Это была Геология — автономное государство бродяг–романтиков, работяг — свободных людей, живущих под сенью Дикой Природы, куда щупальца КПСС проникали очень редко, да и то сильно ослабленные. Природа перерабатывает Всё и Всех. И одни при этом погибают, а другие, наоборот, становятся сильнее.
Таёжный диссидент
Леонид Изосов
Окончание. Начало
Героический моряк
Как известно, диссидентство в те годы проявлялось в самых разных формах. Взять хотя бы песни. Сколько их было намотано на магнитофонные бобины! Помню, как я в первый раз услышал Владимира Высоцкого…
… Чёрной зимней ночью мы собрались в бараке у одного моего приятеля, недавно купившего магнитофон «Комета». На столе стояли бутылки с вином, шли танцы… Это был наш мирок.
И — вдруг — раздался напряжённый вибрирующий голос…
«За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги.
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги…»
Танцы мгновенно прекратились, все замолчали…
«Да это — Высоцкий, — тихо пояснил нам хозяин… — Есть такой бард».
Ну, какой он бард! Теперь-то ясно, что это был гениальный Поэт и Певец — в самом широком смысле!
А потом пошло… Галич, Анчаров… Да, мало ли, ещё кто… Не будем перечислять.
… И с доскою будешь жить со стиральною, за машину за его персональную…
Козырей в колоде немного — только лысина, да ордена…
Мама, мама, гляди — одуванчики! Опускается мёртвый десант…
Ну, и так далее, и тому подобное…
Были и у нас в посёлке люди с нестандартным мышлением. Им нравилось переделывать, точнее, коверкать всякие известные поговорки, песни… Как они выражались, для смеху… Это был тоже своеобразный микропротест…
Как-то на Новый Год в нашем клубе произошёл лёгкий скандал комического свойства.
Завхоз Николай О*, по прозвищу “Оса”, написал слова к одной популярной песне, а песню эту на новогоднем вечере взялась исполнить его супруга Маруся.
Она вылезла на сцену, опасно качнулась вперёд, но удержалась на крепких бутылочных ногах, кивнула головой гармонисту — тоже не совсем трезвому — и они ударили в унисон:
«Отчего у нас в посёлке
у девчат переполох?
Все поделали аборты.
Кто ж им так заделать смог?
На побывке был там
молодой моряк,
И девчонок сельских
он … любил подряд!»
Начальник экспедиции, сидящий в первом ряду, насторожился, привстал со своего места, а Оса осклабил лошадиные зубы и начал ржать во всю глотку…
Тут в зале взвились трое профсоюзных работников, отвечающих за проведение праздника, с намерением “прекратить это безобразие”…
Но, пока они пробирались к сцене, наша певица и аккомпаниатор успели прореветь ещё несколько строк из этого лирического сочинения:
«Потихоньку отдыхает
героический моряк.
Хором матери шептали:
“Уезжай скорей, мудак!”
Но моряк не ехал —
всё чего-то ждал:
Он одной девчонке
……»
Здесь исполнение песни, к глубокому сожалению зрителей, было прервано: у баяниста зверски вырвали из рук инструмент, а Марусю поволокли под белы руки со сцены…
При этом она перешла на простую народную речь и сквозь смех кричала: “Козлы! Я же ж … работала на радиовещании! Коля! Что ж они… не понимают искусства…!? Коля!”
Но ейный супруг корчился от хохота, дробно стучал сапогами по полу, стирал слёзы со щёк и не воспринимал призывов своей половины.
Долго потом в народе ходили разговоры об этом случае. Многочисленные друзья и знакомые просили Марусю допеть песню, чтобы узнать, чем там всё кончилось, но она только хмурилась: “Что, сами не можете догадаться?”
А те, кто не присутствовали на новогоднем вечере, горько сожалели об этом и считали свой праздник испорченным.
Хотя по этому поводу был большой шум, никаких оргвыводов не последовало: экспедиция жила своей автономной жизнью, у неё был свой начальник — умный и энергичный геолог, и просто хороший мужик.
Словом, это была Геология — автономное государство бродяг–романтиков, работяг — свободных людей, живущих под сенью Дикой Природы, куда щупальца КПСС проникали очень редко, да и то сильно ослабленные.
Природа перерабатывает Всё и Всех. И одни при этом погибают, а другие, наоборот, становятся сильнее.
Течёт, течёт ручей ко мне…
Этот завхоз Оса был сильно похож на артиста Анатолия Папанова в роли генерала Серпилина. Да он и сам был артист по жизни. Артист комического плана.
Такие люди не пропадают даже в самых суровых условиях. Он, как рыба в воде, крутился в среде рабочих, представлявшей весьма опасную взрывчатую смесь. Кого только не заносило к нам из Внешнего Мира — и хулиганов, и воров, и убийц, отсидевших своё от звонка до звонка… А в тайге нет милиции–полиции.
… Как океанский прибой выбрасывает на берег обломки кораблей…
Теперь вот, окидывая мысленным взором, Мои Прошедшие Времена, вспоминая своих товарищей, с которыми, как говорится, ел из одного котелка и спал бок о бок, я выделяю из массы встреченных мною людей — нестандартных, с тяжёлой биографией… На которых я тогда не обращал особого внимания. Ну, работают и работают…
А ведь среди них были удивительные личности. Один провёл в немецком плену всю войну, попав на фронт семнадцатилетним мальчишкой… За это он подвергался всяким притеснениям у себя на родине в Ставрополье и, в конце концов, вынужден был укрыться в диких дебрях Сихотэ-Алиня. Другой — бывший морской офицер, врач — был отправлен в лагеря за то, что перед самой войной на какой-то пирушке произнёс тост “За честь русских офицеров!” В результате — он, отсидев огромный срок, оказался в нашем коллективе коммунистического труда — спившийся, опустившийся … Работать тяжело он не мог и его держали то поваром, то рубщиком просек, то сторожем… Как только мы переезжали в какую-нибудь новую деревушку, он брился, одевал чистый пиджак, галстук и отправлялся в медпункт, как он выражался “на ревизию”. Там он забивал баки местному фельдшеру или фельдшерице и возвращался домой крепко поддатый с бутылкой спирта и с полными карманами таблеток — колёс. Третий — фронтовик, командир танкового батальона, по прозвищу “Гудериан”, имел семью и детей в Ростове, но по каким-то причинам отказывался ехать на родину. Даже в отпуск…
Вообще, в Те Времена в Геологии работало много бывших фронтовиков, помню у нас в партии были пехотинцы, танкисты, лётчики… И на День Победы мы всегда устраивали для них Святой Праздник…
Наверное, им в этих диких местах было легче жить…
Ну, а завхоз… Мне запомнилась такая картинка: Оса едет на коне Тюльпане по зимней деревне — в кожаной куртке, с револьвером на боку, почему-то с артиллерийским биноклем на груди, а за ним бегут женщины, у которых мы снимали хаты, и кричат, когда же он, наконец-то, расплатится за жильё. А завхоз хохочет во всю глотку и, склоняясь с седла, то в одну, то в другую сторону отвечает: “Ты, Марья, неси на базу солёной капусты, ты, Алёна — огурцов и помидоров, ну, а ты, Оксана, — сальца́!”
И к вечеру наш дом — полная чаша. Хоть свадьбу играй. Завхоз был большой любитель перцовки, поэтому всегда возил с собой ящик этого целебного напитка.
Как-то Оса прибыл на базу партии сырой весенней ночью. Я находился в большом деревенском доме один, потому что был конец месяца и ИТР уехали в экспедиционный посёлок сдавать табеля и наряды, а рабочих отпустили в отгулы на неделю.
Наш дом обходили стороной. Мы в снегу воткнули щит с красной надписью: «СТОЙ! ВЗРЫВЫ!!!»
Ночь… Ночь… далёкий лай собак, всполохи на стенах от горящей печки, слабый огонёк свечи, колеблемый сквозняком…
… Воспоминания о детстве, прошедшем в руинах фронтового города… Во время его оккупации гитлеровцами, я вместе с родственниками попал в концлагерь… Теперь вот, по прошествии нескольких десятков лет, пользуюсь некоторыми льготами.
Я ненавижу военные флаги.
Мне нравится Небо не чёрное, а голубое.
В детстве я попал в немецкий концлагерь,
И рос потом на остывающем Поле Боя.
. . . . . . . . . . . . . .
Удивительная штука, думал я, человеческая зависть! «А вы-то — дети! где и когда воевали? Тоже мне — победители! Герои! За что вам льготы?»
Такие завидуют даже тому, что я был несовершеннолетним узником, как сейчас выражаются. Завидуют всему. Помню, одна женщина позавидовала мне, когда я сломал ногу. «Ничего себе! Три месяца сидел дома! Как в отпуске». А вы попросите мужа, сказал я ей, чтоб он вас по позвоночнику ломом хряснул. Вообще, год будете лежать дома. А, может быть, и всегда.
. . . . . . . . . . . . . .
… Сонный, я открыл дверь и сразу попал в объятья Осы: «Здорово, друг! Скучно, небось, одному-то?» Сзади топотал сапогами шофёр, тащивший на плече ящик упомянутого целебного напитка.
Сразу накрыли, как сейчас говорят, поляну и принялись за дело.
У Осы была бухгалтерская книга, в которую он записывал сокращённо анекдоты, услышанные им от бичей. Каких там только перлов не было! «Муж уе. в кмндр. а е. ба. прив. ё… Тут он возвр.»… Оса сразу же поделился со мной новыми поступлениями: «Ну, сто, не дысыс, а ведь как дысал, как дысал!!!»
А потом я взял гитару, и понеслась «Цыганочка» с выходом из-за печки… под свист весеннего ветра за стеной.
… Утром мы вышли во двор. На горе Лысой, которая возвышалась надо всем, сияла кипенно-белая шапка снега.
Зелёная трава пробивалась на солнцепёке. Скромно лиловели фиалки и ярко горели жёлтые подснежники — адонисы.
А у нас в Воронеже — подснежники голубые–синие, — с грустью вспомнил я.
Пробились к Солнцу первые фиалки…
И тихо плача умирает снег…
Ручьи всё громче гимн поют весне…
Хоть зла была зима — её мне жалко.
Проводил гостей…
Развёл костёр, поджарил мяса на вертеле. Выпил на похмелье красного виноградного.
Потом расстелил спальник на тёплой парной земле и лёг. Солнце, как казалось, пронизывало всё тело.
Проснулся от холода синими сумерками. Подживил костёр, допил вино. И пошёл домой.
В своё Одиночество.
И где твой дом, друг мой?
Мой дом везде со мной.
Как раковина у улитки…
Прощания у калитки…
Пути мои, куда Вы ведёте?
… Ночевал я как-то в бетонном ДОТе
На советско-китайской границе.
Ну, что там могло мне присниться?
На панцирной ржавой кровати?
Рядом с пулеметной турелью —
Ясно, что не цветочные ароматы,
И не соловьиные трели…
Это — вроде как щемящее лирическое отступление автора.
Это — один из бликов ручья воспоминаний.
Ручей журчит между камней,
Покрытых мхом камней.
Он часто снится, снится мне,
Течёт, течёт ко мне.
Систематизированная систематическая система
Алик часто цитировал «Швейка», переводя разговор на Советскую власть — «да, если хотите, это систематизированная систематическая система … В ней нет структурно структурированных структур»…
По вечерам перед сном он читал нам этот роман — под него хорошо было засыпать.
Да, оно и так хорошо засыпалось после тяжёлой работы…
А одну солдатскую песню Швейка он исполнял просто артистически:
«Жупайдия-жупайдас! Нам любая девка даст!
Даст, даст! Как не дать! Почему бы ей не дать?
Даст нам по три поцелуя, не кобенясь, не балуя…»
Он, вообще, любил петь — особенно тягучие песни донских казаков. А марш «Прощание славянки» постоянно играл на губах, идя на работу.
Алик настойчиво предрекал неизбежное падение нашего государства, может быть, в ближайшем будущем.
Но предсказать время падения точно нельзя — как землетрясения… Ясно, что будет, где будет, а вот — когда? Но уже — агония!
Дело в том, говорил он нам: что всё прогнило, лучшие кадры коммунистов погибли во время Войны. Остались тыловые вши… После великих жертв всех этих революций и войн — снова — болото.
СССР — нежизнеспособное дитя, настаивал в спорах Алик. Срамил начальников–коммунистов, припавших к кормушкам. Спецобеспечение. Спецлечение…
Мы-то всё это, конечно, видели, но как-то не «брали в голову», казалось, что СССР — незыблемое сооружение… Вечное.
Мы-то были романтиками–геологами и в политику, повторяю, не лезли. Хоть и говорят, что если ты не займёшься политикой, она займётся тобою. Да и хрен с ней, пусть занимается, думали мы тогда. Главное — Геология! Освоение Восточных территорий. И вкалывали, как карлы.
А политики… в большинстве… Ну посмотрите, например, на многих современных политиков… Ужас! Какие-то клоуны, шоумены, воры, приспособленцы… Кроме омерзения, никаких чувств не вызывают…
Вот и попробуй сделать дерьмократический выбор…
Партии, партии… Партий — прорва!
Грязь, грызня, газетные утки…
Крутятся, крутятся — как говно, в проруби,
Одни и те же политические проститутки.
Перестройка! Шайка рвачей и перевёртышей дорвалась до бесплатного. Вчера он — коммунист, а сегодня — демократ!
Тома и Ленина, и Маркса
Он изучал и жил прекрасно.
Но вот… проснувшись утром как-то…
Вдруг превратился в демократа.
Видать, читая эти книги,
Oн видел фиги, фиги, фиги…
Бездарность — тоже Божий Дар.
Тот Дар и получил Гайдар.
Мы имеем в виду, конечно, внучка.
Тут волей-неволей станешь борцом … Раздражение… в народе от абрамовичей, ходорковских, потаниных, чубайсов…
Люди не завидуют их богатству, а думают — как нахапали?!
Куда идём? Куды прём?
Рухнул Союз от дерьмократического наскока.
Эх, Россия! Неужели ещё этого тебе надо!?
Ну, зачем нам, к примеру, нужна Хакамада!?
Шла бы она на… Хоккайдо или на Сикоку.
Хотя, есть и другие взгляды на это событие, альтернативные:
Прощай СССР! Сгорела твоя плаха!
Вот, наконец, в Душе взломались злые льды…
И, ползая в ногах Христа, Будды, Аллаха,
Лижу я, как щенок, их тёплые следы.
А мы-то, в те Времена после окончания вузов, техникумов ринулись, как тогда говорили, на периферию…
В То Время, о каком я пишу, у меня было так:
Зимою, глубокой, как море, в волнах Сихотэ-Алиня, / Наш дом лодчонкою утлою нырял навстречу Судьбе.… / Из взорванных недр под небо летела сухая глина, / И старые мудрые кедры вздрагивали во сне…
Моё житьё–бытьё тогда мне очень нравилось:
Походный уют разливался
по телу — горячей истомой.
В пару от мокрых портянок,
валенок, щей и каш
Я жил, словно рыба в речке,
босой выбегал из дома.
И сыпались мне на голову
звёзды, как из мешка.
Великая Советская Халява
Ещё одна ложка дёгтя в бочку советского мёда…
В одной таёжной деревне, в которой мы некоторое время базировались, был довольно крупный совхоз “Трудовая пчела”. В окрестностях росло много липы, которая в июле цвела три раза — в смысле, три типа липы цвели по очереди в июле. Сборы мёда были огромные, и совхоз был на хорошем счету. Поэтому туда время от времени приезжали районные партийные шишки, поживиться медком и “проконтролировать работу на месте”.
В этом совхозе был маленький, но уютный деревянный клуб, в котором мы с удовольствием проводили своё свободное время по вечерам, когда съезжались на базу партии с разбросанных по тайге участков.
На доске объявлений перед клубом время от времени появлялись «перлы». Например:
СИВОДНЯ КИНО МАРЬЯ–ИСКУССТВЕННИЦА
ПОСЛЕ КИНА СОБРАНИЕ НАЩЁТ БЫКА!
Дело в том, что в этой деревушке был общественный бугай, который должен был обгуливать коров, как из совхозного стада, так и принадлежащих частникам. Но этот бугай, по кличке Палтус, почему-то не справлялся со своими обязанностями, и на собраниях по этому поводу разворачивались острые дискуссии. «Я за его ня буду платить!» — кричала какая-нибудь хозяйка. — «Он мою Ляну не покрыл… дык за што же платить, а!?»
С этой самой Ляной — крупной жёлтой коровой — произошёл как-то забавный случай.
Наш прораб — любитель экзотических горячительных напитков, решил порадовать нас, как он выразился, крюшоном. Чтобы приготовить крюшон, он добыл где-то большой арбуз, срезал с него крышку, расковырял мякоть и влил в этот сосуд бутылку водки. На другой день утром мы ушли в маршрут, а прораб поехал по делам в соседний отряд. Арбуз стоял посередине палатки на брезентовом стуле. Днём палатка сильно нагревалась и в ней была невыносимая жара, поэтому по расчётам прораба смесь в арбузе должна была хорошо играть.
Палатку эту мы поставили на зелёной лужайке, недалеко от избы, в которой находилась база партии.
И вот … мы вечером возвратились из тайги, и чуть ли не за километр от базы почувствовали ужасную кислую вонь. А потом нашим глазам представилась страшная картина — палатка была повалена, и из неё раздавался лютый храп. Когда мы подняли брезент, то увидели крепко спящую на одной из поломанных раскладушек Ляну. Всё пространство вокруг неё было залито фиолетовой рвотой, в которой плавали куски арбузных корок…
Ты смотри, — с завистью сказал один бич. — Как коровка-то погуляла… Прямо, как мы в отгулах…
Завклуба, большой любитель игры на баяне и такой же большой любитель крепко выпить, иногда заходил в гости к нам на базу и, по пьянке, много чего рассказывал о своём житье.
В частности, он красочно описывал приезды “проверяльщиков” — как для праздничного ужина специально завозили разнообразное “пойло”, бочонки с красной и чёрной икрой, сухую копчёную колбасу, окорока, балыки, свежую рыбку и тому подобное…
После дневной “проверки” партийные деятели садились за длинный стол в центре клуба и, … начиналось.
То, что они, по словам завклуба, вытворяли спьяну, трудно себе представить.
Но нас интересует другое.
Нас интересует поведение “народа”. То бишь, обслуги — которая обеспечивала пьянку.
По откровенным рассказам крепко выпившего завклуба, когда торжество заканчивалось, и вся эта шобла–ёбла убиралась восвояси на своих машинах с персональными шоферами, на столе много ещё чего оставалось…
И обслуга, как вороньё, накидывалась на объедки — хлестала опивки коньяка и водки из стаканов, жрала икру ложками и руками, пихала во рты балыки и окорока… Набивала сумки продуктами и с трудом тащила их по домам…
При этом они хвалили любимую советскую власть и радовались жизни.
Тогда было Время Великой Советской Халявы.
Они думали, что так будет всегда.
Но Времена меняются: Время Красного–Белого Террора — Время Доносов — Время Силиконовых Душ — Время… Какие ещё были и есть у нас Времена? Прикиньте сами.
Как-то, в период перестройки, по телевизору показали осуждённого за взятки крупного узбекского партийца. Вид у него был вовсе не удручённый, а по-восточному философски спокойный. Перед камерой нашего корреспондента он рассуждал: тогда было так правильно (большие деньги, секретарши-проститутки, бани с блядями–комсомолками…), а теперь так правильно (он, склонив голову над жестяной чашкой с тюремной баландой, неторопливо стучал ложкой).
Кто был ничем, тот станет всем.
А в этом случае — всё наоборот.
А какое теперь Время? А?
Время Жирного Человека?
Дежурная Любовь
А вот некоторые подробности быта Того Времени и Того Места. Даю для полноты картины.
Жила девица с таким прозвищем в нашем маленьком геологическом посёлке, в котором все знали друг друга.
Правда, так называли её редко. Знали все, но называли так редко. В основном, она проходила под именем “Алла из шифонэра”, потому что работала продавщицей в маленьком деревянном ларьке, где продавала газировку, конфеты, печенье, ну, и тому подобное.
Алла была всегда на виду. Как реклама просто женщины!
Алла, Алла, тебе мало?
Вот — водчонка, а вот — сало!
Ты мне шею присосала!
Ненасытная ты, Алла!
Алла, сало, шило–мыло!
«Что прошло, то станет мило!»
Ну, последнее предложение, кажется, из Пушкина.
Посёлок наш был пристанищем многочисленных бродяг — перекати поле — работавших в поисковых партиях в тайге, на буровых, в разведочных шахтах и штольнях. Заметим — работавших! — в отличие от современных бомжей–паразитов…
Так вот, здесь постоянно происходило интенсивное коловращение Жизни: одни уезжали в поля, другие возвращались из полей … И все они хотели, естественно, мягко говоря, женской ласки.
Конечно, по вечерам в клубе после кина устраивали танцы, куда приходили местные девочки и жительницы соседних деревушек… Но… за ними надо было ухаживать, потому что, в отличие от современных девиц, тусующихся на дискотеках, у них существовали какие-то нормы морали и они не шли сразу на сексуальный контакт — на интим, как сейчас выражаются…
Знакомились с девушками работяги, выпятив грудь: Я — начальник партии, Я — старший геолог, Я — техник-взрывник… А я, а я… А Я — Начальник Горных Пород!
У бичей, как правило, было мало времени. Они приезжали в посёлок на побывку — в отгулы, дней на пять–семь. А Душа горела. И они кидались на малочисленных вдовушек даже преклонного возраста и, конечно же, не оставляли без внимания нашу Аллу, безотказную, как жительницы нынешнего Теледома–2. Если смотреть на те события из Нашего Времени.
Алла была самая популярная из девиц такого рода, хотя и не отличалась, скажем так, неземной красотой.
Лицо у неё было какое-то дубовое… Крутые смуглые скулы, узкие губы, толстый прямой нос… А фигурка — ничего! Она удовлетворяла простым вкусам непривередливых вольных людей.
У неё были покатые полные плечи, довольно узкая талия, круглые бёдра и короткие мощные ноги. Ну, просто безоткатное орудие! — отзывался о ней один из её почитателей — бывший артиллерист. Другие же пользователи, как правило — романтики, когда-то имевшие дело с морем, сравнивали Аллу с качающейся на волнах шлюпкой.
Но услуги Аллы были платные, хотя и невысокие… Нередко она оказывала их в долг (!). Как бы авансом.
Когда выдавали зарплату в кассе Конторы, можно было видеть её, скромно стоящую около очереди и получавшую свою мзду.
Иногда она останавливала какого-нибудь забывчивого кавалера и ровным голосом, без тени осуждения, обращалась к нему: “Что же ты, Николай, а? Как это, так – … А как…”
И этот Николай, или Семён, или кто там ещё — Пётр, Иван — с осуждением хлопал себя по лбу: “Да как же это я, что же это я?” и отсчитывал причитающуюся ей сумму.
Что делать… Жизнь и Природа требовали от Человека своего. Как заметил даже великий пролетарский писатель Максим Горький, от Женщины, как от Смерти, никуда не уйдёшь.
Уши
Некоторые интересные детали того Времени — в тему.
В нашем экспедиционном посёлке, затерянном в глухой Уссурийской тайге, в клубе висела картина, написанная каким-то местным художником — суперреалистом. Она изображала приезд Сталина в Разлив к Ленину, которого, как потом выяснилось, не было.
Надо заметить, что для того, чтобы рисовать картины с изображением вождей в То Время, необходимо было получить разрешение в каких-то высоких инстанциях.
Я знавал одного такого художника — моего соседа по бараку, который оформлял деревенские и поселковые клубы и специализировался на портретах Ильича I.
Так вот, однажды во время одной из праздничных гулянок, этот мордоляп спьяну стал рисовать карандашные портреты сидящих за столом. И вот он нарисовал хозяина — юного геолога, его друга корейца и девушку-красотку… И вот он нарисовал…
Но что-то было такое–этакое загадочное в его рисунках…
Первым догадался хозяин.
Он взял карандаш и пририсовал всем изображённым на рисунках усы и бородки… И все они оказались Ильичами, невзирая на разницу в поле и национальности.
Так он набил руку.
Это был типичный, как говорили тогда, художник–шаровик. Творец Образов Своего Времени. Мифотворец.
А на упомянутой в начале главы клубной картине Иосиф Виссарионович жал руку Владимиру Ильичу на фоне легендарного шалаша. Оба персонажа были какие-то серые, безликие…
Эти сапоги и китель Сталина, пальто, накинутое на плечи Ленина, который не к месту был одет в белую рубашку и галстук…
Но всё это было какое-то серое, мутное, смазанное…
НО!
В левом углу картины около лодки стоял м а л ь ч и к — тоже серый — в каком-то замызганном армяке и крестьянском картузе… Вроде побирушки…
Он был изображён спиной к зрителю, как малозначительная фигура. Ну, сами посудите — Великие Вожди и какой-то там м а л ь ч и к!
НО!
У этого мальчика были огромные уши, которые сразу привлекали к себе пристальное внимание. Непонятно почему, но неизвестный художник–мазила нарисовал их с большой любовью и тщательностью. Что твой Леонардо!
Уши были Гвоздём картины, можно сказать, её Центром.
Уши были, повторюсь, огромные, розовые, прозрачные, с красными и оранжевыми прожилками. Они как бы светились и освещали всю картину, как керосиновые лампы тёмную деревенскую избу, придавая ей праздничный вид.
По сравнению с этим мальчиком с его ушами–лампами вожди казались какими-то мелкими бездарными артистами, пошло играющими свои роли.
НО! Какие это были роли! И — пошлая игра.
Да… Видать, этот художник был далеко не дурак.
Своего рода Эзоп с диссидентским уклоном.
Исчез во мраке Ночи, нависшей над страной…
В виду исключительности натуры Алика с ним часто случались всякие неожиданные происшествия. А, может, и не неожиданные, а закономерные.
Однажды зимой я и Алик всю ночь добирались на машине с участка работ в свой экспедиционный посёлок. Мы ехали в открытом кузове, одетые в ватные штаны и телогрейки, укутавшись в толстый брезент.
Вот тут-то и становится очень понятным выражение «промёрз до костей». Так оно и есть на самом деле. Когда мы с трудом слезли с кузова, Алик пригласил меня к себе: «Пойдём ко мне, Тамарка должна взять бутылку. Отогреемся». Но я отказался от заманчивого предложения, потому что знал строптивый характер жены Алика — кубанской казачки — и пошёл ночевать в свой барак. Я-то знал, что бутылка найдётся и там — приятели знали о моём приезде и должны были подготовиться к нему.
Минут через двадцать в нашу комнату ввалился Алик и со словами, да пошла она на фик, схватил со стола стакан с водкой и одним махом опрокинул его в глотку.
Основательно закусив, он сел играть в шахматы и только позже объяснил нам, в чём дело.
— Ды поставила она чекушку на стол, налила борща. Я взял стопку, выпил, а она и говорит: «Давай, давай — пей! Напейся, наблюй…». Ну, я трахнул бутылку об стену и — к вам, собственной персоной.
Так он и жил до самого отъезда в поле в нашем бараке.
А то как-то он решил поступить на вечернее отделение геологического факультета одного из вузов Дальнего Востока, поскольку имел среднетехническое образование.
Но эта попытка закончилась для Алика весьма плачевно. На экзамене по русскому письменному он взял свободную тему и написал сочинение, в котором пространно изложил свои мысли о том, что комсомол себя изжил, обюрократился, заворовался и, вообще, мол, не нужен в современной жизни.
И — это сочинение пришло спецпочтой (знаете, которую возят фельдъегеря) в Первый отдел нашей экспедиции. В результате — Алика лишили допуска к секретным материалам, и ему пришлось уволиться с работы.
Вот так и закончилась его карьера в Геологии, да, по-видимому, и в Жизни.
— Точно — теперь закроют, — сказал опытный в таких делах бич, имевший за спиной несколько отсидок. — Не на киче, так в дурдоме.
Не играй с огнём!.
А этот огонь в Те Времена был очень сильный, хотя уже и попахивал вонючим дымком.
Больше мы никогда не видели Алика, и никогда ничего не слышали о нём.
Он исчез в Редеющей Мгле Ночи, нависшей над Россией.
Кем же был наш таёжный диссидент?
Если посмотреть с высоты? или со дна? Нашего Времени, то:
Он не первым был, наверное,
В грязь затоптанным Страной.
Был Больной Эпохи Нервом — Он,
Звонкой тоненькой Струной.
