Иосиф Гальперин: Книгочей 9,7′. Окончание

Loading

О бессмертие чего мы говорим? Что остается после нас, кроме других людей, которых создал, пересоздал, изменил? Надеюсь, что остается текст. Лет сорок мечтал писать книжки, чтобы на вырученные за них денежки покупать книжки. Не удалось. Не знаю, удастся ли оставить после себя текст.

Книгочей 9,7′

Иосиф Гальперин

Окончание. Начало

Иосиф Гальперин4.

Та-ак. Стоп, Андрей Викторович. Давайте спокойно посчитаем. Судя по косвенным географическим признакам, текст родом из того же города, откуда и «Книгочей», время — лет двадцать пять назад. Получается, героиня… ну хотя бы в качестве рабочей гипотезы… Но тогда кто братья, старший и младший, ее сына? Перед первым описанием командировочного приключения они в тексте есть, упоминаются и жена с тещей. И кто отец ребенка Ирины? Значит, не Витя? А попранная дружеская солидарность — высокопарен Витя! — Вася? Очевидно, он считал его своим сыном, если слушать автора текста.. Кстати, их явно два, понятно теперь, откуда некоторые подходы с разных сторон, но как так могло получиться, кто же m.twister? Впрочем, это не самое существенное.

Мать. Андрей не мог, не хотел представлять ничего сексуального, связанного с ней, очевидно, Эдипов комплекс не обязателен к применению, по крайней мере — в серьезном возрасте. Он, конечно, мог себе представить ее женщиной, выполняющей заложенную женскую программу, но не для получения удовольствия, исполнения страсти, а, допустим, с целью родить. Обязательная программа, а произвольная — для других.

В детстве он прибегал из своей комнаты в родительскую постель по выходным, когда они не должны были разбегаться в редакцию и в школу, то есть, получается, довольно большим мальчиком. И как-то раз, болтая с матерью, обнаружил под подушкой презерватив. Она стала пунцовой, ничего ему не объяснила, только потом он узнал, что это было. И задумал вмешаться в родительские планы: заранее, найдя еще не использованную резинку, проколоть ее, чтобы у него появился братик. Очень хотелось, но резинка больше не попадалась…

И вот как ее теперь спросить об этом тексте и о том, о чем не написано? Добрая, хоть и до сих пор худая — но не стерва, не злая тетка, как раньше казенно писали — отзывчивая, она ответит, он был убежден, на любой вопрос. Но он не может его задать, задаст — это будет не он, что-то изменится в их маленькой, из двух человек, семье, держащейся на молчаливом признании взаимного суверенитета.

Ее в это время мучил схожий вопрос: как сказать? Он ведь о чем-то догадывается, спросил про Дюшку, откуда узнал и что знает? Ясно, что в старую картонную коробочку не заглядывал, а если бы и заглянул, что бы ему сказала пробка от венгерского шампанского и проколотый желтый ольховый листок. Все, что осталось: вино зачатия и ветошь смерти. Листок с кладбища, она ездила на Васькины похороны, его вечная теща (тридцать лет держала его под каблуком!) запретила ей идти на поминки, она развернулась и быстро пошла, а потом заметила, что шпилькой сапога наколола сентябрьский листок. Листок под каблуком…

— Ма, слушай, мне, наверное, придется съездить на завод, там прибор надо принять. А ты чего тогда домой ездила?

— Осенью?

— Ну да.

— Товарищ наш редакционный умер, я тебе тогда говорила.

Тогда пропустил мимо ушей. А теперь стала понятной фраза из текста: «Пока есть силы». Ну, более понятной. Значит, он умер… Ладно, разберемся на месте. А в поезде можно и трактаты читать, делать-то больше нечего. Шутка. Уже совсем не скучно…

«Реклама, как всякий относительно свежий род деятельности, привлекает внимание исследователей, ищут корни и отличия от других способов манипуляции, уже даже сложилась художественная традиция в изображении рекламщиков, клипмейкеров и других делателей: денег — из воздуха и своей эфемерной судьбы — из чужих комплексов. Попробую и я слегка переменить тему, чтобы быть честным в своих общих размышлениях о том, как манипуляция восприятием меняет гораздо более глубокие процессы в человеке, попытаюсь хоть что-то еще сказать о рекламе.

Не зря она пошла в рост одновременно с модерном, она тоже — отросток своеволия, придуманного творчества, переноса собственных комплексов на все человечество, попытка свернуть независимо протекающий процесс в русло того, что хочется автору-заказчику-исполнителю. Мы заставим тебя покупать нашу продукцию! Ты сам не понимаешь, пока, до этой вот рекламной посылки, какое счастье ждет тебя впереди, как ты можешь изменить свою жизнь, поэтому ты должен подчиниться нам, как это сделали все те ухоженные, умные и хорошие люди, которые теперь счастливы!

«Я — счастливый чемоданчик!» — это такая (одна из самых ненавязчивых и безобидных) реклама отдыха где-то в очередном райском уголке. Счастлив этот персонаж тем, что его берут с собой в дорогу, как бы машет виртуальным хвостом от собачьего преданного восторга, рассчитывая, возможно, соблазнить именно кредитоспособных собаковладельцев. А за ним видна унылая рожа рекламщика, которому надо как-то выделиться, отделить своего заказчика от массы других райских уголков, вот он и навязывает чемодану, которого в дороге ждут толчки и грязные руки, радость от исполнения функции и предстоящего износа.

Но может быть еще печальнее. Вдруг за этим неуклюжим, вне человеческой логики, рекламным слоганом скрывается работа компьютера, просчитавшего риски нелепости и выгоды отличия, перебравшего варианты предыдущих подобий и решившего именно так бить по подкорке потребителя? Тогда это напоминает программу перерождения пчелосемьи через влияние на матку. Обращение не к индивидуальному, личностному мышлению, а к эпидемически— роевому, подражательному, масс-культурному. А решает-то, ехать или нет, не рой, не пчеломатка, а отдельный человек. И этот способ меняет его личность, она деградирует. За ней — и цельный организм, его потомство, он становиться менее вариативным, адаптивным.

У психофизиологов есть учение о СПС. Нет, без прямых аналогий с политикой, в данном случае это — «стабильное патологическое состояние». Упрощая, его суть вот в чем: мозг в условиях поразившей организм болезни начинает ее воспринимать как нормальное, по крайней мере — долговременное, состояние. И вполне разумно подстраивает организм к новым условиям. А потом, когда лекарства пытаются организм вернуть к здоровью от загнивающей «стабильности» , мозг сопротивляется, не верит в позитив предлагаемых изменений, не хочет менять настройки, затягивает болезнь. Вот что скрывается за врачебными сетованиями на трудности «выведения из болезненного состояния».

Однако, коли вспомнили политику, надо признать, что СПС напоминает не о неудачном Союзе правых сил, а о посткоммунистическом синдроме. И общества, и личности. А также о том, как мелкая случайная власть, типа вирусной инфекции, пытается, закрепившись, сыграть на понятии стабильности, обернуть в свою пользу бессознательные рефлексы живого. Болезнь как симуляция здоровья.

Так вот, представьте себе, что болезнь введена в организм преднамеренно. И тогда признание патологии нормой, трудности излечения объясняют механизм «порчи» нашего населения, о которой теперь трещит каждый говорун. А занесение болезни — по методу вируса, через то, что называется модным словом «имидж», через внешне-безопасное привлекательное подобие.

Новое зачастую строится не по модели, которая предполагает структурное содержание, а по имиджу, имитации поведения, и уже этим плохо. И не важно, по имиджу чего, как именно нам предлагают выглядеть. Потому что если модель — упрощение, пусть и сознательное, зато она несет возможность развернуть новые ростки, исходя из замысла. А имидж — упрощение не по незнанию будущего, не вынужденное из-за сложности задачи, а приспособленное для безличного потребления, чтобы нравится всем, то есть такое подражание заведомо нацелено на дегенерацию. Это пустой и потому разрушающий смысл ритуал. «Если тебе комсомолец имидж, крепи имидж делами своими ж!» — как мы писали в стенгазете «Миниколокол».

Модель очень часто неверна, неудачна, но она — попытка противостоять хаосу, установить порядок. Она — вертикаль, обращение к чему-то, что выше ситуации, выше болота. И тем самым — снятие накопившегося из-за хаоса напряжения, лишней агрессии, направление энергии к цели. То есть — религия, мораль. Культура в целом.»

Спасибо за поддержку, не ожидал от явного гуманитария. Но скорее всего Мистер Вася/Витя понимает слово «модель» более абстрактно, чем аспирант физтеха. Андрей поднял глаза и посмотрел на приволжский пейзаж в окне купе. Скоро пойдут холмы, они и раньше мелькали, но одиночные, не связанные в видимую систему, а эти будут обещать предгорья, переходить в Предуралье…

«Ведь почему современный человек сформировался, как уверяют антропологи, самое позднее — сто тысяч лет назад, а мы историю ведем, на самом деле, по библейскому календарю, которому всего семь тысяч лет, примерно? Куда-то пропали девяносто, по меньшей мере, тысячелетий… Потому что в них все жрали друг-друга! Каннибалы — потомки Каина, а больше никаких других потомков и быть не могло. Где брат твой, Авель? Культура обработки металла могла быть, культура клеймения пещер охряными гербами-тотемами -тоже, даже животных могли приручать, а вот не устной системы передачи фактов и событий, без участия ненадежного ретранслятора, — не существовало. Ее, приблизительную модель действительности, должны были обдумывать и записывать тихие слабаки, не приспособленные к власти и драке, не способные раздобыть и удержать пищу старцы. И вся первая, формирующая Библию, мораль — не жри отца своего, только об этом!

Она была невозможна и необъяснима без идеи всевидящего-единого-всюду сущего-бога. На этой виртуальной платформе строится вся огромная — и давно материальная! — пирамида культуры, из притертых друг к другу блоков, безо всякого раствора. Но как только оказывается, что верхние блоки — неправильные, порченные, по крайней мере — сомнительные, мы с радостным гиканьем и уханьем скатываемся к каннибализму. Хуту и тутси убивают подобных себе соседей-африканцев миллионами, Гитлер велит забыть химеру совести, коммунисты уверяют, что есть революционная целесообразность, а джихад требует ради вечного рая взрываться вместе с неверными…

Так вот, прочность этой культуры — не в словах, не в мантрах повторений на всех языках, а в возможности заменять обветшавшие блоки. Философы и биологи, кроме того, противопоставляют каннибализму/эгоизму альтруизм, как стратегию, присущую любому живому сложному виду. Пусть даже роевому и не такому индивидуализированному, как, надеюсь, человечество. Поэтому я остаюсь верен формуле «свободное развитие каждого как залог свободного развития всех», не отрекаюсь ни от свободы, ни от социальной справедливости. А ворюги и кровопийцы, выбирающие на словах только что-то одно, или свободу воровать, или справедливость грабить, создают взаимополезный симбиоз, пользуясь имиджами обманом нанятых понятий.

Пишу конспективно, чтобы успеть высказаться, хотя бы обозначить задел, где копать. Пусть уже и не мне доказывать, детализировать, углубляться, но здесь, в этом наброске модели, есть какая-то цельность…»

5.

Андрей шел по родному городу, где не был десть лет, и не узнавал его. Магазины «Эссе», «День сурка», кафе «После дождя»… А город и не мог узнать Андрея. Разве что кто-то видевший, как младенец превращался в ребенка, а ребенок — в подростка, мог признать его изменившиеся черты.

— Дядя Сережа, что там случилось с вашим сослуживцем, Василием, кажется, Никитичем?

— То же, что со всеми нами.

— В смысле?

— Половина нашего круга померло, едва полтинник стукнул. Не знаю, почему, у каждого своя история. Я, кстати, тоже… Видишь, в корсете? Это после шунтирования, грудина до сих пор не срослась. Только я теперь «Омегу-3», по старому — рыбий жир, глотаю, а Вася даже шунтированный от водки не отказывался. И дымил, как прежде.

— Не понимал?

— Достали!

— Начальство ваше?

— Сам он был себе начальство, все старался на местную знать работать, чтобы от Москвы лучше защищалась, думал, здешние, поскольку ближе, не такие бездушные. Но, конечно, видел разницу между своими представлениями комсомольскими и реальными каннибалами.

— Вы и это его слово знаете?

— Вася, вообще-то, никому не показывал, что пишет в стол. Но Петька Шевченко, который у нас в молодежке автором был, а теперь стал хозяином того завода, на который ты приехал, Василию, да и всем нам, нищим, устроил бесплатный интернет, он туда и сливал свои мысли. Безопаснее под псевдонимом, чем в разговорах, но я-то его псевдонимы лет тридцать знаю. Его же пасли, он тут чуть не идеологическим рупором стал. А в интернет вываливал, что сообразил. Ты что, тоже читал?

— Читал.

— И про Ирину?

— И про нее.

— Тогда поймешь. Васю доконала постоянная разница между тем, что делал, и тем, чего хотел. И не только в письменном виде. С женщинами, как ты понимаешь, тоже… Раза три уходил от Натальи, но бабы всей семьей наваливались — возвращался. И снова мутил воду.

— Плохо ему дома было?

— Как всем… Но у Васьки комплекс был. Он в стройотряде получил травму. Рыли траншею под силос, глубокую, он на дне, на него и обрушился край. Придавило. И как-то нелепо-неудачно. Одно яйцо пришлось отрезать, вот с тех пор и доказывал бабам, какой он казак.

— Это несерьезно!

— Да они его, слабину чуя, сами на понт брали. С последней женой — вообще трагифарс. Молоденькая корректорша, крутилась, строила глазки — вроде из почтения к его мудрости и таланту. Окрутила, стала заметки писать и публиковать, он ее начал в редакции двигать, в завотделы пробил. Из дому опять ушел, на съемную квартиру, кредитов понабрал — надо же девочке стиралку и микроволновку купить. А заработки-то у нас, знаешь какие?

— Какие?

— Иногда перед получкой не у кого сто рублей занять, даже у замглавного нет. А он и был — замглавного, до ночи над полосами сидел с ведром окурков, понятно, что ему корректорши ближе всех стали… Женился на одной, разводился с другой, писал о третьей… Так вот, новая его фифа, когда поняла, насколько он болен, да еще ей объяснили, что и за кредиты ей придется отвечать, и хоронить, если что, тут же отсоединилась.

— Развод?

— Ну конечно, окончательно не отлипла, пока жил — все ходила, дергала: «Ой, на меня Искандер так неприятно посмотрел!» Кроме пользы себе еще и повод подразнить искала. Добивала… Это у них, каннибалов, в генах…

— А батя мой?

— Виктор? Они с Васькой сразу как два брата-акробата сошлись, их и выгоняли вместе из молодежки.

— За что, за политику?

— За презерватив. После субботника — да ты не знаешь, был такой коммунистический обязательный ритуал, перед днем рождения Ленина все конторы выходили с метлами и лопатами — как всегда, начали выпивать. Набрали пива — три полиэтиленовых мешка, пластика нормального не было, а в бутылках не продавали, разливали во что принесут. Много ли надо соплякам? Окосели, нашли в столе презерватив, надули, прицепили записку «Христов воскрес!» — и выпустили, хохоча, с восьмого этажа. Субботник обычно с пасхой совпадал. А внизу к крыльцу Дома печати подходил завотделом пропаганды обкома партии…

— Какой?

— Тогда одна была. Почти как сейчас. Витька взял основную вину на себя, его выгнали, год не был в редакции, а Васька покаялся, остался, а потом и в партию вступил.

— Они поругались?

— Да нет, у них какая-то особая дружба была. Вот Виктор-то потом и залег на диван, когда понял, почему Васька из семьи хочет уйти. Жену отец твой не мог простить, а друга не винил…

Еще бы знать, кто отец…

«Я тогда в первый раз из семьи ушел. Чужие они, над словами смеются, понять не хотят. А слова для меня всегда были главным. И снова закрутилось с Ириной. Опять командировки, еще удобнее стало, из разных редакций уезжали — меня из молодежки взяли в главную, Витька наши общие грехи на себя принял… Однако, в Доме печати все догадывались — бухгалтерия-то, куда потом билеты и квитанции сдавали, — общая. Да и без этого — все на виду. Но Виктор молчал, думаю — не только со мной. А Ирина — нет. Как-то под утро подняла сияющие глаза, говорит: «С тобой хорошо… Как мне надо… А он меня по полчаса мучает…» То есть, долго длится один акт близости, что ее физиологически перенапрягает. Похвалила, как унизила — сравнила… Этого я не выдержал, не сравнения самого по себе сомнительного, не того, что, получается, ее делю с кем-то, а унижения Виктора. И опять вернулся к Наталье и детям.

Но здесь, поймите, если кто будет читать мои противные откровения, я не выплескиваю свою гниль, я снова ищу подтверждения своей системе. Не все плохо в инстинктах и рефлексах, оставшихся в нас с бессловесных времен. Я о ревности — это не один лишь собственнический инстинкт. Верность жен имеет физиологический и духовный смысл, особенно при размножении штучных, долго воспитуемых индивидуально различных носителей сознания, важна чистота передачи. Без нее, без дифференциации наследуемых признаков не могло развиваться первобытное общество, об этом тоже откровенно говорят первые книги Библии.

Дело не только в чужой сперме, которая заложит мину в твоего ребенка, но и в получаемых вместе с ней гормонах. Недаром долго живущие супруги похожи, это женщину преобразили гормоны мужа, они вернее и сильнее общих привычек и ежедневного обоюдного воспитания. Я, конечно, сам таких исследований не проводил, но обратил внимание на статью в науч-попе. И как-то сразу поверил.

Но эти рассуждения были, скорее всего, актуальны до глобализации. Не успела она прошуметь демографически, мешая расы и цивилизации, руша семьи и даже их двойную мужеско-женскую ориентацию, как поднимает и еще один вопрос. Сейчас, когда в движение генов вмешивается всемогущая масс-культура, когда не правила и нормы управляют человеческим организмом посредством мозга, а диктуемая безграничным потреблением мода, не утрачивает ли человек уже и прямую способность к продолжению себя? Даст ли потомство дитя двух миров: «живой» единичной плоти — и человека «головного»-управляемого? Мул-то, порождение лошади и осла, потомства не дает, хотя инструментарий у него — в порядке!»

— Андрюша, ты почему не женишься?

— Да как-то не до этого, пап…

— Смотри, окуклишься — поздно будет. Девушки хоть есть?

— Где?

— Ну, вокруг… У тебя.

— Вокруг есть. Па, ты лучше скажи, кто такой Мистер-Твистер?

— А, прочитал, все-таки, хоть я и стер его в интернете.

— Он в ридере остался.

— Ага… Значит, Петька Шевченко, когда свою машинку запускал в продажу, записал туда текст для демонстрации ее возможностей. Странный он парень, бизнесмен, а все к письменному слову тянется по своей комсомольской привычке. Наверное, и сам кропает.

— Значит, это ты автор?

— Скажем, наследник авторских прав. В нашей стенгазете «Миниколокол» был такой персонаж — М. Твистер, мы с Василием … Никитичем ему приписывали разные шутки после того, как в большой газете запретили подписывать наши фельетоны этим чуждым именем. Помню «сократизмами» увлекались: берешь классическую строку и обрубаешь.

— Как это?

— Например: «И он к устам моим приник, и вырвал, грешный…»

— М-да, можно понять реакцию…

— Потом, кстати, в качестве реакции на одну историю, меня из редакции поперли, а стенгазету велели закрыть. Тогда Василий назвал ее «Вечерний звон», а псевдоним продолжил без меня использовать… вместе с другими такими же, выдрюченными словечками, был еще Резконе Тормози, помню. После того, как один из этих авторов откликнулся на руководящий призыв к сельским парням идти в дояры: «Если тебе комсомолец имя, держи вымя руками двоимя», уже и «Вечерний звон» велели заткнуть. Тогда он стал вывешивать у себя в студенческом отделе «Как многодум». И тут уже и я вернулся, М. Твистер воссоединился. Так как тебе текст?

— Знаю я уже вашу историю, из-за которой тебя от места отлучили. В тексте, кстати, про нее ни слова, странный он какой-то, не то дневник, не то прокламация.

— Тебе, ясен пень, главной кажется история Ирины. Ты пойми, Вася даже свою жизнь рассматривал как иллюстрацию общих тезисов, использовал ее, не имея морального права использовать чужие столь же откровенные истории, для пропаганды своих … да, в общем и наших… идей. Не зря писал основоположник Маркс, что философы прошлого пытались объяснить мир, а мыслители настоящие должны менять то, что не нравится, на то, как им кажется — должно быть. А мы мантры марксизма-ленинизма заучивали, конспектировали — вот и въелось. Василий хотел мир изменить, не меньше. Хотя и без того изменил жизнь всех тех, с кем близко соприкоснулся… Ему надо было понять механизм изменения, войти в него, импортировать свою программу, как вирус в клетку, заставить работать на себя…

— А ты? Прямо словами из текста заговорил. Там и твоя рука видна…

— Прости за откровенность, ты уже у меня большой мальчик… Недаром мы с ним одну женщину… любили всю жизнь. Общего много… Вот я и не утерпел, влез в текст, мне интернетный пароль «Твистера» Вася перед смертью сказал. Не думай, я в страницы про меня и про твою мать, написанные им, не вмешивался. А свое добавил — для полноты картины.

— Как это — прямо перед смертью?

— В тот день. Вася в конце лета вернулся домой от своей последней жены, хотя с Натальей остался в разводе. Такие щепетильные — она ему на диванчике в гостиной постелила. Я пришел, было это в воскресенье, он накануне приехал из района, куда ездил с читателями встречаться. Говорят, пил — и потому умер… не так это! В воскресенье никаких следов районной пьянки я у него не заметил, посидели на кухне за чаем, он все больше о здешней политике переживал, боялся, что Москва последние крохи отнимет. А потом вдруг сказал, что у него уже нет времени и сил дописывать «Твистера», а мне, с моим преподавательским легким расписанием, если не влом, проще будет его поддерживать. Я ушел, а через пару часов Наталья звонит… Он сразу после меня вернулся на свой диванчик, полежал, спросили: «плохо?», сказал сначала «не очень», вызвали «скорую», его сыновья тут же начали хлопотать, да поздно уже… Умер, окруженный семьей, из которой не раз уходил… А после смерти стихи нашли. Я знал по молодым годам, что он пописывает, а тут такие мастерские, откровенные… Когда мы с ним познакомились, после заочной полемики в газете, где он хвалил кинофильм «Романс о влюбленных», а я ругал, он мне показался чистокровным, по-советски очищенным, романтиком, думал, с возрастом это прошло. Умнее он стал, сам по тексту видишь, только романтизм его никуда не ушел, а спрятался, обернулся поплотнее в другую одежду. Посмотри вот один стих, он прямо предсказывает свою сентябрьскую смерть.

* * *

Сонливость зим, тревогу наших весен
И летнее служенье суете
Собрал сентябрь и переплавил в осень
В осенний лист. На огненном листе

Ты можешь прочитать простую фразу.
Не требуя свидетельства небес,
Поверить ей. Не сразу или сразу
Поверить в то, что золоченый лес

И улочка, сбегающая круто,
И на скамейке ветхой старики,
И самые счастливые минуты,
И тихое струение реки,

Ладонь твоя, уснувшая в ладони,
Гул поезда на дальнем перегоне —
Все это не способно умереть.
Пылает лист — не суждено сгореть.

Пылает лист — и ветер не остудит,
Пылает лист, не тающий в золе.
Бессмертно все, все было и что будет,
Все то, что есть — в душе и на земле.

Замкнула круг багровая заря,
Обманчивый подарок сентября…
(Стихи Виктора Скворцова)

— Я в поэзии не разбираюсь, но по-моему — ясно и точно. О смерти, а не безнадежно… А почему ты «Твистера» из интернета убрал?

— Как тебе сказать… Недоделанный он. Я это понял, когда мы Васины стихи через год после его смерти опубликовали. Стихи-то безупречные. И текст надо довести до такого вида. А может, имена раскрыть… Кстати, как там мать?

— Нормально. Велела к тебе зайти.

«Смерть — это момент встречи прошлого и будущего, миг уничтожения настоящего. Как будто закончил рытье туннеля. Воссоединение с чем-то окончательным и цельным. А пока живешь — думаешь обрывками, клочками.

Особенно сейчас, когда увеличивающаяся в геометрической прогрессии информация делает явным разорванное сознание, не способное единой моделью описать мир. Клиповое мышление. Оно уже не только в шоу-бизнесе, но и в серьезном искусстве, стало свойством психики всей цивилизации. А ведь ты с детства нес в себе то, чему сейчас пугаешься, тогда оно тебе казалось свободой и прогрессом…

Помню, ошарашенный откровением, на уроке физике отпросился из класса и в коридоре на подоконнике пытался втолковать красавчику Бесу из девятого «А» то, что внезапно понял из монотонных объяснений училки. Понимаешь, толстая твоя башка, раз и свет, и звук — это электромагнитные колебания, то можно изображения записывать не на фото или кинопленке, а как звук — на магнитной. Не надо никакой химии, пачкаться в проявителе-закрепителе! И можно на пленке что-то создавать, комбинировать, меняя поля. Можно музыку превращать в картинку, прямо по ее ритму. Например, сделать мое любимое «Болеро» видимым. Это я клипы предсказал.

Главное, что соблазнило в этой фантазии — творить прямо на пленке, ничего не умея в ремесле живописца или фотографа. Всякому ручному ремеслу надо долго учиться, не пропуская стадий, последовательно идти от замысла к мастерскому исполнению. А ты ведь так ясно уже представил себе результат! Вот и получил разрыв в сознании. Современные инсталляции, в том числе. — видео, наверно, тоже порождение мечты бездельника-неумехи. А Борисыч, художник-академик, верит в руку и не чувствует никакого разрыва, говорит: «Я даже пьяный проведу прямую линию кистью. Или круг замкну.»

Однако, если быть честным, надо представить и другой вариант. Что клипы, все-таки, не зло. И чем клиповое сознание (ассоциативное? образное? или эмблематичное?) хуже схематично-прямолинейного, прежнего узколобого совкового? Мы не знаем, насколько частное способно отражать свойства общего, частица — своеобразие организма (привет, Кювье!), существует даже теория, что у молекул воды есть память. То вода, а мы не знаем, что такое мозг!

Есть пример у психофизиологов, про школьницу-отличницу. Шла по коридору, ну как я к Бесу, и вдруг упала замертво. Вскрыли, оказалось — водянка мозга, у нее тоненький слой оставался по периметру черепа, а внутри колыхалась муть. И вот этим, толщиной с палец, слоем она успешно справлялась со школьной программой! Что, впрочем, может говорить о качестве программы…

А еще подсчитано, что в повседневной жизни мы используем лишь пять процентов наших предназначенных для мышления клеток. Странное совпадение: говорят, лишь пять процентов населения в любой стране политически активны и креативны. Что же тогда и для чего у каждого — личность, сознание, душа? О бессмертие чего мы говорим? Что остается после нас, кроме других людей, которых создал, пересоздал, изменил?

Надеюсь, что остается текст. Лет сорок мечтал писать книжки, чтобы на вырученные за них денежки покупать книжки. Не удалось. Не знаю, удастся ли оставить после себя текст.»

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.