы же все жили на территории — так что были как одна семья. И вот, приходит Володя ко мне на занятие, чтобы как старший товарищ послушать, покритиковать, поделиться опытом. Мы с ним заранее и запланировали — после занятий сразу ко мне на квартиру для обсуждения. Он уже у Любы из погреба баночку грибков прихватил — а картошка, лук, сало и квашеная капуста у меня есть. Сел он сзади — слушает.

В этот день у нас по программе была формула деньги-товар-деньги:

Д—Т—Т’—Д’.

Кто не помнит — это марксова формула производства. За деньги покупается товар — рабочая сила, дает еще и прибавочную стоимость — так что буржуй с прибытком:

Д’ > Д.

Так я, собственно, и изложил. И на доске нарисовал. Воодушевленный успехами моих семинаристов в освоении дифференциальной ренты я, ни на секунду не сомневаясь, поднял начальника команды ВОХР, из офицеров, уволенных в запас в 1960-м:

— Скажи, — мол, — Федор Ильич, как ты понимаешь эту формулу?

Он подумал и начал:

— Получаем деньги, так?

— Ну, так.

— Приходим в «Военторг», так? Покупаем товар. На следующий день сдаем бутылки — получаем деньги. Но уже деньги не те — видите, со штрихом. Тут уж можно что-нибудь другое купить.

В наступившей тишине раздался с последнего ряда бас Володи Слынько:

— Маркс в глубокой жопе!

Не думаю, чтобы Вова хотел сделать политическое заявление. Просто само получилось, от глубины души и полной неожиданности. Не думаю даже, что Федор Ильич мой так уж сильно «стебался». Так, хотелось чуть покрасоваться, да и голова после вчерашнего еще не вполне улеглась. Но запомнил я это усовершенствование марксизма на всю жизнь.

Приехал на семинар пропагандистов — с приятелями поделился. Очень одобрили. Но рассказать на занятии, как пример из жизни, все-же не решился. Найдется какой-нибудь паразит — заведет дело. И никто не остановит. Я на примере дела Пастернака, о котором кое-что читал, могу умозаключить, что верхнее начальство крови не так и жаждало. Мелкие функционеры раздули — а там и понеслось, не остановишь. Никто ни на каком верху не решится сказать, что «хватит, — мол, — дурью маяться».

Хотя… На семинарах у нас интересные проблемы иногда обсуждались. Вот как-то собрали нас в Белогорске в самом начале 1970-го, чтобы установку давать в связи со столетием со дня рождения В.И. Ленина. 21 января к этому времени совсем из календаря как памятная дата выпало, поскольку установка ЦК была, что Ильич вечно живой. А тут, кто помнит, шухера было в связи со столетием по всей стране — жуть с ружьем! Ну, инструктируют нас, полезные материалы для отмечания дают. В том числе, подполковник из штаба КДВО читает лекцию о самом человечном человеке. Как-то так у него получалось, что Ильич никогда не пил, не курил, и тем вышел в люди.

Тут у нас один майор медслужбы из затерянного в тайге госпиталя завелся:

— Не может, — говорит, — быть, чтобы — никогда! Он же охотник был. Чтобы на охоте — и без этого дела? Я сам охотник. Сроду не поверю!

Лектор наш, видимо, действительно, тему от души изучил, оживился, вроде как даже обрадовался интересу слушателей к вопросу.

— Да, — говорит, — товарищи офицеры, товарищ майор поставил интересный вопрос. Действительно, в воспоминаниях ленинского шофера товарища Гиля описан случай, когда Владимир Ильич принял стаканчик. И, правильно говорите — именно на охоте! И еще. Товарищ Эренбург в своих мемуарах тоже указывает случай, когда в эмиграции товарищ Ленин кружку пива выпил в его, Эренбурга, присутствии. Но больше — ни-ни!

Ну, собственно, так уж до глубины души этот вопрос никого из наших пропагандистов не волновал, как кажется. Даже и того майора-начмеда. Порадовались за то, что Ильич, как самый человечный человек, и этой человеческой слабости не окончательно чужд — и пора учебу заканчивать, командировочные от политотдела получать и в гостиницу «Дальний Восток», пиво пить.

Тут как раз в связи со упомянутым столетием последний мой эпизод всплывает, потом заканчиваем — и по домам. Поскольку я в части был наиболее образованный и незагруженный домашними делами — поручение мне было еще и стенгазету выпускать к столетию Ильича. Помните, как в «Джине Грине — неприкасаемом» костюмированные смершевцами цэрэушники волокут героя мимо стенгазеты в учебной Литтл Раше? Надо было мою грамотность для той же цели применить.

Давно я, кстати, хотел на темы грамотности что-то умное сказать — вот и повод.

Самый мной ненавидимый, хуже физкультуры, предмет в школе — это было чистописание. Чернильница непроливашка, вставочка деревянная, перышко 86-й номер со звездочкой штампованной, в расщепе перышка вечно бумажные волокна застревали, отчего и кляксы. Никогда у меня по этой науке больше тройки не получалось, хоть и часами над линованной тетрадкой сидел. При том, что на домашние задания по остальным предметам я все десять лет старался больше пятнадцати минут не тратить, точно как моя внучка Женечка по отношению к американским школьным хоумворкам. Ну и зачем были все эти страдания?! Авторучкой писал — был у меня хоть и не сильно красивый, но вполне разборчивый почерк. Никогда ни одна машинистка не жаловалась. Нынче вообще не то, что давеча. Хочу — в Times New Roman пишу, хочу — в Arial Black, хочу — еще как. Зачем ребенок слезы лил?

Орфография и знаки препинания — совсем другое дело. Это — необходимость, главным образом, во избежание разночтений. Типа старой байки про «казнить нельзя помиловать». Пока хоть какие-то тексты от руки пишутся, пока не во всех случаях и компьютер проверку и правку делает — грамотность текстов от самого человека зависит. Стараться приходится, чтобы накладки не было. Я-то лично никаких правил, конечно, не помню, да и к окончанию десятилетки не помнил — зато у меня то, что называется «врожденная грамотность». Ошибок почти и не бывает, с филологинями на бутылку против поцелуя спорили. Описки, пропуски, конечно, случаются, даже часто, особо теперь, под старость, когда внимание рассеиваться стало. Ну — не убережешься!

И ещё, знаки препинания на письме заменяют жесты и голосовые акценты с паузами, я привык за свою жизнь говорить в определенной манере — пытаюсь передать ее в текстах. Не всегда получается. Но стремлюсь. Дополнительный ресурс тут могут давать «смайлики», которые эмоционально окрашивают текст, еще более приближая его к живой речи. Но к ним пока привыкли не все. Их расцвет, как кажется, в будущем. Единственный знак препинания, что-то добавляющий к интонации — кавычки. Их иногда в устной речи прямо называть приходится — вот они-то вместе со смайликами явно на подъеме. А остальные — недаром их все Марина Ивановна одним единственным тире заменяла.

За всем этим полагал бы, что чрезмерное значение знакам препинания придавать не стоит. Правописание и вообще языковый нормативизм должны бы знать свое место при живом языке. Оно есть, но оно не во главе списка. Это место очкастого горожанина-писарчука, Лютова при кавбригаде. Приказы оформлять ему. Но не отдавать… Поэзия часто вообще обходится без точек с запятыми. И — бывает вполне понятной.

Возвращаясь к нашим баранам. Дает мне, значит, наша совместная партийно-комсомольская организация поручение выпустить эту стенгазету. Я — человек сравнительно добросовестный. Тем более — командир намекнул, что он на меня представление в Штаб Тыла округа послал на медаль к столетию со дня рождения. Надо бы высокую оценку оправдывать. Блеснуть как-то. Ну вот. Одну статью, про заботу о соратниках, я на вышеописанном семинаре пропагандистов в Белогорске надыбал. Одну с натугой сам сочинил — про гениальные предвидения. В основном, упирал на то, что Лукич был большим энтузиастом строительства ЖэДэ Лондон-Нью-Йорк с тоннелем через Берингов пролив, про что я сам из журнала «Техника-Молодежи» вычитал. Картинку наш единственный рядовой под моим чутким руководством из окружной газеты «Суворовский Натиск» перерисовывает. Надо бы еще что-то.

Вспомнил я, что есть у нас в части ветеран труда и общественной деятельности из наших служащих СА. Совмещал он получение заслуженной пенсии с работой в команде ВОХР, что наши резервуары охраняет. Звали вохровца — старший стрелок Грищенко, такой типичный деревенский активист из «Плотницких рассказов» Василия Белова, вполне еще крепкий и соображающий насчет украсть и выпить. Ну, значит, вызываю я этого Грищенко и говорю:

— Старший стрелок Грищенко! Вы у нас ветеран или где? Надо написать для юбилейной стенгазеты заметку «Как я впервые услышал имя Владимира Ильича Ленина».

За два отгула он согласился.

Через неделю приносит пару тетрадных листков. Читаю:

«Впервые имя вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина я услышал в 1924 году, когда он и помер».

— Как же, — говорю, — старший стрелок Грищенко? Вы, такой активист, и только «когда помер»?

А он объясняет:

— У нас тут свои начальники были, Постышев там, Блюхер, а в Благовещенске у нас вообще за главных анархисты были, так они с китайскими солдатами золото на ханжу меняли, ну, потом их большевики прогнали, в смысле и китайских оккупантов, и анархистов — так сами стали менять.

Так эта заметка и не пошла. Без нее стенгазету вывесили. Заменили на еще один портрет вождя — как раз с газеткой.

А вскоре, в июле 1970-го, и демобилизация моя подошла — так что закончилась моя армия вместе с армейской политработой навсегда.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Сергей Эйгенсон: Как я усиливал армейскую политработу

  1. Считалось, что наши офицеры работают над повышением своего политического уровня самостоятельно. Я сам регулярно отправлял по спецпочте сообщения о том, например, что наш командир на дому прорабатывает работу В.И. Ленина «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма».

    Забавно, что сакраментальное название работы вождя кто-то (в гостевой) всерьёз воспринял как опечатку. Или это стёб такой и люди подыграли автору? Если да, то пардон…

    Кстати, если уважаемый автор действительно слал письменные (т.е. документированные) рапорты с таким точно названием, то он сильно рисковал. А вдруг среди политотдельских, что должны эти рапорты читать, но конечно же не читающих, вдруг всё-таки сыщется ретивый идиот, но не совсем идиот, который прочтёт, поймёт и «изобличит врага». Могло плохо кончиться, как с одним моим соучеником, который на спор похожее сочинение на военной кафедре подписал вместо «студент такого-то курса, курсант такой-то» — «резидент японской разведки полковник Отсосика». Кончилась забава мучительными допросами в КГБ, исключением из института, двумя годами солдатчины и… спустя три года, когда мы уже диплом писали, бедолага восстановился снова на второй курс. А почему не сел и так легко отделался? — отец его был крупный начальник (не еврей, естественно), умолявший чуть не в республиканском ЦК не губить дурака-сына.

  2. В. Зайдентрегер 24 февраля 2019 at 14:44
    Вторые сутки ищу в сети работу Владимира Ильича «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма»… Кто найдёт, сбросьте ссылку, пожалуйста. Поизучать хочется.
    __________________________
    Ну, вы насмешили. Конечно, это автор насмешил, но он, наверное, не специально. Или специально?
    1: 0 в вашу пользу

    1. Как можно прочитать одно и то же по разному! Я прочитал эти слова, как точную характеристику уровня интеллекта командиров, на дому прорабатывавших «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма»! Так они прорабатывали!

      2:0 в пользу автора

  3. Вторые сутки ищу в сети работу Владимира Ильича «Эмпириокритицизм, как высшая стадия империализма»… Кто найдёт, сбросьте ссылку, пожалуйста. Поизучать хочется.

    1. Простите, Виктор! Вот, что значит причитать комментарии раньше, чем статью. Еще раз извините!

  4. Сочно и смешно! Жаль, что в конце текста написано «Окончание следует», но… ещё одна глава армейских баек/воспоминаний точно будет — тоже хорошо. И конечно, приятно посмотреть на автора, каким он был, аккурат, пятьдесят лет, полвека тому.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.