Татьяна Лившиц-Азаз: Противостояние

Loading

Это настоящая литература. Лично для меня — русскоязычная израильская. О нашей жизни на этой нелегкой земле, к которой привязываешься с каждым годом все сильнее.

Противостояние

Отклик на повесть Леонида Левинзона «Здравствуй, Бог!»

Татьяна Лившиц-Азаз

В 2013 году я составила и выпустила в свет сборник очерков, эссе и воспоминаний искусствоведа и историка театра Эдуарда Капитайкина. Он был посвящен израильской культуре 70–80-х годов и мироощущению в ней русской алии 70-х. Я назвала его «Преодоление». Мы преодолевали собственную растерянность и отторжение Страной, нашу инакость, которую мы воспринимали как сорок неизбежных лет блуждания по Пустыне.

А в новой повести Леонида, опубликованной в последнем номере (61) «Иерусалимского журнала», главная внутренняя коллизия героев — «противостояние» (поначалу, в рабочем варианте, повесть так и называлась). Всех лбом ко лбу сталкивает судьба на едином клочке земли. Всех со всеми: аборигенов — с новыми иммигрантами; мужчин — с женщинами; руководителей больницы — с ее работниками; рядовых сотрудников — с профсоюзными деятелями и т. д. Обаятельного «оле-хадаша» разлива 90-х Вадима Гринберга — поэта и больничного лаборанта, антигероя-героя, — с Богом и несовершенством окружающего мира.

Место действия — огромная университетская больница в Иерусалиме и сам это удивительный и невероятный город, коллеги героя, пейзаж, природа, дома — все мне хорошо знакомо по собственной жизни. Если описывают что-то тебе хорошо знакомое и вдруг сфальшивят, даже на восьмушку тона, сразу возникает разочарование и досада. И тени подобных чувств не возникло. А совсем напротив: лаконично, емко, несколькими короткими фразами автор воссоздал знакомые образы, так что радость узнавания множилась радостью от совпадения направленности взгляда. Например, старый арабский дом с толстенными стенами причудливой каменной ручной кладки. Если уж влюбляешься в их своеобразную красоту, то отчаянно, как герой повести. Этот синдром тоже знаком по Иерусалиму — вот поранишь до крови пальцы, очищая их стены от поздних наслоений, и почувствуешь себя законным обитателем Города, обитателем с корнями, а не шатким новым пришельцем, незнамо откуда и почему. Идеология здесь совсем не при чем, чувство причастности возникает просто по праву вложенных пота и трудов. Я встречала таких людей, которых эти дома притягивали как магнитом.

Знаком и характер усталого, циничного Меира, руководителя лаборатории. Он — не герой, на плечах ответственность за рабочий коллектив, а как утихомирить по-другому тихого Вадима, вдруг превратившегося в профсоюзного бунтовщика он не знает, вот и приходится прибегнуть к увольнению. Этот руководитель человечен в определенных пределах, а когда зашкаливает, выбирает прагматизм и функциональность. Симпатично? Нет. Понятно? Да. И вообще, кто нам здесь обещал розовый сад? Во всяком случае не подобные Меиры.

А вот сотрудница лаборатории — языкастая задиристая Люба: мальчишеская стрижка, стоят колючие волосики на макушке, а веет от нее добротой и неистребимым одиночеством.

Одиноки, каждый по-своему, и другие коллеги Вадима — Света, Михаэль, Дрор, и те, кто делят с ним поначалу первую крышу в Израиле: ни больше ни меньше — бывший курятник в одном из сельских поселений в Иерусалимских горах. Одиночество — родовой признак новых иммигрантов, даже если не лезет на первый план, а запрятано глубоко внутри — оно колется и царапается, теребит душу. Его незримое, но неизменное присутствие в жизни героев объединяет их вроде некой (наподобие) общей матрицы, из которой вырастет потом коллективный экзистенциальный опыт.

Одинокой, и к тому же отвергнутой любимым человеком, чувствует себя и милая девушка Надя, в которую всерьез влюбляется Вадим. Надя охотно с ним встречается, однако, у нее к нему совсем иной «интерес». Общение с Вадимом — его рассказы, его заинтересованность, его внимание — становится бальзамом для ее уязвленного женского достоинства, ее глубокая душевная рана постепенно залечивается. Вадим обрисован как человек скрытный, временами застенчивый, потому вполне вероятно, что Надя не догадывается (или не хочет догадываться) об истинной природе его отношения к ней. В тот момент, когда он, наконец, признается в любви, она чистосердечно ему все объясняет. Как выгнанный на улицу котенок, Надя отогревалась у костра его чувства, эгоистично-наивно предпочитая принимать его за дружбу. Ну, что ж, ведь и так бывает! Естественно, Вадим расстроен, огорчен, глубоко обижен на Надю. Для персонажа это нормально, но у читателя возникает ощущение, что автор в этой ситуации полностью солидарен с героем, и тоже видит в ее поведении коварство или, по крайней мере, непорядочность. А это — жаль! Хочется от писателя большего сочувствия и объективности, признания за женщинами права на свое видение ситуации. Но это, можно сказать, частное замечание.

А в целом — это настоящая литература. Лично для меня — русскоязычная израильская. О нашей жизни на этой нелегкой земле, к которой привязываешься с каждым годом все сильнее. О том, что нет никаких «сорока лет», все равны перед Вечностью.

Это выбор принципиально новой позиции, иного угла зрения. Выбор смелый и мужественный, так как равные права на свою «правду» подразумевают равную меру ответственности за жизнь. Действительность нередко абсурдна. Но сквозь невыносимые жизненные условия вдруг проступает красота мироздания, как пожар заката сквозь густые облака.

Поздравляю!

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.