Александр Левковский: Белый конь

Loading

За окном сыплет мелкий снежок. Я смотрю налево, ожидая появления моего белого коня. Вот его силуэт возникает вдали. Он приближается, осыпанный снегом, медленно движется мимо меня — и постепенно исчезает… Снег начинает сыпать хлопьями. Я задёргиваю штору, забираюсь под одеяло и засыпаю.

Белый конь

Рассказ-фантазия*

Александр Левковский

Левковский«… Таким образом, оказалось, что в блистательном обществе выдающихся шахматистов, среди которых были видные представители самых разнообразных отраслей интеллектуального труда — философы, математики, люди, обладающие художественным чутьем, изобретательскими способностями и нередко творческим талантом, — затесался совершенный чужак — хмурый, молчаливый, неразвитый деревенский парень…»
Стефан Цвейг, «Шахматная новелла»

«… кому и когда, со времён сотворения мира, ум заменял талант? Да, талант, талант… богоданная способность рожать, вечное диво на вечно живой земле…»
Дина Рубина, «На Верхней Масловке»

1

Был когда-то фильм известного сценариста и режиссёра — не припомню его имени, — где в конце, через весь экран, по бескрайнему полю, заросшему высокой колышащейся травой, под серо-облачным небом, несутся сотни коней. С таким, знаете, мягким стуком копыт, с картинно развевающимися гривами, с живописно изогнутыми шеями!.. А-а, вспомнил название фильма! — «Долгая счастливая жизнь»! Или, может быть, «Долгая несчастливая жизнь»? Не помню… Там известные артисты играли. В голове крутятся их имена, но у меня в последнее время с памятью неважно.

По ночам, когда моя болезнь охватывает весь мой мозг (а это случается, в среднем, раз в месяц), я встаю с постели и подхожу к окну. За окном расстилается чудный, залитый лунным светом пейзаж пенсильванских Катскильских гор. Это вообще-то не горы, а высокие холмы с широкими прогалинами между ними. Одна вот такая прогалина — та, что в России называлась бы просторным лугом, — видна мне через высокое окно моей палаты.

И едва я отдёргиваю тяжёлые шторы и всматриваюсь в темноту, как небо над лугом начинает светлеть, становясь серо-облачным; аккуратно подстриженный газон превращается в колышащееся море высокой травы; и на луг выбегает — нет, не табун коней, как в фильме! — а одинокий белый конь…

Он возникает в дальнем левом углу поля и медленно движется направо. Мне слышен мягкий стук его копыт и видна картинно развевающаяся грива над живописно изогнутой шеей — точь-в-точь, как в «Долгой счастливой (несчастливой?) жизни»!

Когда он заканчивает свой бег и исчезает, я задёргиваю шторы и ложусь в постель, умиритворённый.

Я увидел своего белого коня — и больше ничего мне от жизни не надо…

2

Мне, как в насмешку, при рождении досталось знаменитое имя-отчество — Пётр Ильич…

— С таким именем-отчеством, — сказала мне вторая жена, расставаясь, — тебе надо было родиться Чайковским!

— Но я не музыкант, — привычно-раздражённо парирую я. — Я инженер.

— Ка-акой ты инженер! — отмахнулась вторая супруга. — Тебе четвёртый десяток пошёл, а ты всё никак в начальники не можешь выбиться, — как мальчик, за доской сидишь… Полный неудачник — вот ты кто! А твоя любимая мамочка считает тебя непризнанным гением! Гений, получающий сто сорок рублей, минус алименты!.. У нас вон газ из плитки просачивается второй день, а ты починить не можешь. Коля-сосед такую проблему за десять минут и за стакан вермута решит, а ведь он не инженер, а простой работяга.

Повернулась презрительно, собрала вещички и исчезла навсегда.

Я называл её Лариса-2, в отличие от первой жены, которая именовалась Лариса-1. Их сходство, однако, полностью исчерпывалось их именами. Первая супруга была главным бухгалтером, а вторая — театральным критиком. Первая была коротко стриженой шатенкой, а вторая — ярко выкрашеной блондинкой. Вторая была сверхначитанная, а первая за всю свою жизнь не прочитала ни одной стоящей книги.

Впрочем, помимо презрения ко мне, «полному неудачнику», их объединяло ещё одно страстное чувство — ненависть к моей маме… К маме, посвятившей мне всю свою жизнь и считающей меня очень способным, но не слишком пробивным… К маме, которая презирала моих жён за то, что они недостаточно ценили меня… К маме, которую я предпочитал любой из моих Ларис…

3

… Когда жена исчезла, я лёг на диван и задумался.

Хорошо, что у меня нет с ней детей. Значит, нас ничто отныне не будет связывать… Плохо, однако, то, что с первой Ларисой у меня есть сын, из-за которого мне надо продолжать платить ей алименты с моей скудной инженерской зарплаты.

Толе уже двенадцать лет. Его мама-бухгалтер не твердит ему беспрерывно, как это делает моя мама со мной, что он самый талантливый на свете, а ведь парнишка оказался на самом деле очень способным! На прошлой неделе пришёл ко мне и приволок толстенную книгу.

— Пап, — сказал он, — это «Собрание сочинений Бориса Лавренёва». Тут есть потрясный рассказ, «Сорок первый» называется. Ты читал?

— Ну, кажется, читал. А что?

— Мне название не нравится. И конец плохой. Рассказ по справедливости должен называться «Сорок вторая». Я переделал конец.

— Ты — что!?

— Переделал конец. Он у Лавренёва — бездарный. Ты помнишь, как кончается этот рассказ? Марютка-снайпер, убившая сорок белогвардейцев, застрелила сорок первого — белого поручика, которого она любила и называла его «синеглазенький мой»… А я написал конец, где Марютка, обезумевшая от горя, стреляет себе в сердце и погибает!

Толик вынул из портфеля три страницы, исписанные его детским почерком, и протянул их мне.

Я взял в руки листки и начал молча читать.

С каждой страницы — нет с каждого предложения, с каждого слова! — на меня смотрел — талант!!

Мой двенадцатилетний сын написал такую литературно зрелую и взволнованную картину гибели красавицы Марютки, которую я, тридцатишестилетний человек с высшим образованием, не смог бы написать, сколько бы я ни старался!

Я смотрел на его вихрастую рыжую голову и думал с горечью, что судьба почему-то подарила ему, а не мне литературный талант! А ведь мама водила меня в детстве в Дворец Пионеров, где я в поте лица пытался безуспешно писать стихи в кружке юных поэтов.

И рисовать я учился — и тоже безрезультатно…

И в кружке авиамоделистов мои модели были самыми неудачными — почти все они падали и разбивались…

И в шахматы я так и не научился прилично играть.

И тем не менее моя мама продолжала и продолжает фанатически верить, что я — самый талантливый и что рано или поздно я найду свою выигрышную стезю!

4

Я поднялся с дивана, заглянул в холодильник, что-то вяло пожевал и поехал к маме. Ехать надо было через всю Москву, и у меня было время поразмышлять.

— Петя, — говорил я себе, — пора признать, что ты в жизни — полный неудачник. Ты бездарен. Ты лишён каких бы то ни было талантов. Ты пошёл в инженеры только потому, что ты провалился на творческом собеседовании в институте кинематографии, куда тебя толкала мама… Мама, которая всю свою жизнь прокрутилась на киностудии ассистентом режиссёра… Мама, которая твердила тебе, что ты станешь знаменитым сценаристом, или режиссёром, или оператором — и у тебя будет необыкновенная жизнь, жена-артистка и чудные дети!..

Я сошёл на станции «Арбатская» и сел на ближайшую скамейку.

— … А Тамара, — продолжаю я вспоминать, — когда я жалуюсь ей на несправедливость судьбы, смеётся и говорит: «Петенька, ну зачем тебе талант? Что ты будешь с ним делать?» — «Как что? — удивляюсь я. — Буду жить необыкновенно, как живут немногие! Буду видеть себя на страницах журналов и на экранах телевизоров! Буду чувствовать уважение!» — «Но талант даётся человеку не для этого, — возражает она.» — «А для чего? Для чего?!» — «Талант, — говорит она, — даётся человеку для создания Красоты! И тот, кто создаёт Красоту, платит за неё дорого — кто жизнью, кто здоровьем, кто любовью… Ван Гог поплатился здоровьем; Гоген потерял карьеру; Маяковский, Есенин, Цветаева, Стефан Цвейг и Ромен Гари кончили жизнь самоубийством; Пушкин и Лермонтов были убиты, не достигнув среднего возраста… Талант обходится дорого, Петенька!»

Тамара, моя давняя любовь, пережившая обеих моих жён, живёт в тесной двухкомнатной «хрущёвке», заставленной холстами, рамами, эскизами и запыленными бюстами. Она — художник-бессеребренник. На кусок хлеба она подрабатывает, ведя кружки в школах и домах культуры. Но весь день, с утра и до вечера, у неё занят священнодействием за мольбертом.

Впрочем, прекрасные её картины, за редкими исключениями, никто не покупает.

— Петя, — продолжает она, — разве Моцарт, или Ван Гог, или Бальзак, или Чайковский думали о необыкновенной жизни? О, нет! Им наплевать было на необыкновенную жизнь! Они творили бессмертную Красоту!»

Я поднялся и побрёл бесцельно в сторону подземного перехода.

Едва войдя в туннель, я увидел небольшую толпу в углу. Толпа окружала человека с чудовищно запущенной грязной бородой — типичного бомжа! — одетого в драные джинсы и мятую рубаху. Он сидел на ящике из-под мыла, держа на коленях старую пишущую машинку.

Над ним висел кусок картона с надписью:

«Мгновенно сочиняю поэмы, баллады и стихи на любую тему. Плата — договорная.»

Я подошёл поближе.

Девушка лет двадцати трёх говорила бомжу:

— Я из Витебска. У нас родился и жил знаменитый Марк Шагал. Потом он уехал во Францию. Многие поклонники ласково называли его «Мариком»… Так вот, могли бы вы сочинить балладу о нём, но так, чтобы первые буквы каждой строчки сложились бы во фразу «МАРИК ШАГАЛ ОЛЮШКЕ»… Меня зовут Оля.

Бомж молча кивнул и вставил лист в машинку. Закурил, затянулся, отложил сигарету и начал печатать.

Толпа молча наблюдала.

Через двадцать минут он кончил печатать, вынул лист и протянул его девушке.

— Прочитайте! — раздались голоса.

Девушка повернулась к толпе и начала взволнованно читать:

Местечко незапамятно, где звали его Маринькой,
А всё домишки старые старик рисует маленький,
Рисует небо звёздное с луною необычною
И мальчика со скрипочкой над крышами печальными.
Как эта жизнь бредовая распелась и расцветилась,

Шампанской пробкой хлопнула, фатою занавесилась,
Амбарная, альковная, овсом и сеном хрупая,
Горит под полумесяцем, горит звездою хрупкою!
А в сером небе витебском, к асфальту непривычные,
Летьмя летят любовники над зданьями кирпичными!

О, если бы им встретились чертоги настоящие,
Любовники, от города до города летящие!
Юг с Севером бы встретился, гора б с горой сходилася,
Шагалу б подходящая чужбина находилася…
Как звать тебя, отечество? Звезда горит прощальная,
Едва вдали заметная, над аркой Триумфальною…

Я смотрел на этого грязного бомжа, на это чудовище с патлатой свалявшейся бородой — и меня душили слёзы зависти!

Нет, не зависти, — а восхищения!

Нет, не восхищения, — а ненависти!.. Ненависти к самому себе — за то, что мне не дано такое счастье — вот так легко, небрежно, походя, за двадцать минут сочинить балладу, которую большинство людей на свете не сочинит, как бы они ни старались! За то, что мой сын может легко и просто дописать рассказ Бориса Лавренёва, а я не могу! За то, что я не в состоянии писать великолепные картины, которые так изумительно пишет моя Тамара!

За то, что я безнадёжно бездарен…

За то, что Бог не дал мне — таланта!

Я купил у бомжа копию баллады и вышел из туннеля.

* * *

Мама была где-то на съёмках, и дома был только отчим.

— Павел Афанасьевич, — сказал я, бросив на стол копию баллады, — почитайте.

Прочитав, он поднял на меня глаза.

— Это ты написал?

Я расхохотался.

— Я!? Да я так не напишу никогда!.. Павел Афанасьевич, у вас найдётся что-нибудь выпить?

Он достал из серванта бутылку и разлил водку по рюмкам.

— Павел Афанасьевич, вот вы врач-психиатр, доктор медицины. Что говорит ваш Фрейд о том, почему одним от рождения достаются таланты, а другим нет? Вы бы видели того бомжа, который написал эту балладу! Как мог Господь вложить талант в такой грязный сосуд?.. Павел Афанасьевич, можно ещё одну рюмку?..

5

… С этого дня я начал беспробудно пить.

Я бросил работу. Я пил либо в одиночестве, в своей донельзя запущенной квартире, либо «на троих» в грязных забегаловках на площади у трёх вокзалов.

Я познал вкус самых гнусных дешёвых вин.

Я овладел искусством сбора и сдачи бутылок.

Я узнал, как выглядят камеры московских вытрезвителей.

Я узнал на собственной шкуре, как бьют пьяных в милиции.

Я не хотел видеть никого — даже мою маму!

Кончилось тем, что мой отчим, пользуясь связями в медицинском мире и в милиции, насильно водворил меня в антиалкогольную лечебницу, расположенную в сосновом лесу где-то за станцией Малаховка.

И вот здесь-то я и встретил Соломона Ильича Чудновского…

* * *

… Я вошёл в столовую и увидел его, сидящего в одиночестве за угловым столиком. Я сразу узнал его, хотя со времени нашей последней встречи прошло двадцать четыре года.

— Соломон Ильич, — сказал я, подойдя, — вы меня узнаёте?

Он посмотрел на меня тем знакомым мне пронзительным взглядом, который всегда сопровождал его страстные лекции.

— Ты кто? — спросил он.

— Петя Крамаров, — сказал я. — Помните, я ходил к вам в шахматный кружок 236-й школы?

Он помотал головой и выпил остаток компота.

— Не помню… Ты ходил ко мне в кружок?

— Да. Почти целый год.

— Ферзевый гамбит помнишь?

— Н-нет… Хотя, мне кажется, это когда жертвуется пешка на ферзевой стороне, верно?

Он кивнул.

— А староиндийскую защиту помнишь?

— Нет, не помню. Соломон Ильич, я ведь был очень слабым шахматистом.

Он встал.

— У меня не могло быть слабых шахматистов, — сказал он. — Мои слабые всё равно сильнее, чем шахматисты у других тренеров. Пошли ко мне. Посмотрим, какой ты слабый.

Пока мы молча шли по коридору, а затем по длинной лужайке, я вспоминал его первое занятия с нами в кружке 236-й школы.

Он страстно восклицал тогда, возбуждённо жестикулируя:

— Шахматы развивают у человека множество замечательных качеств: смелость, ум, расчётливость, терпение, умение рисковать, усидчивость, настойчивость, сдержанность, и, главное, — эстетическое чувство!

Нам всем было по десять-двенадцать лет, и мы не совсем понимали, о чём он говорит.

— Соломон Ильич, — спросил кто-то, — что такое «эстетическое чувство»?

— Любовь к Красоте, — сказал Соломон Ильич…

… Мы вошли в его комнату, и он раскрыл на столе шахматную доску. Привычно расставил фигуры и взглянул на меня.

— Твой первый ход, — сказал он.

Я окинул взглядом доску. Что-то кольнуло меня в сердце, когда я увидел чистое блестящее поле доски, с мозаикой шестидесяти четырёх клеток, с двумя грозными армиями, стоящими друг против друга…

Я вдруг почувствовал незнакомое волнение. У меня лихорадочно забилось сердце.

— Ну, ходи! — нетерпеливо воскликнул мой противник.

Я поднял руку и двинул вперёд ферзевую пешку…

* * *

… Через полтора часа всё было кончено. Я выиграл.

— Кто тебя тренировал? — угрюмо спросил Соломон Ильич.

— Никто!.. Я ничего не понимаю! Соломон Ильич, я не играл в шахматы вот уже двадцать четыре года! Я не умею играть! Я умею только двигать фигуры!

— Двигать фигуры, говоришь? Ты на двадцать втором ходу изумительно красиво пожертвовал белого коня. Этот ход сделал бы честь самому Михаилу Талю или Бобби Фишеру… Ну, не хочешь говорить, где ты этому научился, — не надо… Давай ещё одну партию. Теперь мои белые…

… В этот знаменательный для меня день мы сыграли шесть партий. Я выиграл четыре, и две Соломон Ильич с трудом свёл вничью.

А ночью мы с ним перелезли через забор, сели на электричку на станции Малаховка и уехали в Москву.

* * *

Мы вошли в здание шахматного клуба на Цветном бульваре, и Соломон Ильич представил меня своим старым знакомым, бывшим и нынешним знаменитостям как «замечательного вундеркинда», равного которому он просто не может припомнить.

Я сел играть.

Я опять почувствовал нарастающее волнение. Сверкающая шахматная доска заслонила от меня весь мир.

Толпа болельщиков нависала надо моей доской.

Комментарии сыпались, и страсти накалялись.

Моё имя повторялось во всех углах главного зала, в смежных комнатах и на скамейках бульвара.

Когда семь часов спустя я выиграл свою последнюю партию, я стал знаменитым!

6

Не знаю, кого больше на площади Святого Марка в Венеции, — туристов или голубей. Мне кажется — голубей.

Я кормил двух толстых бело-сизых голубок, невнимательно прислушиваясь к тому, что говорил Павел Афанасьевич моей маме и Соломону Ильичу.

Мы сидели вчетвером за столиком под крытой колоннадой, простирающейся вдоль площади и ведущей к Дворцу Дожей.

Павел Афанасьевич говорил:

— Я беспокоюсь о Петином здоровье. То, что с ним произошло и происходит — не ново и известно в психиатрии как sudden surge of capabilities, то есть, внезапная вспышка способностей. Люди, подверженные этой вспышке, обнаруживают удивительный талант в разных областях. К примеру, человек, не знающий высшей математики, вдруг оказывается способным решать сложнейшие задачи, или ребёнок десяти лет внезапно берёт в руки кисть и рисует изумительные картины… Но такая вспышка приводит часто к резкому ухудшению пихического здоровья.

— Почему у меня никогда не было такой вспышки? — сокрушается Соломон Ильич. — Я знаю шахматную теорию вдоль и поперёк, я сыграл в жизни тысячи партий, — но я так и не смог стать гроссмейстером… Я потому и запил и попал в малаховскую лечебницу! А Петя за три года, безо всяких усилий, с моей помощью в дебютах, стал международным гроссмейстером, чемпионом страны и победителем девяти турниров, в том числе и этого венецианского!.. Я горжусь им! Ведь он, в какой-то степени, мой ученик. Это была мечта всей моей жизни — воспитать чемпиона!

Сияющая мама сказала:

— Этот чемпион, между прочим, неплохо зарабатывает!

Мама, где надо и не надо, не забывает упомянуть свалившееся на нас богатство. Привыкшая всю свою жизнь считать копейки, она не может придти в себя, получая многотысячный чек после моей очередной победы на международном турнире где-нибудь в Эдинбурге, Ницце или Лос-Анджелесе. Она не может расстаться с чеком; она поглаживает его кончиками пальцев, рассматривает его на свет и улыбается… Впрочем, дело не ограничивается её бесконечным поглаживанием заветного чека; она проявила незаурядную деловую хватку, купив недавно отличный двухэтажный особняк на Рублёвском шоссе. Я приехал туда с Тамарой; мы прошлись по этажам и вышли к плавательному бассейну, вокруг которого стояли шезлонги.

— Здесь хорошо писать этюды, — сказала Тамара.

— И разбирать сыгранные партии, — добавил я.

Она рассмеялась, взяла меня под руку и прислонилась к моему плечу

— Видишь, Петя, — прошептала она, — как это прекрасно — создавать Красоту. Неважно — в шахматах ли, в музыке или в живописи… И как это великолепно — иметь Талант!

— … И к тому же, Соломон Ильич, ваш чемпион успел выпустить три книги, — сказал Павел Афанасьевич.

— Кстати, насчёт книг, — заметил Соломон Ильич, доставая из портфеля мою последнюю книгу и надевая очки. — В предисловии к Петиному сборнику лучших партий гроссмейстер Лукас написал буквально следующее: «Поражает красота его игры! В искусстве жертвы он просто не имеет себе равных. В амстердамском турнире памяти Эйве он пожертвовал шестнадцать раз — от пешки до ферзя! — и выиграл все шестнадцать партий. Только великий Таль добивался таких результатов!»

7

На турнир памяти Капабланки я приехал с Тамарой. Мама приболела гриппом и приехать из Москвы не смогла. На прощанье она сказала мне озабоченно:

— Петенька, ты должен обязательно выиграть первый приз. Через месяц я должна заплатить очередной взнос по нашей ипотеке, а деньги у нас на исходе…

… Был мягкий солнечный февраль, и температура в Доминиканской Республике не подымалась выше двадцати семи.

Турнир должен был состояться на курорте Пунта Кана. Тамара привезла с собой треножник, мольберт и с утра до обеда писала прекрасные эскизы Карибского моря. После обеда она переодевалась и шла в огромный крытый амфитеатр, где шли наши сражения.

Она садилась в первом ряду, рядом с Соломоном Ильичём, и неотрывно смотрела то на меня, то на огромную демонстрационную доску над моим столиком.

А я выигрывал одну партию за другой!

Впрочем, у меня был очень сильный соперник — молодой швед по имени Олаф Андерссон. К последнему кругу мы пришли с разницей в пол-очка. Мне достаточно было сделать ничью — и я выигрывал турнир! Но если я проиграю, то победителем турнира будет он…

Я с самого утра чувствовал странное возбуждение. Я ощущал, как что-то давит изнутри на мою голову, как внутри бьются сотни пульсов, как мне порой становится трудно дышать…

… Я сел против Андерссона и приготовил бланк для записи партии. Мы пожали друг другу руки, и я двинул вперёд на два поля королевскую пешку.

Борьба шла с переменным успехом, но к исходу пятого часа стало ясно, что позиция шведа была предпочтительней. Он с каждым ходом усиливал давление, а я лихорадочно искал путь к заветной ничьей.

И внезапно я увидел этот путь! Если я пожертвую своего единственного коня, и мой противник примет жертву, то я сведу партию к ничьей — или, может быть, даже выиграю!

Я смотрел на моего белого коня и не мог решиться отдать его! Я смотрел и смотрел, не отрываясь! — и белый блестящий конь вдруг стал увеличиваться в моих глазах, заняв почти всё поле моего зрения… Я отвёл глаза и в панике взглянул на Соломона Ильича. Тот едва заметно кивнул мне и закрыл глаза. Это, как обычно, означало: «Петя, решайся!».

И тут, совсем некстати, образ моей далёкой мамы вдруг замаячил передо мной. Она озабоченно смотрела на меня и шептала: «Петенька, ты должен обязательно выиграть первый приз. Через месяц я должна заплатить очередной взнос по нашей ипотеке, а деньги у нас на исходе…».

Я протянул руку и коснулся коня. С трудом оторвал его от доски и передвинул его под удар чёрной ладьи. Андерссон быстро снял коня и убрал его с доски…

… Через пять ходов партия закончилась.

Я ошибся! Я отдал своего белого коня зря!

Олаф Андерссон выиграл!..

Я не помню, что было дальше. Тамара сказала мне потом, что я встал, покачнулся и рухнул на пол…

* * *

Меня увезли полицейским вертолётом в госпиталь в Санто-Доминго, а оттуда самолётом — в специальную психиатрическую клинику, расположенную в Катскильских горах, на границе между штатами Пенсильвания и Нью-Йорк.

Убитая горем мама, Павел Афанасьевич и Тамара сняли коттедж в двух милях от меня и навещают меня ежедневно…

Тамара сказала мне, что Соломон Ильич после возвращения из Доминиканской Республики снова запил, вновь попал в малаховскую лечебницу и через месяц умер от разрыва сердца.

8

В Пенсильвании сейчас зима.

Я встаю посреди ночи и отдёргиваю тяжёлую штору.

За окном сыплет мелкий снежок.

Я смотрю налево, ожидая появления моего белого коня. Вот его силуэт возникает вдали. Он приближается, осыпанный снегом, медленно движется мимо меня — и постепенно исчезает…

Снег начинает сыпать хлопьями.

Я задёргиваю штору, забираюсь под одеяло и засыпаю, тихо бормоча:

Белый конь, белый конь, я тебя потерял!
Белый конь от меня по степи ускакал.
Белый конь, белый конь! — потерял я коня!
Только снег, белый снег укрывает меня…

___

*) Новая авторская редакция

Print Friendly, PDF & Email

22 комментария для “Александр Левковский: Белый конь

  1. Да, Александр, Вы написали шедевр!
    Человеку нельзя эксплуатировать свой талант за счет остальных своих способностей. Это обкрадывание самого себя.
    Я погорела на этом, когда в течение 12 лет была внештатным лектором «на подхвате» в израильском университете. Каждый семестр мне давали преподавать новый для меня курс, на который в этом семестре не было охотников из штатных лекторов. Говорят, я преподавала блестяще. Меня даже называли лучшим университетским лектором Израиля. Узнала об этом от зав.кафедрой математики американского университета, который пригласил меня работать у них после интервью по телефону… Но я решила вернуться в Израиль, и по прошествии 12 лет такой интенсивной преподавательской деятельности запросила «шабатон» — двухлетний оплачиваемый отпуск на восстановление сил. Мне его не дали — по тогдашним правилам для внештатных лекторов было не положено.
    Я ушла из университета, возглавила борьбу внештатных лекторов этого университета за свои права, выступила на комиссии Кнессета во время забастовок академического персонала университетов в 2008 г. Ситуация в вузах изменилась к лучшему. Мне предложили подать в штат моего бывшего университета (4-й раз, после трех предыдущих неудачных попыток) . Я отказалась. Оказалось, что там плохая экология, и меня от этого университета спасали Высшие Силы…
    Преподаванием математики я с тех пор больше не занимаюсь. Если бы продолжала — могло бы, наверное, случиться что-нибудь со здоровьем. Нельзя безнаказанно эксплуатировать всю жизнь один свой талант.
    Пришла к Учению Живой Этики — Агни Йоги, изучаю его и обучаю других. Это и оказалось моим призванием в этом воплощении.

  2. Знаете, Рина, Вы мне напоминаете одну мою читательницу, Лену Крамаренко из Харькова, которая лет пять тому назад — когда я печатался в одном московском журнале, — написала мне (цитирую дословно): «Дорогой Александр, вы своими рассказами изменили мою жизнь…». Никто и никогда мне такое не писал — и я, слабый человек, помню, расплакался. Мы потом крепко подружились, и я посвятил ей и её мужу сборник рассказов «Мост Ватерлоо», изданный в Канаде и переведенный в Тбилиси на грузинский. И поскольку Вы очень высоко оценили вот уже три моих рассказа («Хорошо, что наш Гагарин…». «Евбаз, 1952» и «Белый конь»), то я хочу с благодарностью прислать Вам этот сборник рассказов. Сообщите Ваш почтовый адрес на мой e-mail (allevkov35@gmail.com) — и книга будет Ваша.

    Хочу подчеркнуть, что я буду благодарен Вам не только за хвалебные отзывы. Не стесняйтесь отмечать слабые и неубедительные с художественной точки зрения места — Вы меня ничуть не обидите. В дополнение к рассказам, что я Вам рекомендовал, почитайте «Чёрную розу (с продолжением «Мёртвое море»), «Любовь и голод», «Концерт для скрипки с оркестром» и «Париж, 1877″…

    Спасибо за внимание к моим рассказам!

  3. Да, Александр, Вы написали шедевр!
    Человеку нельзя эксплуатировать свой талант за счет остальных своих способностей. Это обкрадывание самого себя.
    Я погорела на этом, когда в течение 12 лет была внештатным лектором «на подхвате» в израильском университете. Каждый семестр мне давали преподавать новый для меня курс, на который в этом семестре не было охотников из штатных лекторов. Говорят, я преподавала блестяще. Меня даже называли лучшим университетским лектором Израиля. Узнала об этом от зав.кафедрой математики американского университета, который пригласил меня работать у них после интервью по телефону… Но я решила вернуться в Израиль, и по прошествии 12 лет такой интенсивной преподавательской деятельности запросила «шабатон» — двухлетний оплачиваемый отпуск на восстановление сил. Мне его не дали — по тогдашним правилам для внештатных лекторов было не положено.
    Я ушла из университета, возглавила борьбу внештатных лекторов этого университета за свои права, выступила на комиссии Кнессета во время забастовок академического персонала универмитетов в 2008 г. Ситуация в вузах изменилась к лучшему. Мне предложили подать в штат моего бывшего университета (4-й раз, после трех предыдущих неудачных попыток) . Я отказалась. Оказалось, что там плохая экология, и меня от этого университета спасали Высшие Силы…
    Преподаванием математики я с тех пор больше не занимаюсь. Если бы продолжала — могло бы, наверное, случиться что-нибудь со здоровьем. Нельзя безнаказанно эксплуатировать всю жизнь один свой талант.
    Пришла к Учению Живой Этики — Агни Йоги, изучаю его и обучаю других. Это и оказалось моим призванием в этом воплощерии.

  4. Уважаемый Александр! Ваш рассказ и не рассказ вовсе, а целая симфония! Прекрасный образ белого коня — увертюра. Герой и его преображение — основная тема. Мать, сын, прежние жёны, тренер по шахматам, Тамара — побочные линии, они раскрывают разные стороны героя. Внезапно открывшийся у героя талант и его выдающиеся достижения — убедительная кульминация. И в завершение — трагический финал. Как и симфония, Ваш рассказ — многоплановое, поэтическое, философское произведение. Поздравляю!

  5. Спасибо, Иосиф, Ася, Яков, Л. Беренсон, Володя и Alex B. за Ваши комментарии.

    Ваше, Иосиф, отдалённое сравнение со стилем Набокова мне, конечно, польстило, но что Вы конкретно имели в виду? Стиль «Защиты Лужина»? Надеюсь, не «Лолиты», верно?

    Ася, вполне возможно, что мой герой — «гусь», по Вашему выражению. Но ведь я и не пытался изображать его положительной личностью. И я ещё не встретил в своей жизни человека, которому бы нравилось платить алименты — и мой герой не исключение, хоть он и любит сына. (Типичный алиментщик обычно жалуется: я, мол, посылаю ей четверть своей зарплаты, а она, гляжу, в новых босоножках щеголяет — на мои, небось, деньги!»)

    Вы правы, Яков, в каждом человеке заложен какой-то талант, но проблема в том, когда и как его отыскать!

    Володя, я знаю, как нелегко заслужить Вашу похвалу (последний раз это было месяцев 10 тому назад, когда Вы похвалили «Тысячу и одну ночь»), и поэтому Ваш эпитет «блестяще!» буквально согрел моё сердце.

    Рад, что мой рассказ произвёл благоприятное впечатление на такого вдумчивого читателя, как Л. Беренсон.

    Благодарю!

  6. Отрывок из рассказа: Хорошо, что у меня нет с ней детей. Значит, нас ничто отныне не будет связывать… Плохо, однако, то, что с первой Ларисой у меня есть сын, из-за которого мне надо продолжать платить ей алименты с моей скудной инженерской зарплаты
    ——————
    Александр, мы никак не обсудили вот этот отрывок. А он задел в первом прочтении и продолжает неприятно царапать. Как понимать вашего героя? Дальше он восхищается своим сыном, но в то же время – ‘плохо что у меня есть сын’! Да он гуcь, ваш герой! Или это случайный оборот?

    оборот?

  7. Дорогой Александр, блестяще. Предыдущие комментаторы написали много хороших слов… Я же со своей стороны хочу только одного, здоровья Вам и Вашей семье, тогда все будет прекрасно, и появятся еще много великолепных произведений.

  8. Рассказ А.Л. — о «поисках себя, своей идентификации» (копирайт Я.К.) и пр… Главное в этом деле — характер, кураж, мама, Тамара, удача… БЕЛЫЙ КОНЬ, Талант это «всего лишь» — один из необходимых иHгридиентов для любого творчества, исчезает незаметно, если забыть об этих условиях…

  9. По следам отзывов вернулся к этому автору. Не жалею, Текст, как шахматная партия: много комбинаций во всех её фазах, интересных, но уже не раз другими игроками проведённых, а в целом — партия интересная и выигранная. Как о любом стоящем произведении, есть что сказать не только хвалебного. В наставлениях этот автор не нуждается. Рассказ удался по главному итоговому критерию: впечатляет/не впечатляет. «Белый конь» Левковского ВПЕЧАТЛЯЕТ! Спасибо автору. Удачи.

  10. Многослойный торт, особенно — Киевский (если кто не забыл) или Наполеон,
    да и КУМЫС, к примеру, могут довести до слёз кого угодно. Даже в Ростове,
    Краснодаре или Лос-Анжелесе …
    «Одесса-мама Лос-АнжелOс
    oб»единились в один колхоз…»

  11. Спасибо, Александр, за ваш первоклассный рассказ! А ваше обращение к Г. Быстрицкому меня просто расстрогало до слез. Я серьёзно говорю…

  12. «Я ошибся! Я отдал своего белого коня зря!
    Олаф Андерссон выиграл!..
    Я не помню, что было дальше. Тамара сказала мне потом, что я встал, покачнулся и рухнул…»
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    A дальше Пенсильвания, золотая осень… что толку
    смотреть налево, ожидая белого коня. Он приближается, осыпанный багрецом и златом листьев, и исчезает… Ни Болдина ни ПенсильBани ни пенсии
    Всё зря, и коня нет… Нет идише мамэ и нет цариц Тамар…
    ——————————
    Отличный финал рассказа напоминает… да ничего он не напоминает, кроме Александра Л.
    IMHO. Просто — отличный (от Марлен и др.) рассказ .

  13. Вы знаете, Александр, не по письму, не по темпу даже, а по взгляду ПОВЕРХ ГЕРОЯ мне ваш рассказ напомнил Набокова. Спасибо!

  14. Якову Каунатору:

    Уже не первый раз я замечаю, что вдумчивому и опытному читателю замысел произведения иногда видится чётче, чем самому автору. Вы, Яков, обнаружили в нём многоплановость, а я ведь задумал этот рассказ просто как размышление о Таланте, и был он навеян моим интервью, взятом несколько лет тому назад у Дины Рубиной (Евгений Беркович хочет опубликовать это интервью в \»Семи искусствах\», но какие-то обстоятельства задерживают его с публикацией). У Рубиной очень чёткое мнение, что Талант даётся человеку какой-то высшей силой (Богом?), и я с ней согласен.

    И вторым источником для рассказа явился действительный эпизод, когда я, в моей московской командировке из Америки, увидел в подземном переходе на Арбате бомжа, мгновенно сочинявшего великолепные стихи (ещё два его стихотворения я включил в пьесу \»Замкнутый круг\», опубликованную в \»Мастерской\»). Я был, помню, потрясён тем, в какой кошмарный грязный сосуд Бог может вложить изумительный талант…

    Вы правы, Яков, это, конечно, рассказ о поисках себя, своей идентификации… Спасибо!

    Григорию Быстрицкому:

    Григорий, Вы меня просто потрясли! После всех наших с Вами столкновений (на литературной и внелитературной почве) и взаимных оскорблений – Вы хвалите мой рассказ!? Должен твёрдо признаться, что я на Вашем месте был бы на это неспособен! Это один из наиболее благородных поступков, встреченных мною за всю мою долгую жизнь! Честь Вам и хвала!

    Значит, Ваше чувство любви к литературе преодолело всю грязь, мстительность и мелочность, за которые мне сейчас, поверьте, просто стыдно!

    Я в ответ искренне прошу прощения за моё поведение в отношении Вас и Вашего творчества. И я попрошу выпускающего редактора стереть все мои отрицательные упоминания о Вас, Вашей критике и Вашем творчестве, опубликованные в \»Мастерской\».

    Я с удовольствием буду воспринимать в дальнейшем Ваши критические замечания – как положительные, так и отрицательные. Как Вы помните, я возражал не против отрицательных комментариев как таковых, а лишь против грубостей и насмешек, содержавшихся в них.

    Отвечаю На Ваш вопрос. Первоначально этот рассказ был написан мною года три-четыре тому назад и был опубликован в одном московском журнале и в сборниках рассказов \»Мост Ватерлоо\» и \»Гастарбайтер по имени Анечка\», выпущенных в Канаде издательством \»Альтаспера\». Опубликованная в \»Мастерской\» версия рассказа прошла новую авторскую редакцию и существенно отличается от первоначального варианта.

    Спасибо за комментарий!

    Инне Ослон:

    Возможно, Вы правы, и герой на самом деле выглядит слабым. Я как автор не задавался целью сделать его сильным или слабым. Это рассказ о Таланте и о цене, которую человек платит за талант, данный ему Всевышним. А Бог, как известно, распределяет таланты вне зависимости от силы или слабости того или иного человека…

    У Вас я заметил одно любопытное предложение. Вот оно: \»[Герой] сам не знает, почему женился на таких неподходящих для себя женщинах…\». Инна, а кто из нас знает? Ведь, по моим наблюдениям, большинство мужчин женятся именно на \»неподходящих для себя женщинах\» и вздыхают в конце жизни: \»Ах, если бы мне была дана жизнь заново…\».

    Спасибо!

    Льву Мадорскому:

    Лев, Вы меня просто растрогали! Благодарю!

    1. Александр, ну что вы, в самом деле, не надо ничего стирать! Мало ли что писатели друг другу наговорят…
      Мне ничего преодолевать не надо. Написано хорошо, что я должен самому себе обратное доказывать? Мне даже не столько герой, сколько его мамаша понравилась. Безграничная родительская любовь порой бывает разрушительна.
      И еще момент, когда он вдруг осознал, что ОБЯЗАН выигрывать. Появились обязательства, пропала легкость, изящность и кураж. Мама все испортила.
      Еще раз прошу, не загружайте редакцию стираниями, все нормально.

    2. Дорогой Александр!
      Я убеждён, что в каждом человеке скрыт талант. Проблема лишь в одном: дать возможность ему раскрыться. Иногда человек может посвятить всю жизнь поиску в себе таланта. Иногда он раскрывается очень рано, как это случилось с Надей Рушевой…
      И очень часто человек не пытается найти талант в себе… Но замечательно, когда это удаётся.

  15. Поздраваляю, Алекандр! Это… рассказ! Рождается, течёт, захватывает….Хочется читать.

  16. Наверное, герой чувствовал себя бездарным, потому что его очень подавляла мама. Сильного такая материнская вера воодушевила бы, а для него ее похвалы звучали: «Где же твой талант?». Интересно, что в конце на него давило ожидание обязательного выигрыша, что привело к провалу, невыполнению ожиданий. Конечно, автор может думать совершенно иначе, а для меня герой — человек слабый. Сам не знает, почему женился на таких неподходящих для себя женщинах.

    1. Слабый герой или сильный, это пусть читатели решают. Для того и пишется. Главное в этом рассказе, что он получился. Мне понравилось.
      Если не секрет, когда это написано?

      1. » Шахматы развивают у человека множество замечательных качеств: смелость, ум, расчётливость, терпение, умение рисковать, усидчивость, настойчивость, сдержанность, и, главное, — эстетическое чувство!
        Нам всем было по десять-двенадцать лет, и мы не совсем понимали, о чём он говорит.
        — Соломон Ильич, — спросил кто-то, — что такое «эстетическое чувство»?
        — Любовь к Красоте, — сказал Соломон Ильич…»
        ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
        Признайтесь, уважаемый Александр Л., — рассказ написан 4-мя (5-Ю) авторами:
        мамой, Тамарой, Соломоном Ильичем и немножко — Вами и Белым конём
        Одному трудновато.
        Спасибо и за напоминание о «Масловке» Дины Рубиной.
        Будьте здоровы и веселы!

  17. Александр! Рассказ подобен многослойному торту. Я попытался потянуть за кончик нити, чтобы размотать клубок. но нитей оказалось так много! Это и сам герой рассказа, и Ларисы, его жёны, и Толик, его сын(«Мы повторим своих отцов и в наших детях повторимся…»), и мама, и бомж, на ходу сочиняющий стихи( И Марк Шкляр — очень к месту!), и Соломон Ильич…
    Это рассказ о поисках себя, своей идентификации. Он всегда труден этот поиск. Но ведь в этом мире есть у каждого из нас какое-то предназначение? Главное — найти его… Ведь для чего-то мы вошли в этот мир… А конь, БЕЛЫЙ КОНЬ — это всего лишь символ нашего поиска…

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.