Виктор Улин: А будет это так

Loading

Одно известное издательство даже отпетых детективщиков держит в черном теле: гонорары платит ровно такие, чтобы автор не умер с голода, дальше обворовывает по полной программе — укрывает роялти за новые заводы, отнимает права на электронные публикации…

А будет это так

(Интервью, данное Айдару Хусаинову, главному редактору газеты «Истоки»)

Виктор Улин

«Mein Credo ist das des Individualisten:
Unabhängigkeit, Toleranz, Humor.»
(Эрих Мария Ремарк. Из одного интервью)

Недавно я отметил свое 60-летие.

Несколько дней получал поздравления; они приходили со всех концов света: от Омска до Вашингтона и от Перми до Иерусалима. Я даже не подозревал, что у меня столько друзей — причем с большинством из них мы реально никогда не виделись.

Поэтому особенно приятно было встретить юбилей со своим старым другом Айдаром Хусаиновым и ответить на его вопросы.

* * *

Наше знакомство на заре литературной юности началось с конфликта. Насколько я знаю, такое начало обычно приводит к тому, что люди всю жизнь терпеть не могут друг друга. Но мы с тобой как-то нашли общий язык и подружились. Как думаешь, в чем причина?

Для меня служат маяком мысли Александра Сергеевича, выраженные в статье о Радищеве: человеку свойственно меняться со временем и физически и духовно, неизменен лишь дурак, поскольку и сам не развивается и жизнь его ничему не учит.

На заре каждый видит свою точку зрения единственно верной. И, возможно, это правильный путь: если не отстаивать своего мнения, то так всю жизнь и пропляшешь чьим-то отражением.

(Равно как низкопоклонство перед классиками никогда не позволит выйти из тени чужих пьедесталов.)

Но достигнув определенных высот в саморазвитии, начинаешь принимать чужую точку зрения. Поскольку видишь, что пути достижения могут быть разными, а цель одна.

Конечно, бесспорен факт: если один писатель скажет добром про другого писателя, то он смертельно болен.

Однако всегда есть exceptio confirmat regulam.

Всегда находятся старые товарищи, коллеги по цеху, к которым испытываешь имманентную приязнь, основанную не только на признании таланта, но и на чисто личной симпатии, выросшей по мере жизни.

Думаю, мы с тобой — как раз такие люди.

И если мы не будем уважать и поддерживать друг друга ВСЕГДА, то никто другой за нас не порадеет.

Ты очень плодовитый автор. Как тебе удаётся так много работать, писать столько интересных текстов?

Дружище, я не считаю себя плодовитым.

Плодовит тот писатель, под тяжестью чьих томов про гениального сыщика Леопольда Мурзилкина скоро рухнут полки магазинов.

А в моем портфеле меньше сорока произведений крупных форм.

Но дело ведь не в количестве.

Эрих Мария Ремарк написал всего 14 романов, но навсегда останется в антологии мировой литературы.

Потому что есть книги одноразовые: в них следишь только за сюжетом, а узнав, кто кого убил и кто сколько украл, спокойно отправляешь в мусорный бак. А есть произведения, которые затрагивает общечеловеческие сущности и не теряют остроты по прошествии времени.

Но работаю я в самом деле много; другой работы у меня нет, как нет и смысла жизни вне литературы.

Что же касается эпитета «интересный» — коим ты мне весьма польстил! -тому имеются объективные причины.

У всех писателей разные подходы к технологии творчества.

Один не покидает кабинет, не отходит от монитора, создает полностью вымышленную жизнь, имея мало представлений о реальной.

Другой пользуется сторонними материалами: услышанными от знакомых, найденными в Интернете, полученными по личным каналам — и строит сюжеты на их основе, синтезирует чужую жизнь при том, что сам не пережил ничего из описываемого.

Третий просто живет, ничего не придумывает и никого не расспрашивает, а трансформирует собственные опыты в художественную форму.

Я не могу сказать, какой из путей предпочтительнее; каждый выбирает для себя, всерьез талантливый человек может создать хорошее произведение любым образом.

Но лично мне ближе Ремарк, который имел опыты своих героев.

Так получилось, что, с детства готовя себя к одной жизни, прожил я совсем другую.

Только официальных записей в трудовой книжке у меня имеется 33 штуки. За 30 с лишним лет я бывал научным сотрудником, доцентом ВУЗа, журналистом, школьным учителем, руководителем проекта, учителем танцев, менеджером, коммерческим директором, управляющим транспортных компаний, индивидуальным предпринимателем; в худшие времена жизни — а лучших было мало — падал до таксиста и даже до охранника. Торговал автозапчастями, структурированными кабельными системами, сукном, бытовым газом, медицинскими изделиями, бюстгальтерами. Владел ортопедическим магазином, салоном красоты, сервис-центром по ремонту компьютеров. Мне приходилось иметь дело с правоохранительной системой, после чего могу заявить: хороший полицейский — мертвый полицейский; лучший судья -тот, который сам оказался за решеткой. Знаю нюансы работы редактора, медицинского представителя, ветеринара, авиатехника. Тонул в море, разбивался на автомобиле, попадал в авиационные происшествия. Имел 13 автомобилей, коллекционировал оружие. Бывал в городах Европы, Азии, Африки, ездил по России за рулем.

Я не говорю, что это хорошо; гораздо лучше было просидеть всю жизнь на одном диване, почитывая одни и те же трактаты древних китайцев. Но ненужные опыты одарили материалом, который невозможно получить иным путем.

Практически все серьезные произведения написаны мной на основе реальных эпизодов, которые составляют точку кристаллизации сюжета. Даже в повесть «Незабудки», рисующую период жизни конкретного исторического лица, я вложил часть своей биографии, вписавшуюся в судьбу главного героя.

И мне кажется, что только при таком подходе можно создать нечто, отражающее живую жизнь.

Возвращаясь к вопросу о том, как мне удается много работать, скажу еще пару слов.

Мне смешно читать про «боязнь чистого листа», жалобы на «хочется что-нибудь написать, да нет идей», откровения типа «не знаю, что дальше делать с героями».

Такие состояния, на мой взгляд — свидетельства творческой несостоятельности.

Мне не хватает времени жизни на то, чтоб записать все, уже сформировавшееся в сознании и ждущее очереди. Я постоянно имею в работе несколько крупных произведений, не успеваю воплотить имеющиеся замыслы.

Писать о любви во все времена было непросто. Что побудило тебя стать певцом этой темы?

Как я уже сказал, человек меняется в течение жизни. А писатель, как правило, пишет лишь о том, что интересно ему самому.

Иными словами — если о чем-то я не стану даже читать, то писать не буду и подавно.

А я человек до крайности привередливый во вкусах.

В нужное время я освоил ключевые книги главных востребованных направлений и теперь на них уже не тянет.

Я никогда не любил ни плутовских, ни сюрреалистических, ни авантюрных романов; «Трех мушкетеров» прочитал через силу лишь потому, что книга входила в обязательный мальчишеский набор.

В детстве я, конечно, читал Конан Дойля на английском языке, но уже с Литинститутских времен жанр не привлекает. Детектив мне не интересен, в нем нет ничего, кроме голого сюжета — да и то, как правило, высосанного из пальца, как бывало еще у Агаты Кристи.

Опять-таки в детстве, когда доступна была лишь литература о всегда готовых пионерах, я с удовольствием поглощал писанину про Джеймса Бонда — в оригинале, хотя уже не помню, откуда добывал покетбуки. Чуть позже прочитал и «Крестного отца» — в английском варианте и тоже невесть где раздобытого. Сейчас от криминала, боевиков и суперменских экшнов меня тошнит сильнее, чем когда-то от хроник колхоза «40 лет без урожая».

Что же касается фантастики… «Марсианские хроники» Брэдбери и «Час быка» Ефремова — вещи столь остросоциальные, что фантастичность отходит на второй план. Стругацких я никогда не любил из-за злободневности КВН-ского пошиба; тогда их было читать забавно, сегодня — смешно. Современная же фантастика — и, тем более, фэнтези — не литература, а бред графоманов, не способных создать что-то приемлемое без выхода из реальности.

По большому счету, остается лишь одна тема, мне интересная: «мужчина и женщина». А это — всегда любовь (или ее отсутствие как вариант).

О любви, конечно, написано больше, чем достаточно. И писать о любви именно непросто. В том смысле, что разработка темы требует особого подхода.

Мало кто из читателей летал на Луну или спускался в шахту к центру Земли, описание таких событий глазами очевидца всегда вызовет интерес. А чувственные опыты есть у каждого; любой невольно сравнивает полученную информацию с той, которая известна, и надеется узнать что-то новое,

Любовь моих героев почти всегда деструктивна. Она осложняет жизнь, наполняет ненужными страданиями, которые ни к чему не приводят.

Это может показаться странным в отрыве от контекста. Пожалуй, поясню.

Булат Шалвович говорил, что каждый из нас пишет, как он дышит.

Герои писателя — отражения его самого.

Я пишу только о тех людях, чьи проблемы мне близки. Моими героями никогда не станут всяческие спортсмены, олигархи, политики или рок-звезды.

(Хотя, конечно, если бы мне заплатили всерьез, я написал бы хороший роман о ком угодно, даже о депутатах Государственной думы.

Другое дело, что мне не заплатят.)

Я гражданин мира, в своей вынужденной среде обитания нахожусь во внутренней эмиграции.

По сути мои персонажи — это герои Ремарка, прошедшие через рефрактор моего мировоззрения и оставшиеся теми же самыми; разве что лишившиеся остатков идеализма, бывшего атрибутом прошлого века.

Мои герои свободны от химер.

У них почти никогда нет любимой работы, составляющей жизненный интерес и обеспечивающей уровень жизни, они не уважают родителей, не привязаны к детям, не веруют в бога — верят лишь в то, что с каждым днем все становится только хуже — не имеют даже настоящих друзей.

Они в определенной мере противопоставляют себя обществу, не желают мириться с навязываемыми взглядами.

Они антипатриоты, поскольку живут в стране, патриотствовать в которой могут лишь жулики и дураки.

Они нонконформисты и не примыкают в мнению большинства.

Им чужды прекраснодушие и ложный пафос.

Они никогда не занимаются морализаторством и не оглядываются на общественную мораль в том смысле, в каком это принято понимать.

Их жизнь хаусдорфова, они — индивидуалисты до мозга костей.

Но в переломные моменты ведут себя с неизмеримо большей степенью человечности, нежели записные моралисты, которые восторгаются русскими березками и бьют поклоны в красном углу.

(Лучший образец дает последняя из написанных книг — повесть «НАИРИ», основанная на фактическом материале. Показательно, что эта книга была не принята некоторыми читателями, отвергнута к публикации на некоторых порталах, но исправно продается на площадках Литрес и Ридеро.)

Единственная сущность, которая может осветить жизнь моих героев — это любовь.

Понимание отличается от штампов; они не совершают поступки из-за любви, а любят за совершенное добро.

Мои сюжеты переворачивают понимание сущности, изначально толкающей в светлую даль.

Любовь и чувственность в жизни моих персонажей никак не связаны между собой.

Например, герои повести «Надежное занятие» — пара типичных студентов XXI века, задыхающихся в нищете и безысходности — решают материальные проблемы тем, что за деньги занимаются сексом на сцене перед посетителями ночной дискотеки. При этом они не только не испытывают взаимных чувств, но осознанно не нравятся друг другу. Однако результатом занятия в финале становится любовь — иррациональная, но от того не менее жгучая.

Чувства моих героев не замыкаются в традиционных рамках. Роман «Приемщица» воспевает взаимную любовь женщин, разочаровавшихся в мире, приспособленном для мужчин.

Да и вообще, на мой взгляд, в литературе есть всего 2 темы, являющиеся табу:

  • пропаганда необоснованного насилия,
  • разжигание межнациональной розни.

Все остальное я вижу приемлемым.

Я очень терпим к людям и их проявлением, пока они не имеют цели меня унизить или уничтожить.

(Но, увы…

Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю зверей, птиц, рыб, ящериц, лягушек, насекомых и моллюсков…)

Мысли моих персонажей о любви бывают радикальными.

Герой романа «Der Kamerad» говорит:

«Любовь — это то, что позволяет сделать выбор между жизнью и смертью.
Вернее — между намерением жить и решением умирать.»

Да и само бытие есть момент выбора между временем раждаться и временем умирать.

Мои герои близки мне и по внутреннему уровню и по мироощущению.

Они живут в космическом одиночестве среди людей.

Герой «Хрустальной сосны» за 16 лет действия прошел эволюцию персонажей Ремарка от «Западного фронта» до «Времени умирать». Он так же верил в товарищество в первой книге романа и так же страдал от намеренного одиночества во второй, поскольку переход от колониальности на рассвете жизни к индивидуализму на закате есть единственный путь развития личности.

Все мои герои страдают от того, что чувствуют слишком остро.

Но люди с высоким порогом эмоционального восприятия, люди бесчувственные, холодные, самодостаточные меня не интересуют, изображать таких я могу лишь антитезой к аутогенным героям.

Мне часто говорят, что в моих произведениях мало позитива.

Но откуда ему взяться в романах, если позитива почти нет в самой жизни?

Жизнь — не водевиль, не мелодрама, не мистический триллер, не фантазийный квест; жизнь — это трагедия.

Трагедия не в древнегреческом смысле, не конфликт между чувством и долгом.

Долг — одна из вреднейших химер, навязываемых общественной моралью. Никто никому ничего не должен. Человек свободен, потому что за все платит сам — о том говорил еще классик, чье имя до сих пор носит наш с тобой Литинститут.

Жизнь трагична из-за несоответствия усилий и результата.

Этот факт требует художественного отражения.

Интервью твоей газете побудило меня подвести итоги и выразить некоторые манифестарные мысли. Но еще давным-давно, думая о серьезном, я определил для себя четыре основные функции литературы, одна из которых заключается в том, что произведение должно вызывать катарсис.

То есть очищение души читателя путем сопереживания чужим страданиям.

С этой точки зрения значительная часть того, что сейчас публикуется и издается, литературой не является.

Ждать катарсис при чтении детектива — все равно что искать на вьетнамском рынке оригинальные туфли от Ла Бутена.

Я пишу не рождественские сценарии. Даже первая из крупных вещей — повесть «9-й цех», в 91-м году напечатанная в журнале «Гражданская авиация» — далека от благодушия молодости. Ведь и там жизнь героев, людей на своем месте, начинает рушиться по не зависящим от них причинам.

Поэтому я пытаюсь разрабатывать вечную тему, хотя и не всегда в том ключе, какого от меня ждут.

Ты пишешь мемуары. Вспоминать прошлое, своих друзей — каков мотив этих твоих произведений?

Жизнь не обделила меня на знакомства с сильными личностями.

Я состоял в переписке с создателем Пушкинского заповедника Гейченко, общался с Мустаем Каримом, сиживал в мастерской у художника Бурзянцева, был знаком с министром здравоохранения СССР академиком Чазовым, меня поил коньяком крупнейший советский математик Федорюк… Это люди известны всему миру, о них писали многие — хотя, возможно, я тоже когда-нибудь соберусь о них написать.

Кроме них вокруг меня были личности менее известные, но оттого не менее интересные, о которых еще никто не пишет. Или пишет не так, как могу я.

Например, сокурсник по матмех факультету ЛГУ еврей Шура Кулик — русский поэт Александр Сергеевич Гуревич.

Мемуарствовать (слово принадлежит моему сокурснику и другу, замечательному белорусскому писателю Анатолю Кудласевичу) я начал в прошлом году, взявшись за книгу о Литературном институте. Точнее, о годах, проведенных там. Сначала хотелось просто зафиксировать в отдельном сборнике учебные работы, добрых 3 десятка, которые были написаны давно, но не обесценились до сих пор. Потом как-то естественно начали возникать мемуарные главы о литературном процессе Ленинграда, Москвы и Уфы, пошли воспоминания о сокурсниках… и особенно — о сокурсницах.

(Почти сразу главы о последних переросли в отдельную книгу о женщинах в моей жизни — «Нет иного света».)

Сильно подбодрил меня в этом направлении самый близкий друг тех времен — Самарский драматург Александр Ануфриев, ты его наверняка тоже помнишь — который сказал:

— Слушай, Витюшка, ты единственный из нас, кто это делает. Пусть хоть что-то от нас останется!

Шурец попал в точку.

Я в самом деле подумал, что от нас должно хоть что-то остаться.

И параллельно с книгой о ЛИ взялся за мемуарные очерки о тех, кто близок мне и дорог, о ком я могу сказать добрые слова… и тем оставить что-то даже после себя самого.

Сейчас я продолжаю писать воспоминания; они заняли определенное место в рабочем процессе и наряду с художественными замыслами своей очереди ждут несколько новых мемуарных вещей.

Они уже осмысленны и готовы внутренне, их осталось лишь записать.

Как тебе удаётся совмещать писательство и научную работу?

Если честно — никак.

Научную работу я бросил еще в прошлом веке; те математические части диссертаций по экономическим дисциплинам, которые писал на заказ, научной работой не являются.

Но стоит сказать, что свой первый роман (из которого оформилась нынешняя «Высота круга») был написан мною в 1984 году одновременно с кандидатской.

Какое место занимает сейчас писатель — мы знаем. Чего лишает себя Общество, отвергая писателей как класс?

Чего оно уже лишилось, отвергнув все, кроме стремления к сиюминутному материальному, видит каждый разумный человек

Но если говорить по существу, дело обстоит еще хуже. И, пожалуй, стоит ответить на твой вопрос, зайдя сначала на бОльшую глубину.

С одной стороны, мы живем в условиях информационной полноты.

Помню, какая радость кипела в студенческие времена, когда на дружеской вечеринке кто-нибудь исполнял песню Окуджавы, которую я еще не знал. Я просил записать слова — зачастую искаженные, поскольку контент передавался из уст в уста и шло накопление ошибок — потом исполнял сам тоже искаженно, мелодия менялась по мере вхождения в массы. Сейчас любую песню любого автора можно за секунды найти в Интернете и в виде аудиофайла и как текст с аккордами.

Да что там студенческие времена…

Еще в 2011 году мы с приятелем поехали на его «Форде» в знаменитый город мертвых — Аркаим. Трудно поверить, но о нынешних «Яндекс-картах» тогда не мечтали. В Интернете удалось найти лишь какой-то линейный маршрут от точки к точке — я без нужды заехал в Магнитогорск, там мы заблудились и потратили несколько лишних часов, плутая в поисках выезда.

Но тем не менее ураганная доступность информации является благом иллюзорным: нынешнее общество живет в психологии «облачного» сознания — т. е. такого взгляда на жизнь, при котором не нужно знать ничего самому, а достаточно умения «гуглить» по тегам. При том игнорируется не только опасность системного сбоя, но и то, что если никто ничего не будет знать, то рано или поздно возникнут темы, по которым даже гуглить будет негде.

А что касается писательства, места писателя в обществе…

Тут вопрос вроде бы узкопрофессиональный, но он выводит на общечеловеческую высоту.

Еще давным-давно в интервью журналу «Уфа» я говорил о роли слова в человеческом социуме.

Писатели — хранители языка.

А язык — не просто коммуникативный инструмент; это то, что отличает человека от животного.

По мере развития умственных способностей человеческая речь усложнялась.

Вряд ли кто-то станет спорить, что язык папуаса не идентичен языку Игоря Северянина.

Так вот, в нынешней лексической культуре наше общество стремительно падает обратно на папуасский уровень.

Открывая Интернет, я нахожу полуграмотные статейки копирайтеров, которые думают не о языке, а о количестве знаков.

А художественная литература, которая сейчас перешла в электронную форму, ужасает меня еще больше.

Поэты подбирают рифмы в Интернете, прозаики пользуются конструкторами сюжетов. Хотя самым важным качеством литературы является стиль, который можно развить только самостоятельно.

Ты, дружище, много лет ведешь свои «Истоки» — не просто лучшее, а по сути единственное литературно-художественное издание наших мест.

Ты постоянно ищешь новых авторов, тратишь много сил на анализ и отбраковку материала.

Всякий раз, читая твою газету, я испытываю эстетическое удовольствие.

(А уж мне, проведшему лучшие годы жизни в Ленинграде и Москве, сам понимаешь, угодить крайне нелегко!)

Но ты прекрасно знаешь, что творится сейчас на тех интернет-ресурсах, где процесс пущен на самотек.

Все нынешние «литературные» порталы: перечислять их не буду из страха кого-то обидеть, не упомянув — суть братские могилы графоманов.

На них кто угодно может разместить что угодно, модерация текстов проходит по идеологическому принципу, а не по качеству написанного; эти ресурсы к литературе отношения в общем не имеют.

Во всяком случае, когда я смотрю произведения автора, обласканного вниманием редакций, призами на «конкурсах» и рейтингами читательских симпатий, мне почти всегда хочется сказать:

— Если N.N. — писатель, то я — кантор из Одесской синагоги!

Воинствующие графоманы всех мастей сейчас занимают нашу с тобой нишу.

Отсутствие высокохудожественной литературы при общедоступности никчемной писанины формирует общее дурновкусие.

90% того, что висит в Интернете как «проза», в наше время по своему художественному уровню не прошло бы даже в стенгазету артели «Красная кувалда».

Разумный человек, конечно, к этой дребенде относится должным образом; «самиздат» остается самиздатом, авторы кухонных афоризмов, миниатюр про жарку корюшки в Крыму и отчетов о пищеварении внучек — не более, чем обученные грамоте готтентоты.

Однако продукция того же уровня публикуется всерьез и даже издается.

О том, чтО именно сейчас издается, не хочется говорить.

Из Литреса мне регулярно приходят информационные письма о «хитах продаж» и «наиболее читаемых» электронных книгах.

От одних только названий становится дурно. Видишь сплошные страсти черных палачей, исповеди некромантов, дневники сексуальных рабынь и слегка беллетризованные полицейские протоколы.

Спору нет, масса падка на низкопробное чтиво: достаточно вспомнить ставшего притчей во языцех Ната Пинкертона. Ужасно то, что сейчас задавлены авторы, пишущие хорошую, человеческую прозу. Если роман не востребован потребителем — которому нужны приключения роботов-убийц в алмазных лабиринтах -то он никогда не выйдет к тому читателю, который купил бы книгу, будь она издана.

А читатель бы купил, настоящая литература еще не умерла до конца.

Например, недавно я открыл писателя Гульнур Якупову: ее повесть «Кровь хищника» повернула меня лицом к современной башкирской прозе.

Но сегодня издать книгу можно только за свой счет, а откуда писателю взять счет, если он ничего не издает и не получает доходов.

Кто-то может усомниться: а стоит ли так горевать о физических книгах при том, что доступны электронные?

Говоря словами Довлатова (с которым мы невольно породнились через журнал «Октябрь», опубликовавший когда-то в одном номере его повесть и мой рассказ…), на этот счет есть разные мнения. Выражу свое: безотносительно гонораров и роялти, которое невозможно отследить в условиях интернетского рынка, отмечу принципиальный момент.

Книга бумажная и книга электронная разнятся между собой, как… как настоящая женщина и кукла из силикона. Вторая всегда готова, зато первая — живая.

Ясное дело, коммерческая литература: убогие детективы, тупые боевики, фэнтези с драдометами — всегда будет стоять на вершине читательских интересов. Это объективная реальность и с нею приходится мириться.

Но тем не менее, общество, не дотирующее некоммерческую литературу, обрекает себя на деградацию.

Нам внушили, что спрос рождает предложение.

Это, конечно, верно в отношении материального мира.

Но в духовном причинно-следственная связь обратна: предложение формирует спрос.

Перекрыв кислород классической литературе, отдав приоритеты развлекательной, мы уже опустили художественную культуру до уровня Акунина и Донцовой. Причем эти планки — еще высшие из низших.

Доля населения, которое хочет читать нормальную литературу, составляет сейчас не более 5%.

Основной массе нужна мутотень.

(Хотя стоит заметить, что и на бульварной литературе сейчас простому человеку серьезных денег не заработать.

Одно известное издательство даже отпетых детективщиков держит в черном теле: гонорары платит ровно такие, чтобы автор не умер с голода в промежуток между двумя похождениями Мурзилкина, дальше обворовывает по полной программе — укрывает роялти за новые заводы, отнимает права на самостоятельные электронные публикации.)

В такой ситуации писатель, не прогибающийся перед читателем, обречен на нищету.

Мне часто приходится слышать, что целесообразен лишь тот труд, который приносит дивиденды, ergo писательство есть занятие бесперспективное.

Спорить с такими людьми бесполезно, но я все-таки выскажусь.

Писатель -товар штучный.

Это не бухгалтер, не менеджер, не банковский служащий или системный администратор — которые, конечно, нужны на своем месте, но являются взаимозаменяемыми.

Даже из тысячи аудиторов нельзя сделать одного прозаика; он рождается один на миллион и заслуживает поддержки.

Наша польза обществу не сиюминутна, она не приносит мгновенной отдачи и уход наш в каждый отдельный момент не является критичным.

Все это так.

Но если мы сгинем, угаснет и сама культура.

Ты скажешь, дружище, что я нарисовал мрачную картину.

Но что поделать, если все так и есть.

Встает, конечно, разумный вопрос: а что будет дальше?

Подобно своим героям, я оптимист. Ни в чем нет предела совершенству; пропасть, в которую мы падаем, не имеет дна.

Впрочем, о том еще две тысячи лет назад говорил гораздо более умный человек:

«Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие.»
(2 Тим. 3:1)

Мы с тобой видели много амбициозных людей, которые считали себя писателями, их даже награждали, публиковали. Но прошло немного времени и их даже след простыл. Что это было? Зачем люди занимались не своим делом?

Ну, Айдар…

Плох тот солдат, который не мечтает стать хотя бы ефрейтором.

Я тоже желал бы, чтоб на другом конце Тверского, у Никитских ворот, стоял мой прижизненный памятник в концертном фраке из полированной бронзы.

Я понимаю тех, кто стремится к регалиям; человек тщеславен.

Более того, осмелюсь заявить, что амбициозность до определенной степени положительна. Если человек не стремится выделиться из своей среды, то до конца дней так и просидит на грядке.

Но другое дело, что в наши времена свое тщеславие мы удовлетворяли достойными методами.

Вспомни, дружище, как мы проходили отбор на Всесоюзные совещания молодых писателей, чего стоил творческий конкурс в Литинститут (вот я, например, прошел его лишь со 2-й попытки, через год), как трудно было опубликоваться в журнале, пройти редсовет издательства и выпустить книгу, вступить в настоящий СП СССР.

Я не говорю, конечно, что в наши времена все было так уж идеально. Совсем нет, об истинной свободе не мечталось. Диссертации можно было переплетать в красный цвет лишь когда они относились к общественным наукам, а в литературе зеленый всегда горел только тем, кто восхвалял ЦК КПСС, ВС СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ. Но, согласись, кое-чем не стоит заниматься против ветра, даже бушмены в своем племени вынуждены соблюдать определенные правила игры.

А сейчас правил не существует, требуются только деньги, деньги и еще раз деньги.

Если мне хватит средств на «вступительные» взносы (=сумму на содержание правления), я могу стать членом всех существующих «союзов» писателей: от городского Закулдыктамакского до Интернационального со штаб-квартирой в Гонолулу.

Но «членством» ассортимент покупных регалий не ограничивается.

Стоит внести сумму в пул, как я стану лауреатом литературной «премии» (составляющей десятую доли того, что положат себе на счет устроители хепенинга).

Заплатив каких-то пару тысяч рублей за 1 страницу своего текста, я сделаюсь бессмертным, войдя в «антологию» современной литературы. (Я лично знаю людей, которые гробили на это свою месячную пенсию.)

Каждый год я могу «награждать» себя какой-нибудь литературной медалью. Человек, далекий от писательства, читает перечень регалий и испытывает уважение к награжденному. Но sapienti sat, что членам нынешнего «союза» писателей регулярно приходят письма примерно такого содержания:

«Вы награждены памятной медалью Пушкина (Кукушкина, Подушкина, Раскладушкина) за вклад в развитие русской словесности.

Медаль имеет две степени: серебряную и золотую.

Стоимость серебряной медали 15 тысяч рублей.

Стоимость золотой — 25 000.

В случае, если приложенный к данному письму счет будет оплачен Вами в течение 5 банковских дней, цена снизится до 10 и 20 тысяч рублей соответственно.»

Думаю, дальше рассуждать на эту тему нет смысла.

Но все-таки скажу так.

Не всегда требуется время для того, чтобы все встало по своим местам.

К нам с тобой, дорогой мой Айдар Гайдарыч, это относится.

Наши пьедесталы не пошатнет уже ничто.

Сейчас есть попытки принизить значение писательского труда. А по твоему в чем его смысл и значение?

Я уже сказал, повторю еще раз.

Мы — хранители языка, хранители самой культуры.

Мы те, кто стремится удержать общество от возврата в интеллектуальные пещеры.

Каждый из нас, еще не сложивший руки, может быть аттестован словами из романа «Девочка у моря» (где мой главный герой не писатель, а всего лишь московский профессор-филолог, пытающийся вытолкнуть из болотной среды поэтически одаренную девочку):

«Подвижник, изо всех сил пытающийся если не улучшить свой никчемный век, то хотя бы не дать ему растерять все, накопленное за двадцать предыдущих.»

Чего ты добился своими трудами?

Естественно, каждый из нас хочет чего-то добиться, делая единственное дело, которое он может делать лучше всех.

Порой мне приходится читать рассуждения о миссиях, сверхзадачах, уровнях мирового разума и прочих высоких материях.

Так вот все это — полная чепуха; жизнь не требует выхода на кармические глубины Вселенной.

Единственная сверхзадача любого человека — быть счастливым.

Остальное приложится.

Счастью не нужны планетарные масштабы.

Если все мы станет счастливы по отдельности, то будет и в небесех мир и в человецех благоволение.

Любой человек мечтает о жизненном успехе и любой его заслуживает. Каждый, кто трудится в поте лица, начиная с определенного момента должен получать по заслугам.

Жить по меньшей мере в элитном доме с консьержем и керамогранитом, при незаплеванных лифтах и без иммигрантов из Средней Азии во дворе.

Питаться не магазинными пельменями из бычьих хвостов, а сыром «рокфор», лангустинами и авокадо.

Ездить не в троллейбусе с бомжами, а за рулем собственного вишневого «Шевроле Камаро-Берлинетта».

(Или хотя бы на черном «Ягуаре XJ», каковой был у одной моей подруги в 2009 году.)

И отдыхать не в прокисшем Сочи, а на острове близ побережья Коста-Рики. Сидеть в шезлонге среди белоснежного песка и знать, что стройная фигурка, одетая лишь в кошачий хвост, по взмаху флажка принесет снифтер «Хеннесси» ХО на подносе ацтекского золота…

Увы.

Годы убедили меня в том, что творческая деятельность и жизненный успех в наше время — две вещи несовместные.

Глядя вокруг себя и анализируя судьбы одноклассников, сокурсников по матмеху ЛГУ и Литинституту, да просто знакомых, я прихожу к выводу, что чем глубже человек, чем он одареннее и образованней, тем плачевней итог его жизни.

Примеров приводить не буду, чтобы не расстраивать лишний раз тех друзей, о ком сейчас подумал.

Мне могут возразить, указать на материально процветающих имярек, «сделавших себя с нуля», но я скажу, что способность к процветанию и душевное богатство связаны обратной зависимостью.

На самом деле это придумал не я.

В очередной раз отклонюсь от ближнего привода твоих вопросов.

Я учился в Литинституте, учусь всю жизнь, однако у меня нет учителей.

Меня учили Ремарк, Чехов, Юлий Цезарь, Лонг, Жан-Жак Руссо, Алексей (Н) Толстой, Паустовский, Стефан Цвейг, Бунин, Мухтар Ауэзов, Иван Сургучёв, Самуил Маршак, Джеральд Даррелл, Юрий Бондарев, Энн Ветемаа…

Но в моей литературной судьбе есть люди, оставившие глубокий след.

Главным из таких является Ленинградский прозаик Валерий Суров.

Работая в отделе прозы журнала «Нева», он в декабре 1984 года дал отрицательное заключение по первому роману, который я принес в редакцию, уверенный, что увижу произведение напечатанным раньше, нежели придет из Москвы новенький диплом кандидата физико-математических наук.

Но, «завернув» кирпич рукописи, Валерий Петрович не отвратил меня от писательства, а как раз наоборот: побудил писать еще, писать дальше и лучше.

С Суровым мы стали друзьями, регулярно встречались в ленинградский период жизни, я стал членом секции молодых прозаиков ЛО СП СССР, познакомился и подружился там со многими ныне известными Петербургскими писателями — например, с Сергеем Арно, с которым мы поддерживаем отношения по сю пору.

Так вот, Петрович повторял одни и те же слова:

— Надо или жить, или писать.

В те годы я его не понимал до конца, сегодня полностью согласен.

Говорить о материальном, чего может добиться писатель своими трудами — если это писатель, а не конъюнктурщик, держащий нос по струе идеологии и читательского спроса — несерьезно.

Столь же несерьезно говорить о чем-то нематериальном.

В мемуарно-публицистической книге «В начале было Слово», которая рассказывает о тебе и твоих романах, я сказал:

Художник всегда живет в аду своей души.

Повторю эту мысль еще раз.

Добиться писатель своими трудами может лишь внутреннего раздрая, который и дальше побуждает жить по тому же сценарию.

Это, конечно, так.

Наступила осень жизни, небо сделалось холодным, в прозрачном воздухе запахло снегом — первым и одновременно последним.

Но все-таки пока Земля еще вертится, пока еще не написан Вертер, материал этот я закончу словами Юрия Иосифовича Визбора:

Еще придет зима в созвездии удачи,
И легкая лыжня помчится от дверей,
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней…

Последнего желаю и тебе, дружище.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Виктор Улин: А будет это так

  1. 1. Интервью ваше “Истокам” показалось мне интересным и заслуживающим внимания усердных читателей Ремарка и Стругацких.
    -“Недавно я отметил свое 60-летие…”- какой прекрасный возраст, сказал мне старый поэт, когда я отметил (не отмечая) своё 60-летие. Мне это (тогда) показалась шуткой. Сегодня, когда этого поэта нет, я понимаю, что он был прав.
    2.“Эрих Мария Ремарк написал всего 14 романов, но навсегда останется в антологии мировой литературы..”- какие Ваши годы, у Вас ещё есть время.
    НапИшете 14 «Незабудок» и 3-4 рассказа как у Бредбери, в «Марсианских хрониках» и — порядок. Что касается ЗА Фантастику, то (имхо) кроме “отошедших” на второй план Стругацких, не могу ничего серьёзного на русском языке вспомнить. Разве что – Замятин и кое-что у Лукьяненко
    (может быть).
    Современная же фантастика (нарусском языке) имеется только у блогеров.
    p.s. фэнтези — таки литература, она же, м.б., и бред некоторых, неизвестных никому безумных графоманов.
    3. “Моими героями никогда не станут всяческие спортсмены, олигархи, политики или рок-звезды..” — Круто; однако, вполне могу представить героем спортсмена (вроде Игоря Тер-Ованесяна, Эдуарда Стрельцова, Игоря Нетто, Василия Кузнецова… не буду упоминать иностранцев. Разве что…нет не будем терять времени).
    4. “Хотя, конечно, если бы мне заплатили всерьез, я написал бы хороший роман о ком угодно, даже о депутатах Государственной думы…” — а Вы попробуйте обратиться к кому-нибудь из Госдумы. Однажды три московских поэта, очень серьёзных, уважаемых, — предложили Туркмен-баши написать для него оду. Не знаю, чем это закончилось.
    5. “Писатели — хранители языка..Мы — хранители языка, хранители самой культуры…” — не знаю про писателей, а поэты (по их признанию) – не хранят, они слушают, что Муза нашепчет. Хранители языка и культуры – народ + искусствоведы (настоящие), музейные работники, старые библиотекарши, старожа пожарной охраны и шоферы такси.
    6. Если б я был кантор Одесской синагоги, написал бы побольше.
    Желаю, дорогой Виктор, вам, Айдару Хусаинову и всем вашим друзьям удачи и успехов – на всех поприщах.

    1. Дорогой Алекс!
      Давно не заходил сюда, только сейчас увидел Ваш теплый, умный и очень неравнодушный комментарий!
      БОЛЬШОЕ СПАСИБО!
      Мы с Айдаром постараемся!
      И с Иосифом Гальпериным — тоже!

Добавить комментарий для виктор улин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.