Роман Гут: За порогом девятого десятка

Loading

Организм, раскачиваясь, двигается вдоль вагона, проходит у меня за спиной, затем оборачивается. Для саморазогрева выражает неудовольствие тем, что я загородил проход и не давал ему, русскому человеку, места, чтобы пройти… Затем монолог превращается в стандартный набор с ключевым словом «жиды».

За порогом девятого десятка

Воспоминания

Роман Гут

Продолжение. Начало

Роман Гут

Открытие (1942-43)

Читать я научился сам, лет в пять. Сейчас пятилетний ребенок, умеющий читать — явление не то, чтобы рядовое, но удивления не вызывающее. По тогдашним временам и условиям жизни, (война, Ленинградская блокада, затем эвакуация, отцы на фронте, многих уже нет в живых, матери бьются в усилиях выжить и как-то прокормить детей. Какие уж тут излишества вроде обучения чтению! Пойдет в школу — научат.) это считалось довольно рано. По-видимому, тогда же я научился и считать. «Считать» вовсе не означало умение производить арифметические действия. Это было просто перечисление в возрастающем порядке: «раз, два, три…», или «один, два, три…». Помню, меня долго занимал вопрос: почему можно так, а можно и эдак? И какая разница между «раз» и «один»?

Умеющих читать и считать в нашем детском саду сначала было двое — ребята — переростки (дело было году в 42-м). Не знаю по какой причине они оказались в старшей группе детсада, скорее всего потому, что в том году в военном городке, где мы жили, в школе не было первого класса. Потом «читальщиков-считальщиков» стало трое, и этим третьим был я. Но заполнить промежуток, что произошло между состояниями «двое» и «трое», я не могу, не помню. Помню только удивление мамы, обнаружившей вдруг, что я читаю довольно толстую книгу.

Так вот, среди «считающих» предметом соревновательной гордости было: «до скольки́х ты умеешь считать?». До 10-ти — хорошо. До 15-ти — здорово, до 20-ти — «о-го-го!». Я часто развлекал себя, упражняясь в таком счете. И вдруг, во время одного из этих упражнений, где-то в голове, под самым куполом черепной коробки, всплыл вопрос — а что и как дальше?

Довольно легко, зная название «двадцать», по аналогии с «один, два….», удалось сконструировать: раз «двадцать», значит дальше должно быть «двадцать один, двадцать два…», и т.д. Хотя несколько смущало «одиннадцать, двенадцать….» и, кроме того, как же все-таки правильно — «двадцать один» или «двадцать раз»? Когда дело дошло до «двадцать девять», опять появилось затруднение — что дальше? После некоторых умственных усилий всплыла догадка — раз было «двадцать», должно быть «тридцать», потом по аналогии: «двадцать один» — «тридцать один», и так же дальше. А вот когда я оказался на тридцати девяти, тут меня вдруг пронзила вспышка! Даже дыхание перехватило! Если я умею считать до десяти, значит могу сосчитать до любого числа! До какого? А до любого! Значит, нет конца?! Выходит, что нет! Теперь я умею считать дальше всех! До скольки́х? А до нискольки́х, до любого и даже дальше… Теперь я чемпион, хотя тогда не знал этого слова! Не знаю, как числа называются, но зато знаю, как их нужно строить! Правда, при этом маленьким червячком где-то затаился коварный вопрос — а почему счет идет десятками? А что будет, если считать не десятками? А если не десятками, то чем? Но эта вольнодумная мыслишка на долгие годы погрузилась куда-то совсем глубоко, забылась, была погребена под кучей более актуальных проблем. Вопрос этот всплыл и легко разрешился через много лет, когда я сам читал лекции по цифровой технике и, забавы ради, даже демонстрировал, как на пальцах одной руки можно сосчитать до тридцати одного.

Выражаясь современным языком, я тогда сделал два великих для себя открытия — позиционность системы счисления и бесконечность натурального ряда чисел. При этом, как я узнал много-много позже, это самое «и даже дальше» было, по существу, основой доказательства того, что ряд бесконечен, конец его убегает куда-то далеко-далеко и совершенно недостижим. Серьёзное открытие для пятилетнего.

Сейчас меня удивляет, как легко тогда я это принял. В более позднем возрасте идеи, связанные с бесконечностью, воспринимаются с гораздо с бо́льшим трудом. Примечательно также, что я тогда остановился на тридцати девяти, не стал продолжать перечисление и переключился на общий принцип образования чисел. Иначе возникли бы уродцы вроде «четыредцать», «пятьдцать», «шестьдцать». Вопрос о названиях чисел тогда остался в стороне. По-видимому, чисто интуитивно, я ощутил, что общий принцип гораздо важней каких-то там несущественных мелочей типа «как назвать». Мне даже в голову не пришло, что можно было спросить у кого-нибудь, как называются эти большие числа. И до сих пор ответы на возникающие вопросы всегда ищу сам.

Разумеется, жизнь маленького человека в первые его годы полна открытий, но это был, насколько я помню, первый в моей жизни осознанный «инсайт», потому и запомнил… И, наверное, первый осознанный росток интересующей меня всю жизнь проблемы творчества, научного, технического и художественного, а, впоследствии, и религиозного. Как возникают идеи? Откуда они приходят? А вот куда они приходят с тех пор я знаю точно — под крышку черепной коробки!

И еще, совершенно незабываемое — обжигающий холодок постижения, прыжка от знания к пониманию.

Недавно в какой-то телевизионной передаче показывали 3-х летнюю девочку, демонстрировавшую умение считать до ста. Ведущий пытался остановить её где-то возле 50-ти, но оказалось, что сделать это было не легче, чем «остановить поющего Кобзона»¹. В принципе, нетрудно научить ребенка такому простому счету, считая вместе с ним вслух, например, ступеньки при подъеме по лестнице. Важно только, чтобы это происходило в игровой форме и на фоне положительных эмоций. Хорошо также распевать на мотив какой-нибудь популярной детской песенки. Детская память цепкая. Вопрос в другом: насколько полезен для развития ребенка такой простой счет, если он не основан на понимании принципа построения чисел, а просто есть упражнение в запоминании? Впрочем, этот вопрос немедленно снялся после того, как показали раздувшихся от тщеславия родителей.

___
¹) В. Гафт:
Как не остановить бегущего бизона,
Так не остановить поющего Кобзона.

Нападение (1944 г.)

Зима 1941-42 г. Ленинградская блокада. Затемнение. Город голодает, съедaется все, что съедобно и несъедобно в том числе и все, что летает, ползает, лает, мяукает. Блокадная норма хлеба: служащие и иждивенцы получают по 125 г хлеба в день, рабочие по 250 г. Но какой это хлеб? В нем 30 процентов целлюлозы, 10 процентов дуранды (жмыха), ещё чего-то и немного муки. В блокадное, да и в первое послевоенное время, хлебные карточки означали жизнь. Пропажа или утрата карточек — голод и гибель.

В январе 1944 г. Блокада была снята, но война и вместе с ней затемнение продолжались еще больше года. Нормы хлеба были, конечно, уже не блокадные. Поэтому можно было не опасаться, что хлеб отнимут прямо в булочной, украдут или отберут карточки, ограбят, а то и убьют на улице.

Мы с мамой пережили в Ленинграде первую блокадную зиму. Весной 1942 г. из блокадного города нас вывезли. Вернулись мы летом 1944 г. О послеблокадном быте — в другой раз. А сейчас — о происшествии.

Время — вторая половина 44 года. Я хожу в детский сад, мама работает допоздна. Утром мы выходим из дома вместе, а затем расходимся. Она — на работу, я — в детский сад. Идти не далеко, дорогу переходить не нужно, да и отпускать ребенка сейчас можно одного, опасности почти нет, время уже послеблокадное. Но обратно одного домой не отпускают. Нужно, чтобы за тобой пришел кто-нибудь из взрослых. В моем случае либо забегает сама мама, отпросившись на короткое время с работы (благо, работает близко), либо кто-нибудь из соседок по коммуналке, кого удастся упросить.

Обычно после возвращения из детсада я нахожусь дома один. Мама приходит, затемно. Я занимаю себя чтением или развлекаю самодельными играми. Во двор играть с ребятами не выхожу. Я — природный одиночка, дворовые игры меня не привлекают, тем более после того, как меня там обозвали жидом. Кроме того, они почему-то обязательно включают в себя драки.

Приходит мама, мы ужинаем и можно идти спать.

В этот вечер она почему-то задержалась, её долго не было. Я что-то съел, взял какую-то книгу, недоеденный кусок хлеба (оставлять недоеденное нельзя — правило, которому я следую до сих пор — глубоко в памяти сидит Блокада!), и улегся в постель.

Свет остался непогашенным.

Сплю и вдруг чувствую — острая боль. Страшно. От боли и страха просыпаюсь — книга, одеяло, рука, все в крови. Заорал. На крик прибежал кто-то из соседей по коммуналке — стены комнаты тонкие, все слышно. Естественная суматоха, недоумение, нападение неведомых злоумышленников! Наконец, кто-то увидел на полу обкусанный кусок хлеба. Догадались: конечно крысы! Голодные крысы!

Наутро я явился в детский сад с перевязанным пальцем. Пошли расспросы. Когда выяснилось, что я вступил в героическую неравную борьбу с крысиным воинством (балет «Щелкунчик» я увидел много-много позже, и тогда оказалось, что музыка мне знакома — много раз слышал её по-радио) воспитательница переменилась в лице. Что? Крысы? К врачу! Немедленно! Снова я оказываюсь в центре суматохи. Конечный её результат — направление на уколы. Диагноз прозвучал панически: укус бешеной крысы! Бешеной!!!…

Дальше — скучное. Ежедневные поездки на трамвае в какое-то специальное медицинское учреждение. То ли десять, то ли двенадцать уколов в живот, почему–то попеременно с правой и с левой стороны. Оказалось, что мой случай совсем не уникальный, много вас таких уже перебывало здесь! Крысы нападают! Я еще очень легко отделался, последствия ночных нападений, особенно на маленьких детей, бывали гораздо более тяжелыми.

Полчища крыс были одним из последствий Блокады. Крысы настолько одолели своей наглостью и прожорливостью, что в конце войны и после её окончания в город стали эшелонами завозить кошек.

А шрамчик-то на пальце виден до сих пор, хотя прошло, страшно сказать, больше семидесяти пяти лет — трёх четвертей века!

Ботинки (1947-1948 гг.)

«Я попросил бы у Тебя ботинки»
Саша, 2-й класс. Из книги М. Дымова «Дети пишут Богу»

Ботинки были универсальными. В том смысле, что носились и зимой и летом, другой обуви у меня в то время не было. Отличие зимнего варианта от летнего состояло лишь в том, что летом они надевались на один носок, а зимой — на три. Либо на два — один обычный, а другой шерстяной. Зимой, если уж очень «припекало», помогали вложенные в ботинки стельки. Дырки на носках штопала мама, но годам к 9-ти я наловчился штопать их сам, и делал это вплоть до окончания школы, а может быть и позже. Сейчас искусство штопки полностью утеряно, и даже объяснить, в чем же оно заключалось я не берусь. Но показать, наверное, смогу.

Ботинки бывали «на коже» и «на резине». «На коже» означало, что подошва была кожаной, а «на резине» — резиновой. Мама категорически не признавала резины, а на коже — это было слишком дорого. Выход находился в том, что покупалось на кожемите. Что это за странный материал кожемит я не знал, не знаю и сейчас. Подозреваю, что отличие его от резины можно было установить лишь лабораторным анализом. Но все-таки не резина!

Носились ботинки вплоть до появления дыр в подошве. Появление дыр означало, что подошвы уже совершенно проносились, и замечалось это по тому, что начинали грязниться носки с подошвенной стороны. Когда наличие дыр было твердо установлено, мы отправлялись к «холодному» сапожнику.

«Холодный сапожник» — примечательное явление в послевоенном Ленинграде. Не берусь сказать, существовало ли оно в том сказочно-счастливом времени, которое во время войны и после неё носило название «до Войны», но после Войны эти сапожники были, наверное, последними пережитками «частного сектора». Будки сапожников располагались обычно «на углу». Это означало, что будка находилась на не очень оживленном, но все-же достаточно людном перекрестке, прислоненная к стене углового дома. Занимались они тем, что сейчас называется «мелкий ремонт обуви». Ремонт производился, что называется «с ноги», т.е. при заказчике, сидевшем в той же будке прямо напротив мастера. В крайнем случае и нетерпении, если вы, например, забежали к нему по дороге на работу, можно было оставить заказ до завтра.

Сапожник большим плоским ножом отделял прохудившуюся подошву от верхней части ботинка, накладывал её на лист кожемита, и по ней, как по лекалу, вырезал новую. Полученная реинкарнация подошвы намазывалась клеем и водружалась на место предшественницы. Все, операция закончена до следующего раза.

Закончена-то закончена, но не до конца. Две подошвы спустя обычно выяснялось, что верх ботинка тоже износился, третье поколение подошв, пожалуй, ещё и выдержит, а вот до четвертого уже не дотянет. Да и сами ботинки уже стали малы. Возникала проблема покупки новых ботинок, причем покупать нужно было «на вырост», так чтобы, несмотря на естественное возрастное изменение размера ноги, новая пара смогла бы пережить очередные три поколения подошв.

Но! Проблема покупки ботинок была не просто проблемой, а Проблемой. Во-первых (или во-вторых), их просто не было в продаже, так что купить было невозможно, можно было только «достать». А во — вторых (или во-первых), если их и можно было «достать», то они были нам не по карману.

Иногда на выручку приходили Партия (тогда ВКП(б) — Всесоюзная Коммунистическая Партия. Не подумайте плохого — «б» означало «большевиков»), Правительство и Великий (он же родной и любимый) товарищ Сталин. Впрочем, в таких, как и во многих других случаях, в разнообразных, но обязательных славословиях, первые два упоминались не всегда, а вот Великий Вождь (Учитель, Друг всех народов, и многое другое) — обязательно!

Дело в том, что меня, как сына погибшего на фронте солдата (тогда говорили красноармейца), они время от времени одаривали возможностями купить по нормальной, а не по спекулятивной цене некоторые товары. Для этого существовали специальные талоны. Получали их через школу, были они именными и привязаны только к конкретному магазину. Количество талонов тоже было ограничено. Если на этот раз тебя осчастливили талоном на ботинки, то в следущий раз талон на одежду достанется твоему однокласснику, тоже без отца — число полусирот в послевоенной школе было гораздо больше количества распределяемых благ. Поэтому такое счастье случалось довольно редко, и воспринималось не то, чтобы как праздник, но все же как событие очень не рядовое. И сам процесс приобретения товара по талону был событием тоже не рядовым.

Сначала нужно было выбрать дату, причем затягивать нельзя. Талон действителен лишь ограниченное время.

В воскресенье магазин не работает, значит ехать можно только в будний день.

Школьники тогда учились в две, а кое-где и в три смены из-за нехватки школьных зданий и, наверное, учителей. Время было ленинградское, послеблокадное, много зданий, в том числе и школьных, было разрушено. Поэтому уплотнялись и школы, и школьное время и учителя. В зависимости от того, в какую смену я учился, в первую или во вторую, мама вынуждена была отпрашиваться с работы во второй или в первой половине дня.

День выбран, можно ехать.

Ехать нужно было на трамвае.

Послевоенный ленинградский трамвай заслуживает отдельного пространного описания, которому здесь не место. Скажу только, что ленинградские трамваи, в отличие от, например, московских имели разноцветные «глаза». На передней части крыши моторного, т.е. первого вагона устанавливались два «смотрящих» вперед небольших разноцветных фонаря на стоечках, похожие на два глаза, и вагон обретал «физиономию». Каждый маршрут имел свой отличительный признак — свою комбинацию цветов «глаз», так что в темное время суток номер маршрута приближающегося трамвая можно было определить издалека. Трамвай смотрел на вас своими разноцветными глазами, вы смотрели ему в «лицо», и уже издалека было видно: приближается ваш добрый приятель, земляк-ленинградец ожидаемого маршрута, и вы с ним поедете туда, куда вам нужно. Сейчас плохо в это верится, но тогда в Ленинграде, на трамвайных и автобусных остановках пассажиры становились в очередь, чтобы войти в подошедший вагон или в салон автобуса. Даже через несколько лет один мой одноклассник, ездивший с родителями во время летних каникул, кажется в Одессу, рассказывал про удивительное для нас тогда явление, которое он там видел — толпу пассажиров, штурмовавших вагон трамвая. Больше всего его веселило то, что по окончании штурма все, в конце концов, разместились, в вагоне всем нашлось место, а сам вагон оказался на четверть пустым! Сейчас эта традиция утеряна безвозвратно.

Итак, мы с мамой едем в трамвае, маршрут номер шесть, два фиолетовых «глаза». Ехать нужно долго и далеко, больше полутора часов, практически по полному маршруту, почти через весь город, дважды пересекая Неву по большим ленинградским мостам, в рабочий район под названием «Выборгская сторона» (помните фильм 30-х годов с этим названием, с молодым тогда артистом Чирковым и с песней «Крутится-вертится шар голубой»?). Финальная часть маршрута Финляндский вокзал с Лениным на броневике перед ним (памятник, памятник конечно!). За ним длинный Кондратьевский проспект со знаменитой тюрьмой «Кресты». Проспект упирается в площадь. Здесь конец нашего трамвайного маршрута номер шесть, и здесь же расположен «наш» магазин — цель поездки. Площадь называется «Площадь кинотеатра Гигант» или «Площадь перед кинотеатром Гигант», в последствии площадь имени Калинина. Как сейчас — не знаю.

Отступление

Справка из «Википедии».

«В 1934-м году в Ленинграде началось сооружение самого большого в то время кинотеатра города — кинотеатра «Гигант» (его зал был рассчитан на 1400 мест). Авторами проекта были известные архитекторы А.И. Гегелло и Д.Л. Кричевский».

Не зря это социалистическое архитектурное чудо, призванное нести культуру в массы, было воздвигнуто именно в отдаленном в то время рабочем районе. Но, как оказалось позже, общественная миссия площади этим не ограничилась. Площадь перед кинотеатром «Гигант» также вошла в историю города как место публичной казни.

Газета «Тихоокеанская звезда», 1946 г.:

ПРИГОВОР ПО ДЕЛУ О НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ЗВЕРСТВАХ
В ЛЕНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ

«ЛЕНИНГРАД, 5 января. (ТАСС). Сегодня в 11 часов утра в г. Ленинграде на площади у кинотеатра «Гигант» был приведен в исполнение приговор над немецко-фашистскими злодеями — Ремлингер; Штрюфинг, Бем, Энгель, Зоненфельд, Янико, Скотки, Герер, приговоренными Военным Трибуналом Ленинградского военного округа за совершение ими массовых расстрелов, зверств и насилий над мирным советским населением, сожжение и разграбление городов и сел, угон советских граждан в немецкое рабство — к смертной казни через повешение.

Многочисленные трудящиеся, присутствующие на площади, встретили приведение приговора в исполнение единодушным одобрением».

Богатая Российская традиция XVII-XVIII веков — публичные казни на площади, казни как развлекательные аттракционы – возрождена! Да и где проводить этот средневековый аттракцион? Не в центре же, не на Дворцовой же площади. Еще какие-нибудь интеллигенты воспримут происходящее неправильно и не отреагируют должным образом. Или ещё хуже — отреагируют недолжным. Конечно, в пролетарском районе! При гарантированном «единодушном одобрении».

Впрочем, Французская традиция была богаче.

Вновь «Википедия». Франция, Париж, Гревская площадь:

«Здесь проводились публичные казни. В средневековье они были одним из самых популярных развлечений для горожан и собирали огромные толпы народа. Существовал определенный порядок их проведения. Еретиков, к примеру, обязательно сжигали, дворян могли казнить только через отсечение головы, воров и убийц колесовали и четвертовали, а за другие преступления простолюдинов попросту вешали. Этот бесконечный кровавый спектакль продолжался целых пять веков! Апофеозом его стало в 1792 году первое в истории применение гильотины, считавшейся тогда гуманным орудием казни. Гильотина исправно обслуживала и террор, и правосудие (хотя последние годы уже не публично) еще двести лет. Казни уже совершались не здесь, но мистический жуткий ореол продолжал окутывать Гревскую площадь».

Оказывается, процедура умерщвления — тоже область творчества, хотя и весьма своеобразная.

Площади, конечно, не родные сестры, но родство все же имеется. В обоих случаях это был развлекательный аттракцион. Коренное отличие: во Франции такая развлекуха прекратилась в конце XVIII века, в Англии ещё раньше. А в Социалистическом Государстве Рабочих и Крестьян власть одарила своих подданных этим замечательным развлечением в середине ХХ «цивилизованного» века. Впрочем, как выяснилось позже, замышлялось кое-что и покруче. Знаменитое дело врачей 1953 г. планировалось завершить депортацией евреев в отдаленные Восточные и Северные районы страны. При этом предполагалось, что по пути к местам поселения, большАя часть должна будет погибнуть от болезней, а также от проявлений праведного и справедливого гнева патриотически настроенных Советских Граждан. Венцом же всего этого должна была стать публичная казнь «виновных» на Красной Площади Столицы Родины Москвы. «Виновные» уже были назначены. В Cоветской Стране богатый опыт депортаций и массовых казней уже имелся, а вот опыта публичных казней еще не было.

Бог уберег. Cделал евреям подарок на праздник Пурим.

* * *

Ну вот, отступление окончено, возвращаемся к нашим ботинкам.

Процедура приобретения стандартна. Приносят ботинки. Примерка, оплата, сомнения — сразу надеть или везти домой упакованными? Упаковка… Обратный путь через весь город на фиолетовоглазном трамвае, мимо «Крестов», мимо вокзала с Лениным, через все мосты, к себе, на Васильевский остров… Вот мы и дома!

Кто же больше всех радуется покупке? Угадать не трудно. Конечно, мама!

Инстинкт (1958 г.)

Едем в трамвае.

Трамвай тогдашний, ленинградский, два вагона, моторный и прицепной (иногда два прицепных), каждый с двумя длинными деревянными скамейками. Вдоль каждой стенки, вплотную к ней — своя скамейка, протянувшаяся по всей длине вагона. Пассажиры сидят спиной к окнам, лицами во внутрь, если, конечно, есть место, куда можно сесть. Если места нет, но в вагоне сравнительно свободно, то стоят, обычно лицом к окнам, держась за подвесные ремни. Остальные — кто как. По вагону ходит кондуктор, продает билеты. Если в вагоне тесно, то кондуктор, естественно, не ходит, а находится на своем месте. Пассажиры передают деньги за билет соседу, тот своему, и дальше, по цепочке до кондуктора. Билет вместе со сдачей возвращается по той же цепочке. Вагоны двухдверные — вход только через задние двери, выход через передние. Пройти вперед, к выходу, можно только протискиваясь между стоящими.

Место кондуктора — возле входа. Обязанность кондуктора не только в том, чтобы продавать билеты, но так же объявлять остановки и следить за тем, чтобы не было «зайцев» — безбилетников.

Одно время кондукторы исчезли. На их месте появились ящички-кассы, с прозрачным верхом, со щелью для опускания денег и билетной катушкой с колесиком для отматывания. Входящий в вагон опускал проездную плату через щель, затем, покрутив колесико, отматывал катушку, отрывал билет, и проходил в вагон, если удавалось. Если не удавалось пройти — втискивался.

Через довольно продолжительное время кондукторы появились снова. По-видимому, подросшее поколение и большое число приезжих принесли с собой иные моральные нормы. Обман превратился в довольно обычное явление, и проезд «зайцем» стал не то, чтобы рядовым явлением, но встречался часто. По поводу этой обратной замены моя маленькая тогда дочь однажды заявила: «Я знаю, кто такой кондуктор. Это — человек, который вместо кассы».

Возвращаюсь к нашей поездке.

Ехали мы зачем-то и куда-то вчетвером. Мы — это моя мама, двое моих младших двоюродных братьев, тогда десятилетних мальчишек, ну и я. Мама сидела, я стоял возле неё, спиной к проходу, мальчики — по обе стороны от меня. В вагоне было довольно свободно, и за спиной у меня оставалось достаточно места, чтобы можно было пройти, никого не задев.

Я что-то авторитетно повествую-рассказываю ребятам, они меня слушают внимательно, несколько приоткрыв рты — все-таки взрослый старший брат! Говорю вполголоса, чтобы не мешать окружающим. Так в Ленинграде тогда было принято. Сейчас в это трудно поверить, особенно у нас, в Израиле: когда если двое разговаривают в доме, то так, чтобы обязательно было слышно на улице.

Обстановка тихая, мирная и даже несколько умилительная.

И вот на очередной остановке в вагоне возникает мужик — не мужик, парень — не парень, возраста, по-видимому, недосреднего, т.е. несколько моложе среднего. В общем, особь, точнее даже сказать организм мужского пола. Находится в состоянии «поддачи», степени между «не очень» и средней, и в явном намерении пообщаться с окружающими естественным для него способом, т.е. начистить кому-нибудь физиономию. Я попадаюсь ему на глаза и становится понятным, что это подходящий кандидат, так что объект для «общения» найден.

Организм, раскачиваясь, двигается вдоль вагона, проходит у меня за спиной, намеренно задевая-толкая плечом, продвигается немного дальше, затем оборачивается. В качестве подготовки и для саморазогрева первоначально выражает свое неудовольствие тем, что я загородил весь проход и не давал ему, русскому человеку, места, чтобы пройти,… и вообще… Затем адресация обвинений существенно расширяется, и монолог превращается в почти стандартный антисемитский набор с ключевым словом «жиды». В общем, ничего оригинального. Все это излагается на естественном для его популяции и широко распространенном подмножестве русского языка и на серьезном «градусе». Субъект, что называется, на меня «тянет».

Атмосфера в вагоне несколько сгущается. Организм, продолжая испускать свои заклинания, надвигается на нас. За спиной я слышу женский вздох: «И что ему надо, стоял парень, никому не мешал…»

Парнем я тогда был довольно атлетичным, двадцати лет, спортсменом — разрядником по нескольким видам спорта (спортивная гимнастика, тяжелая атлетика, борьба и ещё что-то…). Ситуация почти учебно-тренировочная: «клиент» приближается ко мне спереди, и я уже знаю, как его «приложу», когда он окажется в доступной близости. А где-то внутри, оттого, что мне сейчас предстоит и, к сожалению, не в первый раз, возникает обычное для таких случаев ощущение досады и какой-то усталой, тоскливой гнуси, смешанной с гадливостью — «ну вот, опять!»

Но, вдруг…

Вдруг между ним и мной возникает моя мама — невысокая женщина, ниже меня и намного ниже субъекта ростом. Дальше всё происходит настолько быстро, что я не только не успеваю вмешаться, но даже сообразить, что делать, и с этого момента невольно превращаюсь из активного участника действия в пассивного, хотя и заинтересованного наблюдателя.

Мама что-то громко кричит и толкает субъекта обеими руками в грудь. Толчок, по-видимому, достаточно силен (откуда взялось столько силы!?) и мой клиент, то ли от силы толчка, то ли от неожиданности, отлетает и падает. Но не на пол, а на какую-то женщину, сидящую напротив. Та оглушительно визжит, инстинктивно, с силой, тоже отталкивает клиента, теперь уже переставшего быть моим, и он, наконец, шлепается на пол вагона как жаба.

Ситуация разрядилась, лишилась напряженности и обрела скорее даже некоторый комизм. Мужик — жертва двух женщин, лежит на полу, а вокруг хохочут люди! Тут уже не до алкогольного героизма. По-видимому протрезвевший, даже не пытаясь, а может быть и не могущий встать, субъект на четвереньках ползет вперед, к выходу. Трамвай уже подошел к следующей остановке, вожатая предупредительно открыла дверь, и тот вываливается наружу… Finita la comedia.

Материнский инстинкт!..

Для матери даже взрослый, здоровый парень, вполне могущий сам за себя постоять, — все равно детеныш, нуждающийся в защите.

* * *

И ещё о материнском инстинкте.

Не могу удержаться и не привести, как мне кажется, уместный в данном случае отрывок.

В. Войнович, «Автопортрет», Изд ЭКСМО, Москва, 2010. с.70. Автор описывает происшествие, свидетелем которого он был в юности.

Местные мужики набрели в кустах на выводок диких утят и стали бить их палками. Утята на неуклюжих лапках пытались бежать, взмахивали еще бессильными крылышками, пищали, падали, опять поднимались и падали, а мужики с радостным гоготом и не соответствовавшими радости озверелыми лицами бежали за ними и били их палками. Утка-мать с криком кидалась под палки. Мужики весело её отгоняли, видно, особое удовольствие доставляло им её беспомощное отчаяние. Утку они отгоняли, а утят продолжали бить. И, лишь покончив с ними, забили и мать. Она-то была сильная, могла улететь, но не улетела…

Разнообразен Великий Народ в своих проявлениях…

Лето 1971 г.

Нам с женой удалось получить отпуска летом, в одно и то же время, и мы с пятилетней дочкой поехали в уютный и симпатичный литовский город Друскининкай, расположенный на реке Неман. Сняли комнату в домике на окраине города, недалеко от реки, и предались блаженному отпускному безделью.

Домик наш находился метрах в 300-х — 400-х от реки. Между нами и берегом с небольшим пляжем располагалось поле с густой высокой травой, а от поля нас отделяла дорога. По этой дороге мы ходили в город за покупками и иными нуждами. На некотором расстоянии от дома дорога разветвлялась, и ответвление тоже вело к пляжу. Поэтому к реке можно было пройти либо по короткому пути, напрямик, через поле, либо по длинному, огибая поле, по дороге.

Погода стояла милостивая, теплая прибалтийская, с необжигающим, добрым солнцем и легким, приятным ветерком. Публика — в основном мамы с детьми от 3-х до 6-ти лет. Мы познакомились с девочкой — ровесницей нашей дочери и её мамой. Через некоторое время выяснилось, что мы с ними то ли свойственники, то ли даже дальние родственники: дедушка новой подружки оказался моим дядей, родным братом моей мамы. Мир тесен.

Ребенок наш незадолго до отпуска прочитал книгу Ф. Зальтена «Бемби», удивительную и трогательную сказку о приключениях оленёнка Бемби. Это была первая большая книга, прочитанная ею от начала до конца, совершенно самостоятельно. После этого мы видели в знаменитом Ленинградском ТЮЗе спектакль по этой книге. Театр был замечательным, многие хорошо известные и знаменитые актеры, начинавшие свою карьеру в нем, впоследствии вспоминали этот период своей жизни с удовольствием, а главного режиссера и их педагога З.Я. Корогодского с нежностью. Поэтому, кроме совместных игр было много разговоров-рассказов и о книге, и о спектакле.

Этот день начался как обычно.

Мы отправились к реке прямо в купальных костюмах, прихватив с собой только какую-то снедь, воду для питья и подстилку для лежания. Расположились на берегу и началось приятное и беспечное времяпровождение. Наверное, нужно было бы сказать, как это сейчас принято, хотя и вполне безграмотно, «времяпрепровождение» т.е. — препровождение времени (куда?), — убиение времени.

Неожиданно всё очень быстро переменилось.

Небо вдруг наглухо закрылось черными грозовыми тучами. Налетел сильный, с рваными порывами ветер. Пошел дождь, быстро превратившийся в ливень. Раскаты грома, блеск молний, плач перепуганных детей, заражавших страхом друг друга.

Положение действительно неприятное — мы голые под проливным дождем, укрыться негде и нечем и, самое главное — как уберечь ребенка от простуды? Что делать?

Как это что делать!? Правило хорошо известное: не можешь изменить внешние условия, измени своё отношение к ним!

В первую очередь мы отправили маму. Она захватила все наши немногие пожитки и побежала домой, не по мокрому полю, а круговым сухим путем, по дороге. А мы с дочерью двинулись путем прямым и мокрым, но коротким.

И вот мы шагаем по полю.

Молнии прекратились, но сверху по головам и по плечам нас хлещет дождь, снизу по ногам нас хлещет мокрая трава, сбоку нас бьёт ветер. Но мы совсем не какие-то жалкие и испуганные жертвы бури! Мы героические, отважные землепроходцы, никакая буря нам не страшна, нам все нипочем! Бодро шагаем и громко распеваем песню о веселом ветре — «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!» И нам совсем не страшно, а очень даже весело и смешно! «Веселый ветер» закончился, но на смену ему пришло «закаляйся, если хочешь быть здоров…», потом еще что-то очень бодрое-дунаевское. Не успело оно кончиться, как мы уже пришли, и на пороге нас встречает мама с полотенцами, теплой одеждой и горячим чаем.

И оказалось, что буря — это совсем не страшно, а очень даже интересно, гораздо интереснее, чем однообразные скучноватые солнечные дни, похожие один на другой. Появилось множество новых впечатлений и теперь будет о чем рассказывать.

А ребенок после всего этого даже не чихнул!

Вторая Ленинградская блокада (конец 1991-начало 1992 г.)

Осенью 1991 г. в Ленинграде возникла критическая ситуация с продовольствием. В магазинах выстраивались длинные очереди. Была введена торговля по прописке — система, которую стыдливо называли талонной, чтобы не употреблять термин «карточная», и даже отдельно подчеркивалось, что карточки на хлеб не вводятся — очень уж напоминало бы еще не забытую Ленинградскую блокаду. Талоны должны были гарантировать каждому жителю города возможность покупки минимального набора продуктов. Но, гарантировали далеко не всегда, и приходилось выстаивать длинные «хлебные» очереди, иногда ночные. Условия и уровень жизни жителей начали резко падать, и к концу 91 г. в городе возникла чуть ли не угроза голода. Население назвало происходившее «вторая Ленинградская блокада».

Мы «проходили» это, как и все рядовые жители города. Но у нашей семьи было одно отличие.

В самый разгар «блокады» наша дочь оказалась в больнице с диагнозом «мастит». Её двухмесячный сын, наш внук, ещё даже не малыш, а грудничок, остался на наших руках. И тут выяснилось, что кормить его нечем.

Бывшая в запасе коробка с детским питанием уже пуста.

Я мечусь по городу в поисках.

В магазинах детское питание отсутствует. Нет даже коровьего молока.

Сеть молочных кухонь, где изготавливали питательные смеси и их можно было купить по рецепту, закрыта.

Так прошел день. Как прошла ночь, описать не берусь.

На следующий день — все то же самое.

Ни одной кормящей матери, которая смогла бы помочь, знакомой или знакомой знакомых, не нашлось.

Младенец уже не кричит, не плачет и даже уже не может хрипеть. Жена-бабушка ходит по комнате с ребенком на руках, укачивает-уговаривает и сама плачет.

Конец двадцатого века, мирное время, а в Ленинграде грудной ребенок умирает, не в переносном, а в прямом смысле. Ни от болезни, ни от травмы — от голода! Действительно, настоящая Блокада…

Положение отчаянное. Тупик! Безнадега!! Беда!!!

И тут меня осенило, не иначе как подсказка Свыше: Ленинградская Еврейская Ассоциация! (за точность названия не поручусь). Меня там знают как «отказника» и, кроме того, там мы учим иврит.

Несусь туда…

Еврейский ребенок умирает от голода!!! …

Через четыре часа у меня в руках были несколько коробок детского питания, срочно присланных из Финляндии. Плюс кое-какая детская одежка, тоже дефицит — помощь финских Христиан-Евангелистов.

* * *

Через год мы со здоровым годовалым малышом уезжали в Израиль. Навсегда.

Тоже через Финляндию.

Кстати, в Израиле я не слышал ни об одном случае мастита. Может быть его здесь не бывает вообще?

* * *

Одним из способов выхода из критической ситуации, создавшейся в Ленинграде, был бартер. Мэр Собчак обратился в Правительство с просьбой о выделении Ленинграду квот на сырье и материалы (редкие металлы, нефтепродукты) для закупки продовольствия по бартеру. Квоты были получены, а право на распоряжение ими и выдачу лицензий было предоставлено председателю Комитета по внешним связям мэрии В. Путину, который сам решал через какие фирмы осуществлять бартер.

Работа шла, а положение не изменялось. Продовольствия как не было, так и не появилось.

Деятельностью Комитета по внешним связям заинтересовались депутаты Ленсовета М. Салье и Ю. Гладков. И тогда выявились многочисленные факты злоупотреблений. Цены на редкие металлы оказались заниженными от 2-х до 10-ти раз по сравнению с ценами на мировых биржах. Цены на продовольствие, наоборот, несколько завышены. Ущерб, нанесенный городу, исчислялся миллионами. Большинство фирм с российской стороны оказались подставными фирмами-однодневками. Кроме того, нарушались таможенные правила. По существу, у людей крали жизнь.

Результаты проверки были направлены в Администрацию президента. По всем разумным правилам фигурантов следовало бы перевести, что называется, на казенный кошт.

Была назначена комиссия, но её работа кончилась ничем. Тихо заглохла…

Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Роман Гут: За порогом девятого десятка

  1. Читал раньше и снова прочел с большим удовольствием. Так, как читал хорошие книги до того момента, как их начинали «проходить»в школе. С этого момента «прохождения» возникало непреодолимое отвращение к произведению.
    Спасибо, свяжусь по телефону

  2. Рома! В поисках твоего телефоне в интернете наткнулся на твои воспоминания. Очень трогательное впечатление. Я с конца 2014 года живу в Маале Адумим. Надеюсь удастся каким-нибудь образом повидаться.
    Обнимаю и желаю здоровья!

  3. Здравствуйте, Роман Эляивич. Не знаю тот ли Вы Роман Эляивич, с которым я работала на заводе Коментерна, но Ваши воспоминания мне понравились. Написано легко и интересно. Я желаю Вам здоровья и здоровья, к остальное приложится.
    Кириллова Вера.

    1. Вот это юрприз!
      Да я это,я! Спасибо, что вспомнили.
      Почти шестдесят лет прошло..
      Здоровья,. удачи

  4. «Когда наличие дыр было твердо установлено, мы отправлялись к «холодному» сапожнику. «Холодный сапожник» — примечательное явление в послевоенном Ленинграде».
    ———————————————-
    Термин «холодный сапожник» имеет и более общее значение. Так называли (называют) людей относящиеся к своей работе «без души», совершенно формально.

  5. Очень интересные воспоминания и без грана преувеличения. Могу ответственно подтвердить о почти документальной достоверности всего изложенного.В том же примерно возрастном статусе, в том же месте и те же времена,как и уважаемый автор, проследовал через все перепетии ленинградского хаоса и бардака,с завершением маршрута на историческую родину.

  6. Очень хорошо написано, с душой, если так можно сказать. Прекрасная память, даже цвет трамвайных фонариков запомнился. Такие же цвета были и в 70-е. Совершенно фантастическая история умирающего от голода младенца в Ленинграде 91-го года. Фантастическая не в том смысле, что придуманная. А мастита как-то нет и в Америке.

  7. “…Язык чужой молитвы им не ведом,
    Но всякий раз, в очередной налёт,
    Соседи молча понимают деда,
    И верят в то, что Бог его поймёт.
    * * *
    Идёт Вторая… Мир — в огромной битве.
    Пылают страны, жертв — не перечесть.
    Но в каждой битве место есть молитве,
    Покуда Вера есть и Слово есть…”
    :::::::::::::::::::::
    Прочёл пропущенное начало и продолжение…“ Воспоминания… ”
    Автор – Роман Гут, бывший блокадник, бывший ленинградец, израильтянин.
    Уважаемый автор за порогом девятого десятка вспоминает те далёкие годы, когда он учился считать до десяти, когда пейзажи за окном так отличались от сегодняшних. Но даже тогда, в тех чудовищных военных условиях, его дед молился. На неведомом соседям языке. Короткие рассказы оказались такими ёмкими, полновесными, что хочется пожелать их автору и его близким – до 120-ти, в добром здравии. Шалом и – до новых встреч в Портале.

Добавить комментарий для Игорь Ю. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.