Александр Левковский: Коктейль Молотова

Loading

Сразу за американской виллой показалась усадьба настолько красивая, с такой ажурной оградой, с таким перепадом оранжево-красных черепичных крыш, с таким живописным разбросом высоченных пальм, — что все мы невольно замолкли, жадно разглядывая это великолепие.

Коктейль Молотова

Рассказ

Александр Левковский

ЛевковскийЕсли полоснуть острой отвёрткой по новому автомобилю, то на сверкающей лаковой боковине или на блестящей повехности капота появится очень привлекательная царапина. То есть, привлекательная для меня, а не для владельца машины. Но тут вот что важно: царапину надо наносить умеючи! Самые замечательные царапины получаются, если вы, наклонив отвёртку под острым углом и нажав на неё изо всех сил, резко рванёте её вниз (в случае нанесения урона дверце), либо на себя, если вы решили изуродовать капот… Лак треснет, вспухнет по бокам свежего разреза, даже отвалится, металл обнажится — и тут самое время полюбоваться своей профессиональной работой, получить удовольствие, нанести ещё несколько таких же ударов, изувечить машину до неузнаваемости со всех сторон, спрятать отвёртку в карман и смываться как можно быстрее, пока тебя не застукали…

И переходить к следующей машине.

Наибольшее удовольствие я получаю, уродуя роскошные американские «Кадиллаки», великолепные английские «Роллс-Ройсы» и изумительные по красоте итальянские «Феррари»! Я в темноте осторожно подбираюсь к машине, тихо двигаюсь к ней, голубушке, уже заранее предвкушая удовольствие от предстоящей встречи и даже шепча что-нибудь такое, знаете, ласковое; а она смотрит на меня своими фарами в напряжённом ожидании и даже, кажется, предупредительно помаргивает, как бы говоря: «Не трожь! Отвали!»… Я достаю свою подругу-отвёртку, с которой я не расстаюсь вот уже лет двадцать (отвёрточка эта универсальная, дорогая, швейцарской фирмы Бергер и Сын), нежно глажу машину по боку, занимаю рабочую позицию — и наношу смертельный удар!

Это у меня, как заметил, знакомясь со мной, Иван Дмитрич, главный герой моего рассказа, — «кульминация», «финальный аккорд», «зенит наслаждения»!

Недавно до меня дошёл слух, что в Старом Городе, в новых люксовых домах, построенных шведами для наших вильнюсских олигархов, появились две «Мазерати» и одна «Ламборгини». Говорят, каждая такая «Мазерати», стоит столько, сколько я не заработаю и за двадцать лет! У меня всё внутри задрожало. Я сунул руку в карман и сжал отвёртку. Ну, держитесь, обе «Мазерати»! Готовься к смерти, «Ламборгини»! Сергей Панфилов вас найдёт и сделает из вас три котлеты!

* * *

Есть такая песня Высоцкого — может, слыхали?

«Был я слесарь шестого разряда,
Я получку на ветер кидал.
А всегда получал, сколько надо,
И плюс премию в каждый квартал…»

Эта песня будто написана про меня, — за исключением того, что свою получку (очень, кстати, большую) и квартальные премии я на ветер никогда не бросал и все до копейки приносил Анютке. И рабочие разряды у меня были самые высокие — потому что в рабочих профессиях я умел всё! Я был и классный слесарь, и токарь-универсал, и фрезеровщик, знакомый со всеми станками, и шлифовщик, и автомеханик. И награждали меня орденами, и сидел я в президиумах, и был я депутатом Верховного Совета Литвы!

И когда на нашем вильнюсском заводе Куро Апаратура (то есть, по-русски, на заводе Топливной Аппаратуры) надо было выполнить особо срочный и ответственный заказ, его всегда поручали мне.

Главный инженер нашего завода Раймондас Шилинис, бывало, вызывал меня к себе в кабинет и усаживал в кресло. Его секретарша, смазливая блондинка Данеля, приносила нам кофе с печеньем и, вильнув крутым бедром прямо перед моим носом, удалялась, оставляя нас наедине. Главный инженер доставал из сейфа бутылку литовского бальзама, наливал две рюмки и говорил уважительно:

— Сергей Никитич, тут к нам пришёл срочный заказ из Ярославля. Четырнадцать клапанов для ракетного двигателя с точностью до пяти микрон. Надо выточить, отшлифовать и проверить на «Митутойо» за одну смену. Сделаешь?

Мог бы и не спрашивать! Кто, кроме меня может это сделать за восемь-десять чсов?! Кто сможет надёжно проверить эти ракетные клапаны на компьютерной японской машине «Митутойо», кроме меня? Никто.

Пять микрон, к вашему сведению, это пять тысячных миллиметра! Вот какую точность поручали выполнить Сергею Никитичу Панфилову до того момента, когда рухнул Советский Союз, закрылись все вильнюсские заводы, их новейшее оборудование было раскрадено и перепродано, и на их месте выросли, как грибы-поганки в Понарском лесу, магазинчики, торгующие чем попало, китайские ресторанчики, американские МакДональдсы и дурнопахнущие забегаловки.

И Сергей Никитич был выброшен на улицу и превратился в замызганного Серёгу, дворника и грузчика контейнерной площадки станции Вильнюс-товарный, получающего грошовую зарплату и пропивающего половину её.

Моя Анютка терпела это кошмарное существование два года, а потом не выдержала, забрала у меня девятилетнюю Лидуську и уехала к родителям в Одессу.

Помните продолжение этой песни про слесаря?

«Если пьёшь, понимаете сами,
Должен что-то иметь человек,
И, помимо невесты в Рязани,
У меня две шалавы в Москве…»

Нет у меня никакой невесты в Рязани, а на вильнюсских шалав мне, после моей красавицы Анютки, и смотреть противно! И в Москве я после развала нашей страны не был ни разу. Москва сейчас — столица другого государства! А?! Представляете себе эту чудовищную мысль?! Москва — столица другого государства!!! От одной этой мысли можно запить на неделю! И никакой опохмел не поможет.

* * *

Вызвал меня мой босс и говорит:

— Сергей, пойди разгрузи контейнер из Италии. Но будь осторожен — там машина лично для самого Валецкиса! «Ламборгини» называется…

«Ламборгини» для Валецкиса!? Для жирного бездельника Антанаса Валецкиса!? Для моего бывшего помощника по слесарным делам Антошки, лентяя и болтуна, у которого руки росли из задницы и голова была занята одной только мыслью — где бы подстрельнуть пару рубликов на выпивку!

Кстати, какой он Антанас Валецкис? Он на самом деле Антон Валецкий. Это он, пользуясь своим знанием литовского языка (он, в отличие от меня, родился и вырос в Литве), изменил свою фамилию на местный лад, втёрся в какие-то сомнительные компании, занялся какими-то грязными делишками по закупке в Европе и продаже в Литве поношенных западных машин — и через шесть лет вынырнул владельцем крупных автомобильных бизнесов в Вильнюсе, Каунасе и Клайпеде. Несколько раз я пытался добраться до его белого «Мерседеса» и разрисовать его глубокими царапинами, но каждый раз мне что-то мешало.

Но ничего! — теперь я отыграюсь на его новой итальянской красотке!

* * *

Не отыгрался я… Когда я приготовил свою боевую отвёртку, открыл контейнер и увидел автомобиль такой небывалой неземной красоты, что только наш знаменитый собор Святой Анны мог сравниться с ним своими изящными линиями, — я долго-долго смотрел на эту божественную красоту, а потом спрятал в карман отвёртку, пошёл к моему боссу, сказался больным и ушёл с контейнерной площадки.

Я брёл по улицам, направляясь к подвальному кафе «Променада», куда я обычно хожу после работы, чтобы посидеть в одиночестве, запивая свой бессмысленный день полдюжиной пива «Калнапилис». Я брёл и спрашивал себя в недоумении, почему я не колебался уродовать другие классные машины, а перед божественно-красивой «Ламборгини» вдруг спасовал… Серёга, сказал я себе, ты, видно, устал истреблять красоту, измучился, износился — и нет у тебя смысла продолжать эту жизнь, и не стоит тебе дольше жить… Ну изуродую я ещё сотню машин, искалечу ещё двести, — а что толку? Для миллионера Валецкиса и других новоиспечённых олигархов это — как укус комара. И не изменишь ты ничего в этой навалившейся на тебя непонятной и несправедливой жизни, и не вернёшь ты себе то уважение, которым ты был окружён в те далеко ушедшие годы, и не увидишь ты красавицу Анютку, и не обнимешь ты малышку Лидуську.

Я спустился в подвал и уселся в углу. Заказал бокал пива и огляделся вокруг. Кафе пустовало, и только через столик от меня сидел с кружкой пива какой-то пожилой чудак и читал толстый медицинский журнал. (Как я узнал, что журнал медицинский? Очень просто — там на обложке была нарисована змея, которая, как заправский алкаш, заглядывала в рюмку.) Чудаку, видно, было очень интересно читать, потому что он даже губами шевелил, читая. Что-то в его лице подсказало мне, что он русский, а не литовец. Он размеренно читал, прихлёбывая мексиканское пиво «Корона», — и внезапно, поймав мой взляд, слегка улыбнулся мне. У него была такая мягкая, такая отеческая, такая сочувственная улыбка, что мне вдруг смертельно захотелось заговорить с ним, посторонним человеком, по-русски, пожаловаться ему на родном языке, что мне очень-очень плохо, что я смертельно устал, что я не знаю, что мне делать с моей бессмысленной жизнью и что я хочу умереть…

Но не пришлось мне заговорить с ним, потому что он заговорил со мной первый.

— Молодой челевек, — спросил он тихим голосом, — какое у вас давление?

Я оторопел.

— Чего-о? — спрашиваю.

— Давление крови, — говорит, — у вас какое? Верхнее и нижнее?

— Не знаю… А вам зачем?

Он помолчал и, не отвечая на мой вопрос, сказал задумчиво:

— У вас очень взволнованный вид, вы раскраснелись, и жилы на лбу и шее у вас выступают весьма рельефно. Я уверен, что верхнее давление у вас около ста семидесяти… А вот насчёт нижнего я не уверен… Может быть, девяносто… Идите сюда и закатайте левый рукав.

В любое другое время я бы послал его подальше, но тут что-то заставило меня подчиниться. Уж очень он авторитетно, по-командирски, сказал: «Идите сюда…»

Я закатал рукав. Чудак проворно достал из своего саквояжа прибор, обернул мне предплечье широкой лентой и начал накачивать воздух. Он смотрел на циферблат прибора и шептал цифры.

— Ну что я говорил! — воскликнул он наконец торжествующе. — Сто шестьдесят восемь на восемьдесят три! Вам, юноша, надо срочно начать принимать эналеприл. Я вам сейчас выпишу рецепт; можете купить в любой аптеке.

— Я, к вашему сведению, не юноша, — сказал я, сдирая с предплечья ленту, — и ничего я принимать не буду. Доведу давление до двухсот — и, может, сдохну, наконец.

Чудак опять улыбнулся мне и спросил:

— Вас, простите, как зовут?

— Серёжа, — говорю. — Сергей Панфилов. А вас?

— Иван Дмитрич, — сказал чудак и пожал мне руку. — Серёжа, помните, такую песню советских времён? — её, мне кажется, пел Леонид Утёсов: «Помирать нам рановато — есть у нас ещё дома дела!»

— Нет у меня дома, и дел у меня тоже никаких нет, — пробормотал я. — Одно только дело осталось — уродовать чужие машины…

И я внезапно — чёрт знает, почему! — рассказал этому чудаковатому пожилому Ивану Дмитричу, человеку, мне совершенно не знакомому, всю историю моего падения — от высот моей прежней работы до нынешнего гнусного положения дворника и грузчика на станции Вильнюс-товарный…

* * *

— … Значит, ваше хобби теперь — калечить автомобили, — промолвил, качая головой, Иван Дмитрич. — Это, я вижу, для вас — кульминация, финальный аккорд, зенит наслаждения!

— Я, Иван Дмитрич, в университете не учился, а закончил ПТУ-16 в Одессе. И я понятия не имею, что такое кульминация и что такое финальный аккорд. Это что-то из музыки, верно? Или, может, из медицины? Вы, я вижу, доктор?

— Доктор медицинских наук. Профессор. Бывший главный кардиолог двух вильнюсских больниц, — произнёс Иван Дмитрич.

* * *

Мы ехали с моим новым знакомым в его поношенном «Пежо» по узким улочкам Старого Города. Иван Дмитрич вёл машину и говорил:

— Мы с вами, Серёжа, жертвы!.. Мы — отработанный шлак… Никому нет дела до того, что мы с вами — специалисты высокого класса…

Он внезапно взял мою левую руку и положил её на руль рядом со своей рукой. Бросил косой взгляд на пальцы наших рук и сказал удовлетворённо:

— Смотрите, Серёжа, даже пальцы у нас одинаковые — длинные, тонкие, чувствительные… Пальцы специалистов! Вы творили этими пальцами чудеса на своём заводе, а сейчас этими же пальцами калечите машины. А я вот этими пальцами совершил две тысячи операций на открытом сердце, и сейчас эти пальцы тоскуют по операционному ножу…

Мы выехали на набережную Нериса и помчались вдоль реки по направлению к Жверинасу.

— Бывало, Серёжа, вхожу я в операционный зал, — рассказывал тихо Иван Дмитрич, — и настроение у меня праздничное — как на театральной премьере или на концерте симфонической музыки! Ещё до того, как я подхожу к хирургическому столу и вскрываю грудную клетку и вижу больное бьющееся сердце, которое просит моей помощи, умоляет меня спасти его, — я вдыхаю этот особый запах операционной комнаты, с которым не сравним никакой другой запах, — и я чувствую себя, как на гребне высокой волны!.. Как на Гималаях! Как в стратосфере!

Мы въехали на мост через Нерис. Навстречу нам, по обоим тротуарам, текли толпы людей.

— Вот я смотрю на этих пешеходов, — говорил Иван Дмитрич, и в голосе его была слышна боль, — и я знаю, что по статистике тридцать процентов из них имеют или будут иметь проблемы с сердцем и кровообращением. Никто не может помочь им так, как помог бы я! А вместо этого они едут за помощью в Германию и Израиль, — если у них есть деньги… А если денег нет, они умирают.

Наш «Пежо» сошёл с моста и двинулся по улицам Жверинаса.

— Меня, Серёжа, уволили с должности главного кардиолога, потому что мне уже за семьдесят — так мне объявили. А на самом деле потому, что я — не литовец, а им надо было освободить место для молодых местных кадров. И остался я на старости лет на нищенской пенсии…

* * *

Мы сидели с Иваном Дмитричем за кухонным столом и пили литовский бальзам. Осушив третью рюмку, Иван Дмитрич сказал:

— Знаете что, Серёжа, бросьте вы эту вашу позорную работу. Идите ко мне помощником.

Я чуть не поперхнулся третьей рюмкой.

— Каким помощником? Определять давление по рельефным жилам на лицах пациентов, как вы определили у меня?

Он засмеялся.

— Это вам едва ли удастся. Но за месяц я научу вас делать искусственное дыхание, накладывать перевязки, дезинфицировать раны, бинтовать порезы, даже готовить несложные гипсы… И вы будете у меня санитаром и одновременно водителем. Ну и, конечно, вам надо будет научиться ставить клизмы. — Он опять засмеялся и разлил нам по четвёртой рюмке.

— Иван Дмитрич, вы сказали, что вас уволили из больниц. В какой же больнице я буду ставить клизмы?

— В европейской больнице, — объявил он. — Ровно через полтора месяца я должен быть в Авиньоне. Это старинный город на юге Франции. Там меня ждёт машина скорой помощи. Вот уже два года, как я работаю по договорам на скорой помощи во Франции и Бельгии. Почему во Франции и Бельгии? Да потому, что я знаю французский… Ну как — согласны? Если вас это устраивает, я попрошу вас детально обследовать мой «Пежо», потому что нам с вами предстоит путешествие через Польшу, Германию, Бельгию и Францию…

* * *

Париж встретил нас неприветливо. Дул пронзительный ветер и хлестал секущий дождь. Около аэропорта де Голля мы отыскали мотель, пробежали под струями дождя до входа и первым делом направились в бар. Заказали горячий кофе с круассанами, уселись у стойки и стали глядеть на экран телевизора.

На экране шла настоящая война. Какие-то молодчики в масках швыряли бутылки с зажигательной смесью в ряды припаркованных машин. Было видно крупным планом, как бутылка ударялась о борт автомобиля, раскалывалась, и горящая смесь вдруг охватывала всю машину.

— Это называется «коктейль Молотова», — сказал Иван Дмитрич. — Когда мы воевали с финнами в 40-м году, они так называли свои самодельные зажигательные бомбы.

— Никогда не слышал такого названия, — отозвался я. — Мы в Афганистане, бывало, движемся колонной бронетранспортёров по узкому горному перевалу, а муджахеды сверху швыряют на нас вот такие бутылки, пока мы их не отгоним автоматным огнём. Но мы называли их просто зажигалками, а не какими-то коктейлями. Я на них насмотрелся за год моей службы в Афганистане. Муджахеды просто брали бутылку из-под хлопкового масла (они — мусульмане, у них бутылок из-под спиртного нет), наливали в неё керосин, затыкали тряпкой, смоченной в керосине, поджигали и кидали на нас — и вот тебе весь коктейль…

Иван Дмитрич засмеялся.

— Это, Серёжа, то же самое, что царапать машины отвёрткой. Эти французские мусульмане жгут машины в Париже по той же причине, по которой вы уродовали автомобили в Литве — от чувства гнева и бессилия. Это бесполезно… Это бессмыссленно…

Он отхлебнул пиво и промолвил задумчиво:

— Впрочем, есть, Серёжа, одно исключение — это когда я, старый человек семидесяти трёх лет, был бы готов принять участие в подобном варварстве. Была б моя воля, я бы забросал коктейлями Молотова дома и машины тех, кто довёл нашу страну до чудовищного провала и сделал нас с вами, Серёжа, изгоями!

— Иван Дмитрич, — возразил я, — не стали б вы это делать. Не такой вы человек.

— Я знаю, я знаю… Но всё-таки с каким наслаждением я бы это сделал — вот этими старческими руками, привыкшими держать операционный нож и не принесшими никогда никому никакого вреда…

* * *

Я не стану рассказывать в подробностях, как мы — Иван Дмитрич и я — работали на потрёпанной машине скорой помощи, которую нам выделил муниципалитет Авиньона. Мне взаправду довелось и делать искусственное дыхание, и накладывать перевязки, и дезинфицировать раны, и бинтовать порезы, и готовить несложные гипсы… Ну и, конечно, ставить клизмы жителям этого старинного французского города.

По вечерам мы пили пиво «Корона» в баре мотеля под названием «Три мушкетёра» и смотрели футбол по телевизору. Перед сном Иван Дмитрич читал свои медицинские журналы и слушал записи Чайковского и Брамса, а я играл в карты в баре с шумными, прокалёнными южным солнцем авиньонцами, с которыми я легко и просто подружился, несмотря на моё полное незнание французского.

Через полгода срок нашего контракта закончился, и мы, получив по солидной пачке евро, собрались уезжать.

— Знаете что, Серёжа, — вдруг предложил Иван Дмитрич, — а что, если мы съездим на денёк в Ниццу? Это здесь, неподалеку, всего три часа езды. Я там никогда не был.

* * *

Через три часа мы с Иваном Дмитричем вошли в небольшой одноэтажный домик в центре Ниццы, рядом с Английской набережной. Нас встретил некто по имени Лёня, представившийся менеджером туристической фирмы под названием «Русская Ницца».

— Господа, — с пафосом провозгласил Лёня, — если вы горите желанием увидеть знаменитый Лазурный Берег, то через полчаса я лично поведу морскую экскурсию вдоль этого берега! Присоединяйтесь — и вы получите незабываемое впечатление!

Мы вышли из офиса «Русской Ниццы» и направились к пристани. Там уже стояла небольшая группа туристов, оживлённо беседуюших по-русски. Мы взобрались на палубу вместительного катера — и экскурсия вдоль всемирно знаменитого Лазурного Берега началась…

— Господа, — громко взывал Лёня, пытаясь перекричать шум мотора, — мы сейчас приближаемся к группе изумительных вилл и усадеб, принадлежащих богатейшим людям! Вот справа — видите? — вилла арабского шейха Ахмеда Бар уль-Ислама Мохаммеда эль-Бадра… Недавно на футбольном поле этой виллы состоялся матч, в котором все игроки были его сыновьями. У этого шейха четыре жены, каждая из которых родила ему по десять детей!

Мы дружно расхохотались.

— А рядом с шейхом приобрёл виллу известный американский писатель, автор так называемых «судебных» романов, Джон Гришэм. У него усадьба, конечно, поскромнее, чем у шейха, да и жена у него, увы, только одна…

Сразу за американской виллой показалась усадьба настолько красивая, с такой ажурной оградой, с таким перепадом оранжево-красных черепичных крыш, с таким живописным разбросом высоченных пальм, — что все мы, включая Лёню, невольно замолкли, жадно разглядывая это великолепие.

— А вот эта изумительная вилла, — объявил наш гид, — стоящая миллионы или даже десятки миллионов, принадлежит дочери бывшего российского президента Бориса Ельцина…

Кого!? Ельцина!? — вдруг послышался позади меня тонкий пронзительный возглас.

Все повернулись на этот неожиданный крик. И я повернулся. Стоящий за моей спиной Иван Дмитрич, всегда такой спокойный и невозмутимый, был сейчас неузнаваем. Его лицо приобрело странный красно-бурый цвет, жилы на лбу вздулись, руки, вцепившиеся в поручни, тряслись.

— Иван Дмитрич, — прошептал я, взяв его за руку, — успокойтесь, прошу вас. Давайте спустимся в салон. Вам надо принять что-нибудь от давления.

— Да, да, Серёженька, — бормотал он, неуверенно спускаясь с моей помощью по крутой лестнице, — сейчас я приму пару таблеток и успокоюсь…

* * *

… Нет, не успокоился мой Иван Дмитрич. В нашем мотеле «Три мушкетёра» он допоздна ходил взад-вперёд по тесной кухоньке и, задыхаясь, кричал:

— Ельцин развалил нашу страну — и в награду его дочь роскошествует в вилле на Лазурном Берегу!?

— Не он один развалил, — попытался я возразить, но Иван Дмитрич прервал меня:

— Конечно, не он один, но он был тем, кто забил последний гвоздь в гроб нашего государства! Он и эти две шавки из Украины и Белоруссии подписали позорные Беловежские соглашения о развале России, которую наши предки создавали веками! Веками, Серёжа! А его наследница, ограбив со своим супругом наш народ, убежала за границу и живёт сейчас в невиданной роскоши на французском Лазурном Берегу!

Он налил полный стакан пива и выпил его залпом. Схватился за сердце и постоял, качаясь, с минуту.

— Сердце болит, Серёженька, — прошептал он, закрыв глаза. Опять помолчал и промолвил с болью в голосе: — Помните, Серёжа, что сказал поручик Верещагин в «Белом солнце пустыни»? — «Мне за державу обидно!» Вот так и мне — смертельно обидно за нашу державу… Я не говорю о Советском Союзе, рождённом во лжи и виновном во многих грехах и даже кровавых преступлениях, — я говорю о нашей с вами вековечной России!

Он поднял внезапно руку с зажатой в ней полупустой пивной бутылкой и криво усмехнулся.

— А что если нам, Серёжа, взять эту бутылку, налить в неё медицинского спирту из нашей канистры, приготовить коктейль Молотова и запустить эту бутылочку через ограду ельцинской виллы, а?

— Пойдёмте лучше спать, Иван Дмитрич.

— Нет, я серьёзно говорю, Серёжа. У нас есть пять пустых бутылок «Короны». Это пять отличных зажигалок!

Иван Дмитрич поставил бутылку на стол, сел и снова с нажимом потёр левую сторону груди.

— Сердце ноет, — тихо пожаловался он и привалился грудью к столу. — Очень ноет, Серёженька…

Я взял его под руки, приподнял и повёл к двери, приговаривая:

— Вам надо принять лекарство и выспаться, Иван Дмитрич. Забудьте о Ельцине, его вилле и коктейле Молотова…

* * *

… Наутро я тихо вошёл в его комнату. Иван Дмитрич лежал на спине, раскинув руки по одеялу. Его уже потускневшие глаза были открыты, и мне, видевшему много смертей в Афганистане, стало сразу ясно, что Иван Дмитрич, мой дорогой друг, — мёртв.

Не выдержало сердце старого профессора, некогда спасшего две тысячи человеческих сердец.

Я сел в оцепeнении у его постели, и вдруг перед моими невидящими глазами медленно поплыла панорама реки Нерис в Вильнюсе. Мы с Иваном Дмитричем едем в его «Пежо» по набережной, и он тихо говорит:

— Бывало, Серёжа, вхожу я в операционный зал — и настроениe у меня праздничное — как на театральной премьере или на концерте симфонической музыки! Ещё до того, как я подхожу к хирургическому столу и вскрываю грудную клетку и вижу больное бьющееся сердце, которое просит моей помощи, умоляет меня спасти его, — я вдыхаю этот особый запах операционной комнаты, с которым не сравним никакой другой запах, — и я чувствую себя, как на гребне высокой волны! Как на Гималаях! Как в стратосфере!..

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Александр Левковский: Коктейль Молотова

  1. Спасибо, Абрам, за оценку и справедливое замечание. Ошибка будет исправлена.

  2. Хорошо написано. Хотя имперским мечтам и амбициям героев рассказа не сочувствую, их ненависть понимаю. Но, Александр, позвольте упрекнуть Вас в невнимательности. В начале рассказа один абзац начинается словами «Главный инженер нашего завода…» Так вот, через строку Вы этого главного инженера почему-то именуете «директором»…

  3. Эпизод смутного времени, порожденного крушителями советской империи зла, описан автором интересно с занимательным сюжетом. Досадно, что профессор не успел запустить свой коктейль в выбранную цель.

  4. Спасибо, Аарон, за дельное замечание! Мне надо было бы написать «…около одесского порта» или, ещё лучше, не упоминать расположения ПТУ вообще. Дело в том, что я когда-то, очень давно, в 70-е годы, был в командировке в Одессе по закупке копировальных машин «Эра», и мне запомнилось ПТУ где-то около улицы Костанди (насколько я помню), вблизи моря или порта, (мне там сделали отличную упаковку).

    Текст будет исправлен. Спасибо.

  5. «ПТУ-16 в одесском порту.»
    в одесском порту никогда не было ПТУ. Всегда рад проконсультировать

Добавить комментарий для Абрам Торпусман Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.