Элла Грайфер

Глядя с Востока

14. Не из нашего инкубатора

У французов шоколад,

А у нас рассольник.

У французов депутат,

А у нас крамольник.

Валентин Валентинов

«Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в культуре», – сказал большой ученый товарищ Сталин. С этим определением соглашаются далеко не все – кто-то элементы в перечислении прибавляет, кто-то вычеркивает, кто-то меняет на другие, но вот никогда не встречала я (может, плохо искала?) противоположного подхода, типа: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, на базе которой возникают язык, территория, экономическая жизнь и психический склад, проявляющийся в культуре».

Причины этого самого «исторического сложения» могут быть самые разнообразные и неожиданные: от группы уцелевших в стихийном бедствии до религиозной секты. Главное, чтобы общность оказалась устойчивой, т. е. просуществовала достаточное количество поколений. Честно говоря, я не знаю, сколько поколений требуется, да и никто, наверное, не знает. Как во всяком историческом процессе, трудно зафиксировать, где кончается полиция и где начинается Беня, но можно проследить некоторые закономерности этого самого процесса.

С одной стороны возникает РАЗНООБРАЗИЕ. Первое поколение зарождающегося сообщества подбирается из людей, в чем-то сходных, так что оно не может не страдать перекосом (специалист подобен флюсу!), и требуется время, чтобы выправить его. Если возьмем, к примеру, уцелевших после наводнения или извержения вулкана, они будут, в первую очередь, обладать физической выносливостью и силой, но среди их детей неизбежно появятся индивиды, пригодные более к занятиям интеллектуальным. Религиозная секта, состоявшая из единомышленников, склонных к фанатизму, неизбежно породит через пару поколений своих донжуанов, циников и карманников. Трудно представить лучшее опровержение расизма, чем исследование этногенеза с уклоном в социологию, и невозможно не согласиться с Бен-Гурионом, который под «нормализацией» понимал, в частности, возникновение в наших рядах уголовников и проституток.

С другой – скрепы, которые всей этой разношерстной публике разбежаться не дают. Уже со второго поколения срабатывает «порождающая грамматика» Н. Хомского, т. е. механизмы, создающие язык. Возникает он либо из клочков и ошметок языков, носителями которых были разные группы, сливающиеся ныне в одну (это легко проследить хотя бы на современных романских языках), либо, если все до того на одном говорили, он модифицируется с изменением произношения и значений (как на наших глазах отпочковывается от английского американский). Уже в первом поколении зарождается, а затем развивается иерархическая структура, система прав и обязанностей в отношении друг друга, предков и потомков.

Возникающий народ совместно заселяет (нередко захватывает и отстаивает!) территорию, члены его вступают друг с другом в экономические отношения, из совместно накопленного и совместно осмысленного опыта вырастает тот самый «психический склад» (теперь его предпочитают называть «ментальностью»), а поскольку семьи создаются все больше «промеж себя», возникает и общий генофонд, «типичная внешность» – все одно к одному.

Почему же современная наука не замечает всех этих исторических фактов? А потому что имеются тому серьезные идеологические препятствия, числом два: индивидуализм и… ну, скажем, политкорректность.

***

Во время публичной лекции Эйнштейна

из зала раздался голос:

– Мой здравый смысл отказывается верить

в то, чего нельзя ощутить!

– Совершенно верно, – согласился Эйнштейн, –

– Давайте сюда ваш здравый смысл, мы его

пощупаем.

Старый анекдот

С этой проблемой я столкнулась впервые лет 30 тому назад, пытаясь объяснить французской знакомой, что я вовсе не русская. Для нее это было странно: родилась в России, в семье кроме как по-русски не говорили никогда, религий никаких сроду не исповедовала… Так почему же ты думаешь, что ты еврейка? Потому что твои предки молились в синагоге? Да они же все померли еще до твоего рождения. Потому что в паспорте написано… Ну, а если завтра эту графу отменят? И признаюсь, тогда не нашлось у меня убедительного ответа. Да, разумеется, в моей нацпринадлежности не сомневаюсь не только я, но и все, кто меня знает, но… Было время – все точно знали, что земля плоская… Если широкая российская общественность, ничтоже сумняшеся, причисляет к евреям Ельцина и Шафаревича, а уж в паспорте-то за хорошую взятку тебя хоть аборигеном австралийским запишут…

По мне, а равно и всякому иному отдельно взятому индивиду, нацпринадлежность зачастую определить мудрено. Что по религии (не различается она, например, у русских, сербов, украинцев, румын), что по языку (сравни австрийцев и немцев), что по внешности (евреев с арабами иной раз перепутать недолго), что по цвету кожи – русского от китайца еще отличишь, но вот китайца от корейца… Национальную принадлежность индивида (если он, конечно, не Штирлиц) безошибочно определяют только по его ПОВЕДЕНИЮ, по отношениям с другими людьми. Я имею в виду не то, что именуют нынче «ментальностью», а прежде национальным характером звали, хотя она несомненно статистически прослеживается, а совсем другое.

К какому бы сообществу ни принадлежал человек, с собратьями по оному сообществу он всегда будет вести себя иначе, чем с посторонними, к нему не принадлежащими, именно поведением устанавливая различие между «внутри» и «снаружи», «своим» и «чужим», и окружающие, естественно, отвечают ему взаимностью. Не в том смысле, что «чужой» – обязательно враждебен, а «свой» нежно любим, а в том, что и дружба, и вражда в отношении к своему и чужому проявляться будут по-разному.

Физики знают, что свойства атома не сводятся к свойствам составляющих его элементарных частиц, химики знают, что свойства молекулы не сводятся к свойствам атомов. Принадлежность к определенному этническому сообществу есть обязательное свойство всякого человека, как валентность химическим элементам свойственна, но как валентность проявляется только во взаимодействии с другими атомами, так и этническая принадлежность – только в коллективе, в отношениях с другими людьми. И так же как свойства молекулы не есть арифметическая сумма свойств входящих в нее атомов, но нечто новое, возникшее в результате их взаимодействия, так и этнос не просто сумма единоплеменников, но новая реальность, несводимая к каждому из них.

Этнос творит культуру – даже вполне авторские произведения создаются на каком-то языке, в какой-то традиции, а ведь есть еще и фольклор… Этнос принимает решения – например, о войне и мире, и несет коллективную ответственность за коллективные действия… Этнос взаимодействует с окружающей средой… И индивид, входя в него либо по праву рождения, либо по выбору (не всегда своему), ведет себя соответственно своей этнической принадлежности. Если он конформист – будет к этническому стандарту подлаживаться, а если наоборот – бунтовать против стандарта СВОЕГО этноса, а не какого-нибудь другого.

Этническую принадлежность можно изменить (об ассимиляции – см. ниже), но невозможно отменить совсем. Можно быть космополитом по убеждениям, т. е. не признавать в связи с этнической принадлежностью никаких моральных обязательств, но «общечеловеком» по национальности быть – технически неосуществимо.

Заметить это не проблема, проверить тоже не составило бы особого труда, мешает только не подвергаемое сомнению, невербализуемое, невыразимое, но крепко сидящее представление, что именно индивид есть мера всех вещей. Кажется, у Клайва Льюиса читала я, что не обещал Бог бессмертия ни странам, ни народам, ни цивилизациям, а только и исключительно человеку, его единственной, неповторимой и бессмертной душе. Даже всем известные истории человеческих детенышей, воспитанных зверями, однозначно свидетельствующие, что без коллектива индивид и биологически человеком не станет, во внимание не принимаются.

Именно неуловимость явления на индивидуальном уровне порождает вечную «борьбу нанайских мальчиков» между расизмом и… как бы это поточнее сказать… ныне господствующей на западе идеологией, не имеющей определенного названия, но ассоциируемой обыкновенно с т. н. политкорректностью. Давайте для краткости так звать ее и будем.

Расизм исходит из наблюдаемого факта, что народов на свете много, все они разные и культуры их совместимы далеко не всегда. Но то, что возникает лишь на уровне коллектива, ищет расист на уровне индивидуальной генетики. Еврей банкиром должен быть уже в утробе матери, а немец – непременно кровожадная «белокурая бестия». Поскольку именно свою культуру человек склонен считать «правильной», отвечающей самым что ни на есть глубинным закономерностям естества, расист стремится все культуры выстроить по ранжиру: на верхней ступеньке гордо возвышается своя родимая, а прочим место отводится по мере сходства или совместимости с ней. Есть, стало быть, люди, самой природой предназначенные для господства, а другие – для подчинения, и только на своем, предопределенном, месте будет каждому хорошо. Никогда русским, по утверждениям нацистов, так приятно не жилось, как под скипетром императрицы-немки.

Звучит, вроде бы, складно, да беда-то вся в том, что народы приходят и уходят, а гены остаются. Не так давно соответствующие исследования у самых, что ни на есть, антисемитски настроенных испанцев какой-то еврейский ген обнаружили, но почему-то не обнаруживают они склонности к коммерческим или банковским карьерам, про нобелей по физике пока что тоже не слыхать, и даже в неизреченном коварстве их соседи обвинить не догадываются. Иерархия национальных культур, правда, существовала всегда, только отнюдь не неизменная, а переходящая как красное знамя: то вавилоняне впереди на лихом коне, то греки, то римляне, то Британия, то США… Выходит, гены господства и подчинения каким-то таинственным неполовым путем из народа в народ перескакивают, никак не иначе.

Политкорректность исходит из не менее наблюдаемого факта, что никакой врожденной, от природы свойственной индивиду нацпринадлежности (не путать с расой!) не существует, а коли так – значит, ее и вовсе нет. В лучшем случае, пара-другая с детства усвоенных привычек, которые ничего не определяют и ни к чему не обязывают. Совершенно недопустимо выносить какие бы то ни было суждения о человеке, ожидать от него каких-то специфических поступков на основании его этнической принадлежности, дискриминация – смертный грех. Нет национального характера, есть только порожденные ксенофобией предрассудки. Нет и не может быть никакой общей судьбы, никакой коллективной ответственности, каждый отвечает за себя сам.

Звучит более чем заманчиво, но тогда по какому разряду прикажете числить такое, например, занятие как война? Только не надо, не надо убеждать меня, что это занятие нехорошее, неправильное и вообще недопустимое, потому что у нас дозволения оно не просит. Существует – и ни в зуб ногой! Тут вам и общая судьба, и сообща принимаемое решение, и несомненные моральные обязательства индивида перед коллективом. Уж сколько раз твердили миру, что пора бы это безобразие прекратить – ничего не выходит. Стоит только какому-нибудь народу доразвиться до того, чтобы отказаться решительно воевать, как тут же на него и нападают и, естественно, побеждают. Так он и исчезает с лица земли.

И даже в самое, что ни на есть, мирное время легко прослеживается прямо пропорциональная зависимость между уровнем политкорректности и склонностью народа к вымиранию путем прекращения размножения. На смену приходят другие, обладающие национальным самосознанием и готовые убивать и умирать ради «своего инкубатора».

***

Спросили у пятерых евреев, отчего несчастен человек.

Моисей сказал: потому что недостаток у него в голове.

Иисус сказал: потому что недостаток у него в сердце.

Маркс сказал: потому что недостаток у него в брюхе.

Фрейд сказал: потому что недостаток у него ниже пояса.

А Эйнштейн сказал: все на свете относительно.

Старый анекдот

Мнение Жан-Жака Руссо в этом списке не озвучено, вероятно, потому что не еврей, но для современного западного мейнстрима значит оно куда больше, чем все вышеприведенные деятели вместе взятые. По мнению Жан-Жака недостаток, отравляющий человеку жизнь, находится ВНЕ человека. Проблема – в несовершенстве общественных структур, своим неравноправием и иерархичностью провоцирующих зависть и ненависть, в законах, стригущих всех под одну гребенку, препятствуя развитию и самовыражению индивида. От природы всякий человек добр, надо только убрать с его пути «камни преткновения», возбуждающие соперничество и вражду.

Не то чтобы такой подход был вовсе бессмысленным. Большую помощь оказывает он, например, при демонтаже устаревших традиций типа крепостного права или ресторанов «только для белых», т. е. в случаях, когда некая форма уклада фактически пережила себя. Но дело-то все в том, что в ходе нормального исторического развития исчезают лишь определенные формы неравенства и иерархии, на смену им приходят другие. Вместо оброка барину львиная доля дохода труженика уходит на налог чиновнику, место иерархии родовитости занимает иерархия кошелька.

Потому что от природы люди друг другу не равны, иерархия в любом сообществе выстраивается стихийно (понаблюдайте хотя бы за малышами-детсадовцами или подростками на углу), а уж соперничество-то зачастую возникает и вовсе на пустом месте, в споре из-за выеденного яйца. Отменить все это невозможно, можно только либо учесть этот факт, выстраивая систему сдержек и противовесов, что на свой лад и проделывает каждая национальная традиция, либо подавить и разутюжить, но для этого требуется иерархия гораздо более жесткая, гораздо более выраженное неравноправие между управляющими и управляемыми, чем даже для самого авторитарного традиционного устроения. Не так уж неправ был товарищ Сталин, утверждая, что для отмены государства нужно его укрепить в масштабах доселе невиданных.

В этой точке политкорректность, кстати, смыкается с расизмом, тоже настаивающим на «единственно правильной» иерархии, насаждаемой самыми людоедскими методами. Соперничество автоматически устранится, как только всяк сверчок познает самой природой предназначенный ему шесток. Как расизм, так и политкорректность невысокого мнения о презренном обывателе, не понимающем своего счастья и сопротивляющемся, когда его палкой загоняют в рай. Но у расизма репутация по нынешним временам неважная, особой опасности он не представляет, так что имеет смысл сосредоточиться на «решении национального вопроса», предлагаемом политкорректностью.

Понятно, что вопрос этот для нее – из важнейших. Трудно назвать область более отчаянного соперничества, более жестоких столкновений, чем борьба за территорию, за доминирование (или сохранение) национальной культуры. Вспомним хотя бы, что было в Восточной Европе во время Второй мировой (что творили чехи в Судетах, украинцы – на Волыни), как ныне идет тот же процесс на Ближнем Востоке (Сабра и Шатила для здешнего региона – явление вполне типичное), или в Африке (в Руанде, например). Бывают, конечно, и периоды вполне мирного и взаимовыгодного сосуществования, но… лишь до следующего кризиса, который рано или поздно неизбежно наступит. Причем, всякая попытка разрешения конфликта «по справедливости» сталкивается с фактом, что до политкорректности известен был всем: каждый клочок спорной территории раз по десять уже переходил из рук в руки, так что ссылаться на свое «историческое право» с успехом могут обе стороны, и вообще бесспорных территорий на земном шаре куда меньше, чем спорных.

Естественно, кризисы надо стремиться предотвращать или разрешать компромиссом, империи могут подавить возникающую свару военной силой, мировые религии выступают нередко в роли примирителей, но это все – паллиативы. Когда сработают, а когда и нет. Компромисс не всегда достижим, империи в конце концов разваливаются, а попытка навязать слишком разнокультурным этносам одну и ту же религию и вовсе приводит к расколу и затачиванию каждой из образовавшихся частей под ментальность исповедующего сообщества. Так распалось христианство на православие и католицизм, в исламе возникли шииты и сунниты, принявшиеся немедленно и темпераментно выяснять, кто из них на самом деле единоспасающий, а кто – наоборот.

Вне всякого сомнения, стадный образ жизни и, соответственно, ксенофобия унаследованы от животных предков. По данным зоопсихологов Конрада Лоренца и супругов Ван Лавик-Гудолл: Крыса, оказавшаяся во владениях чужого клана, может считать себя покойником. Пятнистая гиена позволяет себе иной раз рискнуть, но без гарантии безопасности. Шакалы рассматривают вторжение сородичей на свою территорию как объявление войны. Но ведь от них же, от животных, пошла и вредная привычка каждый день кушать, размножаться половым путем и предпочитать быть богатым и здоровым, а не бедным и больным. Вспомним славного героя народного эпоса, который свою кобылу совсем было уже приучил обходиться без жратвы, да вот беда – сдохла животина.

Примерно то же самое происходит обычно с народами, утратившими ксенофобию и презревшими дискриминацию. Либо их истребят более жизнеспособные соседи, либо дело ограничится подчинением и ассимиляцией, либо вместо прежних народов образуются новые, в которых с неизбежностью воспроизведется все то же деление на «своих» и «чужих», со всеми плюсами и минусами, включая борьбу за территорию, войну, дискриминацию и этнические чистки вплоть до геноцида.

Идеология Руссо работает в некоторых случаях, способствуя решению локальных проблем, глобальные же проблемы таким путем неразрешимы, потому что неразрешимы вообще. Но с этим политкорректное мышление смириться не может никак. Все яблоки раздора должны быть в кратчайший срок переработаны на повидло. Как выразился несравненный Макарушка Нагульнов: Вот как поломаем все границы, я первый шумну: «Валяйте, женитесь на инакокровных!» Все посмешаются, и не будет на белом свете такой страмоты, что один телом белый, другой желтый, а третий черный, и белые других цветом ихней кожи попрекают и считают ниже себя. Все будут личиками приятно-смуглявые, и все одинаковые.

Даже товарищ Шолохов знал цену макарушкиным теориям в качестве руководства к действию, но и по сю пору люди, Шолохова образованием весьма превосходящие, нисколько не стесняются использовать такие же теории в качестве нравственного идеала. Понимаем, дескать, что недостижимо, действуем по правилам реальной политики, но не забываем и совестью угрызаться, дабы вовсе не одичать. По мере (а то и сверх меры!) возможности будем игнорировать этнические различия и со всяким встречным вести себя, будто он уже «приятно смуглявый». И благо нам будет!

…Да полно, будет ли?

***

Я им говорю: дескать, так-то и так-то, мол,

а если не так, значит, ложь.

А они кричат: «А где факты, мол, факты, мол?

Аргументы вынь и положь!»

Ю. Ким

Вспомним известный американский фильм Not Without My Daughter

История, варианты которой, может быть, несколько менее драматичные, сегодня в Европе встречаются на каждом шагу. Наивная девица, убежденная, что каждый человек в душе демократ, выходит замуж за парня, уверенного, что каждый ребенок рождается мусульманином. Друг другу они об этом не рассказывают не потому, что скрывают, а потому что убеждение у каждого на подкорке, его не формулируют словами. Каждый видит в другом «прежде всего человека» и ожидает от него того, чего привык ожидать от нормального человека СВОЕЙ КУЛЬТУРЫ, каковую ничтоже сумняшеся принимает за ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ. И ожидания, увы, закономерно оказываются обманутыми. С обеих сторон.

Встреча двух разнокультурных индивидов, не ведающих, что они – разные, оканчивается трагически. Смешанный брак может быть счастливым лишь при условии готовности одного из партнеров ассимилироваться, перейти в культуру другого, для чего прежде надо, как минимум, осознать, что другой – не такой как ты, и уподобление ему потребует усилий. Сознательное игнорирование, отрицание различий между индивидами вместо сближения и взаимопонимания порождает обиды и вражду.

Но еще хуже, когда такие игры начинаются на уровне народа. Это – не что иное как попытка в одном обществе два (если не больше!) закона иметь, два различных образа жизни. По одному, например, дамам неупакованным на улицу выходить нельзя, а другой приветствует мини-юбки. Вопрос, что правильнее – бессмысленный, ибо в каждой культуре есть свое плохо и свое хорошо, зато вполне осмысленный вопрос – насколько такое «равноправие» реально осуществимо.

На этот вопрос практика, которая, как правильно заметил в свое время тов. Энгельс, есть главный критерий истинности теории, уверенно отвечает: Нет! Не могут быть в одном сообществе равноправными разные культуры, какая-нибудь непременно окажется равнее других. И хорошо, если самой «равной» окажется самая терпимая (как случилось в Америке) а не самая агрессивная, что всех прочих задавить норовит (как в России, особенно советской).

Во времена давно прошедшие, получая от германского князя или польского магната разрешение поселиться на его земле, наши предки договаривались об условиях существования на правах чужаков, желающих чужаками остаться. Условия могли быть более или менее благоприятными, но никогда не предусматривали они всей полноты гражданских прав, ибо и всей полноты гражданских обязанностей евреи на себя не брали. Не мог еврей претендовать на роль судьи по закону христианскому, по которому сам не жил, и не считал это для себя за обиду. В гетто не совалась местная полиция, но и об еврейских школах или богадельнях у местной власти голова не болела. А главное – эта власть сохраняла за собой право, в любой момент придать чужакам начальное ускорение коленом под зад, так что те, естественно, предпочитали без нужды не заводиться.

И пусть граница была в этом случае не государственной, а всего лишь границей еврейского квартала (не важно даже, со стеной или без) – она была несомненной и вполне общепризнанной, по ту сторону один закон, по эту – другой, тут – свои, там – чужие. Тут кстати вспомнить и лермонтовского Максим Максимыча, повествующего о черкесе, совершившем нечто, что в России безусловно сочли бы преступлением, с добавлением: Конечно, по-ихнему <…> он был совершенно прав. Ибо самая первая, самая необходимая предпосылка мирного сосуществования – признать право другого быть другим, относиться к нему ИНАЧЕ, чем к своему, т. е. вот именно ДИСКРИМИНИРОВАТЬ его.

Дискриминация помогает и конфликтов избегать (не оскорблять без нужды партнера, во внутренние дела его не лезть), и побеждать в случае конфликта (в борьбе против чужого дозволены приемы, среди своих запрещенные, тот же обман под именем «военная хитрость»), а иногда даже предотвращать смертоубийство путем компромисса, который был бы невозможен, если бы каждая из сторон хотела в точности того же, чего другая.

Не худо к тому же учесть, что разнообразие народов и культур – важнейший фактор выживания и развития человечества как целого. Без него немыслимо было бы освоение и заселение различных климатических зон, природных условий земного шара. Каждое сообщество создает свою модель взаимодействия и развития, собственного технического прогресса, накапливая опыт, которым могут впоследствии воспользоваться другие. А когда какие-то пути себя исчерпывают или изначально оказываются тупиковыми, человечеству в целом это гибелью не грозит.

И более того – гибель отдельных сообществ вовсе не обязательно связана с физической гибелью их членов. Одним из наименее болезненных видов естественной смерти народа является ассимиляция: индивидуальный или семейный переход в другое сообщество, усвоение чужой культуры с целью присвоения чужой судьбы. И этот процесс тоже немыслим без дискриминации. Ее проявления – как вешки слаломиста – размечают трассу, усложняя движение и одновременно указывая путь к победе: устранить акцент в речи, выработать типичные реакции в определенных ситуациях, усвоить дресс-код… Не всегда удается пройти всю дистанцию в рамках одного поколения, но важно в направлении не ошибиться.

В этой связи очень интересно заглянуть в дневник Д. Самойлова (цитируется по эссе А. Львова «В поисках русского еврея»): Для русского еврея обязанность быть русским выше права на личную свободу. Последняя роль, которую может сыграть иудейство, – отказаться от идеи национальной исключительности. Перед ним – два пути – моральное и физическое истребление либо присоединение к молодым нациям, ассимиляция. Процесс ассимиляции неизбежно болезнен. Отказавшись от исключительности, евреи должны принять низовую, самую бесславную роль в обществе, роль низшей касты. Этим страданием, этой дискриминацией они искупят идею исключительности и докажут, что принадлежность к культуре и есть принадлежность к нации. Эти замечания интересны тем, что они одновременно глубоко верны – во всем, что касается процесса ассимиляции как такового, и глубоко ошибочны – в своем предположении, что эти закономерности действуют и для евреев.

Глубоко заблуждается еврей, который клянется и божится, что все беды его от вредного пятого пункта, в душе же он давно уже русский. Русский (или немец, или китаец) «в душе» – это, извините, боксер-заочник. Русским он станет, только если русские признают его своим, станут как к своему к нему относиться и как норму воспримут такое же отношение с его стороны, чего пока что и в перспективе не видать. Хотя усвоение русской культуры и подсказывает русских считать «своими», но… русские не допускают этого. И опять же, осознание такового недопущения заново создает нам общую судьбу, общий опыт, отличную от русских ментальность, так что заново проводится и утверждается сметенная было ассимиляцией граница свой\чужой

Худо ли то, или хорошо, но покуда существуют цивилизации авраамических религий (христианства или ислама) ассимиляции нам не видать как своих ушей. Во всякой кризисной ситуации нас неизменно сталкивают в традиционную роль «козла отпущения». При нормальном протекании ассимиляции через два-три поколения о прежнем сообществе уже и помину не остается, а евреи на каждом крутом повороте истории возрождаются как феникс из пепла, не испытывая от этого зачастую ни малейшего удовольствия.

***

В космос Мойши не летали,

Их с земли не выпускали.

Ну, где гарантия, что жид

И в космосе не убежит?

К. Беляев

Ассимиляция как таковая в истории явление нормальное и дискриминация в ней играет свою вполне позитивную роль. Ассимиляция евреев в сложившейся исторической ситуации – вещь недостижимая, причем дискриминация превращается в какое-то злонамеренное издевательство, типа «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». Чем менее еврей реально отличается от нееврейских соседей, тем судорожнее воздвигают они на его пути препятствия самые немыслимые, абы только любимого козлика сохранить.

Вот как описывает ситуацию Курт Левин, психолог из Америки, в своей известной работе «ПСИХО-СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ МЕНЬШИНСТВ»: Во времена существования гетто евреи могли подвергаться особо сильному давлению, когда какая-то их деятельность осуществлялась за пределами группы; однако, с другой стороны, существовало некоторое количество областей, где они чувствовали себя «как дома», где они могли свободно действовать как представители своей группы и где у них не было нужды постоянно противостоять внешнему давлению. <…>

Существует множество контактов между членами еврейской группы и представителями других групп. Барьеры утратили свою конкретность и жесткость. Границы представляются вполне проницаемыми, поскольку различия в привычках, культуре и образе мыслей во многих сферах стали минимальными. Зачастую дистанции между группами не существует или, по крайней мере, кажется, что ее нет. Психологические эксперименты с детьми и взрослыми дают нам немало свидетельств того, сколь велико влияние «почти достигнутой» цели на силы, управляющие поведением личности. В качестве одного из множества примеров можно отметить тот факт, что заключенные, чей срок (к примеру, три года) уже практически подошел к концу, могут совершить побег всего за несколько дней до освобождения. Аналогичным образом подростки, которых через несколько недель должны отпустить домой из исправительного учреждения, довольно часто начинают вести себя столь же плохо, как они вели себя в самом начале пребывания там. Более тщательное наблюдение показало, что в подобной ситуации, т. е. когда цель уже практически достигнута, человек оказывается в состоянии жесточайшего внутреннего конфликта, который возникает вследствие того, что чрезвычайная близость цели порождает очень мощную силу, действующую в направлении этой цели. Более того, заключенный или подросток, чье освобождение вот-вот наступит, уже чувствует себя членом той группы, к которой он намерен присоединиться. До тех пор пока он ощущает себя членом своей прежней группы, он ведет себя в соответствии с ее правилами; но как только он начинает ощущать иную групповую принадлежность, он чувствует право и необходимость получения всех прерогатив, присущих этой новой группе.

С момента прекращения жизни в гетто в подобной ситуации оказалась и значительная часть еврейского народа.

Прекрасным примером является массовый уход ассимилированных евреев, особенно студенческой молодежи, «в революцию» при Александре III. Процесс ассимиляции, назревавшей уже давно и быстро развернувшийся под скипетром царя-освободителя, затормозить было уже невозможно. В общины черты оседлости возврата не было – не было там ни работы, ни подходящей культурной среды. В русское же общество никуда не брали, кроме как в революционеры.

Взять хоть известную историю Тана-Богораза. В народовольческий кружок вошел аккурат в 1881 году – год воцарения Александра III. Оказавшись в ссылке, увлекся этнографией, написал фундаментальный научный труд про чукчей, не утративший значимость до наших дней. Этнографией занимался успешно и в Америке, куда позже эмигрировал, и даже при родной советской власти. Так как вы думаете, дернул бы его черт с террористами связываться, если бы тех же самых чукчей смог бы он изучать в официальной экспедиции от какого-нибудь российского университета? Но нет, научную командировку не соглашалась Россия никак ему оплатить, зато от казны положенное содержание для политических ссыльных – без возражений и с дорогой душой.

Множество евреев, эмигрировавших тогда из России как революционеры, в Европах да Америках до образования дорвавшись, политику вовсе бросили, специальность приобрели и работали вполне успешно, в т. ч. строили в еврейском Ишуве, будущем Израиле, города, электростанции и кибуцы. В России же, кроме как в бомбисты, ассимилянтам дороги не было.

Понятно, как реагирует на слово «дискриминация» среднестатистический современный ашкеназ. Всем нам свойственно о других судить по себе, и потому евреев совсем несложно было убедить, что американские чернокожие, алжирцы в Париже или турки в Берлине – их товарищи по несчастью, ассимиляции которых мешает только злостная дискриминация со стороны большинства. На самом-то деле у этих групп проблемы – что внутренние, что внешние – совсем другие, не как у нас, но признать это – значит лишиться подсознательной надежды на избавление от собственной судьбы – у них получилось, ну так и у нас получится – и к тому же утратить в собственных глазах ореол бескорыстного гуманиста, радетеля за сирых и убогих всея земли.

Эта же иллюзия – источник постоянных недоразумений и напряженности между Израилем и диаспорой, по поводу и без повода встающей на защиту дискриминируемых арабов, не желая понять, что дискриминация является в данном случае вполне взаимной и, по большому счету, устраивает обе стороны. Проблемы (в том числе и неразрешимые) кроются совсем в другом месте.

Незадачливые наши соплеменники надеются, что идеология политкорректности поможет им снести барьер, преграждающий (по их разумению) путь к ассимиляции как на теоретическом, так и на практическом уровне. В теории ставка делается на антирасистскую, антидискриминационную направленность, на требование воспринимать индивидуума как «человека вообще», независимо от расы, национальности и вероисповедания. На практике борьба в одной шеренге с исповедующими политкорректность властителями дум Запада, должна бы по идее внушить этим последним, что прогрессивные евреи – ребята в доску свои.

Только вот ничего у них из этого не получится. Во-первых, потому что теоретические обоснования антисемитизм в истории менял как перчатки. Расизм – не причина, а всего лишь последний вариант псевдообъяснения, который прямо у нас на глазах успешно заменяется антиколониализмом, а завтра, может, еще, по последней моде, что-нибудь экологическое придумают. На практике, во всяком случае, политкорректность с антисемитизмом ныне прекрасно уживается не только что в одном салоне, но даже и в одной голове.

А во-вторых, западные народы в наши дни для ассимиляции цель не самая удачная. Как уже 20 лет назад писали на своем плакате немецкие борцы с ксенофобией: «Каждый где-нибудь иностранец». Ассимилироваться можно (тому, кому можно!) только в один народ, для всех прочих как чужим был, так чужим и останешься.

Так стоит ли карабкаться на корабль, который сам идет ко дну?