Легенда гласит, что владимирский князь Юрий Долгорукий любил наезжать в это дикое место и принимать здесь гостей не только потому, что с Боровицкого холма открывался прекрасный вид, но ещё и из-за ядрёных и очень доступных девок, кучковавшихся у спуска, который спустя полтысячи лет стал называться Васильевским…
Сентябрь 19-го
Заметки
Александр Левинтов
Продолжение. Начало
Вчетвером на троих
вечерами мы втроём
собираемся и пьём:
Полкило, Стакан и Я —
неразлучные друзья
мы друг друга наполняем
счастьем, смыслами, стихами,
мы души в себе не чаем,
истину деля меж нами
никому нас ни разлить,
кроме нас самих, конечно,
разливаем, чтобы пить
и беседовать безгрешно
если скучно без подруги,
мы Закуску пригласим,
и, беря её под руки,
меж собою разместим
На троих
(рассказ-инструкция)
Прошло 30 лет, как рухнула традиция пить на троих.
Произошло это потому, что алкоголем, в том числе водкой, стали торговать круглосуточно, не только в магазинах, но и киосках, до сотни киосков у каждой станции метро, в таре от 5 литров (спирт «Royal») до 50 граммов.
Другой причиной стала массовая безработица.
Третьей — обвальное падение общественной морали.
Сама традиция пить на троих просуществовала всего тридцать лет: до того разливали на двоих и разлитое пили дома, за ужином, под присмотром жены и семьи. Переход «на троих» был протестной реакцией населения на первое повышение цен, произведенное Хрущёвым: до него ежегодно 1 апреля объявлялось понижение цен, на 19 съезде КПСС понижение цен было объявлено генеральной линией партии и столбовой дорогой по построению коммунизма и отмене денег как пережитка капитализма. Водка стала стоить не 23.90, а 28.70 (с 1961 года — 2.87), что в сочетании с плавленными сырками «новый» и «городской» (12 копеек за 50-граммовую упаковку) давала идеальную трёхрублёвую формулу: «по рублю — и в школу не пойдём». Эта традиция породила целую культуру пития на троих (многочисленные анекдоты и карикатуры, фильмы «Дайте жалобную книгу», «Кавказская пленница» и множество других, фольклор, идиоматику и другие социокультурные явления и процессы).
Не дай бог, конечно, но в нашей неожиданной стране всё повторяется. Может повториться и это.
А носителей традиций и культуры всё меньше и меньше. Вымираем потихоньку, прости Господи.
Этот текст написан на всякий случай: а вдруг вернётся? Не повторять же все ошибки прошлого.
Пить на троих надо именно стаканами, по 166.666|6| грамма на каждого. Если водку пить потихоньку, тридцати-сорокаграммовыми рюмками, то можно и не захмелеть, особенно при наличии закуски. А тут — шарахнул свой стакан — и стресс от рабочего дня, международной политической обстановки, проигрыша «Спартака» и неизбывных наездов жены на подкожные свободы как не бывало.
Стаканы были при всех автоматах с газировкой и, пока не настала перестройка, их хватало и на тех, кто пьёт эту газировку, и на тех, кто пьёт на троих. Кроме того, стаканы висели в принципе на ветках кустов и деревьев на входах во все парки и скверы любого города. Наконец, можно было толкнуться к любой старушке на скамеечке и стукануть в любое окошко первого этажа: если не вынесут стакан, то укажут, к кому толкнуться. Такса отношений была устойчивой: за аренду стакана арендодатель брал пустую тару (12 копеек — две таких операции — и у стакановладельца набегает на бутылку пива, если добавить всего одну копеечку, поскольку пиво стоило 27 копеек минус 12 копеек пустая тара), но если стакановладелец предлагал к стакану яблочко или соленый огурчик, то ему полагалось оставить глоток на донышке тары, граммов 25-30.
Настоятельно рекомендую пить первым — под каким-нибудь благородным и благовидным предлогом: «дайте первому, а то помру после вчерашнего», «дайте первому — жажда мучит», «дайте первому — у меня жена скоро рожает» и тому подобное. Быть первым — безопасно. Даже, если вы пьёте в компании хорошо знакомых, вы же не знаете, есть ли у них грипп, герпес или сифилис, и вы не всегда спрашиваете, с кем ваш собутыльник спал накануне.
Пить надо решительно и быстро, если умеете — залпом, если не умеете, то большими глотками, как в тройном прыжке. Но — залпом и быстрее и проникновенней — учитесь, тренируйтесь, ежедневно. Скорость важна ещё и потому, что главный ваш враг — мент. В лучшем случае он разгонит и прогонит вашу компашку, в среднем — начнет вымогать (а вымогать-то нечего), в самом худшем — сдаст в отделение, там составят протокол и направят телегу по месту работы: прощай, звание ударника коммунистического труда, прощай, квартальная премия, прощай, отпуск летом, прощай, анонимность существования в родном рабочем коллективе.
Второй враг, поменьше — дружинник, такой же, в сущности, мужик, но при исполнении за отгул. От этого избавиться легче, но всё равно лучше не попадаться.
Бывают периоды и дни, когда становится невмоготу: например, московская Олимпиада, когда в городе ментов было раза в два больше, чем жителей. Или — смерть генсека. Помню, помер Брежнев, а нам, в самом центре города, позарез надо было выпить. Мы было пристроились в тылах памятника Карлу Марксу, так мент и туда нагрянул. Выход мы, конечно, нашли: пошли в Центральные бани, якобы встали в очередь (очередь тогда на час, не меньше) — и выпить успели, и поговорить, и, главное, в тепле и среди своих.
Люди ушлые и тёртые, вроде меня, всегда имели при себе справку о донорской сдаче крови, с датой, а можно и без даты: в темноте дату обычно не замечают. Существовал незыблемый общественный договор, дороже Конституции: доноров не трогать, пусть они хоть в лоскуты и лыка не вяжут.
Приняв дозу, надо соблюсти всю литургию: занюхать мануфактурой левого рукава, вежливо отщипнуть ровно треть плавленого сырка, лучше чуть меньше, чем чуть больше — ведь у тебя привилегия пить первым, закурить и попиздеть. Собственно, ради этого conversation и затевается ритуал на троих.
Дальнейшие события — во множестве вариаций:
— конечно, можно и разбежаться по домам, особенно в незнакомой компании, но такое встречается крайне редко,
— можно скинуться и повторить,
— можно где-то поблизости и на скорую руку перехватить до получки или аванса и повторить,
— можно открыть шлюзы подкожных кладовых и повторить,
— можно поехать в гости к одному из троих и продолжить, но это уже серьёзно,
— можно, наконец, пуститься на поиски приключений на свою искалеченную судьбой задницу, но тут моя фантазия останавливается, потому что именно этот сюжет во множестве своих неповторяющихся, каждый раз уникальных и удивительных, вариациях и повторялся каждый раз.
23-й концерт Моцарта, адажио
вот и всё, вот и всё, вот и всё —
я прощаюсь с прошедшим, друзья,
и, увы, оставаться нельзя,
пусть моё кто-нибудь допоёт
лёгкой грусти мажорны штрихи,
я задумчиво в Бога смотрю,
перед взмахом крыла на краю,
там, где звуки рождают стихи
высоко, высоко, высоко
меня ждут серафимы, трубя,
в эти светлые дни сентября
так уместен мотив рококо
я умолкну, теперь навсегда,
лишь повторы останутся вам,
глух к хуле с похвалой пополам,
я — вон та голубая звезда
Рыбные сословия
Будучи душой сугубо рыбной и морепродуктной, корнями — из Поволжья и самого раннего антропогена, я жадно и совершенно бескорыстно люблю всё это, люблю ловить и покупать, готовить и есть, описывать и упиваться всем рыбным, водным и подводным. Настолько, что, кажется, могу описывать этот мир не как гастроном, гурман или просто потребитель, а изнутри, находясь в этом социуме. Во всяком случае, я попробую.
Царская рыба
Это, конечно, осетровые: громадные, мясом дебелые, холёные, с мощным подшкурным жиром-мантией, что порождает в ухе явственные стигматы — пятаки жира, а в холодном копчении — желеобразные сочащиеся прожилки и переходы.
Осетр осанист, степенен, фигурален, величественен. Он любит хрусталь, золото, витиеватое столовое серебро, очень холодную водку и чёрную, то есть, свою же икру. Ещё он любит белый хлеб свежайшей выпечки, но не пухлый, а тянущийся, слегка резиновый, настоящее сливочное масло из кипяченых сливок и лимонную слезинку умиления. Настоящий балык холодного копчения — это процедура коронации, между прочим: тончайшей нарезочки, розоватое, полупрозрачное, от верноподданнических чувств глаза сами зажмуриваются при надкусе, а того трепетнее, при бережном укладывании на масличный блин и сворачивании блина и души в трубочку.
Всех этих романовых в чешуе я не знаю, но попробую перечислить: белуга, калуга, осётр, севрюга, лопатонос, шип и стерлядь. Есть ещё какие-то гибриды, но, как и все гибриды, они воспроизводятся с неохотой.
Осетры любят подавать себя целиком, и это всегда впечатляет. Ведь они все такие шипованные, родовитые. Вот, например, елабужская белуга конца 19 века. Таких теперь больше не делают, конечно, но сразу видно — зверюга ручной сборки:
Икряные удои осетровых стремительно падают по вполне понятным причинам, точнее — причине: человеческой жадности.
Noble fish
Однажды в разговоре с какой-то американской философиней я назвал лососей noble fish — она долго хохотала, вот, дура!
У нас всё либо двойственно, либо двоично: лососи — это типичные норманны и варяги, воинственные и неистовые викинги, сиги — северные и сибирские увальни, любители крепчайших морозов и строганины. Лососи — беспощадные и жадные хищники, рыбы-воины, сиги — лежебоки, нагуливающие подшкурный жир на одном месте, феодалы, помещики, князьки, окормляющиеся местом своей службы и обитания. Но и те, и другие — благородных голубых (от водянистости) кровей, дворяне, просто, лососи — военные воины, а сиговые больше по статской части, либо лендлордствуют, точнее вотерлордствуют.
Американцы, где сословия запрещены конституционно, знают только пять видов лососей, простой российско-советский парень типа меня может, не моргая, назвать десятка полтора-два: кета, горбуша, нерка, сима, чавыча, кижуч, голец, хариус, таймень, кужма, ленок, форель морская, форель радужная, сёмга, норвежский лосось, балтийский лосось, канадский лосось.
Это офицерьё имеет красное мясо — от розового (мезенская семга или лососина) до кумачово-красного, высокопартийного (чавыча и сима), но только, если это — естественная, а не искусственно выращенная рыба, которую вынужденно подкрашивают, потому что иначе она имеет неприятно грязно-белёсое мясо. Конечно, всё это иерархировано по чинам и званиям. Во главу войска, не задумываясь поставлю мезенскую сёмгу: её не накладывают, а буквально намазывают на бутерброд. Лососи имеют не только красное мясо, но и красную икру: от крупнозернистой розовой балтийского лосося, до алой икры нерки, самой выразительной.
Все лососи питают страсть к лимонам и лаймам, каперсам и маслинам, а также всякой свежей зелени. Я не знаю лосося, который при малосольной заготовке отказался бы от пучка свежего молодого укропа.
Как истинные офицеры, они не брезгливы и пьют всё, но тем не менее заметно предпочитают игристые вина, а также белые сухие, желательно строгие: закарпатское «променисте», рислинги, траминеры, мильнер, мускаты и мускатели, пино гри и пино гриджио, совиньон блан, токайские, мозельские и эльзасские, соаве, но только очень не рекомендую шабли и шардонэ — слишком женские, жеманные и мягкие. Ну, и все балканские вина — по их простоте и беспородности.
Привыкшие плавать строем, лососи жарятся и даже коптятся стройными рядами стейков, без затей и даже без масла. Они же скоры на плавник в уху, вместе с головами и хвостами.
Всех сиговых не перечислю, только тех, которыми лакомился: нельма, белорыбица, муксун, чир, щекур, сырок, пелядь, омуль, ряпушка, тугун (сосьвинская селёдка).
Как и все благородные, сиговые хороши в любом способе приготовления, но всё-таки классика — копчение, строганина и в ухе. Всё подряд сиговые не будут — происхождение не позволяет: только спирт, на худой конец водка. Когда водка стоила незабвенные 2.87, «питьевой спирт» (80%) — всего 3.62. Но гнали этот спирт в Воркуте, скорей всего, из угля, уголь там скверный, низкокачественный, поэтому я всегда ориентировался на медицинский ректификат, супер-супер-брют.
У белорыбицы и нельмы мясо белое, даже дебелое, а все остальные сиги носят розоватое и икра у них изжелта-розоватая, по кондициям уступает лососёвой, но в разы превосходит щучью.
Что ещё сказать об их благородиях? — все они, но в разной степени, обладают характерным пикантным душком, это у них парфьюм такой, а на самом деле они необыкновенные чистюли и скорей вымрут, но в загрязнённой воде водиться не будут.
Не анатомически и не биологически, а на чисто вкусовых ощущениях: сиговые отличаются от лососёвых некоторой сельдёвостью, я бы даже сказал, селёдошностью, хотя есть такие ихтиологические чудаки, которые лососей объединяют с сельдями, но они, очевидно же, плохо знают рыбную геральдику и евгенику.
Частик
Пресноводные простолюдины: мещане, посадские, слобожане, крестьяне, разного рода разночинцы, чёрный мелкий клир. Если очень надо знать всех, то это — к Аксакову, а я встречался — на рыбалке, на сковородке, в пивбарах и прочих общепитах с ершами, пескарями, уклейкой, верхоплавкой, карасями, сазанами, карпами, плотвой, краснопёркой, шелешпёром, налимом, сомом, окунем, щукой, линём, лещом, подлещиком, синцом, голавлём, язями, чебаком, сорожкой, но частиковый мир невообразимо разнообразен, полон эндемиков и раритетов, настоящих самородков и самоучек.
Эти ребята любят купаться стайками, но есть и одиночки-интроверты, например, сомы.
Сельдёвые
Если вспомнить Хосе Ортегу-и-Гассета и его «Восстание масс», то косяки сельдёвых и есть самые настоящие массы, индивидуально неотличимые друг от друга, подчиняющиеся единым порывам и стихиям и создающие, питающие своих героев и вождей: акул и дельфинов.
Самих сельдей я знаю более двадцати видов и типов, а сюда же ещё относятся все анчоусы (килька, тюлька, хамса, барабулька, собственно анчоус), салаки, сардины, ставриды, вобла, рыбец и тарань.
Народ, массы, кадры, мировой пролетариат, плебс, быдло, смерды — как только мы не называем этих простолюдинов-просторыб. Может, Гегель и прав, называя их навозом истории, но, положа руку на сердце, а кто мы, в сущности, такие? — вроде точно такие же… Так и нечего выпендриваться.
Pasarela a San Francisco
я лечу в кабриолете
в город под названьем Где-То,
сквозь растрёпанное лето,
мимо мнимостей в кювете
а дорога — загляденье,
по каньонам виражи,
и приводят в изумленье
облака да миражи
Где-То прячется в туманах,
в мифах, в сумраке притонов,
весь в соблазнах и обманах,
в узах путанных законов
улетают, отлетают
страхи, страсти и сомненья
в голове моей играют
разночудные виденья
Зацепа
Как Зацепа, это место известно, кажется, с начала 18 века, это была не застава типа Калужской или Коломенской (Таганской), а нечто рангом и статусом пониже. Здесь въезжающие в Москву телеги и подводы цепляли для досмотра и шмона железными щупами (отсюда название одной из ближайших улиц Щипок) на предмет поиска контрабандного вина. Ясно, что этот контрабандный товар был малозначим и на алкогольном московском рынке практически незаметен, незрим. Городить заставу по такому ничтожному поводу не стали — не доходно.
Зацепская площадь
Общее всеобщее заблуждение: Зацепская площадь — та, что перед Павелецким вокзалом. Настоящая Зацепская площадь — рядом. Она в тылах вокзала и сформирована храмом Флора и Лавра. Здесь действительно был трамвайный круг и были номера трамваев, шедшие до Зацепы.
А площадь перед Павелецким вокзалом (теперь она так и называется — площадь Павелецкого вокзала) долгие десятилетия называлась Ленинской. Сюда прибыл траурный поезд с телом вождя мирового пролетариата, умершего в Горках (не там, где сейчас поживает Медведев, а в Горках, долго время называвшихся Горками Ленинскими, где доживал свой век выживший из ума Н. Ленин/В.И. Ульянов).
Сейчас это превращено в музей Московской железной дороги: мы перекрашиваемся как можем:
Эта площадь была одним из самых оживлённых трамвайных узлов Москвы: трамваи шли по Садовому кольцу к Краснохолмскому мосту в сторону Таганки и в противоположном направлении — к Серпуховке, Калужской заставе и разбегались там в разные стороны — на Мытную, Ленинский, Шаболовку, Полянку, по Кожуховской — к Ново-Спасскому мосту, по Новокузнецкой — к Устинскому мосту и далее к Яузским воротам, где тоже была мощная трамвайная развязка, и в противоположном направлении, крутыми зигзагами, витиевато и затейливо, к Даниловскому рынку, ещё одной вечной трамвайной пробке. Я помню все эти развязки как уходящие за горизонт вереницы стоящих трамваев и жуткий их перезвон, если, не дай Бог, всё это приходило в движение.
Я любил эту площадь за ресторан «Иртыш» — самый сытный и самый дешёвый ресторан Москвы в 60-е годы. Описывать его — значит вновь обливаться слюнями, поэтому лучше просто отослать к моим книгам «Выпивке и пьянке», «Книге о красивой жизни» и «Небольшой Советской Энциклопедии».
Зацепский рынок
Вот парадокс индустриализации и коллективизации: на переломе 20-х-30-х годов пол-страны подыхало с голоду от голодомора, а в Москве в начале 30-х годов открыли 4 колхозных рынка: Преображенский, Дорогомиловский, Даниловский и Зацепский.
Зацепский считался одним из самых дешёвых, наряду с Преображенкой и Тишинкой, чему способствовала непосредственная близость вокзала, ворот в Черноземье и Поволжье. Вокзал долго был из затрапезнейших, как и поезда, шедшие на Рязань, Саранск, Тамбов, Камышин, Воронеж, Саратов, Астрахань, Ртищево, Царицын, Балашов и в другие глухие углы.
Снесли его, сердешного, одним из первых, задолго до перестройки и перехода от базара к рынку.
Зацепа сегодня
Зацепа была всю свою историю одним из самых бойких и заполошных, суетных мест Москвы. Ныне же здесь — запустение и забытьё.
В конце 80-х вокруг площади на месте рынка вырос непроницаемый высоченный забор: площадь закрыли на реконструкцию. Прошло уже тридцать лет, а это огромное пространство так и стоит пустым бельмом в самом центре города, всего в паре километров от Кремля, но начальство сюда не ездит и ничего этого не видит, знать не знает и ведать не ведает.
Никто уже не помнит, нахрен огородили это место, как никто не помнит, зачем снесли безобразную гостиницу «Россия», но у нынешнего кремлевского сидельца явная тяга к пустым местам. Вместо гостиницы построили пустырь «Зарядье», перед Павелецким вокзалом теперь также планируют пустырь с разными безумными затеями.
Пока же котлован (что-то ведь хотели строить подземное, а не парк) постепенно заполняется водой, потому что рядом Москва-река, а само место — низинный, пойменный берег. До недавнего времени в Интернете можно было найти этот пруд: в нём начали гнездоваться утки… теперь можно найти только такие фото допрудовой истории:
За вокзалом видна церковь Флора и Лавра, а за ней — головной офис Юкоса Михаила Ходорковского: там и начинается Щипок. Москва — это не только архитектурная мешанина, но и мешанина истории, человеческих судеб, нагромождение глупостей и жестокостей.
История и география бл-дской Москвы
Легенда гласит, что владимирский князь Юрий Долгорукий любил наезжать в это дикое место и принимать здесь своих сокровенных гостей не только потому, что с Боровицкого холма открывался прекрасный и совершенно бесплатный вид (а князь недаром звался Долгоруким — за жадность и умение прибирать к рукам всё плохо лежащее), но ещё и из-за ядрёных и очень доступных девок, кучковавшихся на Подоле холма — у спуска, который спустя полтысячи лет стал называться Васильевским, и в устье Неглинки, оба места сегодня мы назвали бы пляжными благодаря песчаным отмелям.
Бизнес, основанный на гулящих девках, и стал одним из факторов привлекательности этого места. А, собственно, что ещё надо для возникновения города? — красота и прелесть места и его обитателей.
Из романа Алексея Толстого «Петр Первый» цензура жирно вычеркнула несколько эпизодов скабрезного характера, но «в списках», то есть нелегально, эти эпизоды ходили и по Москве, и по стране, и по русскому зарубежью, и были весьма популярны и читаемы, как, впрочем, и другие произведения автора подобного рода: Алексей Николаевич был большой любитель и баловник по этой части.
Писатель, отличавшийся исторической дотошностью, довольно чётко описал географию московского срама: как и торговля, проституция теснилась и жалась к Кремлю: Охотный ряд, Занеглименье, Китай-город, нынешняя Варварка. Эти развесёлые кварталы резко контрастировали с Замоскворечьем, прежде всего с Бабьим Городком и, говоря более общо, со стрелецкой слободой, где купечествовали и торговали стрельчихи. Единственное исключение составлял Балчуг — огромный кибиточный цыганский табор, славившийся и коноводами (неподалеку, на Ордынке был самый большой конный рынок), и конокрадами, и цыганскими девками на продажу и в аренду на ночь.
Другим спотом проституции был Кокуй, поселение иностранцев на высоком берегу Яузы. Заморские купцы, «немцы», жили здесь не только семьями, но и командировочным образом, бессемейно, а потому нуждались в соответствующих услугах. Зная о венерическом разгуле на Москве (тогда все эти болезни без разбору назывались дурными), кокуйские немцы строго ограничивались своими кадрами, русскими девками брезговали и русских в свои дома терпимости не пускали. Здесь всё было прилично до чопорности и по строго установленным и соблюдаемым таксам — русские (московские) срамные девки работали в основном на бартерной основе, за выпивку.
Эти два типа проституток успешно дожили до наших дней, о чём будет написано дальше.
Переезд столицы из Москвы в Петербург сформировал очень интересный и географически объяснимый бизнес: в деревне Крестцы, расположенной на старо-питерской дороге при ямской слободе ещё при Екатерине II начали торговать чаем из самоваров с бубликами, баранками, кренделями и прочей выпечкой. От Питера — 400 вёрст, от Москвы — 450. Один гон почтовой тройки — 50 вёрст. Угощали проезжих самоварным чаем ядрёные девки, и все эти чаепития носили вполне символический смысл. Если девка ездоку нравилась, то она, видя это, приглашала его «серьёзно откушать» в избу, где он и получал соответствующее удовольствие и удовлетворение. Двести лет тому назад деревня была упоминаема Пушкиным, который прекрасно знал, что стоит за этими бубликами, «конфетами-бараночками» и, естественно, не упускал случая полакомиться — заодно и чайком, why not? Чайный бизнес жив и по сей день, но изначальный смысл давно утерян, а потому сегодня эта вся пеструха и суета выглядит случайной и необъяснимой, тем более, что никому в голову не придет здесь ночевать: от Москвы езды 7 часов, от Питера — 6.
Но, кстати, и выход из Питера на Москву по Московскому тракту, и выход из Москвы по Питерскому — традиционное место кучкования продажных девок, недаром же загородный (в те времена) ресторан «Яр» расположен почти сразу за Тверской заставой. Сейчас этот авто-секс-бизнес цветёт на всех выхлопах из Москвы сразу за МКАДом, но самая серьёзная концентрация — на Ярославке, на пути в Сергиев Посад или из него, либо перед очищением от грехов либо сразу после него.
При Иване Грозном на Москве появился указ о запрете водки (вполне в духе Андропова и Горбачёва). В городе действовал всего один кабак (на Балчуге) — исключительно для опричников, ныне феэсбешников. Вся кабацкая проституция сосредоточилась на Балчуге. Однако долго это продолжаться не могло (указ вышел в 1552 году). Уже в 1626 году в городе было 25 кабаков, в 1775-ом (при Екатерине II) 151 питейное заведение на 200 тыс. жителей, а ещё спустя 10 лет на 220 тысяч жителей — 1 театр, 302 храма и 359 кабаков. Самым популярным кабаком времён Алексея Михайловича был «Под Пушкой» на Красной площади, которая называлась тогда Пожар. Проституция концентрировалась вокруг этих заведений. В известной мере она была подконтрольна государству, поскольку уже в 80-е годы почти 30% доходов казны составляли акцизы, откупы и налоги от продажи водки (350 тыс. рублей из 1.22 млн рублей гос. бюджета). Девки несли государевым людям доносы и прочий компромат, прежде всего.
В кабаках, помимо пьянства, процветали также азартные игры (фартинные — фартина: мера объёма, равная штофу), но не на деньги, а на выпивку или девок, а также канцелярский бизнес — писание за деньги челобитных, прошений, долговых поручательств, доносов и других письменных документов.
Пил же народ по-чёрному, особенно на праздники:
В 1844 году проституция в Москве, вслед за Петербургом, была легализована и локализована, отодвинута от самого центра города.
К концу 19 века все публичные дома, частные, разумеется, вышли из-под опеки полицейского ведомства и перешли, вместе с лечебницами, под городское начало.
Судьбу этих женщин нельзя назвать счастливой, недаром же московское мещанское сословие создало «Общество вспоможествования впавшим в проституцию».
Об одном, самом большом публичном доме в Москве, я узнал, работая в этом здании в первой половине 90-х. Наша скромная Pension & Actuarial Consulting арендовала две комнатки в институте Егора Гайдара. Мы платили ежемесячно 300 долларов этому либералу, он платил Лужкову столько же — но за всё это огромное здание:
Теперь это — Институт экономической политики имени Е.Т. Гайдара, в советское время — министерство приборостроения, до революции — комбинация доходного (меблированные комнаты) — внешний периметр и публичного (нумера) дома — внутренний периметр.
Меня постоянно озадачивал лабиринт из этих двух прямоугольных контуров: найти правильную дверь-переход из одного в другой было весьма затруднительно. Вот и царская полиция, сколько ни устраивала облав, ни разу не смогла проникнуть в подпольный притон, рассчитанный примерно на триста койко-нумеров.
Помимо этого, были популярные «бланковые» проститутки: обычно они снимали меблированные комнаты хорошего качества и принимали у себя на дому. Принцип подбора клиентуры здесь был точно такой же, как у частно практикующих врачей и адвокатов. Бланковые, конечно, ценились несравненно выше публичных.
Разумеется, были и самые низовые, так называемые марухи. Этот мир прекрасно и дотошно описан В.А. Гиляровским в «Трущобных людях» и энциклопедии «Москва и москвичи». Они обслуживали паханов уголовного мира на Хитровке и Трубе и одновременно обслуживали клиентуру, не только работая по таксе, но и беспощадно обворовывая своих клиентов. Катюша Маслова из «Воскресения» Л. Толстого, работала в заведении примерно такого класса — великий писатель всё-таки плохо знал этот слой общества, можно сказать, мельком и по собственным фантазиям…
Советский период московской проституции весьма своеобразен.
Начать надо с того, что усилиями пламенных большевичек: Коллонтай, Арманд, Крупской и других расшатывался и рушился семейный уклад и институт семьи: пролетарская диктатура предполагает пролетарскую этику, этику неимущих, а эта этика видела в семье основной тормоз пролетаризации. В начале 20-х годов (и это многократно описано было М. Зощенко) достаточно было просто зайти в ЗАГС и зарегистрировать «семью», а чуть не на следующий день — расписать развод. Но даже и в этих легкомысленных условиях, как писал И. Эренбург, существовала повсеместная практика внебрачных отношений, которые назывались тогда халтурой.
Этому безусловно способствовала дикая и неуправляемая миграция, а также наличие в Москве 700 домов-коммун (общаг): уже в 1922 году их было 607. «Как очаги новой коллективистической культуры, нового быта, дома-коммуны не оправдали возлагавшихся на них надежд. Это в громадном большинстве случаев дома с обычным дореволюционным укладом жизни, в которых отсутствуют коммунальные учреждения» — писал городской санитарный врач-очевидец.
Вот динамика численности населения Москвы той поры (в тысячах человек):
1912 год (канун первой мировой) — 1618,
1917 год (революция) — 2355,
1918 год (примерно, стат. учет был в расстройстве) — 800,
1920 год — 1060,
1924 год — 1682,
1926 год (перепись накануне индустриализации и коллективизации) — 2026.
За 10 лет 1917-1926 состав населения поменялся кардинально — это были совсем другие люди, понаехавшие как никогда.
М. Булгаков в «Зойкиной квартире» реалистично-фантастически описал типичную для тех лет картину проституции.
Индустриализация практически покончила с проституцией, разумеется, не сама индустриализация, а девятый вал идеологизации населения, прежде всего молодого поколения. Героем этого времени стал аскет-фанатик и импотент-инвалид Павка Корчагин.
По крайней мере, так казалось властям и идеологам. Именно в это время в Москве проституция переросла в бл-дство: 16 октября 1941 года Москва опустела, метро не работало, чекисты готовились взрывать и его, и заводы, и архивы, и все важные учреждения, по городу шалили мародёры, а в парикмахерских выстроились огромные очереди — москвички готовились к встрече немецких офицеров.
Всю войну на фронте и в тылу процветало именно бл-дство, по большей части бескорыстный и добровольный секс, секс разлученных или потерявших друг друга.
После войны оно не утихало, негласно поддерживаемое, как и порнография, властями. Академик Струмилин вывел демографический закон: рождаемость обратно пропорциональна благосостоянию населения. Послевоенный бэби-бум, которым завершаются все войны во всех странах, потакается и поощряется всеми правительствами и выражается это в отпускании моральных вожжей и укорачивании юбок. В послевоенные годы гарнизоны и военгородки превратились в огромные бордели, что убедительно показано в фильме П. Тодоровского «Анкор! Ещё анкор!»: днём муштра и партсобрания, по ночам — Содом и Гоморра.
Мощный импульс бл-дству придал московский фестиваль молодёжи и студентов 1957 года. Москвички освоили не только межрасовый секс, но и новый, свежий букет венерических заболеваний. Фестиваль подарил Москве и массовую однополую любовь, ранее процветавшую только в теснинах ГУЛАГа. В сквере у Большого театра появились молодые люди с расписными деревянными ложками в нагрудном кармане пиджака, заметном сигнале о сексуальной ориентации.
К 60-ым годам в Москве окончательно сложилась социальная структура и география бл-дства.
Во-первых, оно заметно помолодело, просто за счёт хорошего питания и тлетворного влияния Запада.
Во-вторых, оно стало не профессиональным (профессионалки остались, конечно), а массовым, если не тотальным.
В-третьих, оно стало необычайно разнообразным.
Вот его наиболее заметные типы:
— путаны, профессиональные проститутки в погонах и без, работающие в центральных гостиницах для иностранцев: Метрополе, Национале, Праге, Советской, Украине, Ленинградской и некоторых других; помимо валюты, они поставляли чекистам доверительные и интимные сведения, а также новые веяния о сексуальной жизни на Западе;
— женские общежития для лимиты, этим особенно славилось Лианозово;
— кино-теле-эстрадная тусовка как один из путей проникновения на экран или сцену, сейчас этот тип разросся чрезвычайно; сюда же следует добавить спортивную тусовку;
— танцплощадки как секс-биржи — в каждом парке;
— сами парки (все — культуры и отдыха, кроме детских, в которых происходило то же самое; мой однокашник, Айламазян, после школы пошёл в милицию и с упоением и гражданским пафосом рассказывал мне, как они устраивали вместе с бригадмильцами облавы в Измайловском лесу на уединённые парочки: «ты представляешь, чем они занимались?!» — для меня и он, и все они казались опасными сексуальными маньяками, потому что то, что делали они, действительно чрезвычайно опасно);
— локальные бл-доходы, часто называвшиеся Бродвеями: в Измайлове это была Первомайская улица от 1-ой до 5-ой Парковой, Чистые пруды и Кировская в сторону Центра, Арбат, Пушкинская площадь и подходы к кинотеатру «Россия», сад Баумана (в 50-60-е — центр стиляг) и Разгуляй, Пятницкая, улица Горького на всем своем протяжении и так далее;
— «круги» — конечные станции городского транспорта: трамваев, троллейбусов и автобусов, практически в одном ряду с вокзальными, но гораздо комфортней и безопасней; очень популярны были троллейбусы на Новой Басманной в тылах Казанского вокзала, Русаковский трампарк, Рязанка — очень удобно: двери ночующего транспорта легко открываются, если знаешь, как — и в распоряжении парочки огромный вагон-салон; весьма специфичной была секс-биржа на Хохловке — здесь процветал исключительно оральный секс по весьма умеренной таксе);
— вокзальные, особенно трёхвокзальные (классический анекдот на эту тему, произносится, зажав нос, чтобы сымитировать сифилисную гнусавость: «молодой человек, хотите получить удовольствие за три рубля?» — «спасибо, я уже получил» — здесь расплата была преимущественно натурой — стакан портвейна);
— все пригородные, загородные и дальнего следования санатории, дома отдыха, пансионаты и профилактории, превратившиеся в тотальные рассадники бл-дства, больше ни за чем сюда и не ехали;
— студенческие общежития, именно женские;
— ресторанные, включая рестораны творческих союзов: в Домжуре на Суворовском, Массолите на Герцена, даже в Доме ученых существовали биржи по поиску муз и отлову нуждающихся в них;
— гостиницы для командировочных: живущие неподалеку от таких гостиниц обзаводились телефонными номерами одноместных и люксовых номеров и по телефону отлавливали свою клиентуру — за ужин с выпивкой, гораздо реже — за деньги; вот во что выродились бланковые;
— служебное бл-дство: слоган «работа — второй дом» предполагает и «вторую семью», то есть сексуально-производственные отношения, строго по К. Марксу, кстати, образцу таких отношений; процветанию этого типа способствовали пьянки на работе по случаю праздников, профсоюзных праздников, юбилеев и т.п.
Характерно, что, начиная с 12 века (а может и даже наверняка раньше) и до наших дней свальное пьянство и свальный грех — одно и то же явление.
Основной контингент нынеших бл-дей — понаехавшие и студентки (часто это одно и то же).
Взрыв проституции в Москве произошёл на стыке 80-х-90-х годов. Тогдашние соцопросы показывали: 70% мальчиков-старшеклассников мечтали стать бандитами, а 90% девочек — путанами (валютными проститутками). В конце Старого Арбата, рядом со зданием МИДа-МинВнешТорга хороводились девочки от 12 лет, на сапожках которых мелом была выведена цена в долларах — от 15 до 50.
Так проституция вернулась в Москву — вместе с гласностью, демократией, перестройкой и переходом на рынок (всё это надо брать в кавычки, по пародийности и понарошности событий), фактически полностью вытеснив бл-дство.
В середине нулевых уже нашего века география проституции фактически рухнула. Революционную роль сыграла мобильная связь. Фактически все проститутки, разве что кроме саунных и отельных, стали бланковыми. Они живут в арендованных квартирах, общаются с клиентурой исключительно по мобильнику, агрегаторы этого бизнеса очень напоминают агрегаторов такси (или агрегаторы такси похожи на них?), что позволяет не только регулировать и унифицировать цены на рынке, но и иметь универсальный набор возможных услуг и желаний, как меню в «Славянском базаре» — на 700 страницах. Вам ничего не надо выбирать, вам надо только точно знать, что вы хотите: в каком месте, за какие деньги, какую именно, вплоть до цвета волос, белья и знания французского языка в пределах университетского курса.
И в заключение — немного географии, насколько я, не будучи «ходоком», её знаю и понимаю.
Традиционно в Москве несколько самых ярких злачных питейно-жральных пятен:
- Тверская от Манежа до Пушкинской,
- Новый Арбат,
- Старый Арбат,
- Мясницкая,
- Маросейка и Покровка,
- Пятницкая,
- Арбатская,
- ВСХВ-ВДНХ-ВВЦ.
Тверская от Манежа до Пушкинской — элитные доллароориентированные путаны.
Новый Арбат — ориентированные на богатых людей безотносительно к их гражданству, национальности и расовой принадлежности.
Старый Арбат — ещё недавно — интуристский бизнес, ныне — просто туристский, но явно не безденежный.
Мясницкая — для «подлинно московской», скорее снобисткой, чем чопорной публики.
Маросейка и Покровка
Глеб Камкин, москвовед:
«Маросейка и Покровка. Прогуляйтесь в обычный день в 6-7 вечера там и увидите десятки соответствующих лиц, в сетчатых чулках, без лифчиков, комплексов, принципов, мозгов, накуренных и напитых… возрастом 18-25, реже чуть больше. Такой жести более нигде не видел».
Пятницкая — Москва средней руки, офисный планктон, средние и демократические цены на всё.
Бауманская — студенческая среда с атавистическими следами опрятности Кокуя и Лефортова.
ВСХВ-ВДНХ-ВВЦ — «Дружба Народов», случайная как «Золотой колос» в колхозном поле, горячая как шашлыки в местных шалманах и такая же несообразно качеству дорогая.
С днем рождения, Александр! Каждая Ваша публикация доставляет удовольствие и поражает многознанием, которое в данном случае полно мудрости. Спасибо!
спасибо Вам и Игорю за поздравления, но поезд, кажется, сильно ушел.
Прошу прощения, Игорю. И черт бы ни побрал эту структуру коммуникации, которой тоже спасибо.
Блестяще, как всегда. Бл-ая часть просто захватывающая. Завидую таланту описателя. Happy Birthday!