Александр Левковский: Мёртвое море

Loading

Полная луна висела над Мёртвым морем, и жёлтая дорожка стелилась по тёмной поверхности воды, уходя на юг, к Сдому. Я опёрся о перила и окинул отрешённым взглядом обширное водное пространство передо мной, скалистые холмы иорданского берега напротив и Иудейские горы слева и справа.

Мёртвое море

Рассказ-фантазия
(Продолжение рассказа «Чёрная роза»)

Александр Левковский

Левковский

«И пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь от Господа с неба,
и изничтожил города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли. Жена же Лота оглянулась вопреки запрету — и превратилась в соляной столп».
Ветхий Завет, Книга «Бытие», 19:24-26

1

Сицилийская тюрьма Уччардоне в Палермо издалека вовсе не напоминает мрачное заведение, где содержатся печально знаменитые мафиози. Когда мы высадились из потрёпанного такси на Виа Дука делла Вердура и взглянули на тёмные, покрытые кое-где мхом, стены Уччардоне, мы не смогли вначале отличить эту приземистую крепость от сотен других старинных зданий, разбросанных по древнему острову Сицилия.

Только подойдя поближе и увидев несколько рядов колючей проволоки по верхнему обводу стен и сторожевые башни по углам, мы убедились, что это действительно тюрьма и что где-то в глубине её лабиринтов сидит Ариэль и ждёт нас.

Мы с Ксенией шли впереди, а Шошана брела сзади, поминутно вытирая слёзы и всхлипывая.

— Валя, — попросила Ксения, — скажи ей что-нибудь ободряющее. Ты ведь отец, в конце концов!

— Скажи ты. Ты вот-вот будешь её приёмной матерью.

— Я не знаю иврита, — пробормотала она.

— Скажи по-английски.

Ксения остановилась и обернулась к Шошане.

— Listen, my dear, — промолвила она и взяла Шошану за руку, — there’s no need to cry. In a couple of minutes we’ll see Ariel, and everything would be okay. («Послушай, не надо плакать, дорогая. Через пару минут мы увидим Ариэля, и всё будет в порядке»).

Шошана обняла Ксению за плечи, и вот так, в обнимку, они и вошли в самую знаменитую сицилийскую тюрьму.

В вестибюле нас ждал израильский консул.

2

Это повествование — продолжение рассказа «Чёрная роза», где девочка-негритянка Шошана стала прославленной чемпионкой в фигурном катанье, где её брат Ариэль был депортираван из Израиля в Африку как нелегальный эмигрант и исчез, где я, Валентин Гуревич, встретил мою стародавнюю любовь, Ксению Пономарёву, в нью-йоркской гостинице.»Пенсильвания»…

Помните эти строки из «Чёрной розы» о нашей молодой любви?

«И сама Ксения, моя первая и единственная любовь, —тоже совершенно неземная!.. У неё было литое тренированное тело, которое стоит в моей памяти как живое — во всех подробностях! И такое же молодое атлетическое тело было у меня. И вот так, в сплетении двух тел и в единении двух душ мы прожили двенадцать лет — в полёте через нашу молодость над сверкающим льдом…»

Я продолжал:

«Мне недавно исполнилось шестьдесят пять. Из этих десятков прожитых лет долгие тридцать пять были отданы девочкам-фигуристкам…»

Но мне сейчас не шестьдесят пять, а семьдесят. И столько же лет исполнилось Ксении, моей старинной любви. И после странствий по белому свету и расставания почти на сорок лет мы встретились и взглянули друг на друга другими глазами — глазами, омытыми потоком прожитых лет, и сказали друг другу: «Сколько бы судьба ни отмерила нам жизни на этом свете, мы проживём её так, как мы жили в юности, — в полёте через время, отпущенное нам!»

Помните, как в «Чёрной розе» мы встретились с Ксенией в Нью-Йорке? Помните, как она сказала мне, что никакой миг победы и торжества не стоит того, что некогда бездумно сделали мы, отказавшись друг от друга? Я писал:

«Я взглянул на неё, и что-то сдавило мне горло.

— Может быть, отказались от нашего счастья, — пробормотал я.

Она перегнулась через столик и поцеловала меня. На глазах у неё были слёзы.»

И с того самого дня мы знали, что мы не расстанемся. Не имело никакого значения, что она всё ещё жила в Канаде, а я — в Израиле; не играло никакой роли, что она продолжала тренировать своих талантливых девочек-канадок, а я создавал всё новые, небывалые по сложности, программы для Шошаны и сопровождал триумфальное шествие Чёрной Розы по мировым каткам, -— мы знали, что не сегодня-завтра мы воссоединимся и будем принадлежать друг другу — и никому другому!..

3

Мы сразу решили, что жить мы будем весной и летом в Москве, а осенью и зимой в Иерусалиме.

— Валя, — сказала Ксения, разливая чай, — у меня есть отличная квартира на Таганской площади, но я её не люблю. С улицы доносится жуткий шум, пахнет автомобильной гарью… С марта и до октября мы с тобой будем жить на моей даче в Малаховке.

Мы сидели в номере отеля «Ритц-Карлтон» в Тель-Авиве. Через час придёт туристический автобус, и нас повезут на экскурсию, которая носила несколько пышное название — «По Святой Земле».

* * *

На этой — и именно на этой -— экскурсии настояла Ксения. Как и многие мои друзья, состарившись, пройдя извилистыми дорогами жизни и задумавшись над её конечным смыслом, она уверовала во Всевышнего. И найдя Христа, она должна была проследовать по его стопам, а все стопы в его короткой тридцатитрёхлетней жизни пересекали нынешний Израиль.

— Господа! — восклицал наш экскурсовод, молодой парень по имени Витя. — Мы с вами проедем сейчас по шоссе номер 2, Тель-Авив — Хайфа, и свернём на дорогу, ведущую к старинному городу Назарет, где великий еврей Иисус Христос провёл своё детство. Там мы увидим гигантский храм, построенный христианами всего мира на том месте, где, по преданию, стояла Его колыбель… Затем мы отправимся к озеру Кинерет, которое в древности называлось Генисаретским, где Христос рыбачил и где Он совершал свои легендарные чудеса…

Всё, что обещал нам Витя, сбылось — и мы увидели все места, где запечатлелось имя Сына Божьего.

В Иерусалиме мы с Ксенией стояли у входа в Церковь Святого Захоронения на горе Голгофа, и Ксения, глядя на густую, медленно движущуюся реку паломников, тихо говорила:

— Валя, ты слышишь этот непрерывный шорох? Слышишь это трение сандалий паломников о ступени, по которым брёл Иисус с крестом на плече?.. Посмотри на лица этих людей. В них сияет — одухотворённость, Валя! Одухотворённость, то есть — творение духа!.. Помнишь, мы были с тобой на концерте Высоцкого в Ленинграде? Вот такая же одухотворённсть была на лицах слушателей, когда он пел:

«В синем небе, колокольнями проколотом,-
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом,
Чтобы чаще Господь замечал…»

Я взглянул на неё сбоку в изумлении. Такой я не знал её никогда! Я помнил её собранной, сжатой, как стальная пружина, рвущейся от одной победы к другой, от одной золотой медали к следующей. В её прежней жизни не было шорохов сандалий бредущих паломников. Единственные шорохи, которые она тогда признавала, были победные скрипы коньков о лёд и шелест пересчитываемых купюр.

— Вот подумай, Валюша, — продолжала она, — ведь у всех этих людей в голове сейчас одни только чистые мысли, а в сердцах их нет ни вражды, ни зависти, ни злобы… Как было бы прекрасно, если бы все люди на свете были такими — и не было б тогда на земле ни голода, ни войн, ни террора…

Впрочем, о терроре нам напомнил наш экскурсовод Витя. Вскоре после выезда на хайфское шоссе, он остановил автобус у каменного памятника, усыпанного цветами.

— Вот здесь, — сказал он тихо, — 11 марта 1978 года террористы, высадившись на берег из лодок, вышли на это шоссе, захватили автобус и убили 48 человек, включая 13 детей. Вечная им память!..

* * *

Но ничто более за время нашей экскурсии не напомнило нам о терроре.

После Иерусалима мы спустились к Мёртвому морю и покатили вдоль его западного берега на юг, мимо роскошных отелей и лечебниц. У отеля «Мориа» автобус остановился; мы вылезли, быстренько переоделись и забрались в плотную горько-солёную воду, восторгаясь, что в ней можно лежать, не двигаясь, и всё же не тонуть.

Приняли душ, забрались в автобус и поехали дальше на юг, к небольшому городку Сдом, который в древности звался громким именем Содом и на который Бог обрушил серу и огонь и испепелил его дотла, вместе с городом Гоморра.

— Но, господа, — провозгласил экскурсовод Витя, — вы, наверное, помните, что Господь запретил жителям Содома смотреть на это Божье наказание, и когда жена некоего Лота, жителя Содома, покидая горящий город, обернулась и взглянула на этот земной ад, Бог в наказание обратил её в соляной столп… Посмотрите, господа, влево — видите эту скалу на берегу, напоминающую женскую фигуру? По преданию, это и есть статуя жены Лота…

4

Итальянский карабиньере вывел Ариэля из тюремных глубин, усадил его на стул и стал рядом. Шошана бросилась к брату, но полицейский преградил ей путь, схватив её за руку.

Израильский консул сказал:

— Шошана, успокойся. Сейчас придёт начальник тюрьмы, и Ариэль будет немедленно отпущен.

И действительно, процедура освобождения Ариэля заняла не более двадцати минут.

Консул зачитал вслух по-английски постановление израильского правительства о предоставлении, из гуманитарных соображений, израильского гражданства господину Ариэлю Менгиста, гражданину Эритреи. Затем он представил трёх свидетелей (меня, Ксению и Шошану), которые, по итальянскому закону, должны будут подписать постановление об освобождении.

Начальник тюрьмы Уччардоне в ответ прочитал по-итальянски постановление освободить немедленно из-под стражи господина Ариэля Менгиста, гражданина Эритреи, обвинявшегося в незаконном пересечении границы Италии и нелегально проживавшего в стране в течение года.

* * *

… Мы сидели вчетвером в ресторане на Виа Аммираглио Риццо и ели равиоли с великолепным сицилийским томатным соусом. Ели и смеялись, вспоминая хождения Шошаны, знаменитой израильской чемпионки, по кабинетам министерств, добиваясь заветного израильского гражданства для Ариэля, несчастного беглеца из нищей полудикой Африки, сидевшего в четырёх тюрьмах — в Израиле, Англии, Франции и Италии — в течение его короткой жизни.

— Я возьму Ариэля с собой, — решительно говорила Шошана. — Он кончит школу охранников, получит диплом и оружие и станет телохранителем спортсменов на международных соревнованиях. Нас всегда охраняют от террористов.

Она взглянула через стол на нас с Ксенией, улыбнулась и сказала:

— Папа, ты её любишь?

Я взглянул на Ксению и кивнул.

— Счастливцы! — вздохнула Шошана. — Может быть, и меня кто-нибудь вот так же полюбит…

— Тебя любят миллионы! — запротестовала Ксения.

Я разлил по бокалам кьянти, и мы выпили за будущую счастливую судьбу Ариэля, за будущую любовь Шошаны и за нашу с Ксенией любовь.

5

Шошана с Ариэлем улетели в Турин, где через три дня должен был начаться открытый чемпионат Италии, а мы с Ксюшей вернулись из Сицилии в Москву.

Ещё в нашей далёкой молодости я смеялся над тем, как Ксения ставила свою подпись. Вместо обычной подписи, где основное место занимала бы фамилия, она косо писала своё имя — Ксения, -— а для фамилии Пономарёва оставляла только завитушку, смутно напоминавшую букву П.

Вот и сейчас, наклонившись над столом директора Дворца Бракосочетания, она вывела на нашем свидетельстве свою косую подпись Ксения и победно взглянула на меня.

Я улыбнулся в ответ, расписался, нежно поцеловал её в ямку на щеке и поднял бокал с шампанским.

* * *

… Как и было решено нами заранее, мы поселились на ксениной даче в Малаховке, которую мы назвали «нашим хрустальным домом». Дом этот стоял на горке за берёзовой рощей, спускавшейся круто к новому катку «Динамо». По другую сторону катка высились мощные ели.

Почти каждый вечер мы с Ксюшей спускались к катку, надевали наши коньки и выезжали на лёд. Нас узнавали; нам аплодировали. Включали музыку, под которую мы когда-то завоевали первенство СССР:

«Не слышны в саду даже шорохи.
Всё здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера!

Ах, если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера!..»

Если есть на свете полное безраздельное счастье, то оно было у нас — в наших прикосновениях, в ксенином смехе, в двух глубоких ямочках на её щеках…

Когда она уже спала, я лежал, забросив руки за голову, и вспоминал юную тоненькую Ксению, лежащую на моих поднятых руках, когда мы завершали круг почёта победителей на катке в Лужниках.

Я смотрел, повернувшись, на лицо спящей Ксюши.

И шептал строки из баллады великого барда:

«Не сравнил бы я любую с тобой,
Хоть казни меня, расстреливай,
Посмотри, как я любуюсь тобой,
Как «Мадонной» Рафаэлевой…

Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс бы, так и рос — в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!..

Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!..»

6

Болезни обрушились на нас, когда нам стукнуло семьдесят пять.

Сначала распухло моё левое колено. Потом почти полностью отказали обе ксенины ноги. В них обнаружился недостаток кальция, который привёл к сильнейшему истончению костей.

— Валя, — жаловалась Ксюша, — почему Господь поразил именно наши ноги, то есть, то, на чём мы с тобой неслись по льду всю нашу жизнь? Зачем? Какой в этом смысл?

Мы побывали с ней на многих европейских курортах, обкладывали ноги грязями, мочили их в сероводородных ваннах, -— но ничто не помогало.

И тут нашему лечащему врачу в Израиле пришла в голову идея попробовать соли Мёртвого моря…

* * *

Я уехал автобусом в Иерусалим на сеанс просвечивания моего колена, оставив Ксению на попечение Ариэля.

Шошана, улетая на очередной чемпионат куда-то в Азию, наказала Ариэлю ухаживать за нами, катать Ксению в её коляске по набережной, выносить её на руках в море и отвозить её в нашу гостиницу «Мориа» на отдых.

Я переодевался после рентгеновского сеанса, когда в комнату заглянула медсестра и сказала моему врачу:

— Давид, на Мёртвом море теракт! Убито восемь человек…

— Где!? — закричал я придушенным голосом.

— В гостинице «Мориа»…

* * *

… Я стоял по колено в воде Мёртвого моря и смотрел сквозь пелену слёз на следы убийств. Кровь застреленной Ксении проникла внутрь моря и обволокла соляные кристаллы вблизи поверхности — и кристаллы эти казались рубиновыми, и переливались на солнце странным зловещим блеском.

Вот здесь она и встретила свою смерть, моя без вины виноватая Ксения. Здесь её призвал к себе Христос…

* * *

… Ариэль лежал в больничной палате с перевязанной до бедра ногой и, вытирая слёзы, тихо рассказывал мне о смерти Ксении:

— Террорист вышел из моря в открытую, не маскируясь. Как он оказался в море, я не знаю, — и никто пока что не знает. Может быть, он пробрался из Иордании, а может, приехал на автобусе из Иерусалима. Я лежал на берегу, а Ксения была в воде. Этот гад заорал «Аллах акбар!», захохотал и открыл огонь — по тем, кто был в море, и по тем, кто лежал на берегу… Я выхватил свой Глок и уложил его первым же выстрелом… Но Ксению спасти было нельзя — пуля прошла через её сердце…

7

Когда совсем стемнело, я с трудом встал и вышел на балкон.

Полная луна висела над Мёртвым морем, и жёлтая дорожка стелилась по тёмной поверхности воды, уходя на юг, к Сдому. Я опёрся о перила и окинул отрешённым взглядом обширное водное пространство передо мной, скалистые холмы иорданского берега напротив и Иудейские горы слева и справа.

«Почему ты, Мёртвое море, отняло у меня мою Ксению?» -— шептал я, и безудержно плакал, и слова застревали у меня в горле, и слёзы текли по моему лицу.

Перед моими глазами стояло иссиня-жёлтое лицо моей Ксюши, которое показали мне в морге. Я не мог больше смотреть на Мёртвое море, на это насыщенное горькой солью пространство, и я закрыл глаза, и опустился в кресло, и погрузился в забытьё… Но едва только полудремотное забвение охватило меня, как я внезапно услышал тихий голос.

— Валя! — шептал мне голос. — Открой глаза, Валя… Это я, Ксения…

Ксения!?

Не веря себе, я разлепил опухшие от слёз веки и бросил взгляд вниз. В яркой жёлтой лунной дорожке посреди моря сидела в инвалидной коляске моя Ксюша, и махала мне рукой, и звала меня.

Почему её коляска не тонет? -— удивился я и тут же вспомнил, что в этом море утонуть нельзя.

Как же мне добраться до неё? -— лихорадочно соображал я, и сердце у меня бешено колотилось, и мысли больно бились о череп. И Ксения, словно угадав мои страдания, вдруг звонко крикнула в нетерпении:

— Валя, ну беги же!

Как же я побегу? -— думал я в панике. — Ведь колено у меня распухшее, и врачи предписали мне двигаться с осторожностью.

— Плюнь на врачей, Валя! — крикнула Ксения и расхохоталась. — Ты ведь мужчина, Валя!

И я повернулся, и побежал на негнущихся ногах вниз по лестнице, а в голове у меня билась одна мысль: сейчас, через минуту, я увижу её — живую! Это ложь, что её застрелили! Это чудовищная ложь!..

Я выбежал из гостиницы и ринулся на пляж. Пробежал полосу песка и ступил в воду. Я помнил, что в этом море нельзя утонуть, но я не ожидал, что по нему можно идти. Но вот я шёл по нему, задыхаясь от мысли, что я приближаюсь к живой Ксюше, и что я вот-вот коснусь её, и увижу её смеющееся лицо и две глубокие ямочки на её щеках…

Но что это? Не успел я дойти до неё, как она встала и выпрямилась. Ударила ногой по инвалидной коляске, и та, вращаясь, полетела по поверхности воды на юг, к Сдому, и исчезла. А Ксения, твёрдо ступая, приблизилась ко мне, и обняла меня, и расцеловала.

— Где твои коньки, Валя? — спросила она, сладко дыша мне в лицо.

Коньки!? При чём тут коньки!?

Она рассмеялась.

— Посмотри вниз, Валя, — промолвила она. — Какой же ты глупый! Посмотри внимательно. Видишь? — ведь под нами каток!

И она топнула ногой, и я услышал твёрдый звук удара каблука о лёд.

Я в растерянности огляделся. Не Мёртвое море окружало нас, а огромный сверкающий в лунном сиянии каток, подобного которому я не видел ни разу за всю свою жизнь!

— Валюша, помоги мне зашнуровать, — попросила Ксения, и я вдруг увидел, что она стоит на тех старых «фигурках», что я подарил ей пятьдесят пять лет тому назад, на день её двадцатилетия.

Я опустился на колени и дрожащими руками зашнуровал сначала её ботинки, а потом ботинки с коньками, каким-то чудом оказавшиеся на моих ногах.

Я выпрямился и взял её руки в свои, как я делал это тысячи раз, когда нам было восемнадцать, и двадцать, и двадцать пять. И мы стояли, не двигаясь, чувствуя, как молодые силы возвращаются к нам, как тела наши наливаются горячим соком юности, как ноги наши твердеют, а от болячек наших не осталось и следа.

Тихо зазвучала музыка, и мы с Ксенией медленно двинулись на юг по залитому лунным светом катку Мёртвого моря.

— Ксюша, ты слышишь? — сказал я и засмеялся в приступе невыразимого счастья. — Ведь это наша песня! Помнишь, мы выступали с ней в Москве пятьдесят лет тому назад?

«Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра.
Песня слышится — и не слышится
В эти тихие вечера.
Ах, песня слышится — и не слышится
В эти тихие вечера».

И мы, взявшись за руки, полетели по гладкому льду.

Внезапно Ксения оторвалась от меня и помчалась к иорданскому берегу.

— Валя, — кричала она, оглянувшись, — смотри: наши берёзы!

Она понеслась вдоль иорданского берега, и там, где она проносилась, возникали на берегу высокие белоствольные берёзы -точь-в-точь, как вдоль нашего катка в далёкой Малаховке.

Я стоял и смотрел в растерянности, как Ксения, сделав круг, оказалась у израильского берега. И опять повторилось чудо — она летела вдоль берега, и там, где она проносилась, вставали стеною мощные подмосковные ели.

Она вернулась ко мне, и мы опять взялись за руки, и опять, набирая скорость, помчались на юг.

— Валя, — кричала Ксения, — смотри: вон там впереди — видишь? — соляная статуя жены Лота!

А бередящая душу музыка звучала всё громче, и мне хотелось плакать от разрывавшего сердце счастья.

Но вот мы приблизились к статуе жены Лота и остановились. И вдруг я почувствовал, как тёплые мягкие ладони Ксении, лежавшие в моих ладонях, стали холодеть, твердеть -— и вот уже выскользнули из моих рук. Она отъехала от меня на несколько шагов и остановилась.

— Куда ты? — позвал я её. — Ксюша, вернись!

— Валя, — крикнула она, — прощай, дорогой! Прощай, любимый!..

Она повернулась и, взмахнув рукой, помчалась к соляной статуе жены Лота, стоящей на берегу. Я в ужасе, держась за сердце, смотрел, как она, внезапно взлетев, врезалась в статую — и растворилась в ней!..

Я чувствовал, что меня не держат мои ноги, вновь ставшие старческими. Я уже готов был опуститься на лёд, но в это мгновение откуда-то появилась коляска, отброшенная Ксенией, и я тяжело опустился в неё, и стал медленно вращать колёса, приближаясь к соляному столпу.

Как странно, думал я отрешённо, как это неправдоподобно, что вместо статуи библейской жены Лота, здесь, у Мёртвого моря, будет стоять статуя моей жены, Ксении, — памятник всем несчастным на белом свете, гибнущим ежедневно ни за что.

Я видел смутно, сквозь толщу соли и льда, лицо Ксюши и даже — показалось мне — две глубокие ямочки на её щеках. Вновь полились потоком мои слёзы, и я, не успевая отирать их, заскользил медленно взглядом по статуе — по прекрасному молодому телу моей Ксении, которого я уже не коснусь никогда.

А песня продолжала звучать:

«А рассвет уже всё заметнее,
Так, пожалуйста, будь добра —
Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.
Ах, не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера…»

В самом низу памятника что-то ослепительно сверкало. Я подъехал ближе и сквозь завесу слёз вгляделся в этот блеск.

Выложенная ледяными плитками, по подножью монумента косо бежала знакомая мне подпись -— КСЕНИЯ.

Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Александр Левковский: Мёртвое море

  1. Александр Левковский
    1 июля 2019 at 13:41 | Permalink
    Нет, нет, дорогая Инна, я настаиваю на том, что изумительная по художественному мастерству и психологической глубине новелла о блошиных делах полностью заслуживает сравнения с Фаустом Гёте! Какое высокое искусство автора в поисках хайфских блох! Какая ностальгия по замечательным произведениям «Белая берёза» и «Кавалер Золотой Звезды»! Но спрашивается: почему автор остановился только на израильских блохах!? Ведь в Штатах — я видел это своими глазами! — действуют буквально тысячи flea markets — и там тоже есть прекрасные блохи, а может быть, даже и вши! Вот где может развернуться истинный литературный талант, перед которым померкнет Гёте со своим третьесортным Фаустом!
    ____________________________________
    Когда-то давно я работала после института участковым терапевтом, ходила по вызовам на дом. Бывало, что вызывали с одной целью , чтобы получить больничный. И вот видишь такого «больного» перед собой, ничего у него не находишь, понимаешь, что он притворяется, но, сказать ему это прямо в глаза не можешь (по молодости лет, наверное). Мне делается ужасно стыдно за него, я краснею, не поднимаю на него глаз и… выписываю ему больничный.
    Я вспомнила об этом, когда увидела этот комментарий автора. Стало стыдно за автора – зачем надо было так разоблачаться?

  2. “Ваша проблема не в том, что вы глупо пишите…”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::
    Общая проблема рецензентов не в том, что А.Л. ”глупо пишит”, а в том, что он “пишит” хорошо и по-другому. IMHO.
    Это хорошо и нравится многим; не то, чтобы “гениально”, но раздражает, многих.
    Ничего нового в этом не вижу, дела привычные.
    Ох, грехи наши тяжкие.

  3. Inna Belenkaya
    30 июня 2019 at 5:01 | Permalink
    О, «эта штука посильнее Фауста Гете»
    ==================
    Тоже мне, сравнили, дорогая. Как бы это сказать поделикатнее: сравнили часть скелета, осуществляющую связь нижних конечностей и туловища, с одним из пяти подвижных конечных частей кисти руки.

    «С талантом человеку не пропасть. Соедините только в каждой роли Воображенье, чувство, ум и страсть И юмора достаточную долю»(с)

    Нет здесь, к сожалению, ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого, ни пятого.

    Уверен, за свою многолетнюю практику Вы встречали много таких гениальных поэтов с писателями.
    Какие же они все счастливые люди!

  4. Г-н Лазарь, вы (как, впрочем, и ваш друг Быстрицкий) в художественной литературе не разбираетесь, вам явно недостаёт элементарной начитанности, ваши комментарии смешны, ваши потуги критиковать просто вздорны. Советую Вам почитать мой ответ на лживые замечания Быстрицкого к моему рассказу «Мёртвое море». Этот ответ в полной мере оносится и к Вашим писаниям. Вот когда ваши скучные статьи и нудные описания обанкротившейся американской фирмы соберут столько читателей, сколько собрали мои рассказы, — вот тогда вы и будете иметь полное право критиковать меня. А пока что – учитесь писать!

  5. Г-н Быстрицкий, я дважды уличал вас во лжи, и имею честь уличить вас ещё раз. Вы пишете: «Если бы вы хотели её (Инну) покритиковать, могли бы присоединиться к 18 комментариям и почти 2 тысячам заходов ( в отличие от вашей традиционной пары сотен).

    Моя «традиционная пара сотен заходов» на самом деле 36400 (тридцать шесть тысяч четыреста!) заходов в рассказе «Хорошо, что наш Гагарин – не еврей и не татарин» и 39100 (тридцать девять тысяч сто!) заходов в рассказе «Мост Ватерлоо». Вам ясно? Это, по-видимому, рекорды заходов на Портале. Плюс 4500 заходов в «Интеллигентной Зое Иннокентьевне», 5800 в «Любовь и голод», 6650 в «Лили-Марлен» итд, итп. Все ваши бездарные писания, вместе взятые, не имеют столько заходов, сколько имеют всего два моих рассказа, упомянутых выше, насчитывающие в сумме 75500 (семьдесят пять тысяч пятьсот!!!) заходов.

    Я уже писал вам однажды и повторю сейчас: как вам не надоест лгать!? Вас ведь, небось, мама учила в детстве: «Гришенька, врать нехорошо…». А Гришенька, дожив до седых волос и обширной лысины, продолжает врать напропалую!

  6. Чуть не пропустил очередной литературный шедевр!

    Сама по себе фантазия это хорошо, иногда она способна породить оригинальные идеи. Но здесь и она убогая, та что раньше, измученные графоманами редакторы, называли «мудовые рыдания».
    Чем талантливее произведение — тем внимательнее и спокойнее его автор относится к критике. Хорошие авторы обычно скромны, самоироничны, самоедливы и требовательны к себе. Бездарные — наоборот, воспринимают любые замечания, как нападки, придирки и вражеские происки, обвиняя оппонента в зависти, непонимании и пр. грехах. Лучшее лечение от раздутого самомнения – больше читать хорошей литературы, может быть удастся что-то понять, хоть что-то усвоить, а главное – меньше времени останется на написание плохой

    На мой взгляд, этот лочередной литературный опус, впрочем – как и все остальные этого автора, вполне можно было бы сократить процентов на 90%, но это трудно, потому как сказано в Соломоновых притчах: «из мусора лишнее не выбросишь».

  7. Не раз сказал себе: оставь в покое Левковского, это уже просто неэтично. Но здесь такой неприличный наскок на автора Портала Инну Беленькую…
    Г-н Левковский, в данных комментариях обсуждается ваше произведение, а никак не новелла Инны. Если бы вы хотели её покритиковать, могли бы присоединиться к 18 комментариям и почти 2 тысячам заходов ( в отличие от вашей традиционной пары сотен).
    Но вставить свое разящее слово среди таких отзывов как » особенно меня впечатлил превосходный русский язык автора… У Вас хороший глаз, острый ум и замечательное перо» вы побоялись. Зато браво подпрыгиваете у себя на площадке по принципу «сама такая».
    Ваша проблема не в том, что вы глупо пишите («Помните эти строки из «Чёрной розы» о нашей молодой любви?» — Еще бы, как же такое забыть можно? Всем обществом дружно помним, ни о чем другом думать не смеем), и даже не в том, что вы уверены в обратном. Среди графоманов это встречается.
    Ваша проблема в том, что вы очень смешно пытаетесь агрессивно принудить читателя поверить в вашу гениальность, но не своими романами, а сопутствующей болтовней и потешными мастер-классами.
    До Инны вам как до Пекина, успокойтесь уже наконец.

  8. Нет, нет, дорогая Инна, я настаиваю на том, что изумительная по художественному мастерству и психологической глубине новелла о блошиных делах полностью заслуживает сравнения с Фаустом Гёте! Какое высокое искусство автора в поисках хайфских блох! Какая ностальгия по замечательным произведениям «Белая берёза» и «Кавалер Золотой Звезды»! Но спрашивается: почему автор остановился только на израильских блохах!? Ведь в Штатах — я видел это своими глазами! — действуют буквально тысячи flea markets — и там тоже есть прекрасные блохи, а может быть, даже и вши! Вот где может развернуться истинный литературный талант, перед которым померкнет Гёте со своим третьесортным Фаустом!

  9. Александр Левковский1 июля 2019 at 12:17
    ______________________________
    Ну, что вы, Александр…

    Сочтемся славою
    Ведь мы свои же люди
    Пускай нам общим памятником будет…

    Дальше на ваше усмотрение

  10. Инна, Вы ошибаетесь — не этот рассказ «посильнее, чем Фауст Гёте», а совсем другая вещь, а именно, прекрасная высокохудожественная новелла, с элегантным названием «Блошиный рынок в Хайфе». Я думаю, Вы со мной согласитесь.

  11. Дорогой Соплеменник, Вы правы — ошибка будет исправлена. Спасибо!

  12. Уважаемый автор!
    «Канады» — коньки хоккеистов, а не фигуристов. Не так ли?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.