Гришка тяжело сел на влажную землю — прямо у свежевыструганного креста, достал сигареты и закурил. Да, он снова стал курить — после смерти деда. И знал, что теперь уже не бросит. Он теперь много чего знал и видел…

Колдун поневоле

Марина Ясинская

Внезапно зазвонивший телефон бесцеремонно выдернул Гришку из мрачного отупения.

— Если это ты дедка укокошил, тогда ты не жилец. Я его давно пас, и если ты, гаденыш, мне дорогу перебежал и все себе забрал, я тебя урою, так и знай, — раздалось в трубке.

Гришка недоумевающе пялился на погасший экран. Можно было бы счесть этот звонок неудачной шуткой, если бы не тот факт, что деда-то и правда убили. Причем не у себя в доме, не на улице, а в замызганной районной больнице, где он, оказывается, целую неделю пролежал в стационаре. Главврач лишь разводил руками и беспомощно приговаривал:

— Понятия не имею, как кто-то мог проникнуть — у нас ведь охраняется, даже ночью.

Насчет «охраняется» сказано было слишком громко. Видел Гришка их ночного сторожа — сгорбленный старичок устало клевал носом на табуреточке в углу, а когда его разбудили, близоруко щурился за толстенными стеклами очков и божился, что никого не было ночью, кроме дежурного врача и медсестры.

Про милицию вообще можно забыть — спившийся, наверное, еще с «сухого» периода перестройки, представитель РОВД — местный участковый, не то, что преступника — собственную фуражку не всегда отыскать мог.

Остается лишь стиснуть зубы и смириться с тем, что если уж в это безумное время никому нет дела до живых, на мертвых и подавно наплевать.

А тут еще этот нелепый звонок…

Гришка в бессильной ярости отшвырнул мобильник, с размаху плюхнулся в плюшевую глубину старого кресла, стоявшего напротив распахнутой балконной двери, и уставился на расстилающийся перед ним пейзаж. Закрыл глаза и подставил лицо под волны шумного городского океана, вслушивался в их шум и поглаживал мягкие подлокотники.

* * *

Гришка любил старое плюшевое кресло, а оно отвечало ему полной взаимностью.

Обитало оно у Гришки очень давно — его подарил дедушка на двенадцатый день рождения любимого внука. Кресло было мягким и удобным; у него откидывалась спинка, так что Гришка частенько в нем полеживал. А еще за долгие годы, проведенные рядом с хозяином, кресло научилось понимать его с полуслова и всегда с готовностью предлагало свой утешающий плюшевый комфорт и необременительное сочувствующее молчание.

Кресло пережило немало передряг — как незначительных, так и глобальных: перестановку, ремонт, переезд с квартиры на квартиру. Сталкивалось с пугающе-настойчивыми попытками Гришкиной мамы сменить выгоревшую обивку некогда благородно синего цвета на яркий клетчатый драп. Сокрушалось по поводу ухода старых друзей, когда-то давно переехавших вместе с хозяином из дома его родителей: расшатанных табуреток, безнадежно старомодного трюмо и неуклюжего письменного стола с исцарапанным стеклом. Терпело насмешливые взгляды новых жильцов: кожаного вертящегося стула, отливающего металлом компьютерного стола, стеклянной этажерки и ярко-желтого пуфика-недомерка. Стоически выносило категорические ультиматумы и отчаянные истерики регулярно менявшихся подруг хозяина, требовавших прогуляться до ближайшей свалки и избавиться наконец от пыльной рухляди, не сочетающейся с новомодным интерьером. Да чего только не было! Но ведь друзей не выкидывают на свалку просто потому, что они не подходят цветом к обоям.

Так что кресло продолжало обитать у Гришки и вносило в его жизнь умиротворение и покой.

Но сегодня безотказно действовавшее ранее сочетание уличного пейзажа с любимым креслом не помогало. Гриша пялился в одну точку невидящими глазами.

— Как же так? — тихо бормотал он, обращаясь непонятно к кому. — Какая ж распоследняя сволочь решила убить старика? Зачем? У него ведь даже сберкнижки с деньгами на похороны не было.

Но совсем начистоту — Гришку мучила не только горечь утраты, но и чувство вины.

Последние годы он всегда был занят — вещами исключительно серьезными, требовавшими безотлагательного внимания. Разумеется, нельзя бросить на произвол едва-едва оправившийся от «испытания криминалом» бизнес — ведь без его личного присутствия все рухнет. И потом, время — деньги.

Думал — когда-нибудь придут иные времена. В стране наведут порядок, бизнес развернется по-крупному, а он воцарится во главе собственноручно созданной империи. То есть будет солидным директором респектабельной фирмы. Не то, что сейчас. Нет, он, разумеется, не бандит. Но, положа руку на сердце, и не безгрешен — ну не решаются дела совсем без криминала. Хотя Гришка и не любил прибегать к таким вещам, но приходилось, и нередко. И не он в том виноват — жизнь пошла такая, что иначе никак. С волками, как говорится, жить…

Думал — вот тогда-то у него наконец появится время на все те дела, которые сейчас ну просто необходимо отложить на потом.

Он будет приходить к родителям в новую, купленную им к тридцатипятилетию их совместной жизни квартиру, сидеть с ними по вечерам на кухне, пить чай с ватрушками, которые так вкусно готовит мать, и вести неторопливые беседы с отцом.

Съездит с крестницей в аквапарк — он обещал ей этот подарок еще по окончании первого класса; Анюта уже в третий пошла, зато крёстный все никак не соберется.

Позвонит наконец-то другу детства, которого встретил случайно на улице уж года полтора назад. Они просидели тогда с Сашкой до полуночи в какой-то замызганной сосисочной и расстались с телефонными номерами и заверениями, что непременно созвонятся. Сашка, впрочем, звонил, а у него все как-то руки не доходили.

Он остепенится и заведет наконец семью. Веселье весельем, но ни одна из временно проживавших в его квартире подружек, подцепленных в баре или ночном клубе, не подходила на роль спутницы жизни. Впрочем, это и неудивительно — не в таких местах их искать надо. Вот найдет он себе умницу-красавицу, потом детки пойдут — на радость родителям и деду.

А к деду будет ездить часто, как раньше. Ведь в свое время не было ни одних каникул, которые не провел бы Гришка в деревне.

И вообще — дед был самым волшебным человеком на свете. Так казалось Гришке в детстве, так оно оставалось и теперь, хотя встречи с дедом случались все реже и реже — он с непонятным упорством отказывался переехать из некогда передового, а ныне заброшенного колхоза в город, поближе к детям. Впрочем, не так уж и далеко от города располагалась деревенька.

Но потрепанные автобусы, некогда регулярно сновавшие туда-сюда, отправлялись за город все реже, а затем маршрут и вовсе отменили. Только через пару лет Гришка обзавелся машиной, но благие его намерения вот теперь-то беспрепятственно наведываться к деду так и не осуществились. Сначала все портила плохая погода, размывшая проселочную дорогу до состояния непролазных болот — а у него, между прочим, никогда не было тяги к джипам-вездеходам, и он с удовольствием раскатывал на спортивном «Мустанге», низкая посадка которого ну никак не приспособлена для поездок по сельской местности.

А потом навалилось столько дел, и не предвиделось им конца и края! То вымогатели из официальных инстанций, проводящие бесконечные проверки, то бандиты в солидных костюмах, настойчиво предлагающие установить или сменить «крышу», то нерадивые продавцы, то ненадежные поставщики…

Когда-нибудь… Когда-нибудь он станет навещать деда каждые выходные, а не как сейчас — раз в полгода. Будет подолгу сидеть с ним на крыльце, прогуливаться по полю и лесочку. Беседовать.

Дед будет внимательно слушать его, ободрять и хвалить. Он умел слушать как никто другой. Еще он всегда мог как-то так ловко подсказать, что у внука потом все в руках спорилось — с самого детства. Развеивал грусть интересными сказками, когда Гришка был еще совсем маленьким, а когда подрос, развлекал его невероятными историями из своей жизни или жизни своих знакомых. Гришка кивал, втихомолку полагая, что дед приукрашивает ради красного словца, потому как сам рассказывал, что, вернувшись с войны, решил — пешего похода до Берлина с него на всю жизнь хватит, и дальше ста километров от деревеньки не уходил. Тем не менее, это не мешало Гришке по прежнему любить его рассказы.

Будет он ходить с ним на могилу к бабушке. Закажет новенький памятник, гранитный — а то металлический весь проржавел, крась его не крась. Может, уговорит-таки деда переехать в город. Купит избушку в частном секторе, чтоб попривычнее ему было. Переселится дед, будет жить себе поживать, радоваться успехам внука, а Гришка тогда будет заскакивать к нему как можно чаще, приносить какие-нибудь гостинцы к чаю и подолгу беседовать. Когда-нибудь…

А вот теперь деда нет. Не купит он ему домишко, не будет сидеть с ним у пузатого самовара. Все хорошо вовремя, и то, что можно сделать сегодня, откладывать на завтра не стоит. И сейчас уже ничего не изменить…

Гришка и не заметил, как нерадостные его размышления перешли в тревожный полусон-полубред. Под утро его разбудил звонок — ночью взломали один из складов, и Гришке пришлось срочно явиться для составления протокола.

Потом подъехали потенциальные клиенты. Затем — не терпящее отлагательств совещание…

На похороны Гришка так и не успел.

* * *

Освободился он только к концу недели, подъехал к бывшему колхозу и, так и не решившись зайти в дедову избу, мрачно проследовал на почти заброшенное деревенское кладбище.

По пути думал о том, что, закрутившись, даже не подкинул денег на похороны.

Могилу он углядел издалека — свежий холмик земли, деревянный крест. Ни оградки тебе, ни надгробия приличного. Ну ничего — он закажет посолиднее, гранитный. Чтоб с портретом. И подберет какие-нибудь слова на памятник — добрые, искренние.

Гришка так задумался, что неприметного мужичонку увидел, только подойдя к могиле вплотную. Тот деловито поливал рыхлый холмик водой из трехлитровой банки.

— Здорово, — окликнул он мужичка, — а ты чего это поливаешь — цветы, что ли посадил? Так не надо — я тут на днях надгробие ставить буду, все переворошим.

— Не, не цветы, — не оборачиваясь, ответил тот. — Вот, видишь, — мужичок указал головой в центр могилы, выливая туда же остатки воды.

Гришка ничего не понял, и, только пригнувшись, разглядел, что из земли торчит расплющенный конец какой-то деревяшки.

— Это чего? — недоуменно спросил он.

Мужичок, наконец, обернулся, спокойно поглядел на Гришку, а потом ответил:

— Кол.

— Какой такой кол?

— Знамо дело, осиновый. У нас все честь по чести.

— Чего? — угрожающе протянул Гришка.

Мужичок словно почуял неладное. Вгляделся внимательно с Гришкино лицо, а потом закивал часто-часто и спросил:

— Да ты никак внучок его?

— Ну, — неохотно буркнул Гришка.

— Григорий, да? — уточнил мужичок, — А я — Пал Саныч, сосед деда твоего… Был…— тут он нахмурился, замолчал, а потом грустно улыбнулся и добавил, — Кузьмич про тебя, бывало, часами рассказывал. Крепко он тебя любил. А уж когда в гости ты к нему наведывался, так он потом с неделю что на крыльях летал.

Гришка зажмурился. Сморгнул. Вытер ладонью. Подумал, что осень-таки расходится — вон, ветер какой холодный задул — аж глаза режет…

Пал Саныч тем временем присел прямо на землю у могилки, достал из кармана вытянутых спортивных штанов мятую-премятую пачку сигарет, протянул Гришке — угощайся, мол. Гришка отрицательно мотнул головой — не хочу. Мужичок закурил и задумчиво уставился куда-то вдаль.

Гришка присел рядом и молча смотрел на свежевыструганный деревянный крест. Говорить не хотелось…

— Да, вот оно как бывает, — снова заговорил дедов сосед. — Всё ведь вроде продумал Кузьмич. И жил один, и в город не переселялся. Да вот нашлись охотнички за недоброй силушкой, ох, нашлись. И не посмотрели, нелюди, что старик — убили, глазом не моргнули. Да только не будет им добра с того, не будет. Сила-то она страшная, изнутри ест. Чтоб человеком с ней остаться, надо такой крепкий дух, как у Кузьмича был. А у супостатов этих окаянных, знамо дело, одно на уме.

— Так ты что — видел, что ли, кто деда убил? — встрепенулся Гришка.

— А как же, — закивал старичок. — Они не раз к нам в деревню наведывались. Все вынюхивали, выспрашивали. Меня разок остановили, допытывали… Не сказал я им, но ведь живет-то нас тут всего-ничего. Сами нашли.

— Да чего ж им надо-то было? — Гришкин голос прозвучал зло — мужичок аж вздрогнул.

— Знамо дело, за силушкой явились. Прознали, сталбыть.

— Да за какой силушкой? — Гришка терял терпение.

— За колдовскою, — как ни в чем не бывало ответил старичок. Посмотрел на наливающиеся белой яростью Гришкины глаза и растерянно спросил, — Так ты не знал?

— Чего не знал? — крикнул Гришка и вскочил на ноги, — Что ты мне мозги-то паришь?

— Дед твой колдуном был. Потому и кол, чтоб упырем, значит, не обернулся. И водичкой святой сверху окропил.

Гришка разом сдулся — будто проткнутый воздушный шарик. Грузно опустился на влажную рыжую траву.

— Ну-ну, — покачал он головой.

— Не веришь — не верь, — правильно понял его мужичок, — А все одно Кузьмич колдуном был. Правда, невольным. Всякий колдун, когда умирает, старается навязать кому-нибудь свою силу, иначе ему придется долго мучиться, да и земля его не примет. Ну а коли убьет кто колдуна, на того сила-то и выльется. А на войне ведь как было — убивали всех подряд немцев, не приглядывались, поди… Вот и нашла где-то там, на фронтах, сила недобрая деда твоего.

Мужичок снова полез в штаны, достал мятую пачку, протянул Гришке. На это раз он взял сигарету, хотя курить, вообще-то, бросил еще пару лет назад. Затянулся, выпустил струйку дыма и задумчиво наблюдал, как она растворилась в тяжелом осеннем воздухе.

— Ох и крепкий дух у Кузьмича был, я тебе скажу. Чтоб силища такая — да не сгубила человека, на путь гибельный не завернула! Он еще и помогал нам маленько. Когда корову подлечит, когда козу заблудившуюся отыскать поможет. И ни разу, значит, во вред ее не применил, силу-то. Ни разу. Ни сглазил никого, порчу не наводил. А ведь мог бы — даже этих вот лиходеев. Я ему грешным делом предлагал — изведи, говорю, не от добра они тебя ищут. А он мне так — эх, говорит, Саныч, порчи да проклятия — это ведь как яд. Разок попробуешь — и все, сгубит она душу твою. Еще захочется, и еще. Так и не стал — даже нелюдей этих. Да… Шибко он боялся, что по смерти его кто с ним рядом окажется, и тогда сила его на того изольется. А пуще всего не хотел, чтоб кто из вас, родных его, с такой ношей маялся.

Гришка кивал, слушая в полуха. Деревенские суеверия его не интересовали — в голове уже формировался план действий.

— Ну вот что, Пал Саныч, — сказал, наконец, он, решительно поднимаясь с земли, — Пойдем-ка в дом дедов, и ты мне расскажи про этих. Как выглядели, что говорили, на какой машине приезжали — все, что вспомнишь.

— Искать будешь? — понятливо осведомился мужичок.

— Буду, — кивнул Гришка.

— Хорошо, — одобрил Пал Саныч, — А как суд начнется, ты мне дай знать — я ведь приеду, показания дам. Чтоб их наподольше упекли.

Гришка промолчал. Какой уж там суд… Только разве объяснишь это наивному мужичку из деревни?

* * *

Хотя Гришка и не любил лишний раз обращаться за помощью к своей «крыше», иногда обстоятельства вынуждали. Как, например, сейчас. В конце концов, кто лучше них разыщет и доставит убийцу его деда?

И хотя услуга обошлась недешево — пришлось снова отложить строительство очередного склада — Гришка не пожалел, потому как уже через несколько дней перед ним лежала папочка со всей необходимой информацией.

Имя, фамилия, год рождения, судимости — все по сто пятой да сто одиннадцатой… Удивительно, что с таким послужным списком его вообще из колонии выпустили.

От себя ребята добавили, что Горец — псих психом, даже свои на него, можно сказать, плюнули, и он давно уже сам по себе. Сдвинутый окончательно; убивает не просто так, а избирательно. Говорит, что ищет колдунов, чтобы забрать себе их силу. Потому, собственно, и кличка такая. Еще сказали, что на Горца этого уже кто-то охотится. Вроде бы такой же псих, верящий в ерунду про колдунов. Наверное, узнал он про то, что Горец деда шлепнул, вот и ищет теперь. Тут-то Гришка и припомнил так удививший его странный телефонный звонок.

Спросили ещё, Гришке Горца живым доставить, или достаточно, чтоб его просто убрали. Гришка и сам не понял, кто тянул его за язык, когда он попросил привести убийцу к нему. Потом он долго раздумывал, пытался понять — зачем это ему? Полюбоваться на психа? Речь обвинительную произносить? Стыдить? Добиваться ненужных разъяснений? Или… или самому убить?

Да нет, ерунда какая! Не верит он в россказни про колдунов. Не бывает их на свете. Он просто за деда отомстить хочет.

И все-таки зерно сомнения запало Гришке в душу. Уж больно серьезно рассуждал Пал Саныч. Да и дед ему сколько невероятных историй рассказывал, а Гришка не верил. Может, он их и не придумывал вовсе? Может, и не спроста всегда помогали ему советы деда? … Эх, как легче стало бы ему вести свой бизнес, располагай он сверхъестественной силой. Ловя себя на таких мыслях, Гришка злился на собственную глупость, мотал головой, гнал их прочь. Но проходило время, и они возвращались.

* * *

Оглушенного молодого парня ему привезли, как и договаривались, на крохотную полянку, что была в соседнем с дедовой деревней лесу. Вытащили безвольный куль из серенького джипа, участливо осведомились — не помочь ли. Ответа не дождались, оглядели застывшего Гришку с ног до головы, неодобрительно покачали головой, всунули ему в руку Макарова.

Гришка все так же стоял, невидящими глазами глядя на парня.

— Эй, Грэг, — нетерпеливо окликнул его один из крепко сбитых коротко стриженых ребят, — Ты чего стоишь-то? Кончай его — и дело с концом. Или тебе поговорить с ним надо? Так это мы мигом, — добавил он, приподнял все еще не пришедшего в себя парня и хорошенько его встряхнул.

— Не надо, — через силу выдавил из себя Гришка.

— Правильно, кончай его скорее. А то опять пасть раскроет и начнет нести всякую ерунду. Мы его пока вязали, он все какие-то проклятья бормотал, что-то про порчу нес, и вообще.

Гришка всё не мог пошевелиться.

— Ну, давай, — подбодрил его все тот же коротко стриженый, вгляделся в его лицо и протянул: — Э, Грэг, да ты первый раз, что ли?

Гришка через силу кивнул.

— Значит так, — вмешался тут другой, — Тебя спрашивали — шлепнуть его или живым доставить? Спрашивали. Ты что сказал? Сказал, чтоб доставили. Так какого ж… ты теперь тут ломаешься? Что, деда своего уже не жалко, да? Пусть гуляет урод этот, да? Или, может, в ментовку сдать собираешься — будет тебе, дедушка, справедливое возмездие. Так?

Слова про деда расшевелили Гришку. Он посмотрел на неподвижного парня, валявшегося на рыжей траве. Этот гад ни за что ни про что, из какой-то дурацкой блажи хладнокровно убил его деда.

Гришка, казалось, так и видел темную больничную палату. На скрипучей кровати лежит дед. Крепко спит — выздоравливает. Может, снится ему, что приехал его навестить он, Гришка. Наверное, даже улыбается во сне. И тут появляется этот…

Как он душил старика? Накрыл лицо подушкой? Руками схватил за горло?

… И чем подробнее представлял себе Гришка эту картину, тем сильнее становилась его ярость. Наконец она захлестнула Гришку с головой. Словно со стороны наблюдал он, как поднималась рука с пистолетом, как палец нажимал на курок.

А потом в глазах потемнело, подогнулись колени, и завертелась перед глазами противная цветная карусель.

* * *

Когда Гришка пришел в себя, на полянке никого не было. Даже трупа — ответственные товарищи добросовестно выполняли все пункты договора.

Гришка с трудом поднялся и побрел к дедовой деревеньке. Он шел через притихший осенний лес, под ногами с шуршащим треском крошилась облетевшая сухая листва, а Гришка пытался справиться с тем, что мир неузнаваемо изменился.

Сначала ему казалось, что совершенное им убийство что-то сдвинуло в его психике, и оттого мерещится ему всякая ерунда. Потом понадеялся, что, может, это просто дурной сон — вот-вот проснешься и поймешь, что не было ничего.

А когда дошел до позабытого деревенского кладбища и углядел единственную свежую могилу, то понял.

Гришка тяжело сел на влажную землю — прямо у свежевыструганного креста, достал сигареты и закурил. Да, он снова стал курить — после смерти деда. И знал, что теперь уже не бросит.

Он теперь много чего знал и видел.

Видел, как черным шлейфом тянулась за серым джипом порча, наложенная застреленным им Горцем. Знал, что скоро сведет она в могилу всех, ехавших в нем: один по пьяни разобьется насмерть, другого застрелят на очередной разборке, а третий просто угаснет сам.

Видел слегка сияющую светлую дымку, окутывавшую домик деда. Знал, что она скоро погаснет совсем — теперь, когда деда не стало.

Слышал отголоски чужого горя, впитавшегося в рыхлый могильный холм. Знал, что сегодня поутру его снова поливал святой водой Пал Саныч, и что будет так делать, пока не пройдет сорок дней, потому что он любил деда и очень хотел, чтоб тот упокоился с миром. Знал, что так оно и будет, потому что дед его колдуном стал невольно, а невольным колдунам есть прощение.

Понимал, что ему прощение заслужить будет куда сложнее — ведь он знал, что творил. Знал, хотя и не признавался себе в этом.

Гришка долго сидел еще у могилы деда. Отчаянно вслушивался в тишину, будто пытался разобрать едва слышные слова деда. Тот рассказывал о том, как теперь жить ему с этой недоброй силой, чтоб не сгубила она его; как удержаться от того, чтобы обращаться к ней. Как и в далеком детстве, он успокаивал внука и утешал. Или Гришке просто так казалось…

А потом раздался внезапный звонок на мобильник.

— Я знаю, что Горца ты шлепнул. Ну, ничего — теперь я своё не упущу. Все, гаденыш, ты не жилец. И сила твоя тебе не поможет.

Гришка равнодушно отключил телефон. Закрыл глаза и отчетливо увидел очередного охотника за колдунами. Сколько их еще есть на свете? Способных спокойно убить ради злой силы любого, даже старика? Такого, как его дед. А сколько таких, как его дед, по вымершим селам да опустевшим деревням? Колдунов старой закалки, стойких и сильных духом, осознанно отказывающихся применять силу во вред — даже к своим убийцам? Сколько из них будет безжалостно уничтожено расплодившейся мразью? А уж как распорядится полученной силой эта погань — и вовсе представить страшно.

Гришка покосился на могилу и виновато прошептал:

— Извини, дедуль, я знаю, что с этим делом нельзя начинать — как с наркотиком. Знаю, что потом сложно будет не поддаться. Но я ведь твой внук. Значит, у меня получится, и я останусь человеком. А вот мразь эта — они не люди. Не могу я спокойно оставаться в стороне и смотреть, как убивают таких как ты… Я осторожно, ладно? — просительно закончил он.

Закрыл глаза.

Слова страшной порчи сами приходили ему на ум. Они звенели от скрытой силы и рвались наружу.

Гришка знал, что настигнутый ими не доживет до конца месяца.

Знал, какую цену придется ему за то платить.

Знал, что ждет его на новом пути, и что обратной дороги уже не будет.

Знал.

Глубоко вздохнул.

А потом тихо выпустил страшные слова наружу.