Эдуард Гетманский: Детство опалённое войной

Loading

Периодически в гетто проводились ночные облавы и погромы. Ночью немцы и полицаи оцепляли определённую улицу, выгоняли всех из домов, сажали в грузовики и вывозили на расстрел.

Детство опалённое войной

(Евреи — участники Великой Отечественной войны)

Эдуард Гетманский

Эдуард ГетманскийВ период стремительного наступления немецких войск лишь немногих детей смогли вывезти вглубь страны. Территория БССР была оккупирована к началу сентября 1941 года, а эвакуироваться удалось только десяти процентам еврейского населения республики. Если принять во внимание, что взрослое трудоспособное мужское население было призвано в Красную Армию, то можно предположить, что дети составили не менее одной третьей части вывезенных в восточные районы СССР. Сведений о том, сколько детей было заключено в гетто, не сохранилось, но известно, что их было много. В Минском гетто к ноябрю 1942 года насчитывалось 2127 детей или 22,5% всех жителей. В самом городе вне гетто проживало 102132 жителей, включая 44892 детей в возрасте до 18 лет (44%). Судьба детей во время военных действий — это всегда драма и часто трагедия. Убийства еврейских детей отличались особой жестокостью, чему сохранилось достаточно свидетельств. Детей закапывали живыми, убивали на глазах у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли на поражение, кололи штыками, травили собаками, бросали живыми в огонь и т. д. О судьбе одного из юных евреев, выживших в пламени Холокоста, и пойдёт речь. Для него тульский художник Владимир Чекарьков выполнил мемориальный экслибрис.

Окунь Леонид Исаакович (1929-2015) — юный узник Минского гетто, партизан, разведчик. Родился 29 декабря 1929 года в Минске в еврейской семье. Мама работала закройщицей на обувной фабрике им. Тельмана, папа был простым служащим. Семья Лёни Окуня жила на улице Островского, дом № 38, в Кагановическом районе города Минска. У Лёни были две старшие сестры — Маша и Женя, и брат Заля, который ещё до начала войны в возрасте 17,5 лет призывался в РККА. После войны Лёня узнал, что Заля погиб в боях на Кавказе в 1942 году. Лёня Окунь учился в средней школе № 1 им. Володарского, до войны окончил пять классов. Отец со старшей сестрой с середины июня 1941 года были в Москве, на декаде белорусской культуры, сестра пела в самодеятельном хоре. 22 июня 1941 года, к десяти часам утра Лёня с семьёй пошёл на открытие Комсомольского озера в Минске. Вдруг вокруг все забегали, говоря шёпотом — «Война началась». Лёня вспоминал: «Над городом, на большой высоте, пролетали десятки самолетов, и мы не могли разобрать, чьи это самолеты. Уже 24-го июня люди стали бежать из города в сторону Московского шоссе, появились первые зачатки паники. Воздушные тревоги раздавались ежечасно. Гражданское население кинулось грабить магазины. Я, маленький пацаненок, тоже увязался за соседями, которые пошли грабить ближайший продмаг, и даже принес домой ящик с рисом».

Уже вечером 24 июня во двор их дома заехал грузовик. В нём был отец Лёни, приехавший из Москвы спасать семью. Ему кто-то сказал, что его семья уже убежала из города. Он собрал несколько стариков-соседей, которые не могли самостоятельно проделать ожидаемый трудный путь, и в кузове машины вывез их из Минска. Отцу повезло, на машине он успел доехать до Борисова ещё до того, как немецкие танки закрыли кольцо окружения. С отцом Лёня встретился только после войны. 25 июня навстречу бредущим по дороге с востока шли толпы беженцев и говорили, что дальше пути нет! Немцы! Путь на восток был для семьи уже отрезан, и она вернулась в Минск. 26 июня Лёня попал под бомбёжку на улице Советской, около площади Свободы у гостиницы «Европа». Лёня вспоминал: «Все вокруг было в огне. Металл перекрытий горел и гнулся на моих глазах. Я испытывал глубочайшее потрясение. Шок. Оцепенение. Это было страшное и незабываемое зрелище, от которого нельзя оторвать глаза. Казалось, что я нахожусь в кино. Я даже не успел испугаться. Страха не было. Стоял, как загипнотизированный, посреди улицы, и смотрел на горящие дома и разрывы бомб. После каждой немецкой бомбежки прилетали несколько наших истребителей, но немцев уже в воздухе не было».

28 июня 1941 на его улице уже стояли немецкие танки. Лёня вспоминал: «Немцев до этого дня, я, по детской наивности, представлял хилыми и «с рогами», как в увиденном мной до войны фильме «Александр Невский». А эти были — здоровенные немцы, холеные и шикарные, в красивой черной форме». В тот же день через город начали гнать колонны пленных. Двое суток, непрерывным потоком, через нашу улицу шли в колоннах по четыре ряда кадровые военнослужащие РККА. Шли покорно, среди них было много солдат с кровавыми бинтами. Через каждые 70-100 метров по бокам шли немецкие конвоиры, иногда конвоир был с собакой. В тех, кто пытался подбежать к колонне и передать пленным кусок хлеба — конвоиры стреляли сразу и без предупреждения. 29 июня 1941 года уже по всему городу были развешены немецкие листовки, в которых было написано следующее: «Повешены сто жидов в сквере Юбилейный». Рядом висел немецкий приказ, предписывающий всему мужскому населению Минска от 15 до 45 лет собраться для регистрации в районе Комсомольского озера. Там уже стояли пулемётные вышки и огороженные колючей проволокой огромные загоны для людей. Немцы искали евреев, командиров и комиссаров РККА. На отдельном участке разместили молодых мужчин-евреев, которых вскоре всех расстреляли. Комсостав был сконцентрирован на другом участке, их куда-то угнали. Простых красноармейцев отправляли на улицу Широкую, там немцы позже организовали лагерь военнопленных. Гражданских белорусов отпускали по домам.

По прошествии лет Лёня вспоминал: «Люди в загонах могли только лежать на земле. Тех, кто пытался встать без команды, немцы сразу убивали с вышек. Я несколько раз прибегал к этому лагерю. Первый раз в жизни я увидел там, как немец, в упор, с расстояния один метр, выстрелил в живот человеку». 7 июля 1941 года начался первый организованный еврейский погром в Минске. Местные белорусы водили немцев по домам, указывали, где живут евреи, и немцы хладнокровно убивали евреев. В этот день были убиты многие сотни людей. Из воспоминаний Лёни Окуня: «Это была первая спланированная «акция устрашения». И сколько еще таких «акций» нам пришлось испытать в дальнейшем… Двадцатого июля вывесили приказ о переходе всех евреев в гетто в течение пяти дней. [Слово «гетто» происходит от названия образованного в 1516 году еврейского квартала в итальянской Венеции. Через 39 лет ярый антисемит папа Павел IV издал буллу (специальный документ) «Кум нимис абсурдум» (1555), в котором утверждал, что евреи должны жить отдельно от христиан в гетто. Так продолжалось до окончания в Европе власти пап в 1870 году. Его возродил начавший набирать с 1939 года силу нацизм. Гетто — жилые зоны на подконтрольных немецким нацистам и их союзникам территориях, куда насильственно перемещали евреев в целях изоляции их от нееврейского населения. Эта изоляция была частью политики так называемого «окончательного решения еврейского вопроса», в рамках которой было уничтожено около 6 миллионов евреев]

Объявили, что те евреи, которые будут задержаны после 25 июля 1941 за пределами гетто — будут немедленно расстреляны. И дальше шел, по пунктам, длинный список немецких требований к евреям Минска. В конце каждого пункта была написано — «За невыполнение — расстрел!». За малейшее неповиновение — расстрел… На углу улиц Шорной и Республиканской уже были построены вышки для охраны, по периметру гетто была натянута колючая проволока и были устроены ворота с двух сторон гетто. Район Немиги. Улицы Зеленая, Юбилейная, часть Танковой и Коллекторной улиц, 2-ая Апанская улица и так далее. Охраняли гетто местные полицаи. На этом маленьком клочке города собрали 55000 евреев. Немцы понимали, что такую большую людскую массу при всем своем желании нельзя разместить на таком небольшом участке, но не расширили и не подвинули границы гетто. Уже в августе в гетто было согнано 80000 человек. Из-за стремительного наступления немцев на Минск, почти никто из евреев не успел убежать на восток… Теснота неописуемая, в маленькой, как кладовка, комнатке, нас жило семь человек. Среди них — моя сестра с грудным ребенком. Ее муж Петя Гехт, не успел призваться в армию, и тоже остался с нами… Евреев обязали носить круглые желтые заплаты, на спине и на груди. Мне тогда не было еще и двенадцати лет, и все что происходило в гетто, я видел глазами ребенка». В августе 1941 года в гетто было проведены три грандиозные облавы на молодых мужчин. Всех схваченных увезли в пригород и расстреляли. Вскоре был дикий погром, устроенный местными полицаями. Они шли по гетто, убивая всех на своем пути, насилуя женщин. Этот погром остановился, только когда полицаи устали убивать. На гетто была наложена огромная контрибуция, и захвачены заложники, которые все равно были убиты, даже после того как в гетто собрали контрибуцию.

Периодически в гетто проводились ночные облавы и погромы. Ночью немцы и полицаи оцепляли определённую улицу, выгоняли всех из домов, сажали в грузовики и вывозили на расстрел. Тогда же в гетто появились машины-душегубки. Евреи стояли по двум сторонам улицы, и немцы отсчитывали по несколько десятков человек, и заталкивали их в эти душегубки. Лёня с семьёй попал в одну из таких облав. Об этом Лёня вспоминал: «Не доходя до нас полсотни человек, немцы закончили загрузку в душегубки. Стало темнеть, и машины выехали из гетто. Единственным выходом выжить во время погромов, было создание «схронов», как мы тогда говорили — «малин» всевозможных тайников, в которых могли спрятаться люди во время облав. Я сделал для нашей семьи и для соседей три таких «малины» в разных домах. В гетто начался дикий голод. На каждого жителя гетто выдавали эрзац-«хлеб» (некая смесь с опилками). Давали в день по семьдесят граммов этого «хлеба». Вдруг перестали охотиться за молодыми мужчинами, и через Юденрат предложили мужчинам идти в рабочие команды гетто. Организовали биржу труда. Многие подумали, что это немецкая уловка, так хотят выявить и добить последних мужчин в гетто, чтобы лишить евреев потенциальных защитников, способных оказать сопротивление немцам. Но некоторые рискнули, ведь только за пределами гетто можно было раздобыть какую-то провизию путём обмена с местными жителями. Зять Лёни, Петя Гехт, был столяром, он рискнул и пошёл в рабочую команду. Петя попал на работу в мастерские при гебитскомиссариате [Гебитскомиссар (нем. Gebietskommissar; от Gebiet — область + комиссар) — должностное лицо, осуществлявшее административные функции на оккупированных нацистской Германией территориальных образованиях — Э. Г.], делал фанерные чемоданы для немецких отпускников. Иногда он брал Лёню с собой на работу. В рабочих командах иногда давали поесть баланду! Это было спасением. Но нередко под видом набора в рабочую команду полицаи собирали несколько сотен человек и везли на расстрел в Тростянец.

В гетто люди продолжали массово умирать от голода и болезней. У семьи Лёни остались сапоги его отца. Семья послала Лёню обменять сапоги на еду. Ночью он перелез через проволоку в «русский район», и в каком-то доме, в темноте, ему насыпали в платок немного муки в обмен на сапоги. Когда Лёня приполз обратно в гетто, семья посмотрела и увидела, что вместо муки ему насыпали побелку. Дед кричал на Лёню, а все остальные плакали. Из воспоминаний узника Минского Гетто Лёни Окуня: «Рабочие команды немцы стали постепенно уничтожать только в 1942 году, а осенью 1943 года убили последних несколько тысяч живых узников гетто, бывших в этих командах, и само гетто было окончательно ликвидировано. 7 ноября 1941 была проведена очередная массовая акция. Из гетто вывезли 12000 человек и убили. 20 ноября 1941 года была следующая акция. Схватили 5000 евреев, отвезли сначала в концлагерь на Широкой, а после расстреляли в окрестностях города. Границы гетто урезали. Тогда же, в гетто, под видом переселения на «восточные земли», привезли 35000 немецких евреев, которых мы называли «гамбургскими». Они носили на одежде желтые шестиконечные звезды с надписью JUDE в центре звезды. Эти люди, в непривычных для нас европейских одеждах, были размещены на отдельном участке, огороженном проволокой в районе улиц Сухой и Обувной, и вскоре все были уничтожены.

Евреев из рабочих команд расстреливали прямо на месте работы на территории кирпичного завода в 5 километрах от Минска или в районе торфоразработок на 37 километре Московского шоссе, евреев из гетто убивали в Тучинке, в Тростянце… 130000 евреев из Минского гетто были замучены и расстреляны немецкими извергами и их пособниками». В 1942-1943 годах немцы уничтожали обитателей минского гетто так же интенсивно, как и осенью 1941 года. Во время акции 28 июля 1942 года было уничтожено 30 тысяч евреев гетто. Рабочие команды задержали за городом на трое суток, а в это время немцы вместе с местными карателями истребляли евреев в гетто. Тысячи убитых и изуродованных тел лежали на улицах гетто. Остальных увезли на расстрел в пригороды. Выживали во время акций только те, кто был в тот день в рабочей команде за пределами гетто или смог укрыться в «малине» и не был найден. Лёня Окунь вспоминал: «Многими в гетто овладела апатия, у них уже не было сил бороться за выживание, люди ждали смерти как избавления от изуверских мучений, страданий и голода. Даже некоторые из тех, кто мог бежать, не соглашались бросить своих родных, и оставались с ними в гетто, чтобы вместе разделить горькую и трагическую участь. Да и многие даже просто не представляли куда бежать… В двух метрах за пределами гетто их сразу хватали местные жители и полицаи, и выдавали евреев немцам на растерзание. За побег еврея из рабочей команды, немцы в наказание могли расстрелять всю команду.

Немцы вывезли несколько сотен детей из детского дома гетто и закопали их живьем в землю. Когда детей закапывали, то эсэсовцы ходили над ямой, и, смеясь, бросали в нее конфеты… К маю 1943 года детей в гетто уже не осталось. Я помню один страшный случай. Перед выходом из гетто, из строя рабочей команды раздался детский плач. В гетто был гестаповец, некто Риббе. Он кинулся в строй и обнаружил, что одна из женщин прячет в заплечном мешке своего пятилетнего сына. Риббе затоптал сапогами несчастного ребенка насмерть». Мать Лёни решила спасти его. Зимой 1941 года она собрала все семейные ценности и через знакомую по довоенной работе на фабрике, договорилась с какой-то женщиной, которая за золото занималась спасением еврейских детей, выводила их из города и размещала по белорусским семьям на дальних хуторах. Вечером Лёня переполз через проволоку, и в определённом месте его ждала эта женщина. Он отдал ей платок с кольцами своей матери. Ночью женщина прятала мальчика у себя в доме, утром дала телогрейку и повела в сторону Налибокской пущи. Проходили по пригородной деревне, и играющие на улице дети кричали ему — «Жидёнок!» Пошли по лесу. Проводница сказала — «Иди вперёд, а я тебя догоню!». Лёня пошёл, она потихоньку отставала, затем исчезла, бросив мальчика в лесу.

Много лет спустя Лёня вспоминал об этом: «После войны выяснилось, что эта тварь никого не прятала, и к партизанам или к крестьянам никого не приводила! Брала золото, выводила маленьких детей в лес и бросала на погибель, на растерзание зверям и полицаям… Хотя для меня дикие звери и полицаи — это одно и тоже… Никого из тех, кого матери доверили этой «проводнице», в живых не осталось! Возвращаясь с войны в 1945 году, я специально вез с собой свой «наградной» пистолет, чтобы застрелить эту суку, эту нелюдь, но она куда-то сбежала из Минска с немцами. Пошел убивать и тех, кто подсунул мне побелку вместо муки, но эти сволочи тоже смылись из города в 1944 году. Так что не довелось мне, отомстить этим извергам… Немцам отомстил сполна, а вот этих… Жалею, по сей день страшно переживаю, что не расквитался с ними». Но это было после окончания войны, а в тот студеный день Лёня Окунь остался один в лесу. Он вспоминал: «Голодный и замерзший я шел один по лесу, и весь дрожал от страха и холода. На какой-то лесной дороге я увидел прямо перед собой волка. Я опешил, смотрел на него и говорил себе, а может это собака… И в эту секунду, когда я, леденея от ужаса, не в силах сделать даже один шаг, смотрел в глаза зверя и готовился умереть, на лесную дорогу выехали несколько конников. На шапках-кубанках у них были нашиты поперек красные полосы».

Всадники подобрали Лёню и отвезли в Медвежино. Полицаев в деревне не было. Его накормили и уложили спать. Утром спросили: «Мальчик, а ты дорогу назад помнишь?». Лёня побоялся возвращаться. Партизан Иван Иванов, беседовавший с ним, сказал, что он должен им помочь — передать записку с инструкциями в гетто нужному человеку. Добавил, что если его остановят немцы или полицаи, то он должен будет эту записку проглотить, чтобы немцы не прочли текст записки. Лёня вспоминал: «Так началась моя работа в качестве партизанского связника и проводника из гетто. Но я был связан напрямую только с партизанами, а не с подпольем гетто. Моя мать была связана с руководителями подполья. Связь шла по цепочке, согласно законам конспирации». Выводили из гетто ночью, через заранее приготовленные «лазы» в колючей проволоке. Немцы, и полицаи, охранявшие гетто, часто устраивали засады по периметру и многие нарывались на эти засады. Границы партизанского края проходили в районе деревень Медвежино и Скирмантово. Дальше этой «границы» немцы осмеливались заходить только во время больших карательных операций. В этих местах находились партизанские дозоры, там же распределяли бежавших евреев по отрядам соединения. Лёня вывел из гетто к партизанам примерно пятьдесят человек. Выводил в основном согласно указаниям партизан. В записке указывалось, человек какой специальности нужен партизанам, а иногда сразу называлась фамилия. Требовали вывести врачей определённой специальности, а также людей, разбирающихся в оружии, бывших солдат РККА и так далее.

Один раз Лёня ошибся. Ему сказали вывести из гетто доктора Лившица, он привёл к партизанам женщину-гинеколога — доктора Лившица с двумя детьми, а партизанам был нужен хирург-мужчина — доктор Лившиц. Из-за этой ошибки партизаны не разрешили Лёне вывезти из гетто его семью. Эта история для Лёни закончилась трагически. Об этом случае Лёня Окунь вспоминал: «Я пришел в гетто, и люди сказали мне, что все мои висят на виселицах. Я пришел на место казни и подошел к виселицам, но не нашел в себе силы поднять глаза и увидеть в последний раз лица моих родных, лицо мамы. Не смог взглянуть, не смог… Не смог… Только видел ступни ног в воздухе… Сколько лет, прошло, но как вспомню эти мгновения — слезы меня душат… Как тяжело жить с этой болью». К осени 1942 года почти все гетто в Белорусской ССР были ликвидированы немцами, а их обитатели расстреляны, задушены, сожжены живьём. Из воспоминаний Лёни Окуня: «Многие проводники просто выводили людей в леса, где женщины и дети прятались и жили в землянках, погибая от холода, болезней и голода, от полицейской или немецкой, а иногда и от партизанской пули. У каждого выжившего из гетто была своя судьба и своя дорога в лес. Самое страшное ожидало тех, кто самостоятельно уходил из гетто в конце сорок первого и в начале сорок второго года. Из них погибло подавляющее большинство. И не только в партизанских отрядах на поле боя, или во время немецких и полицейских облав и карательных операций… Местное население часто выдавало их немцам, и даже не за обещанный немцами пуд муки или корову».

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.