Яков Каунатор: Ещё раз про…

Loading

В праздничной атмосфере явным диссонансом прозвучит стихотворение Дегена. Вспомним литературу, кино, живопись того времени. Такова была идеологическая установка. Понадобятся не годы, понадобятся десятилетия, чтобы испарилась эйфория и стала проступать, как на фото в проявителе, страшная правда о войне.

Ещё раз про…

Яков Каунатор

Среди сотен страниц, написанных отзывчивыми читателями о Ионе Дегене, где-то затерялась и моя одна страничка. Поздно узнал о существовании человека по имени Ион Деген. Случайно наткнулся на его коротенькое стихотворение «Мой товарищ в смертельной агонии…» Зацепило, потому решил познакомиться поближе. А познакомившись, вдруг вспомнил. что у танкиста Дегена был собрат, правда, не танкист, а гусар, кавалерист Денис Давыдов. Так появился маленький цикл из двух эссе «Гусарские Баллады. Баллада 1812 года. Баллада Отечественной войны 1941-45 годов».

Уже два с лишком года минуло с тех пор, как не стало рядом с нами Иона Лазаревича Дегена. Когда из жизни уходит человек, мы говорим: «Да упокоится с миром душа ушедшего…»

Почему же кажется мне, что Его душа не упокоилась, что обеспокоена она слухами, сплетнями, вымыслами…

А потому — к той, прежней, добавлю ещё одну страничку о ПОЭТЕ Ионе Дегене.

Самое удивительное для меня, что Ион Деген превратился в поэта одного стихотворения того самого, знаменитого, «Мой товарищ…»

И забывается, что у мальчишки (а как ещё назвать юношу, вступившего в войну семнадцатилетним, закончившего её чуть за двадцать) есть ещё много — много стихов. Проглядели, не заметили. Где-то я уже однажды сказал, что есть поэты талантливые. Их тысячи и тысячи. Есть поэты гениальные. Их — десятки. Есть поэты с искрой Божьей, Их — единицы. Ион Деген из них, из единиц. Как иначе объяснить дар созерцания, дар осмысления и дар поэтического повествования, проснувшиеся в юноше из провинциального Могилёв-Подольска?

Может, война? Возможно, именно она обострила чувственность, трансформировав её в поэтику?

Чего-то волосы под каской шевелятся,
Должно быть, ветер продувает каскy.
Скорее бы до бруствера добраться,
За ним так много доброты и ласки.

Июль 1942 г.

ЖАЖДА

Воздух — крутой кипяток.
В глазах огневые круги.
Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг все равно…
И сейчас
Меня сожаление мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше.
Но если сожжет меня зной
И пуля меня окровавит,
Товарищ полуживой
Плечо мне свое подставит.
Я выплюнул горькую пыль,
Скребущую горло,
Без влаги,
Я выбросил в душный ковыль
Ненужную флягу.

Август 1942 г.

Военные стихи молодого бойца напоминают мне графику.

Семнадцать лет… Ровно семнадцать лет бойцу и поэту. Строки лаконичны и очень ёмкие. В нескольких скупых фразах, казсалось бы, обыденных, вдруг взрывная волна чувств. «Стихи из планшета младшего лейтенанта Дегена»…17 лет!!! Офицер!!! К слову сказать, Денис Давыдов офицером тоже стал в 17 лет.

На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Все, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань.

Лето 1944 г.

«Всюду жизнь» — так называлась картина художника века 19-го Ярошенко. В стихах Дегена постоянно земное, повседневное соседствует с трагическим.

НОЧЬ НА НЕМАНСКОМ ПЛАЦДАРМЕ

Грохочущих ресов багровый хвост.
Гусеничные колеи в потравленном хлебе.
Пулеметные трассы звезд,
Внезапно замершие в небе.

Придавлен запах ночной резеды
Раздутым пузом лошади.
Рядом
Кровавое месиво в луже воды
На дне воронки, вырытой снарядом.

Земля горит.
И Неман горит.
И весь плацдарм — огромная плаха.
Плюньте в того, кто в тылу говорит,
Что здесь, на войне, не испытывал страха.

Страшно так, что даже металл
Покрылся каплями холодного пота.
В ладонях испуганно дым задрожал,
Рожденный кресалом на мякоти гнота.

Страшно.
И все же приказ
Наперекор всем страхам выполнен будет.
Поэтому скажут потомки о нас:
— Это были бесстрашные люди.

Июль 1944 г.

Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.

И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс — ост.
У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»

А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.

«Не все ли равно, — сказал он, — где?
Еще спокойней лежать в воде».

Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.

Николай Тихонов, “Баллада о гвоздях”

Своей интонацией, стилистикой поэзия Дегена напоминает поэзию ровесников века: Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого, Николая Тихонова, вступивших в литературную жизнь молодыми в революции и в гражданской войне. Юноша Деген вступил в литературную жизнь в войну Отечественную 1941-45 годов. Может быть потому, что их юность и их поэтический путь формировались в кризисные для страны годы, может быть поэтому так созвучны два поколения: одно, родившееся на рубеже веков, другое уже при советской власти. Может быть от этого возникает ощущение, что Деген подхватил эстафету от ставших к 1941 году почти классиками Светлова и Багрицкого?

В военном цикле Дегена есть одно стихотворение, разительно отличавшееся от остальных стихов в планшете. «Русудан».

Мне не забыть точеные черты
И робость полудетских прикасаний
И голос твой, когда читаешь ты
Самозабвенно «Вепхнис тхеосани».

Твоя рука дрожит в моей руке.
В твоих глазах тревога: не шучу ли.
А над горами где-то вдалеке
Гортанное трепещет креманчули.

О, если бы поверить ты могла,
Как уходить я не хочу отсюда,
Где в эвкалиптах дремлют облака,
Где так тепло меня встречают люди.

Да, это правда, не зовут меня,
Но шарит луч в ночном батумском небе,
И тяжкими кувалдами гремя,
Готовят бронепоезд в Натанеби.

И если в мандариновом саду
Я вдруг тебе кажусь чужим и строгим,
Пойми,
Ведь я опять на фронт уйду.
Я должен,
Чемо геноцвали гого.

Не обещаю, что когда-нибудь…
Мне лгать ни честь ни сердце не велели.
Ты лучше просто паренька забудь,
Влюбленного в тебя. И в Руставели.

Весна 1942 г.

Я понимаю, да, юноша семнадцатилетний, первая влюблённость, казалось бы, всё естественно. Неестественно одно: среди разрывов снарядов, среди ежедневных смертей, когда и сам каждый день, каждый бой ходишь под смертью, когда, казалось бы, и сердце, душа должны очерстветь от постоянной нечеловечности… И — неожиданно — удивительная чистота и целомудренность чувств… В этом стихотворении, как в проявителе возникает фотоизображение, так для меня отразился характер уже не мальчика, но мужа, мужчины. Таким он и оставался всю свою жизнь — чистым и целомудренным.

Военную поэзию Дегена я сравнил со скупой графикой. «Русудан» — это из импрессионизма. Всё стихотворение пронизано светом и теплом, свойственным картинам импрессионизма. Как говорится, «Луч света в тёмном царстве»…

Восемь строчек, которые «потрясли мир».

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Декабрь 1944 г.

Есть нечто мистическое в этих восьми строчках, если уже 75 (!!!) лет они вызывают жаркие споры. А ведь ни одно другое стихотворение Дегена не вызывает сомнения в его поэтическом таланте, все они признаются как несомненно талантливые произведения.

И только эти восемь строк, написанных девятнадцатилетним уже не юношей, написанных боевым опытным офицером, который насмотрелся на своём коротком веку на столько смертей, у которого в его 19 лет на сердце образовалось столько зарубок от потерь сослуживцев и друзей, сколько иной и за длинную жизнь не обретёт.

Декабрь 1944 год… До конца войны ещё 6 месяцев. 21 января 1945 года командир танковой роты (командиру всего 19 лет…) гвардии лейтенант Ион Деген получил тяжелейшие ранения. Госпиталь… А восемь строк из планшета перекочевали в «полевую почту»: они переписывались, к ним, к восьми строкам дописывались свои, самодеятельные, обрастая новыми и новыми строчками, порой неумелыми, но искренними. И становилось стихотворение уже не авторским, а народным.

Так и ходило это стихотворение «по рукам» в рукописных листочках. Гвардии лейтенант Деген озвучил его на вечере поэтов-фронтовиков в Москве летом 1945 года. Почему из многих своих военных стихов он выбрал именно это восьмистрочное? Мне кажется, что именно потому, что автор вкладывал в эти строки какой-то особый смысл, именно поэтому полагал, что стихотворение имеет для него особое значение. Не мог он тогда, летом 1945 года предположить, что через годы поэты-фронтовики назовут это стихотворение самым лучшим о войне. Давайте поверим поэтам, потому как все мы знаем, какими бы друзьями они ни были, но дух соперничества даже между друзьями-поэтами всегда был, есть и будет. И коли признали они стихотворение «неизвестного» автора самым лучшим, значит так оно и есть.

В тот вечер «Мой товарищ» подвергся жесточайшей критике со стороны руководителя вечера Константина Симонова. Иона Дегена обвинили в пропаганде мародёрства, обвинили в пропаганде военного преступления:

“Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.”

Обвинения эти будут повторяться около 70 лет.

Давайте попробуем разобраться в причинах этих обвинений, попробуем понять, какой смысл вкладывал сам автор в эти строчки.

Лето 1945 года. Я, рождённый через два года после Победы, пытаюсь представить себе атмосферу лета 1945 года. Эйфория. Так, пожалуй, одним словом можно выразить ту атмосферу. То, о чём мечталось четыре долгих года, то, за что произносились — когда праздничные, когда поминальные тосты — ПОБЕДА, свершилась! И настроение от неё — празднично-восторженное. Наверное, лучше всего то настроение выразилось в песнях того времени:

Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла —
Там, где русская слава
Все тропинки прошла.

Эй, встречай,
С победой поздравляй,
Белыми руками
Покрепче обнимай.

Вот в этой праздничной атмосфере явным диссонансом прозвучит это стихотворение Дегена. Вспомним литературу, вспомним кино, живопись того времени. Героизация войны во всех направлениях искусства. Такова была идеологическая установка. Понадобятся не годы, понадобятся десятилетия, чтобы испарилась эйфория и стала проступать, как на фото в проявителе, страшная правда о войне.

И одним из первых, если не самым первым, сказал об этой правде лейтенант Деген. Твардовским ещё только задумывались стихи «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда закончилась война», они будут написаны в 1946 году. Лейтенант Деген напишет своё стихотворение в 1944-ом.

Критики Дегена забывают, что это — поэзия. Простите, имеет ли право поэзия на аллегорию?

“Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.”

Найдите мне здравомыслящего человека, поверившего, что можно действительно согреть руки дымящейся кровью умирающего бойца…

Это всего лишь поэтическая аллегория. В ней есть что-то противоестественное, нечеловеческое. Ах, да… «Валенки…» Так ведь и «валенки» — против человеческого естества… Какой же смысл вкладывал поэт в эти строки? Война — противоестественна, антигуманна. Смерть одного человека спасает жизнь другому. Сегодня — «мой товарищ», а завтра, быть может, он — Деген…

Тёща моя Тамара Марковна, светлая ей память, не любила смотреть фильмы о войне. «Сказки всё это», — говорила она. Имала право так говорить, ибо о войне знала не понаслышке. Осенью 1941 года шестнадцатилетней девчонкой ушла в полоцкие леса в партизаны. Год в белорусских лесах, потом отряд передислоцировали в Латвию, ещё два года в лесах Латвии. Самым большим семейным праздником был день 9-го Мая. В этот день она иногда делилась воспоминаниями.

Из её воспоминаний: самым страшным из её партизанских воспоминаний, оказаться раненным. Не попасть в плен фашистам, не быть убитым — оказаться раненным. Добивали свои же. Не по-человечески? Смерть раненного спасала иногда жизни всего отряда… Война антигуманна… Об этом восемь строчек, написанных отважным бойцом, дважды представляемым к званию Героя Ионом Дегеном.

О мародёрстве. НИ РАЗУ, НИКТО не попрекнул в мародёрстве Варлама Шаламова.

Из рассказа Шаламова «Ночью»:

«Их привезли на одном пароходе в прошлом году. Багрецов остановился.

— Надо лечь, увидят.

Они легли и стали отбрасывать в сторону камни. Больших камней, таких, чтобы нельзя было поднять, переместить вдвоем, здесь не было, потому что те люди, которые набрасывали их сюда утром, были не сильнее Глебова.

Багрецов негромко выругался. Он оцарапал палец, текла кровь. Он присыпал рану песком, вырвал клочок ваты из телогрейки, прижал — кровь не останавливалась.

— Плохая свертываемость, — равнодушно сказал Глебов.

— Ты врач, что ли? — спросил Багрецов, отсасывая кровь.

Глебов молчал. Время, когда он был врачом, казалось очень далеким. Да и было ли такое время? Слишком часто тот мир за горами, за морями казался ему каким-то сном, выдумкой. Реальной была минута, час, день от подъема до отбоя — дальше он не загадывал и не находил в себе сил загадывать. Как и все.

Он не знал прошлого тех людей, которые его окружали, и не интересовался им. Впрочем, если бы завтра Багрецов объявил себя доктором философии или маршалом авиации, Глебов поверил бы ему, не задумываясь. Был ли он сам когда-нибудь врачом? Утрачен был не только автоматизм суждений, но и автоматизм наблюдений. Глебов видел, как Багрецов отсасывал кровь из грязного пальца, но ничего не сказал. Это лишь скользнуло в его сознании, а воли к ответу он в себе найти не мог и не искал. То сознание, которое у него еще оставалось и которое, возможно, уже не было человеческим сознанием, имело слишком мало граней и сейчас было направлено лишь на одно — чтобы скорее убрать камни.

— Глубоко, наверно? — спросил Глебов, когда они улеглись отдыхать.

— Как она может быть глубокой? — сказал Багрецов. И Глебов сообразил, что он спросил чепуху и что яма действительно не может быть глубокой.

— Есть, — сказал Багрецов.

Он дотронулся до человеческого пальца. Большой палец ступни выглядывал из камней — на лунном свету он был отлично виден. Палец был не похож на пальцы Глебова или Багрецова, но не тем, что был безжизненным и окоченелым, — в этом-то было мало различия. Ногти на этом мертвом пальце были острижены, сам он был полнее и мягче глебовского. Они быстро откинули камни, которыми было завалено тело.

— Молодой совсем, — сказал Багрецов. Вдвоем они с трудом вытащили труп за ноги.

— Здоровый какой, — сказал Глебов, задыхаясь.

— Если бы он не был такой здоровый, — сказал Багрецов, — его похоронили бы так, как хоронят нас, и нам не надо было бы идти сюда сегодня.

Они разогнули мертвецу руки и стащили рубашку.

— А кальсоны совсем новые, — удовлетворенно сказал Багрецов.

Стащили и кальсоны. Глебов запрятал комок белья под телогрейку.

— Надень лучше на себя, — сказал Багрецов.

— Нет, не хочу, — пробормотал Глебов.

Они уложили мертвеца обратно в могилу и закидали ее камнями.

Синий свет взошедшей луны ложился на камни, на редкий лес тайги, показывая каждый уступ, каждое дерево в особом, не дневном виде. Все казалось по-своему настоящим, но не тем, что днем. Это был как бы второй, ночной, облик мира.

Белье мертвеца согрелось за пазухой Глебова и уже не казалось чужим.

— Закурить бы, — сказал Глебов мечтательно.

— Завтра закуришь.

Багрецов улыбался. Завтра они продадут белье, променяют на хлеб, может быть, даже достанут немного табаку…»

Чья-то смерть спасает чьи-то жизни…

Стихотворение Дегена — это приговор войне. Война — антигуманна…

В этом и заключается гуманистический смысл коротенького, но философского стихотворения. Автору на момент его написания было 19 лет…

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Яков Каунатор: Ещё раз про…

  1. Дорогой Яков!
    Огромное спасибо (и за «Многоликий Деген» тоже)!
    Вы пишете: «Своей интонацией, стилистикой поэзия Дегена напоминает поэзию ровесников века: Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого, Николая Тихонова» и приводите “Балладу о гвоздях” Тихонова. Воистине потрясающе! Это — первое стихотворение, которое папа прочитал мне, ребёнку. А второе – «Гренада» Светлова. Что же касается Багрицкого — слово Иону Дегену:
    ПРИГОВОР ПТИЦЕЛОВУ

    От волн морских, от птиц любимых леса
    Он комсомолец новообращённый
    Освистывал еврейскую Одессу,
    Химерой смутной глупо окрещённый.

    Ещё в нём тонны залежей таланта,
    И отомщённый Пушкин так же свят.
    Но громко гимн певца-ассимилянта
    Больные бронхи вряд ли просвистят.

    Задумался ли об отцовской боли?
    О сущности своей? Пусть даже редко.
    И мучил птиц любимых он в неволе,
    Не важно, что ухоженные клетки.

    И там, где отмеряются деянья,
    Все за и против в дело занесут,
    Ждёт, может быть, услышит покаянье
    Невидимый, но справедливый суд.

    Нет покаянья. Всё первоначально.
    Неисправим талантливый поэт.
    И приговор, как это ни печально:
    Ему умолкнуть в тридцать восемь лет.
    16.02.2016 г.

    А теперь существенное исправление. Вы пишете:
    «Гвардии лейтенант Деген озвучил его на вечере поэтов-фронтовиков в Москве летом 1945 года. Почему из многих своих военных стихов он выбрал именно это восьмистрочное? Мне кажется, что именно потому, что автор вкладывал в эти строки какой-то особый смысл, именно поэтому полагал, что стихотворение имеет для него особое значение». И снова слово Иону Дегену:
    Однажды, выйдя из Третьяковской галереи, я увидел вывеску «Комитет защиты авторских прав». Зашел… Речь зашла о творчестве ребят, сидевших в танках. Упомянули Сергея Орлова. Я уже знал его стихи. Они мне очень нравились. В разговоре выяснилось, что и я пишу стихи. «Прочтите», — предложили они. Я успел прочитать два или три стихотворения. «Стоп, стоп! Погодите» — сказали они и исчезли. Через несколько минут комната до отказа заполнилась женщинами и несколькими мужчинами. «Начните сначала». Я начал. Не помню, сколько я читал. Кажется, долго. Потом все зашумели, не обращая на меня внимания. Время от времени повторялось «ДП». Что оно такое, я не знал. После множества приветливых рукопожатий я покинул Комитет защиты авторских прав.

    Не помню, на следующий ли день или позже меня вызвал начальник политотдела полка, этакий жлоб-полковник.
    — Так что, лейтенант, стишки пишешь?
    — Пишу, — виновато ответил я.
    — Так вот сегодня к восемнадцати ноль-ноль поедешь в Дом Литераторов. Я дам тебе мой «виллис»
    — А обратно?
    — А обратно на метро.
    Так я узнал, что такое «ДП». А вечером и увидел.

    От входа, мимо бара налево относительно небольшая комната. Ряды стульев. Сидело человек тридцать пять-сорок. За председательским столиком в пиджаке с орденскими планками Константин Симонов. До этого я его видел на многих фотографиях. В последнем ряду у входа сидел фронтовик с обожженным лицом. Я решил, что это Сергей Орлов. Не ошибся. Сейчас я знаю еще двух присутствовавших. Об одном — о критике Тарасенкове — рассказал мне поэт Семен Липкин. В тот же вечер Тарасенков прочитал ему одно из моих стихотворений [подчёркнуто мною — Ю.Д.]. Семен Липкин прочитал его своему другу Василию Гроссману. А Василий Гроссман, не сославшись на автора, поместил его в своей книге «Жизнь и судьба». Еще я прочитал у Петра Межирицкого рассказ Михаила Дудина об этом вечере. Оказывается, он тоже присутствовал… Константин Симонов представил меня. Сослался на то, что это рекомендация Комитета защиты авторских прав. Назвал несколько фамилий, которые мне ничего не говорили, но, по-видимому, были известны аудитории. Представляя, Симонов даже пошутил. Мол, перед вами лейтенант, коммунист, по существу еще мальчик, а поглядите, сколько наград сумел нахватать. Аудитория тепло приняла эти слова. Но, прочитав два или три стихотворения [подчёркнуто мною — Ю.Д.], я почувствовал сперва холодок, а затем — враждебность сидевших предо мной литераторов. Только Сергей Орлов почти после каждого стихотворения осторожно складывал ладони, беззвучно аплодируя. Я закончил и сел на свободное место. И тут началось… Не просто лаяли и песочили. В пыль растирали. Как это офицер, коммунист мог стать апологетом трусости, мародёрства, как посмел клеветать на доблестную Красную армию. Киплинговщина какая-то. И ещё. И ещё. И всем дирижировал К. Симонов. (Евгений Евтушенко как-то сказал мне, что я напрасно вешаю на Симонова собак. Молиться, мол, на него следует. «Жизнь он вам спас», — говорил Евтушенко. В одном из моих стихотворений есть строка «Признают гениальным полководца». Кто-то доложил куда надо, что я поднял руку на товарища Сталина. И Симонов, защищая меня, объяснил, что для танкиста всего лишь командир бригады полководец. Так оно и было в действительности). Весь этот разнос доносился до меня как отдаленный гул канонады. Я писал своё ответное слово — стихотворение «Товарищам «фронтовым» поэтам». Именно это стихотворение я прочитал … и под возмущённые возгласы аудитории вышел на своих костылях. Спускаясь в метро, я дал зарок никогда не иметь дела с литературным генералитетом.

  2. Допущена ошибка. Дважды. Не «ОТКАЗАТЬСЯ раненным, а ОКАЗАТЬСЯ раненным».

    Исправлено, спасибо. Впредь, если не затруднит, замечания о найденных опечатках посылайте, пожалуйста, почтой в адрес редакции.

  3. Искренне благодарен всем, кто откликнулся на этот очерк. Для меня самым главным в человеке Дегене было то, что в силу своей скромности он никогда не выступал в защиту самого себя. Мне не удалось отыскать его ответы на обвинения в плагиате, в «военных преступлениях»… За него заступались его доброжелательные читатели и почитатели. Поэтому перефразируя Некрасова, скажу: «К нему и грязь не прилипнет!»
    Дорогой Лев Рувимович! В нашем деле — главное импульс. Для меня импульсом стал Ваш очерк о стихотворении Иона Дегена. Так совместились два курса.

  4. Невозможно оставаться в стороне о любом добром отзыве-воспоминании о Ионе Дегене. Вы,Яков, исполнили это искренне, тепло и без грани преувеличения. Того же достоин и отклик Михаила. Спасибо вам обоим.Мне также повезло состоять в контакте с Ионой. Могу гордиться, что , хотя и виртуально, наше общение было всегда уважительным и даже дружеским.Готовились к личной встречи, но к сожалению этого. по объективным причинам, не произошло. Предполагался его визит в наше поселение, где он с большой охотой готовился встретиться с русскоговорящими жителями и поделиться своими интересными воспоминаниями о прожитом. Он всегда испытывал к подобным встречам большой интерес и успешно их осуществлял .
    Иона Деген-истиный герой прошлого и нашего веков. Для всех честных людей, он надолго останется в доброй памяти и в почитании. Вечная слава этому Настоящему Человеку.

  5. Уважаемый Яков Каунатор!
    Спасибо за публикацию неизвестного мне стихотворения И. Дегена «Русудан». Семнадцатилетний юноша, практически мальчик, как Вы правильно сказали, он «таким и оставался всю свою жизнь – чистым и целомудренным».
    Поэтому ещё бОльшая благодарность за весь Ваш прекрасный очерк в защиту этого замечательного человека.
    Нельзя лить грязь на человека, написавшего – в 19 лет! – в тех страшных условиях:

    Так хорошо в день ясный и погожий,
    Так много теплой ласки у меня,
    Что бархатистой юной женской кожей
    Мне кажется шершавая броня.

    Или

    Береза незатейливые строки
    Писать меня, несмелого, звала.
    В который раз кровавые потоки
    Уносят нас от белого ствола.

    Я знал его несколько лет – к сожалению, не лично, а лишь по начатой им самим переписке. Каким скромным, деликатным, благодарным человеком он себя в ней показал и при этом как откровенно, с каким юмором высказывался! Он – прошедший такую жизнь, так много перенесший и так многого достигший вопреки всем препятствиям.
    Поэтому мы просто не имеем права смолчать, когда пытаются «лягнуть мёртвого льва».

  6. Как-то в вечной суете пропустил, дорогой Яков К., Ваш замечательный очерк о поэзии Дегена. Очерк написан с любовью к поэту . Спасибо

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.