Геннадий Винница: Возвращение

Loading

Поезд вез их на восток, вглубь страны. В Смоленске эшелон попал под бомбежку. Погибло много людей. Диким и невероятным казалось происходившее. Горе и смерть властвовали над беженцами. Те жертвы были не последними. Утомительный путь эвакуации выдерживали не все.

Возвращение

Геннадий Винница

Тяжеленная махина поезда неслась вперед, глотая километры. Приближалась встреча с городом детства. Еще вчера вечером навалилась ностальгией зануда-грусть. Забилась, затрепетала душа. Собрался и приготовился, как всегда перед поездкой, заблаговременно. Упаковал чемодан и картонные коробки. Эх, как далеко убежало время. Подняв поклажу и сделав пару шагов по комнате, почувствовал, как придавливает, разрывая спину, тяжесть. Попрощался с женой. Вышел на улицу.

Шумно-бурлящий мегаполис не отвлекал фантастическим динамизмом. Не радовало и любимое московское метро, обычно удивлявшее и ободрявшее. Оно мчало его к поезду. Сдавливало сердце. Нащупал в пиджаке валидол. Хорошо, что не забыл. Ну, вот и Белорусский вокзал. Он поглотил его думы. Зачем и почему нервничал? Впрочем, он тяжело переносил эти минуты перед отъездом. Да, это было вчера, а сегодня уже остался позади Смоленск. Еще два часа пути — и дома. Хотя, какое там дома. Ведь живет уже столько лет в Москве. Вроде и прижился и сросся душой. Ан нет. Родимая сторона манит к себе. Слезы обволакивают.

Ах, эта сентиментальная старость. Смотрел в окно на будто убегавшие назад леса, поля, деревеньки Беларуси и думал. Поезд летел, выстукивая о рельсы бешеный ритм. Как же безнадежно давно все произошло. Это, такое теперь далекое прошлое, терзало его и тревожило беспрестанно.

Детство. Оно, безмятежно — розовое, обняло его крепко-накрепко своими всплесками-воспоминаниями, окунув в марево грез. Вдруг выплыл издалека и очертился контурами шумно-суетный рынок, наполненный торговцами, а еще больше покупателями, снующими от прилавка к прилавку. Совсем рядом с этим базаром дом его детства. Вот он! Под номером 19, на улице Энгельса. Деревянный, одноэтажный, словно выросший из земли. Тогда он казался большим и новым. Как захотелось войти в него, отворив дверь. Собственным носом уловить аппетитные запахи, исходящие из кухни. Там у печи мама. Мамочка. Как не хватает сейчас ее любви и ласки, да, наверное, просто присутствия.

Раздаются далекие голоса. Вот ведь как бывает. Там в одной из комнат братья Аркаша и Мулик устроили возню с младшенькой сестренкой Танюшей, а позади, опершись о косяк дверного проема, наблюдал за ними отец. Как же в нем сочетались строгость и доброта. Его постоянные заботу и внимание ощущали все домочадцы.

Время памятью вымостило тропинку в прошлое. Оно то приближалось — фокусируясь, то отдалялось — туманясь.

Мысли гнали воспоминания, будто хороший кучер тройку вороных. Город его детства. Каким он был? Конечно, красивым и зеленым. Особенно Комсомольский парк, поражавший обилием цветов, вобравших, казалось, всю гамму красок. Да, это летом и весной. Зимой же здесь заливали каток. Желающих его посетить хватало с избытком. Кататься при таком скоплении людей было здорово.

Запомнился городской сад. Да как его не запомнить! Здесь играл духовой оркестр. Там же был и духовный центр города — колхозно-совхозный театр. Почему он так назывался? Кто знает. Зато сюда частенько наведывались артисты. Помнится приезд еврейского театра, когда спектакли шли один за другим. «Тевье-молочник», «Бобэ Яхне», «Колдунья», «Большой выигрыш». Билетов не достать. Огромный зал переполнен и рукоплещет.

Неужели это было? Как-то не верится… А ведь учился в еврейской школе, где преподавали на языке идиш. Как же, и учителей помнил. Вот Либерзон Шая Либерович вел математику. Пожалуй, других уже и забыл. Вспомнил, разве что, директоров. Сначала школу возглавлял Румбах, а потом Шульковский.

Детство. В нем остались и стоявшие по соседству с его домом три синагоги. Увы и ах. Все в прошлом.

Помнится, как с друзьями — Моней Ерухимовичем, Яшей Шпунтом и Борей Иткиным ходили в Центральную синагогу на праздники. Особенно запомнился Симхат-Тора. Тогда они пели песни и танцевали прямо в синагоге, а их угощали пирогами «лекех».

Когда наступала Ханука, подарки давали родители дома. Мама Рахиль была набожной, а вот в синагогу ни ногой. Наверное, потому, что отец обходил стороной ее из-за принадлежности к коммунистической партии. Странно. Родители душой и мыслями всегда находились там, но посещать не посещали. Да, такое было время.

Мама трудилась дома. Имела, как сейчас говорят, статус домохозяйки. Диво, да и только. Отец сапожничал, а обеспечивал такую семью. Столько лет прошло, но сейчас об этом можно только мечтать. Папа даже смог привести в дом в 1939 году еврейскую семью беженцев из Польши. На всех хватало еды и тепла.

Детство, оно как-то пронеслось, пролетело, уплывая от него бумажным корабликом по реке времени. Порогом стал пятый класс школы.

Это после его окончания учиться расхотелось напрочь. Сейчас учатся по одиннадцать-двенадцать лет, чтобы закончить школу. Раньше этого не требовалось. Отец Айзик говорил: «Почему ты не хочешь получить образование? Подумай, Береле!» Сын упрямился. Он уже прошел пору религиозного совершеннолетия бар-мицву, наступившую в тринадцать лет. Окончание шестого класса не входило в его планы. Вернее, таковых не имелось вовсе. Отсутствие желания учиться дополнялось стремлением к взрослости. Отец, видя бесполезность своих уговоров, решил уступить.

— Хорошо, пойдешь работать! — прозвучало довольно уверенно. Сказано-сделано. Он стал учеником токаря на заводе «Красный борец». Детство покидало его, помахав рукой на прощанье. Только думалось ли ему тогда о том!

Заныла, затосковала душа. И детство привиделось издалека, волшебным сном памяти вернувшись к нему.

* * *

Он оторвался от дум, переполнявших его. Взглянул на часы.

«Нет. Еще рано. Целый час пути», — успокоил он себя. Посмотрел в окно. Лес, стеной стоявший у дороги, закрывал обзор. Казалось, что поезд влетел в дремучую чащу, и будет мчаться в ее окружении целую вечность. Мысли опять устремились в далекое прошлое. Его юность совпала с жутким и тяжелым испытанием в судьбе каждого — войной. Сколько же ему тогда было? 25 января 1941 года исполнилось шестнадцать.

Все помнится, словно и не миновало пятидесяти пяти лет, отделявших от той поры. Город его юности. Он не ждал войны. Она непрошеной гостьей пришла сюда. Люди были ошеломлены свершившимся.

Борис только еще вступал в пору своей юности. Юность, как известно, наполнена мечтами, выкрашенными в пламенные закаты и зоревые рассветы. Жизнь порой нарушает чудесные грезы эти. В ту памятную ночь Боря находился на заводе «Красный борец», выполняя уже хорошо знакомую токарную работу. Он знал, что война началась. Видеть же этот ужас не доводилось. Тогда он спокойно трудился. Внезапно содрогнулась земля. За стенами завода что-то тяжко ухало. Все сразу прекратили работу и выбежали наружу. Теплая летняя ночь была переполнена гулом авиамоторов и разрывами бомб. Пламя пожарищ озарило город, наполняя воздух чадом горящих строений. Немецкая авиация обрушилась на мирный город

Как? Почему? Зачем? Вопросы не находили ответов.

Польские евреи-беженцы, жившие в домах горожан, говорили о лютой смерти, которую несут евреям немцы. Отец, собрав семью, сказал:

— Мы должны покинуть Оршу. Оставаться здесь очень опасно.

После недолгих сборов семья отправилась пешком из города. Правда, ушли недалеко. Жили в какой-то деревне три дня. «Вот название ее припомнить бы… Нет. Стерлось. Забылось», — отсекая воспоминания, пронеслась мысль. Его семья вернулась назад в Оршу. Надежда была на… благополучный исход событий. Неведение длилось четыре дня. Отец, пытавшийся выяснить положение дел, принял все же решение. Погрузил семью на телегу и повез на станцию Красное. Путь был недолог. Уезжали тогда с насиженных мест многие, а потом рядом шли и ехали, загрузившись своим нехитрым скарбом, беженцы. На станции уже стоял под погрузку один из последних эшелонов. Вагоны-теплушки забивались вынужденными переселенцами до отказа. Они уезжали от войны.

Жизнь продолжалась. Поезд вез их на восток, вглубь страны. В Смоленске эшелон попал под бомбежку. Погибло много людей. Диким и невероятным казалось происходившее. Горе и смерть властвовали над беженцами. Те жертвы были не последними. Утомительный путь эвакуации выдерживали не все.

Покидали этот бренный мир люди, не обладавшие крепким здоровьем. Не доехала и умерла прямо в вагоне бабушка Мала — мама отца. Ее дочь Симу скосил свирепый тиф. Большая часть эвакуированных все же добралась до конечного пункта маршрута — Магнитогорска. Оставшиеся в Орше евреи были загнаны в гетто на его родной улице и уничтожены в ноябре 1941 года озверевшими оккупантами.

Сейчас он силился припомнить соседей. Семья Лотыш, Нехамкиных (отец, мать, две дочери), Рабиновичей (отец, мать, сын Миша), Буниных (мать Тамара и дочь Рахиль)… Все погибли. Никто не уцелел. Пали от рук палачей и его родственники. В Могилеве расстреляна фашистами родная тетя по матери Геня Шнирельман, ее муж Моше и два сына: Арон — 16 лет и Хаимке — 10 лет от роду. Где-то под Брестом убили прятавшуюся двоюродную сестру Шеру Симонс с ребенком. В Шклове погибли двоюродная сестра по отцовской линии — Дина Дозорец и ее четырехлетние сыновья-двойняшки…

Тугой комок подкатил и сдавил горло. Он ослабил галстук. Вздохнул. Как ужасно прокручивать это в памяти. «Что бы такое вспомнить и смягчить эту тяжесть», — пронеслась спасительная мысль. Само собой явилось видение. Год назад он навещал племянницу в Израиле. Впечатлений была масса, но сейчас, в этот самый момент вспомнился небольшой городок на севере страны — Нагария. Там на набережной он наблюдал за Средиземным морем. Оно завораживало и успокаивало, мерно вздымалось, переливаясь голубым и зеленым цветами. Волны, устремляясь к берегу, вскипали белой пеной и с шумом обрушивались на песок. Укрощались берегом одна за другой, но им не было покоя. Они продолжали снова и снова свой бег.

Воспоминания ветерана, еще совсем недавно улетавшие к побережью Израиля, возвращались назад в военное лихолетье. Они выплескивались на воображаемое полотно памяти, будто живописец — история наносила краски мазок за мазком.

Первые месяцы в эвакуации его семья провела в колхозе «Московский» под Магнитогорском. Отец работал сапожником, а Борис пас колхозных лошадей. Что не сложилось и подтолкнуло к перемене мест? Сейчас и не скажешь. Кто знает. Его семья опять засобиралась в дорогу. Уехали в Ташкент. После были Самарканд, Наманган, Хакулабад. В Узбекистане скитались три месяца. Помнится, как работали с отцом в Хакулабаде в артели, которая изготовляла корзины. Как раз в этот период старшего брата Аркашку призвали в Красную Армию, в десантные войска. Он ушел на фронт, а Борис заболел малярией и провалялся три недели в больнице. Выздоровев, он снова отправился в путь. Семья Хенкиных приехала в Казахстан на станцию Луговую Джамбульской области.

Там произошло непоправимое. Его отец, опора семьи, стал угасать, словно отгоревшая свеча. Эта болезнь папы стала личной трагедией Бориса, но страна жила в другом измерении. Его вызвали в военкомат и сообщили о скором призыве в армию. Потом умер папа. Тяжесть утраты была безмерной. 13 марта вместе с мамой, младшим братишкой и сестренкой Борис похоронил папу, а на следующий день его вызвали в военкомат. Тут он узнал о призыве в армию — и немедленном. Уехал с болью в душе. На станции Луговая, в еще совершенно необжитом семьей месте, остались мама, брат Мулик и сестра Танечка.

Время несло его навстречу нелегкой судьбе. Дороги назад просто не существовало. Его привезли на станцию Дацан у монгольской границы. Здесь он служил в пехотной части. На западе грохотала война, а он, казалось, пробудет в этом подразделении до ее окончания. Жизнь рассудила по-своему. В декабре 1943 года его отправили в Бершедские лагеря, в школу младших командиров. Она находилась недалеко от города Молотова (Пермь). Заканчивал школу уже сержантом, наводчиком 82-миллиметрового миномета. Настал и его черед схлестнуться с лютым врагом, топчущим родную землю. К лету 1944 года весь выпуск новоиспеченных командиров погрузили в эшелоны и отправили на фронт. Он попал во 2-й батальон 6-й бригады 8-го механизированного корпуса 2-го Украинского фронта. Часть его располагалась у Кировограда. Она, доукомплектовавшись новоприбывшими, устремилась вперед, в наступление. 6-я бригада сходу, не давая опомнится упорно сопротивлявшемуся противнику, взяла Знаменку и Пятихатку. То была первая боевая операция молодого солдата. Впрочем, больше запомнилось ему следующее сражение за Александрию Кировоградской области. Город представлял собой с военной точки зрения сильно укрепленную цепь оборонительных сооружений. Наступавшая бригада делала попытки взять город, не разрушая его. К сожалению, война есть война. Добиться желаемого не удалось. Город горел. Артобстрелы с обеих сторон рушили здания. В память ветерана четко впечаталось воспоминание, как его минометная рота в составе 2-го батальона ходила в атаку. Обычно подразделение рассредоточивалось. Каждый минометный расчет выбирал себе позицию — укрытие типа оврага. Первый расчет открывал огонь, а остальные действовали уже по его системе координат. В случае точного попадания первого следовал беглый огонь других минометов. Борису к тому же, как наводчику, необходимо было таскать на себе минометный ствол, весивший 25 килограммов.

Безуспешные атаки в течение двух дней задерживали весь мехкорпус, выполнявший поставленную перед ними задачу — быстрое продвижение вперед. На третий день штурма подошло подкрепление из числа его соединений. Бригада, получив пополнение, усилила натиск. Грохот стоял неимоверный. Содрогалась от взрывов и летела клочьями вздыбленная земля. Артиллерия буквально утюжила оборонительные порядки противника. Под нарастающий гул боя в наступление пошли танки и самоходные артиллерийские установки, прикрывая собой пехоту. Ее атаку сопровождала минометным огнем рота, где наводчиком второго расчета был он — сержант Борис Хенкин. Сопротивление врага ослабевало и было сломлено окончательно. За этот ратный труд, за этот штурм корпус получил название Александрийский. Там, в Александрии, Борис Айзикович знал это точно, остался напоминанием о том бое танк их части, вошедший первым в город и подбитый немцами. Теперь он поднят на пьедестал. Он памятник. «Немало солдат полегло тогда в украинскую землю», — подумалось Борису.

Вспомнилось, как они, не добежав, падали, сраженные врагом. Поначалу он очень тяжело переносил гибель товарищей, но потом как-то пообвык, хотя разве к этому вообще можно спокойно относиться!

После освобождения Александрии 8-й мехкорпус перебросили в Белоруссию под Борисов. Его соединения участвовали в освобождении Минска. Разгром гитлеровцев был полный. Десятки тысяч солдат противника взяты в плен. Сейчас это звучит довольно сухо и торжественно, а тогда все выглядело просто потрясающе.

Он пробудился от сна воспоминаний. Все привиделось так ясно и ощутимо, что ему показалось, будто случилось это вовсе недавно. Стряхнув паутину грез, старый солдат забеспокоился. Бросил взгляд на циферблат. «Собираться еще рано. Подождем, значит, — подумалось ему. — Ох, нелегки эти воспоминания, но поневоле возвращаешься к ним».

Завершил он войну в Восточной Пруссии. Усадив на броню танков и самоходок десант, части 8-го мехкорпуса двинулись в наступление. Их ждали бои, потери, радость побед. За Гданьском и Гдыней следовали Маренверден, Маренбург, Дойчелава. На четвертый день штурма Кенигсберга в день своего рождения 25 января 1945 года Борис Хенкин был тяжело ранен. В госпитале, расположенном в польском городе Млава, его прооперировали. Когда он пришел в себя, то узнал, что награжден орденом Славы 3-ей степени. В апреле 1945 года в Московском госпитале, нынешней Яузской больнице, ему сделали вторую операцию. В июле того же года комиссовали подчистую. Дали вторую группу инвалидности. Юность его жизни бежала куда-то вдаль, догоняя детство и оставаясь в памяти совсем рядом. Она бередила сейчас душу и беспокоила сердце.

Совсем неожиданно для него еще одним напоминанием о том беспокойном времени, будто посланием из прошлого, стала нашедшая ветерана неврученная награда — орден Славы 2-ой степени. Когда, полгода назад, он получал его в районном военкомате, то не смог сдержать эмоций. Подступили к глазам слезы, задрожали губы, застонала душа. «Эх, ушли молодые годы и их уже не воротишь назад», — обожгла мысль.

* * *

— Вам билет нужен? — оторвала его от раздумий вопросом моложавая проводница.

— Нет. Спасибо, — ответил он, задержав взгляд на ее симпатичном лице.

Надо было готовиться к выходу. Поезд тем временем сбавлял скорость, притормаживая у станции Орша.

Светало. Утренние лучи солнца едва пробивались из-за плотных облаков. Было прохладно. Он шел, сутулясь под тяжестью поклажи, по перрону. Навстречу ему двигался, лавируя между идущими пассажирами, его племянник.

— А я уж думал, не встретят, — обрадовался он.

— Ну, здравствуй город! Здравствуй, Орша!

Он остановился, ставя багаж на асфальт. Обнял и поцеловал сына сестры.

— С приездом, — произнес тот, улыбаясь.

— С возвращением, — ответил он.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.