Юрий Котлер: Луна и хрусталь

Loading

Разумные люди давно обнаружили, что сказка ложь, а уж искать в ней намек неизвестно на что, себе дороже: голова, мало того, что ее сломишь, еще и разболится донельзя, нет смысла переводить пирамидон. Получается, сказки читать, особенно детям старше 60-ти лет, ну, никак не обязательно.

Луна и хрусталь

Забытая хроника
От публикатора: рукопись с помойки

Юрий Котлер

Как угадать, что живешь в легендарное время? Наверное, никак, если на улице не вопят в голос и не мечутся с флагами. Многие времена пыжились дорасти до легенды, да забывались почти сразу. Так случилось и с недолгим периодом, когда чуть не под носом у величавого Маркса, что напротив Большого театра в Москве, топили в муляже унитаза романы Владимира Сорокина, когда обливали нечистотами полотна художников, из библиотек по засекреченным спискам выкидывали книги, короче, наиболее убедительно заботились о величии и чистоте морали и патриотизма.

Автор этих строк как раз тогда в контейнере для мусора увидел папки, пронумерованные и в штампах. Даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять — содержимое отнюдь не крамола, не рецепты приготовления взрывчатки и даже не воинские или коммунальные документы. Одну из папок, толстую, с перевязью, украшали на обложке детский рисунок и надпись вязью «Хроники неизвестных народов». Внутри строго по системе разделы: «типа Злого Волка», «типа Бабы Яги», «типа Золушки». В разделе же «типа Колобка» текст «Просто сказка», хотя на обложке обозначено «Хроники». Видимо, не жанрами сыт архивист.

А то — легендарное — время кануло в Лету.

В Лету? Кстати, не ее ли псевдоним Москва-река? Почему бы и нет? Живем же мы там, где псевдониму главный памятник на Главном уголовном кладбище, многие тоже под псевдонимами. Так ведь и само кладбище под псевдонимом. Трудно отвязаться от мысли, что псевдонимы в чем-то сродни призракам.

Однако к делу.

Теперь и читатель может ознакомиться с найденным на свалке документом, без изъянов и правки, только с приведением оборотов и синтаксиса к нынешней норме. Даты ни написания, ни описываемых событий в нем не указаны.

* * *

В некотором царстве, тридевятом государстве далеко за Крайним Севером, и возможно, за Северным полюсом жили-были только белобрысые люди, при известном числе совершенных — альбиносов.

Окрестное жизненное пространство составляли исключительно белые медведи и белые ночи, белые снега и белые песцы, белые подвенечные наряды и белые грибы, белые туманы и белые киты, белокрылые чайки и прозрачные, как вода, сшибающие с ног напитки. Белое вино и белые мыши как редкость значились дамской прерогативой — для визга.

У домов повсеместно, тоже близкие к белому, светлые стены — оштукатуренные, силикатного кирпича или бледных пород дерева, — зависело от достатка, крыши крыты розоватой черепицей, плотными рядами тянулись по задворкам белые ряды парников.

Дым из труб, как при выборах папы, но не из одной, изо всех всегда шел почти белый.

Наличествовали, конечно, белые козы, светло серые бараны и рыжеватые коровы, а уж кошки и собаки белесых тонов плодились чуть не в каждом дворе.

Южную оконечность королевства окаймляла бескрайняя белая пена тепловатого течения.

Жители, подчеркивая как окружающую, так и свою внутреннюю белизну, носили одежду грубых цветов. Было и немало прочего, свидетельствующего о непорочности и чистоте не только поступков, но и мыслей тамошних подданных.

Ясно, что в злых кознях общественное мнение подозревало — и карало не без оснований, шатенов, рыжих, не дай бог, лысых и, вообще, брюнетов, по официальной терминологии «иноволосых». С известной выборочностью это касалось и остальных млекопитающих, но там было проще.

Дни здесь были обкорнаны, а ночи протяженны и ни зги. Не спасало и разливавшееся долгими зимами по небу северное сияние, сопровождал его — или так казалось — мелодичный хрустальный звон, должно быть, ветер гулял в обледенелых ветвях не частых лиственных деревьев. Редкие визиты солнца вызывали общее взаимное любование и взаимные же, не разбирая с кем, поцелуи.

Хрусталь, кормилец и поилец, плавился и гранился, невзирая на время года или суток, повсеместно. Здесь никогда ничего не происходило, разве что мелкие драки в очередях да семейные перебранки. Воистину хрустальное королевство под эгидой луны. Суд и армия постоянно и свято блюли первый параграф Конституции, гласивший: «Форма и обличие правления — стабильность».

Поскольку основным временем была полярная ночь, основным и цветом считался лунный, и государственный флаг официально был «лунного цвета». Здесь под страхом порки отвергали красный, черный и коричневый цвета, тому своя причина, о ней ниже, а также любые формы недовольства власть предержащими. Надо сказать, что жили в сем государстве безбедно, а значит, беззаботно, высшей ценностью почитая навязшую в зубах стабильность.

И это истина. Незначительный, по мнению статистиков, немыслимый, по очередной озлобленной клевете иноволосых, слой населения, 97 процентов, планомерно терял и то, что есть, и то, чего нет, видимо, имелись в виду кредиты. Неоценимые в деле всеобщего процветания 2 процента, относимые статистиками к «соли нации», трудились во благо родины, истекая потом и прибавляя в весе. Остающийся процент всенародная ежеквартальная перепись включала к кочующую группу, процент этот и мутил воду.

Пытаться определить географическое расположение этих мест невозможно, скорее всего, в Ледовитом, или Ледовольном, а может, и Ледовучем, океане, а то и дальше, за необозначенным на картах и неподверженным навигации проливом. Из-за этого связи с внешним миром практически отсутствовали, межгосударственные визиты не в счет. Столицей был город Длани.

* * *

Более чем естественно, что испокон веков имя государству было Хрустальное королевство, ХК. Так что поначалу, как и везде, здесь правили короли.

Самый первый Луй, торопясь вступить на трон и едва не упав, споткнувшись о его подножку, объявил наисвященнейшим принципом государства суверенность. Не давший Лую упасть холуй подхватил «автономная». Так и закрепилось. По умолчанию, все орудия — сохи, копья, мотыги, удочки, уздечки, поводки и т.д. — изначально относились к военному ведомству, Луй лелеял хрупкую мечту о насильственной перекраске всех жителей Земли в беловолосых. Лую этому и присвоили «погоняло» Великий.

Последний из них, Луй Пятый, продержался недолго: во-первых, был неразумен, даже во сне сосал карамельку и на любое предложение отвечал сквернословием, это бы ничего, не втемяшься ему в башку построить себе форму — фуражку, мундир с погонами, сапоги — ослепительно, даже ослепляюще белоснежную. Тут его и смели с трона, благо, не порвали на куски. Пришлось, конечно, и пошерстить кое-кого, даже из блондинов.

Все тогда крепко выпили, вселюдно полаялись, постреляли друг в дружку, но учинили всеобщую демократию, королевство свобод. В ХК, стране поголовной грамотности, и о том слыхивали, были переимчивы, как хамелеон, и свято блюли традиции, нетленное наследие прошлого и прочее. Имя государству заменять не стали, тоже приняли в наследство, заодно не тронули, чтобы не тратиться, все грифы на бумагах, особенно дипломатических нотах, и печати.

Остался от Луя Великого и гимн. Будучи с визитом в некой неприметной стране и посещая по протоколу детский сад, он услышал песенку «В лесу родилась елочка». Елки изобильно водились и в ХК, но короля очаровала строчка «срубил он нашу елочку», строчка привела в неописуемый восторг и всех тогда его подданных. Хрустальное королевство обрело вечный гимн, слова подправляли по мере надобности в унисон текущему моменту.

В здешней идеологии главенствовал фатализм. И он зародился во времена первого Луя и, если кратко, означал: мы лучшие во всем, от прыжков на батуте до поведения в туалете, и с этим ничего не поделаешь — судьба. Фатализм, поначалу стихийный, как наука возник в диких спорах интеллектуалов, всегда круживших по монаршему двору, их всех позднее волею народа Мук Маленький, первый президент ХК, смел далеко за прибрежную пену.

Усовершенствовать эту науку блюстители свобод поручили главе альбиносов ХК Суку Сладкому. Он и ввел понятие «трезвый, или реальный, фатализм», что значило: если от судьбы не спрячешься, а мы фатально рождены лучшими, наша судьба всех тянуть за уши туда же, к вершинам духа. Мысль свою Сладкий сформулировал мистически четко: «Судьба народная в том, что коли, по мнению руководства, так должно быть, то оно уже есть», расширив позднее: «и не в зародыше, а в полном цвете». Великий поэт Вук тотчас соорудил поэму-модерн, она начиналась так: «Обрубим нить дамоклова меча», каждое слово в строку.

Точку в новой, самой передовой философии поставил Мук Маленький, заложив основы полагающую классовую теорию оптимистического фатализма: класс блондинов, фатально передовой носитель истины, в кровавой борьбе снесет голову классу иноволосых, исторически вымирающему. Он же бросил в массы и лозунг, интернациональный, не затрагивающий цвет волос: «Фаталисты всех стран, в одну сторону!» Для внутреннего потребления больше использовался его же афоризм «Прострем Длани как идеал повсюду».

Молодежь, традиционно склонная, по поводу и без, к протесту и выпендрежу, противилась как сохранению, по ее мнению, отжившего, так и внедрению нового. Молодые люди обоих полов ощетинились, и всюду, на массовых сборищах и попойках, только и слышно стало «мы не фаны, фаны не мы», но были довольно быстро приведены в чувство, т.е. к ногтю. Впрочем, и им, как и старшим, импонировало, что иноволосых надо «рубить пол самый корешок» Королевство без короля стало самым свободным, миролюбивым и управляемым братством по всей вселенной, то есть объявило себя образцом под девизом «что суждено, то сбудется».

По мере скукоживания волюнтаризма и роста множества свобод память о королевских временах, обрастая патиной, быстро росло в цене. Школьные учебники напоминали фанфары постоянного величия, монографии — многозвучные симфонии, как соло на флейте звучали мемуары шамкающих мамонтов времени.

Особо ценился общественным приговором самый первый Луй, король пышно бородатый и гневный. Не беда, что внешне это был чистый Змей Горыныч, разве что при одной, не скроешь, голове, вежливостью он был непревзойден. Подвешивая ближайшего друга на дыбу, Луй Великий униженно просил извинить его за беспокойство, колесуя — за доставленное неудобство, а подвинчивая испанские сапоги, не скрывая слез, интересовался, не слишком ли жмут. Начитавшись древних книжек, обожал лично обрубать ноги, удостаивая простых людей визитом, с его легкой руки все вассалы вскоре лишились права превышать ростом метр с треухом, такая явилась шутка. Великим он звался, поскольку первый.

Он, как видим, млел от сказок, особо любил мусолить историю о Маленьком Муке. Луй и провел очередную укрепляющую благосостояние реформу: с его правления и навсегда было декретировано именовать чад мужского пола исключительно трехбуквенными именами — Бук, Тук, Сук, Зук и так далее. Луй присваивался только королям, кстати, тоже о три буквы во имя единства и процветания нации.

Традиция непреклонна. Первый президент взял себе имя Мук, его не смутила даже прибавка Маленький, а своему сыну — память о прошлом священна — он присобачил номер 2-й. За ним по традиции следовали 3-й, 5-й и далее. В дни, о которых идет речь, заправлял Мук Маленький шестой. Так и тянулись — от Луя первого Великого до Мука шестого Маленького — благословенные годы, годы тишины и благолепия и изобилия типа дырки от бублика.

Надо сказать, что все Луи были страшноваты. Первый Луй до глаз оброс, как у льва, гривой. второй носил окладистую бородищу, третий — бородку жидкую, зато пышные, дважды, а то и трижды буденновские, усы, четвертый, рано полысев, усы и бороду лелеял как никто, у пятого осталась лишь козлиная бородка, правда, изящная.

Конспирологи первыми подметили эту странность и не уставали строить гипотезы о загадке многозначной волосяной цепочки. Хлеб свой они ели недаром. Старейший из них по главному и единственному в стране телеканалу раскрыл причину неприязни к трем цветам, пассами вызвав из мира духов документы под грифом. В них Луй Великий обращался сразу к Кропоткину, Сталину и Гитлеру, даря дружбу в борьбе с врагами, что вне, что внутри, и был ими приласкан. Однако триединое требование сделать красный, коричневый м черный цветами в Хрустальном королевстве государственными Луя отвратило, как потом выяснилось, исторически правильно. Выше упоминалось об уголовной статье за эти цвета. Причем волосяная цепочка магом так и не было прояснена.

Все и уверились, что лозунг, завезенный неведомо откуда тем же Луем, «нас не тронешь, мы не тронем», оберегает их, как зонтик от дождя, о котором они знали по слухам, из всех осадков был ведом один снег.

Луевы и муковы режимы отличались принципиально — как всегда, во имя единства нации. У Луев право на воровство зависело сугубо от чина и строго. Муки сломали этот порядок, уведя под гриф «строго секретно»: Рескриптом Президента один он мог прищучить любого, виноватого, невинного, подозреваемого. Воровство, зови его хоть бизнес, хоть государственная нужда, хоть забота о сирых, ушло в риск, изворотливые, упрятав амбиции, закрутились быстрее юлы. Никто не прогадал.

Так что дела, творящиеся за внешней, неведомой стороной пролива, никого не волновали. «Меньше знаешь, крепче спишь» — это уже привез Мук Шестой после рабочего визита в прохладные края.

Импортировать афоризмы — в ХК славная, с Луя Великого, традиция всех светлых властителей хрустальных дум.

* * *

Свержение Мука, как и везде, случилось непредвиденно, прежде всего, для него самого. Никто не застрахован от неожиданностей. Грянул гром и в Хрустальном королевстве, «гром», конечно, для красного словца, стабильность ничто не могло порушить. Достиг, как и положено, совершеннолетия некто Хук, нелегальный потомок всех Луев, принц бастард, живший до поры под псевдонимом, его и прозвали в народе, когда всё и свершилось, «киндер-сюрпризом».

Обличием он и впрямь отсылал к идеальному произведению куриного племени и любил платье серебристых тонов. Матово-белый округлый овал его лица украшали розовые пятна щек, узкие плечики плавно переходили к широкому тазу, достраивали фигуру вечно прижатые к телу полусферы рук, ноги кавалериста довершали картину — принц был ослепителен. До поры он скрывался под бледно-серой робой обычного хлебороба.

Поначалу он и не возникал, жил себе на хуторке Пу близ столицы Длани, ни во что не лез, так ведь любителей воду замутить как тритонов в аквариуме. Хук и смутился душой — принц, а чуть не в лаптях, пусть и привлекающих внимание, и пора уж не женихаться, но жениться.

Так что «гром» это чересчур, парламентаризм развалился сам собой. Всенародно и в один день трон вытащили из запасников Музея Луев и усадили на него Хука, теперь Хук-Луя Славного.

По разумению Хука тем решались в одночасье все проблемы: престол не пылится, раз, много проще найти королеву под ручку, два, и, три, сам собой установится королевский рай от моря до моря, он так и высказался: «прострем Длани повсюду». Народу что те, что эти забавы только в кайф, лучший повод надраться. А что еще надо, беспечному уииженному без меры демократиями люду, жаждущему то ли кнута, то ли просвещения?

Главным себе советчиком Хук избрал стороннего человека с невнятным именем Хрыч, по профессии эмигранта. В Длани он прибежал на пироге, или на канаке, или на каноэ, может, и на ялике из страны за облаками и тучами с режущим ухо названием «Дивосэсэрия», где любое жилое помещение именовалось «сэсэсдиволаг». Надо знать, что язык Хрустального королевства был очень хрупок и звонок, по большей части из гласных с добавлением «л» и «н». Так что выбор Хука был оправдан: Хрыч, едва приплыв, объявил, что бежал от тирании ленина — сталина, а эти слова вполне в духе хрустального языка. Хрыч стал советником короля, заодно шефом разведки, как внутренней, так и внешней.

Хрыч себя оправдал сразу и на сто процентов, он так переорганизовал движение «фаны не мы, мы не фаны», что Маленького шестого Мука, невзирая на номер, отправили к полярным волкам, и монархия, как на дрожжах, реставрировалась. Хук не стал присваивать себе номер, было достаточно титула Славный. На первый свой зарубежный визит свежий монарх получил приглашение из Дивосэсэрии, никто не мог объяснить, как это пишется. Хрыч, едва узнав о приглашении, сказался больным и немощным.

Мир, удавиться впору, жуть какая-то, меняется, не успеешь моргнуть. Едва-едва Хук-Луй ступил со свитой на землю Дивосэсэрии, как оказалось, что вместо нее теперь и навечно Простораша. Успокаивало одно: Простораша оставалась опорой и надеждой всех честных и кристально честных людей мира, так что зря г-н Хрыч стеснялся, Хук-Луй от души пожалел нечестных, оставшихся сиротами, но вмешиваться в дела другого столь суверенного государства не позволил себе.

Надо отметить, он постоянно оговаривался «простокваша», но все делали вид, что это деликатности хрустального языка. Принимавший его главный префект Простораши Влузик, человек завидного остроумия, вывел Хук-Луя из затруднительного положения. Конечно, простокваша, подтвердил он, лукаво кривя губы, в Простораше дивная закваска, выпечем что надо на любой вкус, такое испечем, что все ахнут.

Как и все деревенского происхождения люди, Хук-Луй был любопытен, вот и здесь он жадно вникал в чужие порядки. Он искренне порадовался, когда узнал о кардинальных переменах в Простораше. Так, наконец-то, восторжествовало право: все сэсэсдиволаги, так угнетавшие Хрыча, ликвидированы, на их месте расцвели рашакапэзэ, то есть, гражданам указали жить не по десять лет без права переписки, но только предварительно. Когда постоянное уступает место временному, это греет душу всему, что есть, прогрессивному. Хук-Луй, не зря Славный, набирался опыта, чтобы взрастить его на хрустальной, ХК, почве. Не хватало присловья, но и оно нашлось — «тише едешь, дальше будешь», универсальное.

Первый зарубежный визит Хук-Луй стал, закономерно, историческим рубежом. Убежище его, селенье Пу, благодарные граждане переименовали в посад Пу-Ху-Сла, все улицы увенчав метровым его бюстом.

Хук-Луй в порыве замахнулся было на императорскую мантию, но Хрыч уговорил его обождать. Закончишь вписывать себя в историю, сказал он разумно, тогда и гуляй, не забудь заодно про императрицу. То был удар под дых, но Хук-Луй обладал недюжинными разумом и выдержкой. Сначала, ответил он с достоинством, страну переформатируем, потом и жениться час придет. Хрусталь, сказал Хук-Луй, творится мастером для игры светом.

В Простораше его очаровал, прямо в сердце влез, главный префект державы, их многое роднило. Как и Хук-Луй, Влузик долгое время был как бы в подполье. В стране поначалу густо-коричневой, Дивосэсэрией перекрашенной в ярко-красное, он скрывался под видом домоуправа, вербуя направо и налево сторонников, и подозревать нельзя было, что он наследник. На редкость коммуникабельный, он был красив изумляюще: три волосика на голове уложены один к одному, всегда с голым торсом в постоянной игре мышц, к тому же улыбчив. Обаяшка, одним словом.

Хук-Луй даже смирился с тем, что Влузика приходилось ждать часа по два, не слишком весело сидеть за переговорным столом в компашке опостылевших советников. Может, и стоит, задумался он, такой обычай перенять, но Хрыч отговорил: это личный протокол Влузика, ему и в туалет приходится опаздывать.

Влузик же гулял, его щедрость воистину не знала границ. На первой же встрече он простил Хрустальному королевству все долги, до единого. Их хотя и в помине не было, но вполне могли быть. На второй вручил кречета, ослепшего, едва его привезли в резиденцию Хук-Луя. На третьей дар был еще круче — скакун царственных кровей, не скрыть, хром, но Хук-Луй знал твердое в Простораше правило — у дареных коней зубы, если есть, не разглядывают.

По уши в делах других государств, Влузик находил время и для хобби — тротуары. Что ни месяц менял их облик, к моменту визита Хук-Луя резервы покрытий истощились, а в королевстве не знали, куда девать отходы от производства хрусталя. Восторг Влузика не описать, ни одна страна не додумалась крыть тротуары бракованным и битым стеклом, более того, становилось возможными расширить работы и на проезжую часть, да ввести уже еженедельный график перекладки. Сумма в договоре Влузика и Хук-Луя вошла в секретнее приложение и не подлежала огласке, но более чем покрывала расходы на поиски королевы.

На деле Влузик лукавил насчет хобби, он шел к кардинальной, стратегической цели — все в Простораше должны стать пешеходами, это ж одно удовольствие по морозцу месить снег, в едином порыве следуя указаниям исполняющего закон светофора. Он-то, светофор, и есть всенародная скрепка, многонациональный стык, диктат в единении и основа любви к отечеству и защите его.

И стал договор этот на века вперед образцом взаимовыгодного сотрудничества во имя мира между народами. Широкие и мощные плечи Влузика внесли Хук-Луя в глобальное сообщество полноправным и влиятельным членом. Историческая справедливость торжествовала, наследие Луя Великого и Мука Маленького давало себя знать.

В архивах Всемирного музея хранится фрагмент единственного по истории ХК сохранившегося документа, расшифровка секретных переговоров Хук-Луя и Влузика: «Влузик: открою тебе тайну величия. Хук-Луй: нам для пользы? Влузик: всем! Хук-Луй: спасибо за доверие, весь внимание. Влузик: известно, хочешь спрятать дерево, посади лес. Хук-Луй: у нас мало лесов. Влузик: естественно! Мы создали институт по разгадке этого правила. Результат выше всех ожиданий. Хук-Луй: И? Влузик: лес слов тебе ничего не говорит? Хук-Луй: гениально! Влузик: любое слово можно спрятать в лесу слов. Хук-Луй: я понял». На этом документ обрывается, остальное утеряно.

* * *

Ноль без палочки неустойчив, а уж династия без наследника вовсе нонсенс, наконец, спокойнее творить мерзости, твердо зная кому передать содеянное. Такие мысли все настойчивее обуревали Хук-Луя, тривиальные, но других не водилось. Хук-Луй утверждал имя Славный на вершине популярности.

Хрыч все уговаривал его кинуть взор на местный контингент, но не лежала душа кашу варить с поголовно бледной немочью, особо раздражали короля белесые ресницы, сколько ни подкрашивай, не скроешь. Визит в Просторашу, добавив Хук-Лую величавости, подвигнул и внешнюю его разведку не даром есть хлеб, рыскать и писать докладные.

В агентурных данных прочел Хук-Луй о новом для него племени. Звалось оно по-разному, для одних жидомасоны, для остальных сароабрамы. Женский пол в этом племени славился яркой внешностью, горячностью нрава и кулинарными новациями. Отличала их всех от подданных Хук-Луя чернота глаз, волос и, предполагала разведка, помыслов. Но Хук-Луй недаром слыл смелым реформатором. Отбыв на родину, он оставил по всей Простораше кучу агентов под прикрытием и в наглую, о чем, конечно, сразу донесли Влузику, взявшем их «под колпак». Завязалась сложнейшая дипломатическая интрига.

Неожиданно для всех с наилучшей стороны предъявил себя глава просторашевского внешнеполитического ведомства. Загорелый даже в глухую зиму, всегда облизывающийся, как сытый кот, обладатель редкого баса, он, устав от пересказов влузиковой лжи по любому, даже о прогулке по саду, поводу, ему, главе, не оставалось даже возможности самому хоть малость приврать, он втиснулся в дело поиска королевской невесты. И преуспел, привлекши, вернее, свалив все на него, Хрыча. Выявленная дива повыпендривалась и согласилась.

Была претендентка занюханной «звездочкой» шоу-бизнеса, при этом близкой к ближнему кругу — подруга охранника чистильщика сапог Влузика. Но не только. Дева была моделью предвыборного плаката Влузика — на нем она грозно упирала палец в зрителя над огромной надписью: «Ты выбрал твоего префекта?». Позднее Влузик подарил оригинал плаката Хук-Лую, когда тот проникся идеей в корне демократизироваться — избирать и короля, каждые двадцать лет, Влузик пошутил уместно «Какие ребра, такие и Евы».

Хук-Луй клюнул на счет раз, осознание себя революционером разгоняет кровь. Еще бы, на фоне хилых, больше, правда, естественных, чем крашеных, блондинок новоявленная невеста — приземистая красотка, кровь с молоком, обжигающая брюнетка с почти черными глазами и метровыми ресницами — производила оглушающее впечатление. Бунтари даже завопили в голос о нарушении прав и оскорблении чувств, об устоях и скрепах, о порушенном патриотизме и недопустимости иноволосия, но народ их не послушал. Народ ликовал, в винных отделах стояли очереди, нарасхват шел темный портвешок. Хук-Лую о том докладывали.

Что же касается Влузика, он был, как всегда, доволен и наградил всех причастных орденом «Сын отечества без сучка и задоринки», заодно и капитана первого транспорта бракованного хрусталя.

Согласования длились недолго. Вступил в силу сложнейший протокол процедуры предстоящего монаршего брака: ухаживания, притирки, торговля деталями и по деталям. Первый свой визит в Хрустальное королевство Влузик соотнес с моментом бракосочетания Хук-Луя.

Портрет будущей супруги кисти самого Шилова в хрустальной с фальшивыми бриллиантами раме, украшенной пластиковыми гиацинтами, Хук-Луй повесил у изголовья кровати в спальне. Белизна королевства смуглостью королевы мало того, что не отменялась, она подчеркивалась и сверкала, злые языки и злопыхатели огребли по мозгам, неподражаемый Шилов нашел тому необходимые краски. Портрет надо размножить, сунулся с подсказкой неунывающий Хрыч, и развесить повсюду, чем не новый символ, почти герб. Повременим, ответил с осторожной мудростью Хук-Луй Славный, всегда успеем. Хрыч удивился и согласился. Престиж ХК всегда главнее личного.

Жгучая брюнетка из племени сароабрамов носила имя скромное, самое тривиальное в Простораше, Лера, престолу требовалось ее переименование, и поручено это было Хрычу. Лера, самоутверждаясь, при первом же знакомстве приклеила ему «старого хрыча антисемита», хихикая при этом, Хрыч не стал строить обиженную козу. Леру постоянно заносило в нечто туманное, по ее терминологии «одесский юмор». Новое имя Хрыч нашел блестящее — Лелуй, пообещав в перспективе приставку Славная, Лера захлопала в ладоши и, входя в роль, позволила облобызать палец.

Лелуй вмиг оправдала выбор то ли Хрыча, то ли Влузика, теперь и не разберешь, да и неважно. Принимая царственный поцелуй в лобик, утверждающий брачный договор, она сходу залила Хук-Луя свежими идеями, напрочь забыв об одесском «юморе». Лелуй при этом показала себя скромнягой, отослав к практике Простораши. Там был введен особый словарь, каждое слово имело обратный смысл, шифр не разгадываемый, как «энигма». В итоге родился рескрипт, гласивший о новом потрясающем словаре. В речевую практику обильно вводились понятия: доброта, правда, забота об униженных, честь, равенство всех перед справедливым законом, совесть и так далее до бесконечности. Истинный их смысл отныне был ведом только узкому кругу проверенных Хрычом соратников Хук-Луя и, в таком виде, мог употребляться лишь на тайных их попойках. Простые же граждане

так запутались в изобилии благороднейших слов и разнообразии их смслов, что уже не умели употреблять их иначе, чем ругательства.

* * *

Свадьбу и задумали и провели со сверхкоролевской пышностью, прибыл на эскадрилье Влузик, за ним вслед десяток занюханных президентов из таинственных стран с дикими названиями. Половина, что скрывать, заблудилась, не зная дороги в ХК, но это всё мелочи. Эскадрилья же Влузика поспела несколько раз слетать на родину, перевозя по оказии залежи бракованного хрусталя, случайно в грузе оказывались и наркотики — мох с окраин королевства славился чудодействием и был заборист.

Торжество потрясало размахом и роскошью. Хрыч сбился с ног. Движение транспорта в столице Грани перекрыли на неделю, и весь люд принял это с пониманием, тем более, что освободилась уйма времени, чтобы, никуда не торопясь, выпить, тем еще более, за здоровье увенчанной четы. Телеканал, тоже тем более, единственный на всю державу, вещал без передыха, осваивая заодно новую лексику и славя Лелуиху (так подчеркивалась независимость прессы) почем зря.

Хрустальное королевство, с быстротой огня, переходило из сотни в двадцатку, потом в десятку, пятерку, вот уже входит в первую тройку держав мира. Во всяком случае, Влузик небезуспешно убеждал в этом Хук-Луя.

По нелепой случайности в дни всенародных и в королевстве, и в Простораше гуляний грянул скандал, у всех властителей дум неприятности нелепы и, конечно, случайны. Всего-то утечка данных, да Хрыч оказался не просто хрыч, а двойной, Простораши, агент. Хук-Луй рвал бумаги и метал фужеры, гнев лишил его, временно, речи. И опять в который раз — Лелуй!

Миротворица, ангел во плоти, она умолила супруга сменить гнев, что он, подумав, охотно сделал. Покаялся и, сжав челюсти, Влузик. У Хрыча сохранились все должности и привилегии, вскоре он женился, на троюродной племяннице, да самого Влузика. Как многое в политике решает торжество согласия!

Тихой сапой Лелуй умолила Хук-Луя, маня скорым сыном, обновить королевский штандарт. Отныне в левом углу полотнища лунного цвета, вырастая из кристалла, сильно загорелая рука Лелуй благословляла всех смотрящих на стяг. Она инициировала и столь судьбоносный вопрос, как объединение двух держав под единой эгидой и под титлом Рашахрусталь. Только, вот, на том, как быть с общим главой единого, стопорилось все, пробуксовка за пробуксовкой. Даже хрусталь на приемах стал блекнуть от бесконечных дискуссий по этому поводу, пошли толки о введении карточек.

Никто ни от чего не застрахован и не гарантирован. В Простораше Хук-Луй на каждом шагу спотыкался о сентенцию «и на старуху бывает проруха», старуха, понятно, Лелуй, а что есть проруха, он не понимая, как ни старался, но на ус мотал, дома он все мрачное и неясное забывал. Что-что, а Конституция в его отчизне священна.

Угомонилась новогодняя пурга, под сиянием государственной луны блистали, сверкая, дали, темнели через шаг присыпанные девственным снежком холмики потерявших все чувства и до дома не добравшихся воспаленных участников повсеместных торжеств. На изломе колебалась долгая, почти бесконечная ночь. Повсюду благодарные подданные мерно тикающей машины королевства, от мала до велика, вкушали покой. Торжествовала неизменная вековая стабильность, радуя сердца монаршей четы. Ничего не ожидалось, не планировалось, прожекты не строились.

Пришел день, когда вспыхнули фонари, что по декрету означало наступление лета, холмики начали стряхивать с себя напавший покров, улицы заполнялись жаждущими похмелья. Бдела только воздушная разведка, и не зря.

В трех шагах от пролива, на подлете к границе выписался неопознанный летающий объект. Полетели шифровки, зазвонила спецсвязь, холмы ощетинились стволами зенитных пулеметов и граблей. Ждали команды Хук-Луя, а он ждал, пока притащат ядерный сундучок. Едва его приволокли, поймали перехват: с незапланированным визитом прибывает на ковре-вертолете Змей Горыныч.

Он и прибыл, один, без Бабы Яги и свиты, и, как сам сказал, поздравить новоявленного супруга с изобилием госуспехов. Чувствовал себя Змей паршиво, он сам это, ворча, объяснил:

— Паршивое устройство этот ваш ковер-вертолет, встать нельзя, сидеть колышет, только горизонтально и можно, а дорога не близкая. Все бока отлежал, — пожаловался Змей.

Начало визита было решено ознаменовать новыми гуляньями, а затем ввести праздник и два выходных. За сходство с Луем Первым Великим Горыныч купался во всенародном обожании, добавочные его головы великодушно и по традиции прощались.

Люди доверчивы и наивны, никак не могут понять, что обок интриганы, хитрованы и баламуты. Хук-Луй тоже человек, он с распростертыми объятиями бежал к сходням ковра-вертолета.

Горыныч же, изучив предварительно т. н. одесский юмор, прибыл подбить клинья под Лелуй, приспичило ему побороть коррупцию и вернуть наследство Маленького Мука, тоже, кстати, недюжинного грабителя. Змей привез юной королеве кучу даров — и палочку-выручалочку, и низку тарани, и цветик-семицветик, и кулек отборных семечек вперемежку с «мишкой-на-севере», и как особый дар волшебный жезл. Лелуй в безудержном женском любопытстве его тотчас опробовала, жезл остался нем и бесчувствен. Что ты будешь делать, возмутился Змей, не то батарейки сели, не то вытрясло дорогой, тьфу, всегда говорил, не ковер-вертолет, а трясучее корыто. В виде компенсации он учинил фейерверк, где белые звезды взрывались на разных уровнях, выписывая имя Лелуй, три первых буквы сразу погасли, правда. Хук-Луй спросонья принял салют за начало бунта, но Лелуй его утишила.

Конечно, это только догадки, но, похоже, Змей Горыныч целил на трон Хрустального королевства Бабу Ягу. Одно известно точно: главным-то закоперщиком, водилой всех интриг был Влузик, он к тому же щедро финансировал Змея Горыныча.

Хрустальное королевство, поначалу о том не догадываясь, чужой волей сдвинулось на край пропасти, даже бездны. Какая, к черту, стабильность? Хук-Луй начал приедаться Лелуй, пошли семейные раздоры, о наследнике забылось, и чем бы все кончилось, не ясно, кабы не Хрыч, не такой уж, как выяснилось, старый, откуда прыть взялась. В узких кругах он славился умением где угодно насадить, как морковку по грядкам, агентуру,

Интрига мало опытного в прикрытии Змея Горыныча лопнула в одночасье. Змей Горыныч привык идти напролом, так он и Бабу Ягу завоевывал, да наткнулся на хитрожопость Хрыча. Спеленали Змея в его же ковер, да отправили малой скоростью неизвестно куда. Последнее, что от него слышали: должен же я был хоть кого победить.

О Влузике тоже поговаривали, что он, пусть и не лыком шит, не взял в расчет Хрыча, подлинного патриота ХК, раскаявшегося и исправившегося,

* * *

Да он-то, Влузик, хоть режь его, на деле не лыком шит, и не думал смиряться и что-либо забывать, не тот человек Влузик, волевой и с обнаженным торсом.

Хотите ликовать, что кризис закончился, ликуйте, а он, по милости Влузика, ни с места. Лом начал копиться на складах горами, затоваривались, расчеты ухнули в согласования, не велись, моря вокруг зачернели от жуткого дыма моторных лодок из Простораши, заодно занявшихся браконьерством. Не спасала и символика, бурно расцветшая при Хук-Луе, единство нации, конечно, великое дело, так ведь и пояса нельзя без передыху затягивать, да и кредиты подпирали. Но все равно и сердце радует, и душу греет, когда вместо «обнищание» говоришь «стабильный рост», певичку без голоса и слуха «мадонной музыки», ржавую ракету лучшим в мире оружием, а прокол со Змеем Горынычем «тщательно спланированной операцией».

Едва солнышко на секунду заглянуло в Хрустальное королевство, как с далекой окраины донеслось: «Прилетал к вам волшебник в голубом вертолете». Это пограничники доставляли пред светлые хук-луевы очи пришельца. После деликатного — всего-то два ребра да одна отбитая почка — допроса выяснилось, что выписал его Хрыч как противовес Горынычу, да текучка отвлекла, забыл о том. Зачем столько тянул? допытывался виновато Хрыч. Так порядки на границе, оправдывался гость, пока имя менял, ксивы правил. Тебе ксивы? недоумевал Хрыч, как можно?

Гостем оказался Иван Царевич, трижды воспетая гроза Змея Горыныча. На границе Простораши его завернули, посчитав не выездным, выправил документ на Иванушку-дурачка, то-се, долго рассказывать, короче, теперь он Иванушка Царевич, Иван-дурачок.

Пришлось без тебя справляться, подвел итог Хрыч, сами спеленали Змея. Это путем, одобрил Иванушка, я бы его в клочки. Пусть поживет, грустно сказал сидевший до того молча Хук-Луй, успеешь, погости у нас, подлечись.

Сидели они в так называемой летней резиденции, усиленно утепленной и выбеленной снаружи и внутри до боли в глазах. Таких за Хук-Луем числилось 93.

Ты воитель, подвигая Иванушке Царевичу жбанчик черной икры, совсем грустно продолжил Хук-Луй, ты, можно сказать, борец за правое дело и человеческое достоинство. Погуляй на досуге, глянь, видел ли кто столь крепкое единение народа, тесное сплочение наций под столь мелодичным хрустальным звоном? Верно ли, что в этом вопросе не только Просторашу, даже Дивосэсэрию сподобились мы переплюнуть? Ты подумай, он словно сам с собой разговаривал, мне еще Влузик рассказывал, у них основатель, и ихний, и дивоэсэсэрский, поначалу велел всем за чужой счет озолотиться, потом всех саблями порубил, отчего у него мозги разжижились, а его в пирамиду навек уложили, обложили по краям подельниками и сделали кладбище главной площадью государства. Есть ли, в конце концов, страна истинного бессмертия?

Никто ничего не понял, но вспылил в ответ заморский бродяга: ты мне зубы не заговаривай, я вам не Иванушка, я Иван полноправный царевич.

Да я тебя еще никак не называл, парировал ошарашенный Хук-Луй.

Миротворцем стал, теперь уже по традиции, Хрыч. Выпили за мир повсюду и процветание, но осадок не осел, зудел.

Так в дурном настроении и отправился Иванушка Царевич в странствие по Хрустальному королевству. День ходил, неделю ходил, а, вернувшись, заперся в своей светелке, благо, солнышко раскочегарилось не по-здешнему. Какой контрабандой провез он в королевство меч-кладенец, навсегда останется тайной, факт тот, что, проснувшись до зари, он порубил все здешнее начальство, и Хук-Луя Славного, и Хрыча, не сжалился и над Лелуй, уже почти Славной, сколько ни лизала она ему колени. Рявкнул напоследок уже Иван Царевич: Горыныч мечтал победить, а победил я. И сгинул после того, как не был.

Сгинуло с ним и Хрустальное королевство, ХК. Лелуй, за физическим отсутствием, уже не сподобится родить наследника. Парламент, коли рискнуть вернуться в демократию, выбирать оказалось и не из кого, и некого, Только и осталась в гостевой горенке запись карандашом лица не опознанного, то есть не подписанная. Приводим ее полный текст:

«Просторы Хрустального королевства подобны огромному кое-где смятому листу белой бумаги. Когда на листе лежат железные стружки, а под листом магнит, стружки несгибаемо убеждены, что их сила в единстве и неразрывной связи друг с дружкой».

Лето, словно трепещущая паутина ветром, порвалось, зима, как паук, принялась оплетать новую темень, замерзло Хрустальное королевство, исчезли горы хрусталя, заметенные снегом. Одна луна как поливала равнодушным светом б. Хрустальное королевство, так и с завидным упорством почти не покидала мутно-синее небо. В тишине мерно и упорно перекатывался от края и до края, от моря и до моря мелодичный и почти неслышный хрустальный перезвон.

Стабильность как постоянная величина продолжала торжествовать. Несмотря на турбулентность.

Конец

Резюме публикатора

Разумные люди давно обнаружили, что сказка ложь, а уж искать в ней намек неизвестно на что, себе дороже: голова, мало того, что ее сломишь, еще и разболится донельзя, нет смысла переводить пирамидон. Получается, сказки читать, особенно детям старше 60-ти лет, ну, никак не обязательно.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.