Григорий Быстрицкий: Легкий поворот головы

Loading

Мысли медленно копошились, словно заторможенные. Еще немного… наконец, стены кабинета пропали, лампа отодвинулась. Его сморило, как это бывает перед необходимостью решения сложной проблемы. Мозг автоматически переключается в стадию кратковременного покоя, чтобы посвежевшим приступить к большой задаче…

Легкий поворот головы

Григорий Быстрицкий

Аэростат жизни Федора Ивановича постепенно начал терять высоту. Чтобы замедлить падение Федор, как опытный аэронавт, стал скидывать балласт.

Первой жертвой явилась простата.

Проблемы с ней начались после шестидесяти. О методике её контроля он узнал случайно от старшего товарища, своего бывшего руководителя Якова Лазаревича.

Они гуляли зимним вечером на Вернадского в парке, когда Федор очередной раз проведывал старика.

— Федя, а ты ПСА проверяешь? — Яков поддел пушистый снег на дорожке.

— Что такое ПСА, Яков Лазаревич?

— Это онкомаркер, контролирует состояние предстательной железы. Неужели Маша тебя еще не заставила сдать анализы?

— Чего мне анализы сдавать, у меня проблем нет, — беспечно заявил Федор.

— Проблемы есть у всех, в твоем возрасте исключения бывают только по счастливой случайности. На дворе давно новое тысячелетие, — Яков ткнул тростью в направление яркой вывески «2005» на бывшем Дворце пионеров, — а ты такой темный. Маша отличный врач, простой анализ крови она тебе давно обязана сделать.

Дома Федор не сразу вспомнил. А когда вспомнил и спросил у жены, та мгновенно завелась:

— Конечно! Как же я, дура, сама не сообразила? Спасибо Якову! А ты еще сомневаешься? Завтра же приедешь ко мне! Думать он будет… Небось, Васька бы заикнулся, сразу бы прибежал. А Якову Лазаревичу мы не доверяем.

— При чем тут это? — опешил Федор.

— Притом! — Мария уже села на привычного конька.

* * *

Мария Петровна, в девичестве Петрова, была женщиной крупной, красивой и энергичной. Они познакомились, когда Федор уже работал в Институте мировой экономики и международных отношений АН. Федору было за 35, а Маша только закончила Первый медицинский и начала работать.

Федор все свободное от работы время посвящал больному отцу, с которым с шести лет остался после смерти матери. Они встретились на приеме у высокой рыжеволосой, строгой докторицы, которая усадила больного и тут же выгнала Федора в коридор:

— А Вы чего тут топчитесь? Весь кабинет заняли. — Она посмотрела сначала на его огромные кисти в веснушках, потом на почти двухметровую, мощную фигуру, потом на смуглое лицо с черной волнистой прической и синими глазами.

Голова Федора была мамина, все остальное досталось от отца. Вместе с Машей они сразу и безоговорочно составили пару на загляденье и жили счастливо.

Она выросла среди потомственных московских врачей, была всесторонне развита и за словом в карман не лезла. Явного лидера в их семье не было, хотя Федор в большинстве случаев предпочитал с женой не спорить и при разногласиях соглашаться.

Мать свою, болезненную, тихую женщину он помнил плохо. Перед смертью она произнесла загадочные слова:

— Когда исполнится тебе 15, попроси отца рассказать историю нашего знакомства.

Он стал приставать к отцу с вопросами задолго до пятнадцати. Они жили вдвоем, были очень близки, и постепенно в детской голове Федора отпечаталась кое-что из удивительной истории, которую надлежало хранить в тайне.

Отец перед войной работал вольнонаемным водителем в северном лагере. В зоне он встретил заключенную на крайней степени истощения и тайно, с большим риском вывез её в апреле 1941. Им удалось удачно скрыться, он женился и мать в суматохе начала войны получила не только новую фамилию, но и поддельное имя. Федя родился в 1942 в Москве, где с матерью они проживали в отцовой коммуналке, пока тот был на фронте.

Федя, как и просил отец, держал язык на замке и впервые доверился только Маше, когда отца уже не стало.

— А как её раньше звали? Откуда она? — спросила пораженная Маша.

— Не знаю, — виноватым шепотом ответил Федор, — вроде бы из Ленинграда…

— Балда ты, Федя! Про родную мать ничего не знаешь. Чего же ты не спросил, когда взрослым стал?

— Я спрашивал! Отец боялся за меня очень. Время, знаешь, какое было? Опасался, что проболтаюсь. Потом, при Хрущеве он меня в спецшколу устроил с языками, потом в МГУ поступил, потом на работу в Институт наш приняли. Знаешь, какие анкеты везде? Отец однажды так и сказал мне, если мол будешь все знать, в анкетах обязательно напортачишь, позже расскажу. Он ведь сам у меня не очень грамотный, моими успехами дорожил, гордился. Всю жизнь на меня положил, горбатился на нескольких работах. Так и не женился второй раз… Сам-то он совершенно бесстрашным был, а за меня все время переживал.

— Ну а после? Когда ты уже старшим научным сотрудником стал?

— Что после, Маша? Потом пошли командировки, опять эти анкеты. Тебе легко рассуждать, все у тебя с происхождением ясно… С нашей свадьбы я настаивать серьезно стал, и он пообещал. Но не успел.

— Ты бы мне раньше все рассказал, уж мне-то он полностью доверял.

— Да надо было… — Совсем расстроился Федор.

— Совсем ничего не помнишь?

— Очень мало. Мама вообще замкнутой была. Один раз я забежал в комнату, а она вполголоса поет по нотам. Я еще удивился. Ладно бы слова были напечатаны, а там только непонятные мне тогда значки были.

* * *

Федор Иванович с детства знал, что в СССР дружба народов. Он не относился с подозрением, неприязнью или неприятием к людям других национальностей, но как-то естественно считал само собой разумеющимся главенство титульной нации. Так он был воспитан отцом. На простом примере какой-нибудь нелогичной, будущей женитьбы сына тот бы сказал:

— Сынок, это твой выбор, спорить не стану. Но неужели ты не мог найти себе русскую девушку?

Здесь не было никакого квасного патриотизма, родители, его новая семья — все были русскими, друзья и товарищи подобрались такими же. Если и заходили иногда разговоры об инородцах, оскорбительные анекдоты про евреев или узбеков, он их не поддерживал и юмора такого не понимал. Конечно, он не мог не видеть актеров, юмористов, музыкантов, ученых с нерусскими именами, но относился к ним только как к талантам, независимо от имен или внешности.

С женой впрямую это не обсуждалось, но чуткая Маша уловила тенденцию во взглядах мужа и не упускала случая подтрунить Федю за его «чрезмерно патриотические» настроения.

Как-то при случае она вдруг спросила:

— Интересно, почему полукровки становятся либо ярыми сионистами, либо слишком уж русскими?

— Кого ты имеешь в виду? — не понял Федор.

— Тебя, кого же еще?

— А я тут причем?

— А ты в зеркало посмотри! Ты ведь маму свою совсем не знаешь…

— Я русский!

Позже, когда они смотрели фильм Балабанова «Жмурки», и там чернокожий бандит 90-х всякий раз, когда подельники называли его эфиопом, кричал «Я русский!», Маша припомнила Федору. Эти два отчаянно убедительных слова стали для нее паролем, когда она хотела доказать мужу несостоятельность его «шовинизма».

В ординаторской подруга спросила Машу:

— Чего ты все время цепляешься к своему Федору Ивановичу?

Маша стояла у зеркала и чистила свои белые, ровные зубы ниткой:

— К Феде? Как я к нему цепляюсь?

— У меня язык не поворачивается такого представительного мужчину Федей называть. Последний раз за столом, например, ты не дала ему рта раскрыть, упрекала, что он русских ставит выше других народов…

— Федя тут, в общем-то, не определяет. А тебе самой разве не обидно за Цинкера, который только и может быть нашим Главным, а поставили тупицу Селиверстова? Разговор ведь про это был? Федя просто влез невпопад. Тоже мне знаток истории: «В российской медицине столько знаменитых русских имен…».

— Ну, дорогая, ты забыла, чей зять Селиверстов?

— Зять, сват, брат… Это весомо, но тут главное — пятый пункт.

— Господи, Маша! Ну что тебе этот пятый пункт? Ты русская, как и все твои предки, чего ты беспокоишься за людей с пятым пунктом? Твоя здесь, какая беда?

Маша посмотрела на отражение подруги, потом на себя, машинально отметила «очень даже ничего», потом лицо её стало серьезным и даже жестким:

— Все мои медицинские предки были русскими врачами. Прадед служил полковым врачом, со стороны матери дед был академиком, родители — профессора. И никогда, ни один из них, слышишь? — никогда не смотрели сначала на национальность коллеги, а потом уже на талант медика. И уж точно для убедительности не орали «я русский!»

* * *

С первых дней работы в Институте мировой экономики завлаб Яков Лазаревич обратил на Федора внимание. Сочетание колоритной внешности мощного спортсмена с неожиданно серьезным подходом к порученной работе вызывало любопытство. Федору внимание начальника казалось неудобным, он не хотел выделяться. Тем не менее, через несколько лет шеф стал научным руководителем диссертационной работы здоровенного, спокойного, работоспособного и скромного парня.

Когда появилась Маша, она довольно быстро познакомилась с Яковом и стала для него главным консультантом по медицинским проблемам, таким домашним врачом. В отличие от мужа, который стеснялся обсуждать с шефом личное, Маша нашла в общении с Яковом доверительный тон.

— Если бы не я, Феденька, ты бы никогда не узнал, какой на самом деле человек Яков Лазаревич.

— Какой он человек? И без тебя знаю: один из крупнейших в СССР учёных-африканистов, опубликовал более десятка книг и почти пятьсот статей…

— Чего ты бубнишь так официально и скучно? Я говорю про его судьбу, а ты книги, статьи…

— Маш, ну кто он и кто я? Что я буду в его личную жизнь лезть?

— Вот не хватает тебе душевности. Узнать, понять человека, принять участие. Неинтересно? Хотя да, чего нам всякие лазаревичи? «Я русский».

— Манюня, я тебя не луплю, поскольку уверен, ты шутишь.

— Ты меня не лупишь, потому что из врачей иногда получаются писатели. А здесь такое написать можно… Рядом интереснейшие жизни: и матери с отцом и Якова, а ты умудряешься от всего отгородиться…

Весь вечер Маша рассказывала мужу об удивительной судьбе его начальника.

* * *

В конце июня 1941 Минск, где двенадцатилетний Яша жил с родителями, был захвачен немцами. Еврейскому населению было приказано зарегистрироваться и надеть жёлтые нашивки на грудь и спину. Они были обязаны переехать в гетто и не появляться на центральных улицах. Им запретили даже здороваться с неевреями.

Осенью в гетто стали распространяться инфекции, а вслед за ними — чесотка и педикулёз. Люди умирали от голода и болезней ежедневно. Всё это время бывшая няня Яши, Мария ежедневно тайком пробиралась в гетто и приносила еду. Однажды увидевший Марию немецкий офицер спросил:
— Ты еврейка?
— Да, — ответила Мария.

Тут Маша остановила свой рассказ и посмотрела на мужа:

— Представляешь?! Простая русская женщина, — она глянула на листок, — Мария Петровна Харецкая, заявляет фашисту что она еврейка. Это тебе не талдычить «Я русский!». Притом, совершенно безопасно…

— Матильда, — поморщился Федор, — можно без этой твоей лапши хоть сейчас обойтись?

— Можно, — согласилась Маша, внимательно глядя на мужа, и продолжила.

Офицер проверил документы няни и выгнал её из гетто.

Через знакомых удалось изготовить фальшивое свидетельство о рождении и вписать Яшу в паспорт няни. Так он стал Яковом Харецким, родившимся в городе Чаусы Могилёвской области.

Мать провожала Яшу, осознавая, что вряд ли когда-нибудь увидит его:
— Если выживешь, поезжай в Москву и найди там друга отца, профессора Этингера, — сказала она ему. — Прощай и не поминай лихом.

Мальчику удалось пробраться в Москву и найти знаменитого профессора медицины. Этингеры очень тепло встретили юного Яшу, поселили у себя вместе с Марией Петровной, которая всё это время оставалась с Яковом. А в 1947 году, когда стало ясно, что родители погибли, Яков Этингер усыновил его. В семье стало два Якова Этингера.

Этингер-старший был беспартийным, свободомыслящим и довольно несдержанным на язык, особенно по меркам того времени. Он не боялся высказывать своё мнение, слушал «вражеские голоса» и пересказывал знакомым содержание радиопередач. Дома горячо обсуждались международное положение, внутренняя жизнь страны и особенно еврейский вопрос — рост антисемитизма в СССР.

В 1950 молодого студента МГУ Якова арестовали прямо на улице и по стандартному обвинению в антисоветской пропаганде заключили в Лефортово. Через полгода жестоких допросов вынесли приговор: 10 лет лагерей особого режима.

Якова повезли по этапу в «столыпинском» вагоне на Колыму. Но не успел он в августе 1951-го прибыть в Береговой исправительно-трудовой лагерь, как было получено указание этапировать его обратно — на доследование.

На первом же допросе в Москве ему сообщили, что его отец вместе с профессорами Виноградовым, Вовси, Гельштейном и другими «занимался вредительским лечением многих выдающихся советских деятелей».


— Многие из профессоров бывали у вас дома, а отец с вами был в доверительных отношениях, — сказал следователь. — Поэтому вы не могли не знать о фактах вредительского лечения. Рассказывайте!

Рассказывать Якову было нечего. Шесть месяцев продолжались изнурительные допросы, которые вели посменно несколько следователей. Расспрашивали о конкретных врачах. Было похоже, что готовится какое-то большое дело, а врачи, возможно, уже арестованы. Несмотря на все избиения, Яков обвинения категорически отвергал и так ничего и не подписал. В марте 1952 года его отправили обратно в лагерь, на этот раз в Кировскую область — «Вятлаг», лагерный пункт «Березовка».

Массовые аресты по «делу врачей» были ещё впереди, Яков не мог об этом знать. Его приемного отца арестовали в ноябре 1950, через месяц после сына. Допрашивал сам Рюмин, отца также жестоко избивали и сутками не давали спать. У него случилось в общей сложности 29 острых сердечных приступов, из них десять в кабинете Рюмина, а остальные — в камере. От Этингера-старшего добивались признаний в «преступном лечении партийно-государственных деятелей». В начале марта 1951 он умер. О его смерти тогда не узнали даже самые близкие люди.

Приемная мать Яши была арестована в июле 1951 года. Её обвинили в «недоносительстве о террористической деятельности мужа». В результате и она получила «свою десятку». Вскоре была арестована и няня Мария Петровна, но затем отпущена под подписку о невыезде.

Сообщение ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей» он услышал по громкоговорителю в лагере 13 января 1953, в списке была фамилия его отца, к тому времени два года как уже покойного.

По радио же Яков вскоре узнал о болезни вождя народов. А когда 6 марта они услышали, что «товарищ Сталин скончался», и стали громко кричать «ура!», начальник конвоя завопил: «Немедленно прекратите, я вас, сволочей, всех перестреляю!»

Якова освободили только в ноябре 1954 «за отсутствием в действиях состава преступления». После освобождения он смог восстановиться на историческом факультете МГУ.

Маша закончила свой рассказ глубокой ночью. В комнате горел один торшер, супруги молчали. Было очень тихо.

— Скажи мне, мой патриот, неужели и после такого можно оправдывать эту сволочь Сталина?

Федор даже представить себе не мог, каким на самом деле оказался Яков Лазаревич. Такой мирный, спокойный завлаб в роговых очках, с аккуратной седой прической. И за всем этим спокойствием оказывается такая бурная, тяжелейшая, полная риска жизнь… Он представлял упрямый черный ёжик головы молодого Яши, рядом с которой пролетели фашистские пули, пепел крематория, на которую бесчисленное количество раз обрушивались немецкие резиновые палки, потом эти же палки с немецким клеймом на Лубянке. Советская промышленность таких не выпускала, а они были очень удобными и прочными. И теперь на этой, уже седой голове сидели очки ученого. И ведь он словом никогда не обмолвился, спасибо Маше, так бы и не узнать ничего.

Он помолчал, потом вернулся от этих мыслей к жене:

— Не всем же такие истории известны.

— Да. В печать этот или подобный рассказы не попадут. К сожалению.

* * *

Однако, вернемся к сброшенной в виде балласта простате.

Первый же анализ ПСА показал повышенное значение. Маша тут же созвонилась с врачами и назначила мужу терапию. После месячного приема всякой гадости, а потом повторного анализа Федор получил от жены СМС: «Ура! Снизилось!».

Однако, два последующих года предательский ПСА неумолимо возрастал, пришлось сделать биопсию.

К этому времени они уже значительно пополнили семейный бюджет. Как и положено в гармоничной семье, в обогащении участвовали сообща: Маша дала идею, Федя обнаружил в себе бизнесмена и идею блестяще осуществил.

Он уже уволился из хиреющего Института и как специалист по Африке поступил в геофизическую компанию, которая выполняла подрядные исследования для нефтяной фирмы в африканской стране. Федя отвечал за связь с местными органами власти где, благодаря внушительному облику и хорошему французскому, имел большое уважение. Это позволяло ему решать массу местных проблем.

Когда встал вопрос об обработке полученных в полевых условиях данных, Маша по телефону посоветовала создать в стране маленькую фирму, а в Москве нашла чудных обработчиков.

В итоге Федор зарегистрировал в Африке компанию с минимальным капиталом и получил нормальную долю как руководитель по внешним связям. Компания в короткий срок, прямо на месте, с использованием мощных лэптопов и собственных программ выдала геологический результат. Нефтяная фирма, которая имела в Африке большие намерения и еще большие возможности, купила их компанию за приличные деньги.

Теперь вернемся к биопсии.

Её провел в Вене профессор, вид которого Машу не убедил. Результаты оказались неприятными: карценома предстательной железы, не слишком агрессивная и большая, но для многих такой диагноз равносилен приговору. Красавцы-супруги никакой панике не поддались и решили не форсировать события.

Еще через два года ПСА подошел к «красному», критическому уровню.

Маша вышла на сайт известной онкологической клиники в Хьюстоне, Федя провел переговоры и его на обследование пригласил заведующий по борьбе с раком простаты, профессор с индийским именем.

— Извини, Феденька, русского доктора там не оказалось, — с притворным огорчением констатировала Маша, тут же получив шлепок по уже чуть массивной, но все равно изящной попе.

Они полетели в Хьюстон, где Федю исследовали новейшими технологиями, из которых запомнилась повторная биопсия. В отличие от австрийца, который в течение 3 дней готовил, проводил под общим наркозом забор материала, потом реабилитировал Федора, американская мрачная врач-негритянка мигом загнула Федора в положение «Г» и, беседуя с ним по делу, за полчаса блестяще управилась.

Индиец изучил результаты, рекомендовал не затягивать, получив согласие супругов, тут же пригласил хирурга. Тот оказался подтянутым, сорокалетним евреем, в чем сомневаться не приходилось, и Маша еле удержалась от острот. Она ограничилась смешливым взглядом, уместность которого индийский профессор не совсем понял. Операцию назначили через два месяца.

Они вернулись в Москву, где Маша строго требовала выполнения всех предоперационных процедур, налегая на упражнение Кегеля. Несмотря на рекомендации центра, под контролем жены Федя как миленький перевыполнял норму вдвое.

Снова в Хьюстоне Федя очнулся, проткнутый разноцветными трубками. Его осторожно разбудила медсестра с лицом Уитни Хьюстон, таким виноватым и несчастным, словно и её избивал муж-наркоман. Федя не удержался и погладил её по руке, но тут пришла Маша. Она мельком глянула на медсестру и сообщила:

— Ты тут сильно-то не разлеживайся, послезавтра возвращаемся.

Медсестра засмущалась, а Маша погнала мужа в туалет восстанавливать биологические процессы. Потом пришел хирург, осмотрел трубки, узнал про перистальтику и двумя пальцами приподнял кончик своего еврейского носа в знак того, что теперь Федя может задаваться.

В первый класс Малазийских авиалиний был вызван старший бортпроводник, которому было дано указание предупредить всех подчиненных о том, что больной для исключения тромбов весь полет будет ходить. Невысокий мужчина в форме все понял, радостно совершив серию поклонов почему-то только в сторону рыжеволосой и непреклонной русской. Федору, который возвышался над ним почти вдвое, он только кивнул с участливым видом солидарности и необходимости подчиниться такой женщине.

Каждый час Маша будила больного, и за время путешествия Федя с мешком мочеприемника наковылял больше километра. Чтобы самой не заснуть, Маша читала «Новую газету».

— Смотри! — пыталась она привлечь мужа, — помнишь, лет тридцать назад мы говорили о реанимации Сталина? Тогда истории, как у твоего бывшего шефа, газеты не могли публиковать. Сейчас про те ужасы столько показано… Что там газеты — книги, свидетельства жертв культа люди прочитали. И что? Что мы видим? Ты только почитай, снова этот упырь востребован.

— Мне кажется, с реанимацией Сталина несколько драматизируют. — Времени было предостаточно и Федя решил все разложить по полочкам. — «Сталин» это прежде всего бизнес. Долгоиграющий, неувядаемый, стабильный бизнес, построенный на невежестве широких масс, их тоске по «сильной власти» с одной стороны — это называется спрос.

С другой стороны — предложение. Ну так бизнес построен, что тут сделаешь: спрос рождает предложение, которое с готовностью обеспечивают апологеты. Думаешь, они не знают, кто такой Сталин? Отлично все знают! Но делают свой бизнес. У Раскольникова с топором тоже был бизнес, но маленький. А здесь — большой и надежный.

— Ох, я и забыла, ты у нас к тому же теперь и бизнесмен. — Маша снова водрузила очки. — Думаю, не только в этом дело. Сегодня уже невозможно остановить ресталинизацию простым предъявлением «фактов ужаса» — они все уже предъявлены ранее. Память Сталина муссируется на самом верху. Президент где-то заявил, что Сталин — талантливый менеджер, а лизоблюды и угодники давай соревноваться…

— Маша, а разве нет? Разве не талантливый?

Мария сдернула очки и повернулась к нему всем корпусом:

— В смысле?! Будешь про Беломорканал, про Магнитку вспоминать?

— Если оставить эмоции и рассуждать чисто прагматически: на примитивном производстве, особенно на стройках с недостатком техники, в себестоимости конечного продукта сидит около 60% зарплаты. А товарищ Коба умудрился понизить её до единиц процента. Американцы построят за миллион, а Коба за 300-400 тысяч и притом быстрее. Только с бизнесовой точки зрения: разве плохой менеджмент?

— У тебя мочеприемник не переполнился? Ты чего такое говоришь? Американцы потратят миллион долларов, а твой Коба миллион жизней! Причем жизней ни в чем не повинных людей! Твоя мать за что там доходила? За то что по нотам петь умела?… Может, и быстрее Коба строил, но как? Только страхом и ужасом, которые его подручные нагоняли на зеков наглядными примерами. А американцы зарплатой и конкуренцией за рабочие места. Разницу чувствуешь в талантах?

Федор не стал настаивать и побрел в очередной круг по одному проходу между кресел, потом в хвосте самолета перешел на другой.

Дома, через положенное время, несмотря на все страхи Федора, жена мигом вытянула из него катетер. Так Федя лишился первого балласта в виде простаты, что почти не изменило прежнюю жизнь. Он с благодарностью вспомнил уже ушедшего Якова Лазаревича, который ненавязчиво, как бы мимоходом на традиционной прогулке просветил его.

Однако, через некоторое время трубка катетера или какие другие причины привели к новой проблеме. Стала тревожить Федора крайняя плоть. Она трескалась и открывалась все хуже.

Внимательно и не без юмора изучив ситуацию, Маша послала мужа к опытному урологу Андзору. Уролог был менее пристален, но рекомендацию дал радикальную — обрезание.

— В синагогу идти? — испугался Федор.

— Можно и в синагогу, — флегматично протянул Андзор, — но учитывая Ваш возраст, я бы лег на нормальный хирургический стол.

Так Федя скинул второй балласт.

Неделю он лежал дома в одном халате. После такой операции к объекту необходим доступ воздуха. Детей и внуков Маша предусмотрительно отгоняла с криками:

— Оставьте дедушку, он ранен и потерял часть патриотизма.

Ночью Федя прошел к своему столу и достал из ящика ксерокопию. Он положил её на коврик мыши и зажег настольную лампу.

В рамке с еврейскими письменами сверху была надпись: ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА

Ниже шли тексты на двух языках. В левом столбце:

«… на основе представленных свидетельств решено удостоить

МАРИЮ ХАРЕЦКУЮ

которая в годы фашистской оккупации рисковала своей жизнью ради спасения преследуемых евреев, звания Праведницы мира и наградить медалью Праведника народов мира. Её имя будет высечено на Стене почета в Аллее праведников Яд-Вашем».

Федя сидел за столом и представлял эту женщину.

Ради чего она рисковала? Почему упорно оберегала чужого пацана?

Мысли медленно копошились, словно заторможенные. Еще немного… наконец, стены кабинета пропали, лампа отодвинулась. Его сморило, как это бывает перед необходимостью решения сложной проблемы. Мозг автоматически переключается в стадию кратковременного покоя, чтобы посвежевшим приступить к большой задаче. Плавно, издалека подошло такое рассуждение: если его мать действительно еврейка, то отец тоже может являться Праведником.

Эта мысль подержалась на окраине сознания, и вдруг вспыхнул яркий свет. Федя оказался в огромном зале с мозаичным мраморным полом, по обе стороны которого множество больших панорамных окон. В левых окнах яркое синее небо проглядывало сквозь белые облака. В правых было темно. Черные и свинцовые тучи забили горизонт. Из под правых окон, от плесневых стен веяло холодом. Свет там добавляли светильники в рубиновых гнездах.

Ближе к ярким левым окнам почти кругом стояли Федины родители, молодой Яков Лазаревич со своими папой и мамой, Этингер-старший с женой Ревеккой Константиновной, чуть в стороне — Мария Харецкая. В центре этой группы располагалась Маша, волосы которой, подсвеченные золотом канделябров левой стены, казались огненными.

Вдоль правой стены сверху началось движение. Мятая, грубая простыня вдруг обрушилась вниз как занавес. На месте привычной Чайки в центре оказался старик с трубкой, сверху огромные, неровные красные буквы составили: «Крайняя плоть».

Старик на простыне стал расти, занял пространство и медленно сказал:

— Маму нэ помныт, Яшу нэ знаит… — Потом зловеще захохотал. — Так я и думал!

Он стал удаляться на свое место в сопровождении двух пенсне. Одно было расколото ледорубом, второе суетливо поблескивало в свете левых окон.

Потом он обернулся, снова быстро приблизился, глянул на Федю в упор свирепыми тигриными глазами, ткнул трубкой в переносицу, шевельнул прокуренными седыми усами и прокричал трубно:

— А этому оторвать всё!

Потом верх оборвался и занавес опал, разрушаясь и оставляя отдельные кучи фрагментов среди лагерной пыли.

Появился Андзор в кожаном фартуке с метлой из жестких прутьев. Он стал сгребать кучи, бормоча с сильным грузинским акцентом:

— Можно и в синагоге, но лучше нормальная хирургия. Еще лучше надежным и проверенным немецким скальпелем.

Очнувшись, Федя обнаружил, что вспотел от страха. Он бессильно откинулся в кресле, в руках все тот же лист с копией «Почетной грамоты» мелко трясся.

Стряхнув остатки наваждения, он прошел в спальню и растормошил жену:

— Маш, а давай поедем в Израиль.

— Наконец-то, — зевая ответила жена, — не прошло и семидесяти лет.

— Ну что «Наконец»? Я в стольких странах побывал, а там ни разу.

— Давай ближе к делу, без демагогии. Просто поедем на твою историческую родину. А там и проверим, кстати, нашего облагороженного голубчика в работе по его прямому назначению. В Израиле он теперь в законе.

Последнее он пропустил мимо ушей.

— Что-то ты вроде как не расслышал. — Маша приподнялась на постели, подложила под спину подушку. — Да что с тобой?

— Какое-то странное чувство…

— А-а, кажется, поняла. Видишь, Федя, стоило только слегка повернуть голову и ты уже, может, не такой уж и Федор Иванович. В нашей, многонациональной стране всякое бывало. С такой историей, полной бурными событиями и отнюдь не размеренным укладом, тайны кровосмешения раскрываются неожиданно.

— По твоей теории и ты…

— Со мной легче. — Перебила жена. — Я всех своих предков, лишенных «патриотической» бравады, по обеим линиям отлично знаю. А вот тем, кто свою родословную не помнит или не интересуется, не стоит так уж сильно жилы на лбу надувать.

* * *

В отличном отеле на самом берегу, где половина персонала говорила по-русски, завтраки были чрезмерными, а некоторая бесцеремонность окружающих казалась юмористически-напускной, в многочисленных, неспешных поездках по стране, когда Маша быстро освоилась за рулем арендованного авто, во всем великолепии моря, солнца, зелени, в праздном средиземноморском освобождении от обязанностей и суеты — в такой обстановке супруги решили теперь бывать не реже двух раз в году.

— А еще я в Питер поеду, — твердо добавил Федя.

Print Friendly, PDF & Email

14 комментариев для “Григорий Быстрицкий: Легкий поворот головы

  1. “…Последним аккордом …явилось диагносцирование фимоза у героя, которое потребовало обрезание его крайней плоти… Я, читатель, сдаюсь”
    :::::::::::::::::::::::::
    ..И чего взволновались, г-да и дамы… Обрезание нам определённо не грозит.
    Увидел автор, что ошибся, — пусть это послужит (ему и нам) — напоминанием, что критиковать не все мастера, тем более — написать что-то захватывающее, своё. Признал коллега ошибку и – точка. А то, что герой титульной нации принадлежит, это проблема всех титульных, как и традиционное: не согрешишь, не покаешься.
    Желаю всем авторам и рецензентам поменьше глупосмешений их аэростатов жизни в сочетании серьёзного подхода с колоритной внешностью мощного спортсмена…Здоровья и благополучия! Ш а л о м.

  2. Дорогой Гриша!
    Мне понравилось, но есть пара мелочей.
    Эта занимательная история была бы более полной, если бы ты снабдил ее парой-тройкой иллюстраций. Например: снимок мочеточников мочевого пузыря, спермограмма и общий анализ мочи — вполне бы подошли.
    Кроме этого. Не кажется ли тебе, что в названии «Легкий поворот головы», «голову» вполне можно было бы заменить на «головку»?

  3. Несколько перефразируя Высоцкого, могу сказать, что — «Час обрезанья я помню не точно». Еврейское самосознание — оно у меня как бы всегда было… Но это главным образом долгие годы это были вопросы без ответов. Только начиная с 1991 года удалось получить возможность прочитать литературу, дававшую ответы на вопросы, положенных ранее на долговременное хранение. Вытащил, стряхнул с них пыль и окунулся в еврейскую жизнь. Не все там так, как представлялось, но эти недостатки были свои недостатки. Вот примерно такой путь из ВМФ в Израиль.
    Герой этой повести по неясной причине как-то педалирует отнесение себя к титульной нации. С чего это вдруг? Не уверен, что я прав, но думаю, что подобное педалирование нужно в чем-то ущербным людям. Вот недобрал в том-то и том-то, так добавил «национальной гордости великороссов». Видимо это торчало из него не чуть-чуть, а вроде шила из мешка, иначе не понятно, с какой стати его жена все время борется с этиой особенностью героя, причем очень прямолинейно и настойчиво…. Видимо это было впитано им с детства (в семье Этингера?), а такие максимы очень устойчивы, их, я думаю, обрезанием и простатитом не вышибешь.
    Даже обнаружение еврейства своей матери, на мой взгляд, недостаточно.
    — «Конечно она кровь христианских младенцев не использует, но за других не могу поручиться».
    Для переосмысления жизни должны быть более фундаментальные причины, причем уходящие корнями в прошлое, в то прошлое, в котором найти ответы не удавалось.
    То, что в рассказе использованы реальные истории реальных людей — это понятно. Связка осмысления жизни с фимозом — она особых вопросов не вызывает, но под осмысление нужно было бы добавить более развернутую историю.
    Но стремление к экономии слов превалирует…

    1. «О друг мой, Аркадий Николаевич! Об одном прошу тебя: не говори красиво»

  4. Лев Мадорский
    Inna Belenkaya
    =============
    Конечно, и это главное — мне захотелось показать судьбу Якова Этингера. Перепостить статью неизвестной мне Дарьи Рыжковой без её согласия я не решился, тем более, я не знаю о взаимоотношениях Дарьи и родных Якова, авторских правах и прочих административных штучках.
    Поэтому я представил историю Якова в исполнении придуманных героев, мало ли где могла докторица её прочитать. От себя в истории с Этингерами я не добавил ни буквы, при этом попытался сохранить все детали, включая фашистские дубинки в НКВД.
    Ну а вымышленные герои уже гуляли как хотели, благо что услышанного и увиденного в разное время материала более чем достаточно.
    Про вывезенную вольнонаемным шофером из лагеря зечку пару лет назад мне подсказала Инна Ослон, простаты в Хьюстоне и НЙ лишились несколько моих близких приятелей, есть также 80-тилетний еврей (в прошлом активный член КПСС), который пожелал наконец обрезаться.
    Слушать, смотреть, подмечать детали всегда полезно. На прошлой неделе я заканчивал статью о Рихтере, с которым А.Локшин обошелся с большой любовью. Прощаясь после интервью со старым консерваторским профессором, спросил про болезнь суставов, которая мне тоже хорошо знакома. Он удивился, как мол я узнал? а я говорю: — у вас рояль наглухо заставлен вазами и книгами, не часто открываете, наверное? Он посмотрел на портрет женщины, вздохнул и ответил: — да, не часто.

    1. Рассказ Ваш интересный. А случай с вывезенной шофером зечкой — не моя выдумка, не литература. Я ее знала.

      1. Я так и понял, что история реальная. Вы мне в комментарии на «Несломленные (Unbroken)» рассказали, так в голове и сидело.

  5. Достойная мужская черта — признать свою ошибку. Увы, редкая. Некоторые начинают юлить и выкручиваться, подчеркивая этим не свою правоту, а слабости характера и прочие insecurities

  6. Все мы через это прошли, дорогой тезка: не согрешишь, не покаешься.😜

  7. Смешение, Гриша, двух сюжетов, простаты и пятого пункта ты сделал естественно и со вкусом. Спасибо.

  8. Дорогой автор! Известно, вы человек с большим чувством юмора и иронии. И понятно, что такой больной вопрос, как самоидентификация, осознание героем своей принадлежности к еврейству вы захотели облечь в такую нестандартную форму – начать с профилактики простатита и дальше всем сюжетным ходом подвести к необходимости операции по удалению простаты в связи с развившейся онкологией. Вам показалось мало его стеничной жены, ее усилий по развенчанию патриотизма героя и легенды, касающейся его родословной. Последним аккордом в этой сценарной полифонии явилось диагносцирование фимоза у героя, которое потребовало обрезание его крайней плоти. На этом точка. Я, читатель, сдаюсь

  9. Занимательное сочетание реальной истории Якова Яковлевича Этингера с придуманным (а может быть, реальным) персонажем. Очень жизненно. Знаю подобную историю, когда еврейский мальчик был усыновлён русскими людьми во время войны. Интересно, что уже в наше время дочь этого человека вышла замуж за русского еврея, американского гражданина, работающего по контракту в Москве.
    Вот только причём тут кровосмешение? Может быть, лучше сказать «смешение кровей»?

    1. Вот только причём тут кровосмешение?
      =======
      А при том, дорогой тезка, что автор по своему невежеству сначала ляпнул, а теперь поинтересовался. И к своему ужасу увидел, что есть инцест, а есть и миксгенация, что совершенно разные явления.
      Особо радостно, что я вложил это глупосмешение в уста опытного врача. Ну и в качестве высшей оценки своего идиотизма не могу не отметить, что я неоднократно указывал некоторым писателям на их небрежное, вольное обращение с особенностями, о которых они понятия не имеют.
      Специально не буду просить редакцию об исправлении, пусть это служит мне напоминанием о том, что критиковать все мастера, написать труднее.

Добавить комментарий для Леонид Лазарь Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.