Сергей Эйгенсон: Северные байки. Случай из жизни

Loading

Надо решить задачу с транспортом высокозастывающей нефти от месторождения до магистральной трубы. Причем температура застывания нефти +37 по Цельсию, а вокруг, что характерно, как раз наоборот — то же самое, но с минусом. Коми, все-таки, не Никарагуа. То есть, пока труба работает, вопросов нет…

Случай из жизни

Северные байки*

Сергей Эйгенсон

Продолжение. Начало

Иностранец по фамилии Николаев

Из тринадцати газлифтных компрессорных на Самотлоре две японских, десять французских и одна отечественная — эту уж под конец построили. Соответственно, в начале восьмидесятых в Нижневартовске постоянно крутилось несколько десятков французских специалистов. Жили они в гостинице “Дружба”, это в первом микрорайоне, недалеко от объединения нефтяников. Есть еще одна гостиница для иностранных специалистов — в пятом микрорайоне возле объединения “Сибнефтегазпереработка”, живут там японцы, американцы, канадцы. Однако, для меня лично важнее, что та гостиница занимает второй и третий подъезды дома 34-А по улице Мира, а в четвертом подъезде на пятом этаже наша квартира.

То есть — по лету, когда после окончания отопительного сезона во всем городе сразу высыхают и краны горячей воды, в четырех домах можно душ принимать как бы и зимой: в нашем, в том, где как раз помянутая “Дружба”, в “Дворянском Гнезде” на улице Победы, где горкомовские квартиры. Ну и, конечно, в деревянной гостинице “Самотлор” на обском берегу, где сам Сами Знаете Кто останавливается, когда с рабочим визитом к нефтяникам Сибири прилетает? Чудес, конечно, не бывает. Просто — в подвалах электробойлеры стоят. Мне бы такого сроду не положено, но… когда-то ж должно свезти? Естественно, наши друзья по этому случаю регулярно в гости приходят со своей мочалкой. Нам не жалко, но был однажды нервный случай, когда приятель наш намылился, а вода возьми и закончись. Это в юморных романах смешно — а в жизни не особенно. С тех пор сначала резервный тазик набирается, а уж потом начинаешь мыться.

В эти гостиницы, конечно, особенно в гости не находишься. То есть, не то, что в московском “Метрополе”. Цербера-швейцара из отставных гэбэшников при входе не установлено. Но зато — город маленький, все всех знают. Местным комитетчикам делать абсолютно нечего, маются — чем бы таким заняться, чтобы деятельность показать. Так что… Переводчицы, те, разумеется, и днем, и ночью. Но им, понятно, приходится что-то вроде отчета регулярно представлять. Но дело того стоит. Не говоря о заветной мечте — а вдруг в конце концов с собой во Францию заберут, но и костюмчики на них очень вполне, да вот наш дружок Вова Почтаренко докладывает, что и под костюмчиками всё строго французского производства.

Я-то как раз в “Дружбе” побывал несколько раз, но это такое дело — работа. Участвовал в переговорах между Technip и Нижневартовскнефтегазом. Откуда и французов знаю, в том числе моего, как Валерка Ярмизин говорит, почти однофамильца — мсьё Рене Эйбельсона из Страсбура. Такая в конце-концов оказалась сволочь! Я-то не присутствовал, а Валера как раз был на прощальном банкете перед ихним отъездом, когда этот самый Рене поднял тост — “За то, чтобы работать, как у вас, а получать, как у нас!”. А так — сразу и не скажешь, что такая злобная антисоветская сука. Толковый пацан, по приборам спец. Конечно, как у всех французов, с некоторым преувеличением уровня своих познаний и недооценкой собеседника. Кофе, как они все, большой любитель. Тут такое дело, что техниповцы быстро просекли — когда предлагают кофе и спрашивают, нет ли, мол, желания к кофею коньяку или водки, то коньяк квантуется по двадцать пять грамм, а для водки у хозяев одна есть единица измерения — сотская. То есть — выпьешь пару чашечек кофе поближе к дежене, а уже и хорошо. Но, между прочим, стакан хорошо держат, пожалуй, что получше нас с вами. Может, правда, потому, что халява.

Еще в память запал их собственный переводчик, которого Технип с собой из дому привез. Ну, начнем, с того, что фамилия у него Николаев, что, согласитесь, для француза не вполне обычно. Но, конечно, и ничего сверхъестественного тоже тут нет. Мало ли народу от Буденного бежало, осело во Франции и нарожало там деток? Во-вторых, Андре оказался живописцем. То есть, он окончил Эколь Политекник, как инженер-турбинист, а потом учился в художественной студии. В результате, трудовой его путь так и определился знанием русского языка, образованием гидравлика и страстью к живописи. Вот он нанимался туда, где есть не просто совместная советско-французская затея, а еще и нужны его специальные знания, деньги, конечно, получал соответствующие его уникальному набору квалификаций инженера-переводчика, так работал несколько лет до окончания проекта. Потом на заработанные деньги несколько лет занимался любимым искусством. Ну, и по новому кругу. В Нижневартовске как раз был очередной накопительный цикл.

Спросите — откуда я это все знаю? От Зозули, нашего общего с Андре знакомого. То есть, мы-то с Миколой еще в 76–м почти одновременно в Нижневартовск перебрались — я из Москвы, он из Донецка. Сколько вместе на рыбалку да за грибами езжено — и не опишешь! Тонули один раз в шторм на Оби, когда его моторка перевернулась, но выплыли. Сначала он у нас в институте работал, а в описываемое время уже был начальником третьей газлифтной компрессорной на Самотлоре. Вот он с Николаевым познакомился и брал его с собой по реке — Микола рыбачит, а Андре эскизы пишет. Потом, конечно, по стакану под уху да печеную картошку. Славянские гены, однако, никакой “от кюизин” не преодолеть. Зозуля все меня с собой третьим звал, да мне в ту пору не до того было — очень уж работы навалилось, так и пьянку всю забросишь.

Зимой уже, после окончания основной эпопеи, прилетел я в Тюмень, договора с главком подписывать по внедрению наших новых технологий. Из аэропорта Рощино на автобусе до Горсада, там два квартала до Главтюменнефтегаза. Зашел в отдел, взял бумажку, оформил в Хозу гостиницу — а уж в главке рабочий день кончается. Определились, все-таки, что мне надо быть два дня, а на пятницу могу брать обратный билет. Теперь троллейбусом до авиакассы, отстоял положенное — и назад по главной тюменской улице Республики, Царской некогда. И по улице Челюскинцев три квартала пешочком до гостиницы “Нефтяник”. Легендарного периода первооткрывателей и гостиницы “Заря” я не застал, честно скажу. Но и на нашу долю еще северной специфики пришлось. Приходилось и в вагончиках ночевать, и в таежных избушках без окон, что лесоустроители ставят, и в палатках, и в аэропорту на скамейке в ожидании погоды. Ну, а тюменский “Нефтяник” — это ж все равно, что теперь пятизвездный “Кемпински” или “Астор”. Номера на одного, много, если на двоих, с ванной, да еще и с горячей водой, кровати пружинные, стены полированной плитой отделаны. В буфете кефир, булочки, сосиски бывают, “Особая” якобы ветчина из говядины, когда и пиво. О ресторане и разговору нет. Вот я, значит, портфель с бумагами в номере бросил, душ принял, рубашку на свежую водолазку сменил — и как раз в ресторан спускаюсь.

Там, конечно, забито. Дело-то под конец года, у народа с месторождений у всех дела в областном центре. Вечером все и сидят в гостиничном ресторане, потребляют отбивные и муксуна под польским соусом. Вон они по столикам расселись, молодые карьерные начальники нефтегазодобывающих управлений: Сергей, Владимир, Виктор, Вагит… Ужинают, выпивают понемножку, беседуют. Соперничество, конечно, есть, ребята честолюбивые донельзя, но ножи в спину друг другу на этом этапе не втыкают — миллиардов на кону еще не стоит и называют их покамест не олигархами, а командирами производства. Я с ними со всеми, в принципе, знаком, но уж не настолько, чтоб за столик проситься. С заказчиком, все-таки, лучше некоторую дистанцию держать, да и то, что я больше с главными инженерами контачу, а они сейчас все на местах, план выжимают. Один, правда, как раз тут, в “Нефтянике”, свеженазначенный главинж Самотлорского газлифта Зозуля Николай Евгеньич. Сидит, с французским ситуайеном Андрэ Николаефф закусочкой разминается. Увидел меня, замахал рукой — иди, мол, у нас за столиком место найдется. Иду-иду.

Присел я к ним, смотрю, ребята уже маленько муханули, но не чрезмерно. Андрей рассказывает, как с нашими переводчиком работал от Крезо на строительстве Асуанской электростанции. Мы с Николой про эти дела больше по газетам. Помните — Садд-аль-Аали, великая стройка освобожденного Египта. Одно время по романтичности наравне с Кубой ходило. Потом как-то… Сначала пошли анекдоты про Никиту Хрущева и Героя Советского Союза Гамаль Абдель на всех Насера. Потом два раза арабы с нашей бескорыстной помощью пытались сионистов к знаменателю привести, и оба раза достижения оказались не так по борьбе, как по бегу на дальние дистанции. Потом Садат вообще в этом деле разочаровался и уволил помогальщиков без предупреждения. Короче, от всей этой нильской эпопеи как-то зацепился только бальзам “Абу-Симбел”, который народ сердечно любил за его благотворное влияние на женский нрав, прощая за это довольно противный вкус.

Ну, а Андрэ Николаев там как раз работал и сейчас излагает про Асуан в несколько непривычном для нас разрезе.

— Вот вы про плотину знаете, конечно. Очень высокая плотина, самый в мире большой объем земляных работ, гигантское водохранилище. Вода под напором поступает на турбины электростанции. Я там на строительстве работал и потом два раза приезжал со специалистами из “Крезо”.

— Ну и что, Андрей? Так же везде.

— Да. Но электроэнергия этой станции идет главным образом на соседний завод химических удобрений. Там делают нитраты и другие химикаты. (Пауза). А раньше эти компоненты нильская вода во время разлива несла. Еще со времен фараонов. А сейчас эти частички перед плотиной на дно оседают.

— Да-а, Сергей, это точно, как ты говоришь. (Это Зозуля влез). Знаешь, Андрей, Сережа в таких случаях говорит: «торжество науки над здравым смыслом». Так, за это надо выпить!

Вот за что я Зозулю люблю — это за то, что вечно от него неожиданностей ждешь. То он орлана подранил, в общагу приволок и потом ему две недели приемного хозяина разыскивал. То он вступление в партию обмывал и в ментовке оказался, пришлось его оттуда тишком выцарапывать, чтоб до горкома не дошло. То еще что. Теперь вот решил на людях с иностранцем полиберальничать, продемонстрировать верхнестоящим инстанциям, что не зря ему должность дали. Заодно и меня подразвлечь, чтоб не скучно жилось. Положим, что мне, что ему особо Конторы Глубокого Бурения опасаться не приходится. Если таких, как мы, со свету сживать, так им что — самим, что ль работать вместо нас? Но…

С другой стороны, давно ли Эдуард Борисович, общий наш знакомец, полетел из главных инженеров краснодарского института именно, что за язык? И как раз по французской причине. Дело было так, что в Париже на деловом завтраке с людьми из Крезо тоже Луар на похвальбу фирмача, какие показатели будут у ихнего будущего компрессора на пятьдесят пять атмосфер, он возьми, да и ляпни:

— Ну, если у вас это взаправду получится, я готов Вас лично в попочку целовать. Только не получится!

Ну, можно ли предположить, чтобы никто из членов делегации не стукнул? Нельзя. За поступки, бросающие тень на достоинство советского человека, лишили нашего оратора права на участие в переговорах с иностранцами. То есть, видимо, всерьез обсуждалось в инстанциях возможное целование капиталистической попочки членом КПСС таким-то. По его должности это — фактически запрет на профессию. Сняли, конечно. А французы сколько-то поудивлялись — куда это остроумный мсьё Эдуар девался, да на самом деле им до фени — лишь бы газ за компрессоры и трубы шел. Чего от буйных-то ожидать?

— Положим, — говорю, — это не мои слова цитированы, насчет торжества, а академика Крылова. Вы, Андре, гидравлик — стало быть, имя должны знать. Да уж и ты, Николай Евгеньич! Ну, и потом, дело, наверное, не только в гидроэнергии, это же не Боулдер-Дэм и не Братск. Я от этих дел далек, но вот в Саратове, случайно знаю, плотина играет очень большую роль в орошении Заволжья.

— Да, — отвечает, — конечно. От водохранилища оросительные каналы отходят, а вокруг них с самолета хорошо видна белая полоса шириной много километров. Это кальцийсульфат, гипс, соли из грунта от полива проступают. Я когда последний раз в Асуан прилетал — эта полоса еще в два раза шире стала. Вот почему-то раньше, еще с фараонских времен такого не было.

Ну, точно, зря я за их столик сел. Понятно же, к чему он ведет. Конечно, если с нижневартовского аэродрома взлетать, оросительных каналов не увидишь, но факелы — это, действительно, зрелище незабываемое. Сколько горит — я уже седьмой год меряю и пытаюсь начальству втолковать, за что многократно неприятности имею. По бумагам-то ничего нету. Кого обманывают — сами понять не могут. Только вот с иноземцем я на эту тему толковать не собираюсь, пусть он сто раз Николаев из донских казаков. Наше местное горе, никто нам не поможет. Вон академик Сенату на Политбюро пожаловался — и что? Помогли ему его ляхи? Но хохол, л-лопух! Уши развесил, язык распустил… полюбуйтесь на меня, люди добрые!

— Кстати, — говорю, — Андре, Николай Евгеньич мне говорил, что Вы хотите выставочку своих эскизов в гостинице сделать. Мне бы хотелось посмотреть.

А он, действительно, мастер по этому делу. Причем, что характерно, в чисто реалистической манере. Сосны, песочек, лодка на берегу. Нежная такая кисть. Я уж думал — на Западе такого и не водится. Вот эту мысль я тут же им обоим и высказал. А заодно байку, как много лет назад мой приятель академика Шишкина И.И. от нападок защищал. “Я, — говорил, — художника Шишкина уже за то уважаю, что он природу один к одному передавал. Другие и этого не могут”.

Засмеялись. Выпили еще под горячее, поговорили о рыбалке, о русской кухне да о грибах. Я французу обещал солоухинскую книжку дать почитать, когда в Вартовск вернемся. Черт, может, зря я психанул, а он никаких скользких производственных тем и не собирался трогать? Все мы, видать, шпиономанию с материнским молоком впитали. В тридцатые годы мы б и за одним столиком вряд ли оказались, а случись ненароком — тут же сами на себя в НКВД стучать побежали. Ну, может, у наших детей эта напряженка, насчет иностранцев, пройдет? Все-таки, в основе страна развивается в правильном направлении, без тех ужасов. Может, лет через двадцать новой Оттепели дождемся, социализма с человеческим лицом. Ну, а пока, однако, лучше язык-то лишний раз не вываливать. На том и постановим.

Вот, вроде, истории и конец. Но в жизни, правильно нас учили, всегда есть место песне. За мои скрытые душевные страдания Андре через пару месяцев получил полной меркой. Этот эпизод я по слуху знаю — но от нескольких свидетелей, в том числе — и от того же Миколы Зозули. Можно, думаю, верить. Кончался уже срок николаевской работы в Союзе. Переводил он в Тюмени загородные переговоры на главковской даче. Во время обеда понравилась ему гречневая каша, он и высказался, что, мол, мама, донская казачка, в детстве его этим кормила, если удавалось в Тулоне крупу найти. Забыл, с кем дело-то имеет. А Феликс Аржанов, тогдашний начальник главка, бывший соловецкий юнга и вообще личность колоритная, эти андреевы слова как-то расслышал. В итоге, возвращается на следующий день наш француз в свой номер в тюменском “Нефтянике” — а там на столе полная наволочка гречневой крупы. Оно, конечно, к тому времени это и в Союзе было дефицитом не хуже, чем в Провансе. Помните шуточку Жванецкого: “Какие виды на урожай гречки и где именно она произрастает?

Но для Аржанова, понятно, это не вопрос. Вопрос как раз возник для Андре — чего с этим дальше делать, с подарком? Особенно, если учесть, что он в Нижневартовск уже не возвращается. У него на воскресенье билет из Москвы до Шарль де Голля. Мне когда это первый раз рассказали, по-моему, как раз Зозуля, я чуть коньки не отбросил. Представил, как наш герой с паспортом Французской республики, с фраерским чемоданом и с набитой наволочкой проходит таможню в Шереметьево. С процессом этим я по тому времени практически был знаком мало, но по рассказам представлял. Вот думаю, смотрит Карацупа на паспорт, читает фамилию “Николаев”, видит наволочку с крупой и говорит: “Вы, товарищ, наверно, ошиблись! На Воронеж самолеты из Быково отправляются”. Поделился этой глубокой мыслью с собеседником, не успел повеселиться, как камень с моей души сняли. Объяснили, что проблема разрешилась на месте, не доезжая до Москвы.

Андре, действительно, говорят, пару дней мучился — выбрасывать подарок нельзя же. Потом его осенило уборщице Мавжуде-опе подарить — то-то у нее радости было! Это же всю семью полгода редким лакомством питать. В Тюмени к тому времени тоже уже с едой стало не очень, гостиничные что-то в буфете прикупали, но ведь наценка! Так что — все счастливы. И Аржанов — как он лихо зарубежного соотечественника дефицитом удивил. И Николаев — обрадовал тетку чуть не до слез. И Мавжуда — есть чем деток накормить.

Можно, конечно, справедливо спросить — ну и что? Зачем ты все это толкуешь? Эка невидаль — русскоговорящий эмигрант! Да их за прошедшее время десятками миллионов образовалось. Мы и сами… А в чем у твоего рассказа смысл, какая у него глубинная идея, чего у него в подтексте заложено, кому он, собственно, адресован и к чему призывает? Что тут ответишь? Нету никакой глубинной мысли. Что я вам — Лев Толстой, Хэмингуэй, Пелевин, Маринина, в конце концов? Одно могу сказать в оправдание — вот как все было, так и изложил. Или почти так.

Случай из жизни дома № 12 по Краснопресненской набережной

Мне вот в частном порядке приходилось от западных людей слышать:

«Но, это же невозможно! Мы посылаем в московское представительство после окончания университета хорошего американского мальчика. Из Пеории (это в штате Иллиной и с американского на наш переводится примерно как Урюпинск). Вот он начинает работать с вашими людьми, и через четыре месяца начинает пить русскую водку без разбавителя! через шесть месяцев давать взятки!! а через восемь — брать!!! И его уже нигде нельзя использовать, даже в нигерийском или колумбийском филиалах!»

С другой стороны дадут Ивану Ивановичу комитетскому на лапу — так он хоть часть этих денег в стране потратит и тем повысит темпы экономического роста на радость президенту и общественности. В анализ надежности статистических методов я уж влезать не буду: образование не то, чтобы сходу гамильтонианы от лагранжианов отличать. А вот случа́й из жизни вспомню, который как бы и подтверждает, что западные методы оценки взяткодаваемости и взяткополучаемости к востоку от Нулевой Изотермы имени Полковника Паршева могут и не сработать.

То, что, мол, западные люди взяткодавательству впервые в Москве обучаются — это, конечно, ушная лапша в чистом виде. Можно подумать, недавно отсидевший «шестерик» марбельский мэр от своего московского коллеги этому впервые выучился, а до знакомства орлеанской девственницей был. Но, конечно, московская специфика свежего человека, либо даже и капиталистического межнационального монстра — может с ума свести. Мне теорию этого дела объясняли неоднократно, но запомнилось два образных описания. Одно, это что взятки делятся на капиталистические и феодально-социалистические. Первые даются за то, чтобы нарушить закон, вторые за то, чтобы выполнить. Соответственно, у первых частота намного ниже. Второе объяснение насчет взяток пришлось мне услышать за стаканом от бывшего следователя-важняка, который об ту пору служил замом по безопасности у одного известного жулика. Смысл был такой, что купить, считал мой знакомый, можно любого — вопрос в пороговой сумме.

— Вот, — говорил он, — возьми канадского полицейского. У него жалованье семьдесят тысяч долларов в год, хорошая страховка, большая пенсия. Спрашивается, будет он рисковать этим всем, чтобы сорвать сотню долларов с нарушителя правил движения? А теперь возьми нашего мента. У него месячная зарплата чуть больше этих же самых ста долларов, медицина у нас почти у всех одинаковая, а до пенсии он не доживет — сопьется. Ну и…

Но и кроме этих очевидных вещей, которые неумолимо ставят нас в ряды развивающихся по части хапунца стран, как ты тут с дисперсиями не колдуй, есть и чисто отечественные нюансы, которые ни в Лондоне, ни в Лахоре сроду не приснятся. Вот тоже, как сказал бы рядовой Иозеф Швейк, был случай в доме номер 12 по Краснопресненской набережной.

В начале 90-х мне там приходилось бывать чуть не каждый день. Я тогда служил экспертом по газо- и нефтепереработке, а потом московским представителем президента большого сибирского нефтедобывающего предприятия. Фирма наша в отрасли шла во главе прогресса, так что иногда даже мы оказывались спереди, а прогресс сзади. Мы первыми в нефтедобыче перешли на аренду, первыми под российскую из союзной юрисдикции, первыми в августе демонстративно обозначили присоединение к ельцинской всеобщей забастовке против янаевского путча, как бы перекрыв задвижку. Я-то еще тогда там не работал, а руководители предприятия явно рисковали тем, что победи этот самый ГКЖП, как шутил тогда ночью 19-го Хазанов, им оторвали бы все выступающие части тела. Естественно, что и при создании совместных российско-ненаших предприятий мы тоже были не в стороне. Вот по этим делам я ехал по утрам на метро до «Улицы 1905 года», а потом шел десять минут прогулочным шагом вниз по бульвару.

Кроме выполнения указаний начальства у меня в этом совместном предприятии был еще и личный интерес. Один из пластов заглавного для джойнт-венчура месторождения очень походил по некоторым характеристикам на те дальние северные месторождения, на которых добыть нефть особенно трудно, но зато из нее можно легко получить реактивное топливо и еще кое-какие ценные вещи. Я за империалистические деньги проверил качество пробы из единственной разведочной скважины — все сошлось. Заодно сделал два добрых дела: дал заработать моим друзьям-аналитикам из ВНИИ НП, сидевшим в связи с реформами без заказов, и съэкономил деньги фирмы, так как только доставка пробы в Одессу, ТХ обошлась бы в те же деньги, какие получили москвичи за полный и очень квалифицированный анализ.

Получалось так, что есть возможность получить уникальную нефть всего в тридцати километрах от ближайшего полувахтового городка Радужного и его аэродрома, который как раз планировался к развитию, как один из основных на новой трассе Западная Европа-Сибирь-Япония. Рыба срослась. В моем воображении планы разработки были скорректированы, пласт БВ-12 давал каждый год полмиллиона тонн уникальной нефти, часть которой перерабатывалась тут же на простой нефтеперегонной установке, давая авиакеросин для международного аэродрома, дизельное топливо для тракторов и бензин для автомобилей, а все остальное, вместе с оставшимися при перегонке «золотыми» масляными фракциями по специальной трубе вливалось в поток благородной «легкой» нефти, чтобы в Ангарске дать индустриальное масло, топливо для сверхзвуковых самолетов и прибыли для построения новой свободной России. Ну, а я, конечно, весь в белом, как руководитель проекта. Выходило, что Бакланову и Крючкову дали по шапке не зря.

По жизни получилось так, что пласт этот не разрабатывается до сих пор, хотя вообще-то это месторождение раскрутилось неплохо. Аэродром тот числится резервным, но используется слабо, одна из причин — трудности с обеспечением горючим. Ангарский нефтехимкомбинат дышит на ладан, так что в тайге недалеко от города снова, говорят, появились белки, ушедшие сорок лет назад от загазованности. Топливо для сверхзвуковых попрежнему в дефиците, да и денег на него у Минобороны как-то все не хватает, на самолеты еще находится — а чтобы летали, не складывается. Про новую демократическую и процветающую Россию сейчас не будем.

А вот из идеи создания заводика по местному производству дизельки и бензина, правда, без получения авиакеросина, кое-что вышло. Полгода я возился с разными предложениями, жена уже стала интересоваться, что это за медовые женские голоса меня по вечерам спрашивают, и несколько сомневаться, когда я отвечал: «А, это Марина из Интернешнл Рифайнинг. Наверное, чертежи из Далласа получила, что мне обещала». Даже и сам в Хьюстоне побывал, посмотрел строительство установки, выпил с тамошним боссом Джимом Хоганом литровку Столи, и чуть не рехнулся, когда выяснилось, что нельзя переводить «взрывобезопасное исполнение» как “explosion proof”. Я-то имел в виду установку, которая не должна взорваться, а переводчики наши поставили в техусловиях слово, обозначающее, что оборудование останется целым при взрыве, вроде того, что ставят на заводах взрывчатки. Хорошо, что вовремя спохватились.

Тогда многие с этой идеей носились, насчет производства горючего на мини-установках в районах нефтедобычи. Идея-то живая: избавиться хоть в этом от главного проклятия нашей необъятной Родины — немерянных расстояний для транспорта. Практически из этого получились многие десятки, да, говорят, и сотни самогонных аппаратов в Чечне с их никуда не годным бензином и два вполне грамотных, ныне хорошо работающих трехсоттысячника: в Сургуте и «мой» в Нижневартовске. Куплен-то был десяток, не меньше, но при заказе и проектировании этих двух случайно оказались рядом люди, владеющие вопросом. Так ведь и при старом режиме кое-что иногда получалось толковое по недосмотру органов бдительности и идеологических отделов.

Ну ладно, не будем о грустном. О чем бишь у нас было? А, да, о взятках, помню. Сейчас вернемся. Вот, значит, хожу я в это иноземное представительство, как на службу, когда и их консультирую по вопросам, не имеющим отношения к совместной деятельности. Пустячок, а приятно. Что такое пятьсот долларов за консультацию в Москве 92 года нынешним людям объяснить трудно. Но если я сыну дал стольник, а он с женой и ребенком на эти деньги в Коктебель съездил — это как? Потом пришлось отказаться от приработка — когда шеф меня своим представителем в Москве назначил, то есть, я уже начал какие-то небольшие решения принимать и стал теоретически возможным «конфликт интересов» между фирмами с моим участием.

А пока я бумаги ношу, пишу им разъяснения наших правительственных указов, и еще янков обхаживаю на предмет, чтобы они мою идею насчет реактивного топлива поддержали. Кроме меня там и другие местные люди бывают, не говоря, что и постоянный персонал представительства, кроме начальника-американца — всё москвичи. Но и из Штатов постоянно человек пять-шесть в командировке толчется. Вот постоянный посетитель, кроме меня, еще один мужичок-геолог, тоже знает, где кофейник, а где прямой телефон на Талсу, ОК и Сургут, ХМАО. Очень он меня достал своми советами, типа обучения жизни. Вообще, меня всю жизнь почему-то все обучают жизни — видно произвожу впечатление полного идиота, который если что-то не делает — так потому, что не додумался.

А этот все намекал, что уж если каждый день в Хаммер-центр ходишь — так надо ловить момент, не упускать своего счастья и побольше Родины продать на вывоз. Ну, если своих собственных полезных ископаемых не имею — так хоть какую-нибудь гостайну. Ну, никак от него не отвяжешься. Я уже просто и избегать его начал. Но ходил он в представительство, конечно, никак не ради меня. Я его делами интересовался много меньше, чем он моими, но по упоминанию знакомых фамилий и населенных пунктов полагал, что он как-то связан с Республикой Коми. Вдруг он перестал появляться. Совсем. Я как-то у руководителя представительства, с которым успел подружиться, спрашиваю:

— Скажите, Аллен, а куда этот Владимир Петрович подевался?

Но, вижу, Аллен отвечать не рвется, все больше упирает, что он с ним и не очень знаком, с ним другие люди контактировали. Ну, мне-то что?

А потом мне министерские приятели доложили, что знакомый мой, Владимир Петрович, находится под следствием, да уж и под арестом. КГБ, или как у нас тогда это фирма именовалась, я уж и не упомню, имеет к нему претензии по поводу утечки информации по геологическим характеристикам некоторых районов Севера Коми, которые как раз выставлялись на торги по лицензиям на поиск нефти и газа. То есть, это он со мной хотел от доброй души своим личным опытом поделиться, как Отечеством-то торговать, только что впрямую не говорил. Но, конечно, за швейцарский счет свободой платить — это немного круто получается.

Еще чуть позже узнаю я, что фирма, с которой у нас совместное предприятие и в чье представительство я так часто ходил почти год, выиграла конкурс и получила для поиска и дальнейшей нефтедобычи очень перспективный район недалеко от Печоры, что как бы не быть там новому Самотлору. Мне это все не в дугу, потому, что значит, переносят они основную работу в России из Сибири в Коми и ждать от них поддержки моего проекта насчет добычи «тяжелой» нефти пласта БВ-12 и местного производства авиакеросина не приходится. Ну, мало ли у меня и у других хороших, да так и не реализованных идей было?

Несколько лет прошло. Я уже и из объединения этого сибирского давно ушел, сделал семейное предприятие из двух человек: муж заказы на консультации и экспертизы выполняет, жена бухгалтерию ведет и со всяким налоговыми и пенсионными конторами общается. Тут звонит мне мой нижневартовский приятель, который сейчас как раз большой шишкой работает в совместном предприятии моих старых знакомцев с Коминефтью. Надо решить задачу с транспортом высокозастывающей нефти от месторождения до магистральной трубы. Причем температура застывания нефти +37 по Цельсию, а вокруг, что характерно, как раз наоборот — то же самое, но с минусом. Коми, все-таки, не Никарагуа. То есть, пока труба работает, вопросов нет. Нефть подогретая, труба теплоизолированная. А вот если остановится… Как ее потом сдвинуть, застывшую бетоном. Очень оказалась интересная реологическая задача, мы ее с двух концов решали: принанятая на сей случай докторша химнаук красавица Соня присадку-депрессор подбирала, а мы с Володей Фридландом над гидравликой и технологией мудрили. Володя уже умирал, все расчеты делал между сеансами химиотерапии в больнице МПС. Все-таки и при деле, и на лекарства себе вполне зарабатывал, так и умер через два дня после сдачи нашего отчета, в строю. Как и жизнь прожил бойцом мастер спорта по горному туризму доцент Владимир Яковлевич Фридланд по дружеской кличке «Доцент».

А я в Печору мотаюсь, на месте смотрю, в чем же тут дело, и с Володей между командировками общаюсь. Решили мы ведь все-таки эту задачку. Очень мы все трое собой гордились. Но сейчас не об этом разговор, а о том, что познакомился я в связи с этой работой с тем, что же мои старые друзья-иноземцы, вооруженные скраденной информацией, получили себе в выигранном по конкурсу районе.

Нового Самотлора там не оказалось. Потратили они на разведку больше двухсот пятидесяти миллионов долларов, а нашли четыре небольших месторождения, да еще с нефтью, которую нужно топором рубить. Ну, бачилы очи чего купувалы! Во всяком случае, когда на годовом собрании фирмы было доложено о результатах работы в России, а конкретно в Коми, то цена акций упала на 20 процентов. Так что больше эта фирма с Российской Федерацией дела, как кажется, и не имеет.

Да, а еще я встретил в Ухте моего старого знакомого Владимира Петровича. Я уж, по правде говоря, ожидал бы его в виде Ивана Денисовича с номером на бушлате наблюдать. Да нет, все нормально. В костюме, с кейсом, прилетел из Минресурсов тамошних геологов инспектировать. Я было его спросил, что мол, говорили, будто…

— Да нет, — говорит, — это ошибка вышла у товарищей. Все вопросы сняты. Да и я, как видишь, повышение получил.

Ну, дай Бог здоровья.

А вы спрашиваете, почему, мол, к нам в Россию иностранные инвестиции все не идут? Паршева надо читать — конечно, из-за изотермы. Они с Тэтчер давно все объяснили.

Продолжение

___

*) Новая авторская редакция.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Сергей Эйгенсон: Северные байки. Случай из жизни

  1. Вот, спрашивается, где бы вы еще оттачивали свое остроумное перо, если бы не наша действительность? Как раз тот случай: я смеюсь, чтобы не плакать.

    1. «Как раз тот случай: я смеюсь, чтобы не плакать..»
      :::::::::::::::::::::::::::
      Вот и правильно, дорогая Инна, — если получается…
      * * *
      … Давайте горевать и плакать откровенно,
      То вместе, то поврозь, а то попеременно.
      Не надо придавать значения злословью —
      Поскольку грусть всегда соседствует с любовью.

      Давайте понимать друг друга с полуслова,
      Чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова.
      Давайте жить во всем друг другу потакая,
      Тем более что жизнь короткая такая.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.