После триумфального общегородского выступления Петра Якира с лекцией о предвоенной ситуации в стране и зловещей роли Сталина (конечно доносы «куда-надо» были, но — обошлось) созрела и реализовалась идея общегородского Дома ученых (ДУ). И приезд Якира, и организация ДУ были делом Валерия Павлинчука.

У памятника

К 30-летию «Тарусских страниц»

Валерий Нозик

“В основе каждой капитуляции лежала
предпосылка, что на смену «старому»
пришло «новое», а тот, кто держится
за «старое» — останется на бобах”
Н. Я. Мандельштам

“Я хотела бы лежать на тарусском
хлыстовском кладбище под кустом бузины,
в одной из тех могил, с серебрянным голубем,
где растет самая красная и крупная
в тех местах знмляника.”
М. И. Цветаева

Марина Ивановна хотела лежать в чистой земле. Не оскверненная ни действием, ни помыслом пухом будет такая земля, и преданный ей человек может вновь выйти в мир чистый духом. Такую землю берегут от позора — не зори ее сам и не помогай другим.

От тарусского кладбища до обнинского всего-то полсотни километров калужских дорог, от серебряного, цветаевского времени до нашего, железобетонного — полсотни лет.

Я попытаюсь рассказать о том, как в 60-е годы порушился замечательный научный центр. Если получится — а поневоле придется кромсать историю, — читатель сам решит, кто «герой». Мне не надо будить память — записки лежат с тех пор.

Покаяние тяжело и партийцу с 50-летним стажем, и чекисту с чистыми помыслами, и физику — «мы-то в чем виноваты? » Да и что порушено? Вот он зеленый город, чистые улицы, вот большие институты, вот уважаемые люди на Досках почета.

Обнинск, порожденный атомными устремлениями государства и охранительным для столицы стоверстым бериевским указом, теперь 100-тысячный город. Умножились первопоселенцы, втянулась сельская округа. Для упокоения основатели города отвели тихую поляну на холме, именуемом здесь Кончаловскими горами. Если пройти по центральной аллее к оврагу, в густой траве вызревала на диво крупная земляника.

На краю поляны первых захоронений есть могила с беломраморным надгробьем, ВАЛЕРИЙ ПАВЛИНЧУК 1937–1968.

С того 1968 года я привык здесь быть и сейчас буду стоять еще долго и потому, что именно здесь хорошо видно, как сходятся и расходятся линии пересечения судеб, раскачиваются плечи весов. Совсем рядом памятники на могилах участников и свидетелей обнинской истории: А.И. Лейпунский, М.П. Родионов, Л.Н. Усачев.. На обнинском кладбище могила ныне и в своей стране известного биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского.

Начну рассказ с памятника Павлинчуку. О нем еще пойдет речь, но история памятника сама по себе стоит записи; она тоже на весах величия и низости.

После смерти Валерия Алексеевича его вдова — Маргарита Рудольфовна Янус обратилась к скульптору Вадиму Абрамовичу Сидуру с просьбой о памятнике. В ту пору лишь немногие знали мастерскую в подвале дома недалеко от Николы в Хамовниках — теперь, после смерти мастера, имя Сидура среди великих. Узнав жизнь Павлинчука, Сидур немедля согласился. «Своим мы должны ставить памятники сами»,— и вскоре создал макет — в полный рост фигура человека, предательски застреленного в спину.

Оповещенные неизвестным доброхотом о каком-то памятнике, обнинские власти занервничали и принялись разнюхивать, что за диверсию затевают москвичи. Пытались подступиться к матери. Но убитая горем, ничего не ведавшая женщина хотела только одного — поставить памятник сыну. Тогда однажды вечером на край Москвы в Тушино прикатила черная «Волга» с калужским номером. К Маргарите Рудольфовне был доставлен младший брат Павлинчука с заданием обнинского горкома — под любым предлогом добыть фотографию памятника. Предлога незадачливый посланец не нашел (в значительной степени по своей полной политической невинности) и отправился назад с тем, что попил чаю с вареньем. Но всем близким друзьям стало ясно, что власть не допустит «самоуправства» на государственном кладбище — задуманный проект пришлось отменить. Для подкрепления этой уверенности власть “объяснила” матери покойного Валерия Алексеевича, что, скорее всего, «хулиганы» надругаются над могилой с таким памятником. А гипсовая скульптура осталась в мастерской Сидура и вошла в каталог его работ под названием «памятник Павлинчуку».

В следующем 70-м году слежка слегка остыла и Сидур сделал для Павлинчука другой чудный памятник в белом мраморе.

К могильному камню припадает опущенная в ладони скорбная голова женщины. Но посмотрите еще раз. Не мужская ли это рука, поддерживающая ребенка?.. Много раз я хотел спросить скульптора — был ли двойной замысел, но каждый раз останавливался довольный собственной догадкой — если сознательно не было, значит само сотворилось.

А первую работу Сидура можно видеть на Новодевичьем кладбище. По инициативе академика В.Л. Гинзбурга замечательная работа был сделана Сидуром в материале и поставлена на могиле академика И.Е. Тамма (!?). Экскурсовод расcкажет вам, что так и было задумано.

* * *

Память людей устроена так, что хранит
смутный очерк или легенду, а не само
событие… Идилические вздохи о 20-х
годах — результат легенды, созданной
тридцатилетними капитулянтами..»
Н. Я. Мандельштам

Обнинск начинался в конце 40-х годов вместе с проектом первой в мире атомной электростанции. К началу 60-х здесь еще работали те, кто сотворил атомное чудо. Сменив Д.И. Блохинцева, в Физико-энергетическом институте (ФЭИ) директорствовал известный инженер-энергетик Андрей Капитонович Красин, наукой «быстрых» реакторов руководил физик с мировым именем Александр Ильич Лейпунский — всеми уважаемый АИЛ, управлял атомной технологией Владимир Александрович Малых… Все лауреаты, профессора, мало согласные между собой, но «отношения выясняли» только у большого министра среднего машиностроения и его замов.

Крепчали в Обнинске и новые институты «радиационного» направления. В филиале московского института физической химии им. Л.Я. Карпова научным руководителем был В.Л. Карпов-сын, филиал московского института прикладной геофизики возглавлял папанинец академик Федоров. Академик АМН Зедгенидзе разворачивал первый в стране институт медицинской радиологии ИМР, в 64-м принявший в свое лоно зэка Н.В. Тимофеева-Ресовского. Все имели московских покровителей и в своих делах с городским начальством считались мало.

Власть секретаря калужского обкома А.А. Кандренкова и его предшественников не дотягивалась до маленького научного городка на границе областей.

Ведомственная московская подчиненность и государева тайна большой науки хранили город от обкома. Да и почто местному вождю руководящей и направляющей партии в Обнинск соваться — только авторитет терять? Горком — так себе домишко напополам с музыкальной школой, а за институтский забор могут и вовсе не пустить. Москва тоже не близко, и не пристало столичным лезть в чужой (калужский) огород — разве ленточку разрезать или уж если не приведи бог что…

Вот и резвился наш городок до срока, как барский пасынок в деревенской усадьбе, к которому забыли приставить строгую гувернантку.

* * *

«Знаменита Дубна,
всем известно где она,
а о том, где мы живем,
знают лишь за рубежом»
Нар. песня, сочиненная для встречи в КВН команд Дубны и Обнинска. 1963 г.

Обычным было партийных руководителей города добывать из своих же институтских недр и туда же возвращать по сроку — с повышением конечно. К совсем длинным срокам, т.е. номенклатурной партийной карьере никто и не стремился, частично и потому что по калужским ступенькам все равно не двинешься — Калуга тебя на дух не знает, пока ее объятий сторонишься, а в Москве все заметные места давно окупированы. Так сменились на посту секретарей обнинского горкома КПСС Иван Георгиевич Морозов и Николай Иванович Борзов, приобретя, после потери (на общественной работе) для продвижения нескольких лет, приличные должности: начальника научной лаборатории и главного энергетика, соответственно.

В 63-м на пустое место опять разложили пасьянс. Почему-то он не сходился и избранником оказался инженер с ускорителя Андрей Данилович Руденко.

Может быть, занятым делом творцам науки, он приглянулся именно тем, что от своих предшественников отличался отсутствием «всего». Все-таки «указания» секретаря горкома (если он с гонором и партийной хваткой) иногда досаждали, а с таким, как Руденко можно вовсе не считаться. И не помогла научная эрудиция, и не хватило обычной проницательности понять, что попираемая слабая душа может отправиться за поддержкой к иным берегам.

С этого времени и началось проникновение калужской власти в Обнинские дела. Ходок в обком А.Д. Руденко недолго пробыл секретарем. Почуяв слабину, номенклатурные начальники исполнили стандартный трюк — Руденко отправили в ВПШ, а в обнинские секретари прислали чиновника обкомовского аппарата Л. Петрова. Но почему-то чужой для науки человек не встревожил ученых, его не приняли всерьез. В памятном сражении на ЦТ «Дубна-Обнинск»[i] одна из интермедий обнинских КВН-щиков представляла «машинные выборы» партсекретаря. «Ведущий собрание» обращался к зрительному залу:

— Есть мнение относительно кандидатуры Петрова. Петрова знаете?

— Нет! — орал зрительный зал.

— Позвать Петрова?

— Нет!

— Вопросы к Петрову будут? — Нет! — Избирается единогласно.

И тут же новое собрание.

— Есть мнение освободить Петрова. Петрова знаете?

— Нет!

— Позвать? Вопросы?

— Нет!

— Единогласно освобождается.

Редактор КВН пропустила в прямой эфир эту сцену, конечно не подозревая, что Петров — не имярек, а реальный секретарь сейчас смотрит все «это» в Обнинске.

Однако я не слагатель легенд. Конечно, и тогда функционировали парткомы и особые отделы. Их грозный рык, конечно, мог напугать и запугивал. В 60-м году в теоротделе ФЭИ уже работала идеологическая комиссия горкома по расследованию… и сделала выводы о сомнительных стихах В. Турчина, о насмешках над членами комиссии.

(На протокольный вопрос «Какие книги читаете?» А. Шутько ответил: «Пушкина и Лермонтова». «Конечно, насмехался», — сделали вывод о «беспартийных» издевательствах над секретарем ячейки Владимиром Морозовым). Но при всем том деятельность идеологических органов была отделена заметным пустым пространством от живой жизни, не подрывала интенсивной работы физиков, химиков, биологов и не парализовала несомненно существовавшей самодеятельности. Внутренней свободой «Тарусских страниц» окрашивалась жизнь Обнинска, сколько бы примеров нажима и окрика мне не припомнили современники. Существовали некие внутренние полисы, населенные ассоциациями мушкетеров, единых уже тем, что незримо не приняли “причастие буйволу” и не встали под знамена «кардинала», как говорил при прощании с Обнинском один из д’Артаньянов — безусловный капитан команды КВН Валентин Федорович Турчин, приглашенный Президентом Академии наук СССР М.В. Келдышем в Институт прикладной математики в Москву. Это уже спустя несколько бурных лет его изгонят и из ИПМ, и из ЦНИИПИАС (центральный научно-исследовательский институт проектирования и автоматизации строительства), и из СССР. А пока (в 1964) мы ему пели, неискушенные в пророчествах, примерно так

Ты теперь и обут и одет,
Ты у Келдыша нынче в фаворе,
Вот заполнишь полсотни анкет,
И поедешь за синее море.

Ты поедешь в Бомбей и Дубай,
Пред тобою любая дорога!
Только лишнего ты не болтай
И вопросов неясных не трогай!

Если ж лишнего ты не болтал
И вопросов циничных не слушал,
Ты поедешь за Гибралтар —
Хочешь морем, а хочешь сушей.

(Если я правильно помню, текст принадлежит Веселову и Конобееву. Аккомпанировал на гитаре В. Копров.)

Не разрушила атмосферу единства сильного теоротдела и странная история со стенной газетой, опубликовавшей невинные заметки В. Турчина о Будапеште. В конце рассказа о своей первой (и, замечу, единственной после всего) поездке на научную конференцию он подивился нравам советских людей, работавших в «нашей» Венгрии в атмосфере страха и подозрительности. В быстро последовавшем выпуске стенгазеты появился «Наш ответ Турчину» — именно так называлась статья, подписанная Владимиром Моисеевичем Аграновичем и Виктором Владимировичем Орловым — начальниками лабораторий теоретического отдела ФЭИ, членами КПСС. (На 60 сотрудников отдела приходилось пять партийных). Два прекрасных физика обвиняли своего коллегу в «оскорблении советских людей», в отсутствии патриотизма и прочих шаблонных политгрехах. Написанная дежурными штампами, статья звучала призывом к персональному делу. Такого открытого нарушения единства физики не знали. Партийность сама по себе не делала коллег чужаками. Статью бурно обсуждали в коридорах и кабинетах, и авторы «Ответа» остались в одиночестве — предполагаемого скандала не вышло.

Для понимания последующего (я заканчиваю краткую «предисторию») необходимо сделать важнейшее замечание. К середине 60-х появились некоторые признаки стагнации ФЭИ, ведущего научного центра Обнинска. В этом нет ничего удивительного, так как узко специализированный институт за десять лет интенсивной работы либо успевает решить первоначально поставленную задачу и самими учеными должен быть перестроен для решения новых, либо постепенно деградирует, повисая на доработках, свирепо защищая первородство.[ii] Проницательному уму эти признаки были видны хотя бы по уходу ведущих специалистов теоретиков и математиков Турчина, Ермакова, Кочергина, Михайлуса, Смелова, выросших в Обнинске. Громадной потерей была внезапная смерть 37-летнего Игоря Ильича Бондаренко. Большой физический сектор, имевший отличные достижения и, естественно, полный внутренних стычек и противоречий, крепко держался его непререкаемым научным и моральным авторитетом.

Активная научная работа всегда сопровождается активной гражданской жизнью и 60-е были для этого подходящим бродильным временем. Только что удален «волюнтарист» Н. Хрущев. Все понимали смехотворность «личного желания по состоянию здоровья», но сама возможность «мирной» замены распортреченного и бурно прославляемого нового вождя вызывала веселый дух брожения и жажду самодеятельности.

Мы начисто разгромили команду Дубны в прямой встрече КВН в московском телевизионном театре и отказались от предложения постоянно участвовать в «детских» играх со студентами. Зато в Обнинск дружно повалили популярные столичные журналы от «Знание — сила» до «Здоровья». Нас снимали для телевидения и звал к себе на Мосфильм М.И. Ромм. Пошел первый, вполне советский, «самиздат», Твардовский, Булгаков, Ахматова…

В конце 64-го бесславно отбыл восвояси Л. Петров и первое кресло вновь занял «свой» , обнинский. Аппаратчик, когда-то политработник обнинской военно-строительной части, «безвредный» Евгений Епифанович Федоров из горсовета переселился в горком. После триумфального общегородского выступления Петра Якира с лекцией о предвоенной ситуации в стране и зловещей роли Сталина (конечно доносы «куда-надо» были, но — обошлось) созрела и реализовалась идея общегородского Дома ученых (ДУ). И приезд Якира, и организация ДУ были делом Валерия Павлинчука.

Молодым специалистом он появился в теоротделе в 60-м и сразу же выделился непривычной для теоретика напористой деятельностью. Ему мало было кабинетных разговоров — его влекло общественное дело. Это он придумал участие в КВН, он уговорил и собрал ленивых интеллектуалов. Он пропагандировал идею вступления в партию как единственную возможность развивать демократию. Он завел контакт с секретарем горкома партии инженером В.Е. Лесничим и, получив от него рекомендацию, вступил в партию. Это было бы вызовом научному сообществу, если бы одновременно партячейка теоретиков не пополнилась людьми с непререкаемым авторитетом, Н.С. Работновым и И.П. Стахановым, и тоже с рекомендацией В. Лесничего, в кабинете которого состоялось первое заседание совета ДУ — играли по правилам.

Первый же сезон ДУ принес громадный успех. Только докторам достались целые абонементы, остальные радовались половинкам и четвертинкам. Шли добровольные помощники, художники, печатники, шоферы. Содержание каждого вечера обсуждалось на всех этажах всех институтов. И было что обсуждать, вольное слово Тендрякова, Дудинцева, Некрича, Лакшина, Виноградова, концерты Таганки, песни Высоцкого и Кима, кинофильмы из госфильмофонда, вечер маршала Жукова. Сравнивали ответы Тендрякова и Симонова на вопросы «Согласны ли вы с приговором Синявскому и Даниэлю? Собирались ли выступить на их процессе? Почему не публикуют Солженицына?». И все это в значительной мере шло через Павлинчука, он заведовал интеллектуальной частью ДУ, он ездил в Москву, приглашал, уговаривал, устанавливал контакты в журналах. Одновременно с этим В. Турчин, Н. Работнов и Ю. Конобеев работали над книгой «Физики шутят», а ее организатором был Павлинчук. Он был секретарем партбюро теоротдела, преподавателем обнинского филиала МИФИ. Через него в Обнинск шел поток «самиздата» — он был везде и знал все. Кем бы стал он сегодня? Но клонились к закату 60-е и вряд-ли кто задумывался о том, что скоро придет испытание на прямостояние.

Павлинчук выстоял и место его лучшее из всех.

* * *

«Победители могли бы удивиться легкости одержанной победы, но они приняли ее, как должное… Только требования к капитулянтам постепенно увеличивались»
Н. Я. Мандельштам

Теперь очерк приобретет характер дневника — описываемые события развивались в темпе отрывного календаря. В начале ноября 1967 г. при горкоме была создана комиссия, Е.Е. Федоров, С.П. Копылов (горком), В.А. Кузнецов (д-р, зав. отделом, секретарь парткома ФЭИ), В.А. Малых (д-р, зав. сектором ФЭИ), И.Г. Морозов (зав. лабораторией ФЭИ, бывший секр. горкома). С 14 по 17 ноября в комиссию были вызваны сотрудники теоротдела А. Шутько, С. Маев, Л. Семенов, Ю. Соколов, И. Стаханов, Н. Работнов, В. Агранович. Комиссии было «что-то» известно, а «что-то» надо было вскрыть. Первый же допрос сразу дал улов: на вопрос о чтении «самиздата» А. Шутько сказал, что брал у Стаханова статью Джиласа «Три встречи со Сталиным», принадлежавшую Павлинчуку, и у него же брал брошюру Варги «Российский путь к социализму». А. Шутько был кандидатом в партию, готовил диссертацию, что, конечно, учла комиссия, затребовав его первым. Дальше пошло проще. С. Маев (партийный) признал, что перепечатывал Варгу вместе с Семеновым. И. Стаханов признал, что брал у Павлинчука и давал Шутько Джиласа, но отстаивал право коммуниста “на чтение”. Н. Работнов не отрицал чтения Варги, но поставщика не назвал. Л. Семенов (беспартийный) согласился беседовать с комиссией, но отрицал какое-либо знакомство с «самиздатом». Его провоцировали и запугивали обыском на рабочем месте, но твердость Семенова смутила комиссию — обыск отставили. Лишь мл. н. сотрудник без степени, без членского партийного билета, Юра Соколов отказался вести беседу, заявив, что он читал письмо Ф. Раскольникова Сталину и находит автора большим коммунистом, чем члены комиссии. Всем допрошенным предложили письменно изложить показания и отказался опять же только Ю. Соколов.

Заметив соколовские «без» читатель тут-же вспоминает о преимуществе обладателя пролетарских цепей. Но это от привычки к простым объяснениям, потому что дело не в К. Марксе, а в Ю. Соколове.

Откуда же взялась эта комиссия и что она знала? Наиболее интересны два обстоятельства, которые в совокупности с другими фактами дают возможность прояснить истоки. Первое — несомненно, что главным объектом внимания был В. Павлинчук, его вызвали последним. И загадочное второе — упорное выяснение «роли» В. Аграновича. О его принадлежности к кругу потребителей и распространителей «самиздата» спрашивали многих, а сам он отрицал всякое знакомство с этой литературой и обществом, где она ходит. Об В.М. Аграновиче мы уже упоминали в связи с «Ответом Турчину». Он был как-бы антиподом интеллектуального лидера В. Турчина, ему не доверяли и, конечно, он не получал «самиздата» — его никто и не назвал из допрошенных. И тем не менее чья-то рука упорно отводила ему одну из главных жертвенных ролей.

Теоретическим отделом и лабораторией теории ядра руководил выпускник МГУ Лев Николаевич Усачев. В 50-е годы он опубликовал очень оригинальную работу по физике реакторов, получившую мировое признание, стал доктором, лауреатом ленинской премии. Но новых сильных идей не было и постепенно В.М. Агранович, доктор физ.-мат. наук, создавший мощную лабораторию физики твердого тела, начал игнорировать руководство Л. Усачева. Однако позиции патриарха теоротдела были прочны и Л. Усачева мало беспокоили выпады В.М. Аграновича, чему соответствовало и отсутствие у Л. Усачева таланта к решительным действиям. К тому же после смерти И.И. Бондаренко научный руководитель ФЭИ А.И. Лейпунский вручил Усачеву весь сектор физических исследований.

Было что-то умилительное в фигуре высокого, мешковатого Льва Николаевича. Из всех «нефизических» ролей лучше всего ему удавалась роль хорошего, «своего» парня. И он действительно был им, бегал по семинарам и обсуждениям, осваивал французский, водные и горные лыжи, ходил в горы. Правда, все начинания Усачева — и изучение феномена летающих тарелок, и экспедиция в район падения тунгусского метиорита — не шли дальше приглашения на ДУ фантаста А. Казанцева, но во всем была импонирующая лихость, отсутствие «свирепой серьезности» и дух веселых затей великих копенгагенцев, о которых вкусно рассказывал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский.

А вот значительных научных идей не было и не могло быть, ведь реакторная физика как наука завершалась и переходила в область инженерии. А твердотельная лаборатория Аграновича росла и числом и весом — в ФЭИ на передний план выходило материаловедение. Соединив усилия с директором ФЭИ М.П. Родионовым (далекий от науки производственник из Сибири сменил не выдержавшего борьбы с А.И. Лейпунским за лидирующее направление А.К. Красина), против шефа Л.Н. Усачева вели интригу начальники двух мощных технических секторов — В.А. Малых и В.И. Субботин.

Многократные попытки А.И. Лейпунского получить академический титул загадочно отвергались АН СССР. Не преуспел в попытке стать членом-корреспондентом и Л. Усачев. А вот В.И. Субботина первым из ФЭИ избрали членом-корреспондентом АН СССР, минуя связи А.И. Лейпунского. Это была новая, мощная сила и В.М. Агранович потянулся за поддержкой к ней.

Для Л.Н. Усачева наступало сложное время. Ореол «хорошего парня» становился слабой защитой — надо было действовать! А этого Лев Николаевич не умел и не хотел. Но если раньше, как истиный Лев, он сквозь пальцы смотрел на претензии В.М. Аграновича, то теперь он решил не уступать ни в чем и не упускать случая. А случай, как говорили в старину, не заставил себя ждать…

Окончание

___

[i] КВН-63 Дубна-Обнинск.

[ii] Скорость распада таких систем, по-видимому, постоянна не только в классе научных сообществ и время последующего пребывания в консервированном состоянии — а именно тем кончается распад, если не произойдет катаклизма — определяется лишь масштабом воздвигнутой структуры и уже вложенными ресурсами.