Александр Левковский: Сонечка и Лайла

Loading

«Мы с Давидом получим срок за преднамеренное двойное убийство и отсидим.» — «Вы не жалеете, что так поступили?» — «Жалею? Мы испытали одно из самых высших наслаждений, доступных мужчине, — наслаждение справедливого возмездия! Не должен мужчина прожить свою жизнь, постоянно лелея своё заячье благополучие…»

Сонечка и Лайла

Рассказ

Александр Левковский

Левковский«Это — не убить, это — казнить, раз государственный закон охраняет убийц»
Александр Солженицын, «Архипелаг Гулаг», глава «Белый котёнок»

За тридцать пять лет моей жизни я сидел в тюрьме дважды. По разу в России и в Израиле.

Правда, в Израиле я пока что не сижу в тюрьме, а лежу в тюремной палате тель-авивского госпиталя под охраной. Когда я отлежусь и предстану перед судом, мне светит как минимум лет пятнадцать за решёткой. Значит, я выйду на волю, когда мне стукнет пятьдесят…

Меня тут лечат от трёх пулевых ранений — от одного серьёзного в живот и двух лёгких, в бедро и плечо.

Мне не впервой получать ранения — и пулевые, и ножевые; так что я не беспокоюсь. Мне ведь главное что? Чтобы, не дай Бог, не была задета моя, как говорят медики, половая сфера, так как без этой сферы — какой смысл жить дальше? Ну и чтоб мне не отстрелили пальцы, которыми я виртуозно играю на моей старушке-гитаре…

У меня тут отдельная палата. Я не думаю, что всем преступникам положена в израильских госпиталях одноместная комната, но у меня положение особое.

Я — будучи коренным русским! — оказался внезапно израильским национальным — и даже интернациональным — героем!

Мне шлют приветственные письма и электронные поздравления со всех концов страны и даже из таких далёких мест, как Америка, Бразилия, Австралия и Россия.

У меня вся палата буквально завалена букетами цветов!

Я получаю просьбы выйти за меня замуж почти ежедневно!

Я уже дал пространные интервью трём американским телекомпаниям.

Давид, мой друг-американец, из-за которого заварилась эта криминальная история, проинструктировал меня, как надо обращаться с американскими журналистами. Я, служа с Давидом в израильской армии, научил его наиболее сочным — и даже матерным! — словосочетаниям, принятым в русском языке, и он мне недавно посоветовал на неплохом русском, употребляя эти выражения:

— Коля, — говорит, — ты им раскинь чернуху, запудри им мозги, трави им баланду и повесь им лапшу на уши. Я знаю, ты это умеешь.

Я так и сделал.

Запудрил им мозги насчёт того, какой я невиданный герой, вроде их ковбоев, — и они меня прославили на весь мир как борца против терроризма и мракобесия. Одно время моя физиономия буквально не покидала телеэкраны в Америке, Англии, Франции и России. Особенным успехом пользовались видеокадры, где я, окровавленный, стою с пистолетом в руке и стреляю в упор прямо в голову этому гаду, валяющемуся на брусчатке около иерусалимской церкви Святого Погребения, где, по преданию, был похоронен и воскрес Иисус Христос!

(Кстати, насчёт «лапши на уши». Я ведь детдомовский, папы-мамы сроду не видал, вырос в детском доме номер 13 на Второй Речке за Владивостоком, а там основной нашей пищей была лапша. Каждый божий день — лапша. На первое — суп с лапшой, на второе — макароны по-флотски и к чаю — запеканка… Если собрать всю лапшу, что я там съел, то её можно повесить на уши сотрудникам всех американских телекомпаний).

Другое дело — интервью московской коммерческой газете «Капитал». Тут повесить лапшу на уши было сложнее — да я и не очень пытался.

— Вы что, — сказал я корреспондентке «Капитала», красивой бабе лет сорока, — представляете интересы Карла Маркса в России?

Она расхохоталась и уселась на стул рядом с моим больничным ложем.

— Вы, господин Фомин, юморист.

— Меня, — говорю, — зовут Коля.

— А меня — Люда. Приятно познакомиться.

В других обстоятельствах я бы за этой Людой, со всеми её смачными телесными изгибами, приударил бы, но живот у меня сейчас перевязан, нога плохо двигается, и, кроме того, дверь в палату полуоткрыта, и за дверью сидит охранник.

— Коля, — говорит она, придвигаясь ближе, — российские читатели знакомы с вашим подвигом, и многие восторгаются вами. Однако остаётся неясным один вопрос — что двигало вами? Ведь вы сознательно нарушили закон!

— Как что, Люда? — удивляюсь я. — Чувство справедливости — вот что! Вы «Преступление и наказание» читали?

— Обижаете! Я, к вашему сведению, окончила факультет журналистики МГУ!

— Значит, вы знаете, что наказание должно по тяжести соответствовать преступлению. «Око за око, зуб за зуб», — вы слыхали такую библейскую истину? Но либеральная израильская юриспруденция забыла, как выбивать зуб за выбитый зуб и как вырывать око за вырванное око! Тут даже террористов, виновных в убийстве детей, не присуждают к смертной казни! В этой стране за всю её историю был казнён только один-единственный преступник — Адольф Эйхман! Мне такая сопливая юриспруденция по-израильски не подходит! Мне подходит то, что я называю, справедливо или несправедливо, — юриспруденция по-русски!..

— О’кэй, — говорит Люда и вытаскивает из портфеля блокнот. — Если не возражаете, Коля, мы начнём с вашей биографии…

— Не возражаю, — говорю я и тихонько кладу руку ей на колено.

И только я коснулся этого восхитительно круглого колена, как моя измученная душа встрепенулась и трижды простреленное тело напряглось!

А Людочка даже не вздрогнула. То ли она стопроцентно фригидная, то ли так привыкла к присутствию чьих-то рук на своём колене, что ей это всё до лампочки.

— Итак, — говорит она, — в газетах пишут, что вы не первый раз сидите в тюрьме. Вы что — профессиональный преступник?

— Я, — говорю, — профессиональный борец за справедливость! У меня это, — говорю, — в крови! Помню, когда мне было лет четырнадцать, в детдом к нам поступил маленький истощённый ассириец по имени Джибу… Как он попал во Владивосток, — ума не приложу.

— Ассириец? — спрашивает Людочка в недоумении. — Разве есть ещё на свете ассирийцы?

— Их, например, на Кавказе, — говорю, — сколько угодно. Там их называют айсорами… А в детдомах, надо вам сказать, атмосфера жестокая. Там царит настоящий закон джунглей! И стали ребята этого безобидного айсора травить-то бутерброд вырвут, то в суп наплюют. Я, глядя на эти издевательства, не стал долго терпеть. Врезал по морде одному, дал по яйцам — прошу прощения, Людочка! — другому, заломил руку за спину третьему — и больше этого темнокожего Джибу никто никогда не трогал…

— Ходят слухи, — продолжает свой допрос Людочка, — что в российской армии вы не вылезали из гауптвахты и даже сидели несколько месяцев в армейской тюрьме. Вы там что — тоже боролись за справедливость?

— А как же! — говорю я, подвигая руку выше по её ноге. — Ну представьте, Людочка, военный аэродром в Мордовии, в самой глухой глубинке… Я был там сежантом, фельдшером. На взлётном поле, где днём и ночью стоит тошнотворный запах топлива, разбросаны всем осточертевшие истребители Су и древние МИГи… Вокруг аэродрома — две-три мордовские деревни с покосившимися избами. Ни тебе кино, ни тебе танцев, ни тебе баб!.. Вы, Людочка, солженицынского «Ивана Денисовича» читали?

— Коля! — восклицает она с возмущением и снимает мою руку со своего колена. — Я же вам сказала, что я окончила МГУ!

— Прошу прощения, — говорю я и возвращаю свою руку на её ногу, но чуть повыше. — Помните, что Шухов говорил насчёт баб? Меня, говорит, от бабы десять лет тому назад отставили. Уже, говорит, не упомню, какая она, баба, и есть. Вот так и мы на том сучьем аэродроме — совсем забыли, как выглядят женщины! И солдаты готовы были броситься на первое попавшееся существо, если оно напоминало бабу. Там была у нас одна повариха-мордовка, вольнонаёмная, немного чокнутая, позволяла всем слегка трогать свои потные от кухонного жара прелести… Так ребята однажды затащили её в склад боеприпасов и стали к ней в очередь… Вы, Людочка, «Тихий Дон» читали?

— Коля, — говорит она усталым голосом, — вы надо мной издеваетесь!

— Извиняюсь, — говорю. — Так вот о «Тихом Доне» — там есть сцена, когда казаки затащили в амбар польку Франю и стали поочерёдно её насиловать. Помните?

— Помню.

— И Григорий Мелехов кинулся к ней на помощь…

— И казаки его связали, — добавила она. — Так вы, Коля, я чувствую, сыграли роль Григория, верно?

— С той разницей, — говорю, — что, разгоняя эту банду, я врезал в темноте по харе своему непосредственному начальнику, капитану Сердюку, которого я буквально снял, бесштанного, с этой мордовки… И мне за избиение офицера дали шесть месяцев тюрьмы.

— И вас, конечно, демобилизовали?

— С волчьим билетом, — говорю. — То есть управление кадрами не вернуло мне мой фельдшерский диплом. Я там хотел жирного полковника, начальника управления, изуродовать до неузнаваемости, но меня скрутили, съездили мне пару раз по физиономии и выбросили за пределы военного городка…

— И что же дальше?

— А дальше начались мои скитания по необъятной матушке-Руси! Был я кочегаром в Самаре, и поваром в Перми, и рыбаком в Мариуполе, и даже вышибалой в полулегальном бардаке в Петербурге. А потом решил вернуться на родину — во Владивосток. Денег у меня хватило только на билет до Новосибирска, а оттуда — через Иркутск, Читу, Улан-Удэ и Хабаровск, — без билета, то на багажной полке, то в тамбуре, то в кабинке у проводницы, которая не смогла устоять перед моими мужскими достоинствами, я и добрался до Японского моря.

— И как же продолжилась ваша авантюрная жизнь во Владивостоке?

— Во Владивостоке, — говорю, — мне стало легче. Там сейчас китайцев чуть ли не больше, чем русских; от Москвы далеко; к законам относятся с прохладцей — и я свободно устроился санитаром в госпиталь. И там познакомился с красивой медсестрой Сонечкой, которая как раз собиралась с родителями перебраться в Израиль. (Кстати, её отец, то есть мой тесть, заслуженный профессор медицины, лауреат Государственной премии СССР, регулярно приезжает сюда из Иерусалима и консультирует здешних врачей по поводу раны у меня в животе)… Да, так через месяц после нашего знакомства Сонечка, естественно, беременеет — и передо мною встаёт страшный вопрос: ехать или не ехать? В жизни бы я не уехал из России, Людочка, если бы моя родина не была ко мне так жестока! Если бы у меня не отобрали моего диплома и не лишили меня специальности! Если бы я мог найти на своей родине достойное человека место! Если бы я видел в ней справедливость!.. А, да что там говорить!.. В общем, мы поженились, и всей семьёй благополучно переехали на Святую Землю.

— Так кого же родила ваша красавица Сонечка? — спросила Люда.

Я, не отвечая, смотрел в окно.

Сказать ей или не сказать?.. Разве она, благополучная циничная московская журналистка, поймёт?

— Через месяц после нашего приезда, — сказал я ей после минутного колебания, — мы с Сонечкой гуляли по улице Яффо в Иерусалиме, и Сонечка зашла в кафе купить жевательную резинку. Её от беременности всё время тошнило, и жвачка ей как бы помогала. А я остался снаружи покурить. И только она вошла в кафе, как внутри раздался взрыв! И больше я свою Сонечку не видел… Она должна была родить дочку…

Люда встала и молча уложила в портфель свой блокнот и авторучку.

— Спасибо, Коля, — говорит. — Мы, если не возражаете, продолжим завтра…

Наклонилась, поцеловала меня в щёку и вышла из палаты.

* * *

Вот что рассказал я ей на следующий день.

Я попал в тюрьму из-за того, что идиот Давид, мой американский кореш, влюбился в арабку-мусульманку из Восточного (то есть, арабского) Иерусалима.

— Зачем тебе арабка? — говорю я ему. — Тебе мало евреек? Ты посмотри, какие библейские красавицы шныряют мимо нас — волосы иссиня-чёрные! грудь полная! ноги длинные!..

Мы брели с ним по улице короля Георга в Иерусалиме. Мимо прошла очередная красотка.

— Куда ты смотришь!? — говорю я Давиду со злостью. — Ты на грудь её смотри! Что ты ей на живот уставился?.. У твоей арабки как дела с грудью?

— Не знаю, — шепчет он тоскливо. — Я не видел…

— Что ж ты видел у неё?

— Лицо, — говорит, — и руки. У неё на правой руке, как раз над кистью, большая круглая родинка, величиной с монету в пять шекелей.

У меня от злости даже сердце заболело. Ну кто мог подумать, что умница-Давид, красивый парень, видный адвокат, окончивший Гарвардский университет в Штатах, зарабатывающий кучу денег, — вдруг влюбится в арабку по имени Лайла?!

— Где ты с ней познакомился? — спрашиваю.

— В МакДональдсе, — говорит, — в Старом Городе. Она там за прилавком стоит, заказы принимает. Красавица неописуемая!

(В этом он, надо признать, был прав — красива эта Лайла была до умопомрачения! Точь-в-точь как царица Клеоптара в исполнении Элизабет Тэйлор! Давид мне её через пару дней показал вблизи, — так я сам чуть в неё не влюбился.)

— Ты что, — говорю, — забыл, как её соотечественники нас с тобой чуть не отправили на тот свет?

Помню, — говорит.

(Мы с Давидом два года тому назад служили резервистами на границе с Газой. Террористы втихаря прокопали туннель под границей, вылезли оттуда на нашей стороне и поползли на наш пограничный пост. Нас там было в тот день двое — я и Давид. Меня они ранили сразу же, и я остался лежать, беспомощный, в пыли, с раной на голове. Они бы меня свободно захватили, если бы не Давид. Он обстреливал их минут десять прицельным огнём, пока не прилетел беспилотник и прогнал бандитов. Давид подстрелил двух гадов, когда они были уже в трёх шагах от меня…).

— Дурак ты, Давид, даром что Гарвард кончил! Она же, наверное, безграмотная, а ты адвокат…

— Нет, — возражает он, — она студентка университета, начитанная, по-английски свободно говорит, а в МакДональдсе просто подрабатывает иногда.

В общем, тянулась у Давида эта история недели две. Она, видно, тоже влюбилась. Они общались, в основном, через сотовые телефоны. И ни разу даже не пообедали вместе, не сходили вместе в кино…

Только раз им довелось посидеть полчаса в кафе. Там их, видимо, засекли и донесли её отцу.

И она исчезла.

* * *

Дней через десять после её исчезновения полиция арестовала двух её братьев по обвинению в убийстве. Её труп со следами повешения обнаружили двумя днями позже. Её отец и мать сбежали через границу в Иорданию, и братья на допросах божились, что они тут не при чём, что это их отец, с помощью матери, убил их сестру по мусульманскому закону, разрешающему так называемое «убийство по охране чести». За недостатком улик их отпустили.

Здесь я прерву своё повествование, чтобы дать читателям представление об этом варварском законе. Вот что пишет интернетовская Википедия: «Убийство [по охране] чести — [это] убийство члена семьи, чаще всего (но не обязательно) женского пола, совершённое родственниками за навлечение на семью «бесчестия». Под «бесчестием» обычно подразумеваются запретные в данной культуре действия сексуального характера: супружеская измена, добрачный секс и др. По оценкам Фонда народонаселения ООН, в мире ежегодно совершается до 5 тысяч убийств [по охране] чести.»

А вот что писала газета The Washington Post 3-го марта сего года об «убийствах [по охране] чести» в арабской Палестине: «… жертвой [этих убийств] стала молодая мать пятерых детей из Газы, которую забил дубинкой насмерть её отец, так как он заподозрил, что она разговаривала по сотовому телефону с каким-то посторонним мужчиной…

… Раша Абу Арра, тридцати двух лет, мать шестерых детей, была найдена повешенной на оливковом дереве. Она была убита в ноябре прошлого года по закону об охране чести…

… Двадцать семь женщин было убито их родственниками в этом году на Западном Берегу [реки Иордан] и в Газе согласно закону об охране чести…»

* * *

Мне позвонил мой друг, курд Ахмед, владелец галантерейного магазина в Старом Городе.

— Коля, — говорит, — захвати Давида и приезжай. У меня есть для тебя новость.

(Ахмед очень мне обязан: я пару лет тому назад спас от внезапного сердечного припадка его престарелого отца. Мне тут в Израиле восстановили мой диплом, и я до ареста командовал полицейскими медпунктами в Старом Городе — в окружённых крепостной стеной католическом, еврейском, мусульманском и армянском кварталах.)

Когда мы приехали, он завёл нас в крохотную комнатушку позади магазина, плотно закрыл дверь и включил видеофон.

— Это видео, — сказал он, — ходит сейчас в копиях по всему Восточному Иерусалиму и Западному Берегу. Оно называется «Предупреждение нашим женщинам». Смотрите…

На экране появился невысокий холм с одиноким оливковым деревом. Четыре человека — трое мужчин и одна женщина, — стоя спиной к нам, молча и деловито продевали голову другой женщины в петлю, свисавшую с дерева. Женщина, покрытая с ног до головы длинной арабской абайей, стояла на табуретке. Лицо её было закрыто, и видны были только голые кисти рук и ступни.

— Стоп! — вдруг сдавленным голосом произнёс Давид. — Останови кадр!

На экране, крупным планом, была видна кисть несчастной жертвы, с большой круглой родинкой величиной с пятишекелевую монету.

— Это она, — прошептал Давид и заплакал.

— А это они, — сказал Ахмед, вновь запуская видео. — Братья Саеб и Махмуд. Видишь, Коля, их кроссовки Найк — у одного оранжевые, а у другого бордовые — и одинаковые полосатые носки? Я продал им эти кроссовки и носки месяц тому назад.

— Ясно, — сказал я. — А те двое кто — отец и мать?

— Да, — сказал Ахмед. — Чтобы честь семьи была восстановлена полностью, желательно участие родителей в казни…

* * *

Мы сидели с Давидом на мраморном парапете и молча смотрели на Масличную Гору, по которой, согласно библейскому преданию, Иисус Христос въехал в Иерусалим на тощем осле. Если бы этот посланец мира знал, в какую бездну тысячелетнего насилия он въезжает!

— Я их убью, — сказал Давид.

— Нет, — возразил я, — ты их не убьёшь. Мы их убьём.

Мы ведь теперь с Давидом связаны одной судьбой: его Лайлу повесили, а мою Сонечку взорвали…

Мы не стали обсуждать, почему мы не сообщим полиции об этом варварском видео. И мне, и ему было ясно, что, будучи арестованы, братцы Саеб и Махмуд получат по суду двойное пожизненное заключение и проживут десять-пятнадцать лет в тюрьме, где есть спортивный зал и неплохая библиотека, где их будут хорошо кормить и лечить и где можно будет получить заочно аттестат зрелости; а потом их обменяют на какого-нибудь нерасторопного израильского солдата, попавшего к террористам в плен.

Их не казнят, а нам нужна была казнь!

* * *

В следующую пятницу мы стояли у подножья пологой лестницы, ведущей от мечети Аль-Акса вниз, на площадь у Западной Стены, некогда окружавшей храм царя Соломона.

Мы не всматривались в лица арабов, спускающихся после пятничной молитвы по лестнице; мы глядели на их ноги…

Оранжевые и бордовые кроссовки появились на лестнице минут через двадцать.

Я взглянул на лица их владельцев — да, это были они, братья Саеб и Махмуд. Ахмед описал нам подробно их внешность, и у меня не осталось никаких сомнений.

Мы следовали за ними в толпе, держась метрах в десяти сзади. Ахмед сказал, что братья после молитвы идут обычно в арабское кафе у подножья Виа Долороса — той самой мощенной камнем древней дороги, по которой, согласно библейскому преданию, Христос был приведен к распятию.

— Саеб!.. Махмуд!.. — крикнул Давид, когда они уже готовы были войти в переполненное кафе.

Братья оглянулись, увидели два пистолета, направленные на них, и сразу же кинулись бежать, петляя, вверх по Виа Долороса.

Мы помчались за ними, стреляя им вслед.

Паломники, бредущие вверх, к Церкви Святого Погребения, в страхе шарахались во все стороны.

Давид, который в армии имел славу лучшего стрелка нашего пограничного батальона, почти сразу уложил Саеба точным выстрелом сзади в сердце.

Мы, не задерживаясь, понеслись вслед второму брату.

Внезапно Махмуд, полуобернувшись на ходу, выхватил пистолет-автомат Глок и выпустил очередь. И этой очередью ранил меня в плечо и бедро.

Я выстрелил и попал ему в ногу. Он споткнулся и рухнул, не добежав несколько метров до входа в церковь. Быстро перекатился на спину и снова выпустил очередь.

Ранил в руку Давида и пробил мне живот.

Уже почти теряя сознание, я добежал до него и двумя выстрелами разнёс ему голову на куски…

* * *

— … Так на что же вы теперь надеетесь? — спросила Люда.

— Ни на что, — говорю. — Мы с Давидом получим срок за преднамеренное двойное убийство и отсидим. Адвокаты из его фирмы будут настаивать, что мы действовали в целях самозащиты.

Она вздохнула.

— Коля, — сказала она, — вы не жалеете, что так поступили?

— Жалею? — удивился я. — Мы с Давидом, Людочка, испытали одно из самых высших наслаждений, доступных мужчине, — наслаждение справедливого возмездия! Не должен мужчина прожить свою жизнь, постоянно лелея своё заячье благополучие…

Она покачала головой и опять вздохнула.

— Я вижу, Коля, вы живёте здесь, как король.

— Как царь Соломон, — поправил я. — Только нет у меня гарема. Мне гарем заменяют здесь медсёстры. Из них половина — из России и Украины: и чисто русские, и русско-еврейские, и еврейско-украинские. Они у меня собираются по вечерам, и я даю им концерты в сопровождении моей старушки-гитары.

— Концерты? Что же вы им поёте?

— Всё что угодно! Русские народные песни, и старые советские, и даже — представьте, Людочка! — революционные, например вот эту:

Каховка, Каховка, родная винтовка! Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка — этапы большого пути…

Но наибольшим успехом у моего гарема пользуется песня из старого советского фильма «Богатая невеста», которую я назвал «Маршем медсестёр»:

Вперёд, вперёд, весёлые подруги!
Страна, как мать, зовёт и любит вас!
Везде нужны заботливые руки
И ваш хозяйский добрый светлый глаз!..

Люда засмеялась, встала и сняла с вешалки кофточку. Было уже поздно, на дворе темнело, и рабочий день в госпитале закончился.

И только она взяла в руки свой портфель, как послышался стук в дверь, и в палату тихо вошла тётя Валя.

— Вот, — сказал я, — познакомьтесь, Людочка, — это тётя Валя, моя лечащая медсестра. Чисто русская, как мы с вами, Людочка. Приехала тётя Валя в Израиль лет тридцать тому назад из Подмосковья… из Тулы, тётя Валя?

— Из Рязани, Коля, — поправила тётя Валя.

— Похоронила здесь мужа, выдала замуж дочерей — и вот сейчас лечит преступника Николая Фомина… Вы пришли за песней, тётя Валя?

— За песней, Коля, — говорит она. — За песней.

— За «городами, покрытыми инеем»?

— Да, — подтвердила она, усаживаясь поудобнее. — За «городами, покрытыми инеем».

Я снимаю со стены гитару, висящую над моей головой, слегка настраиваю её, беру первый аккорд и начинаю:

Где-то плещется море синее,
Мчатся белые поезда…
А не севере тонут в инее
Бессловесные города.

На земле тебя не разыскивать,
Изо всех сторон ты видна —
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона!

И я слышу, как тётя Валя тихонечко шепчет, едва шевеля губами:

Среднерусская, сердцу близкая, подмосковная сторона…

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Александр Левковский: Сонечка и Лайла

  1. Вообще-то нравится — не нравится, это дело вкуса. Вот Соня Тучинская в восторге от Льва Толстого, а я его терпеть не могу. Так и что с этого?
    Меня заинтересовала тема. Кратко ее можно выразить словами — «Пришедшего убить тебя — встань и убей первым». В Израиле это больной вопрос. Например — несколько пьяных пацанов-эфиопов напали на мальчишку. (https://stmegi.com/posts/71863/ekspertiza-solomon-taka-upotreblyal-alkogol-i-gashish-pered-intsidentom/) Офицер полиции, гулявший с семьей, сделал им замечания. Тогда те стали кидать в него (и жену с ребенком) камни. Офицер сделал предупредительный выстрел, но рикошет убил одного из нападавших. Установлено, что он был пьян и под наркотиками. Сейчас судят офицера. Завтра выдвинут обвинительное заключение. Много не дадут, но вот остальные соучастники нападения на офицера не беспокоятся. Их то никто не трогает. Это понятно, эфиопы уже разок ставили Израиль на уши. Боятся власти, а раз так — то будут наглеть дальше. Особо возмутительный случай — арест солдат, которым молодой бедуин угрожал убийством… Бедуин гуляет, а солдат арестовали… (https://www.7kanal.co.il/News/News.aspx/213538 https://www.7kanal.co.il/News/News.aspx/213993) Аналогичных примеров множество.
    То есть утираться и терпеть становится нормой, видимо предполагается, что солдатам при угрозе убийства нужно убегать?
    Автор отреагировал на эту нездоровую ситуацию.
    В свое время Герцена спрашивали по поводу одного мемуариста, можно ли писать такие некачественные тексты… Он ответил, что можно, так как никто не обязан читать.
    Тем, кому не нравится, лучше Маяковского не ответить:
    … то вот вам, товарищи, мое стило,
    и можете писать сами!

    1. То, что Вы написали, Владимир, просто пример альтернативной реальности.
      Я уверен, что Вы не можете не знать, что по сообщениям, полицейскому будет предъявлено обвинение в халатности – по правилам он не должен был стрелять вниз, в мостовую именно из-за опасности попасть в кого-нибудь рикошетом.
      Что и произошло.
      И сейчас я слышал по Решет Бэт, что скорее всего наказание ему не будет тюремное заключение.
      А солдат, опять таки по сообщениям масс-медия привлекли к ответственности из-за ими избиения бедуинов.
      Из написанного Вами можно сделать вывод, что Вы вообще считаете военную юстицию и контроль за действиями полиции ненужной вещью. Я понял правильно?
      И пользуясь случаем повторю, что мне жаль о своей реакции на этот рассказ, когда я использовал формулу Элиэзера, наверное надо было бы помягче.
      Меня задела спекуляция (прошу прощения за это слово, но другое не подберу) на трагедиях и проблемах нашей действительности.
      Ну и кроме того просто неверно описание подробностей наших реалий.
      Хотите пример?
      Израильтянин не скажет: в Тель Авивской больнице. Он скажет, к примеру, в больнице Ихилов, или Рамбам, (если речь будет о Хайфе).
      А как относится погоне с перестрелкой в центре нашей столице – это пусть решает читатель.

  2. Григорий Быстрицкий18 ноября 2019 at 15:29 |
    Инна, вы меня удивляете. Разве я сказал, что мне рассказ понравился?
    ________________________________
    Вы так ополчились на критиков, вот я и подумала…

  3. Григорий Быстрицкий18 ноября 2019 at 12:35 |
    Мне нравится эта пролетарская категоричность отзывов. Гвозди бы делать из критиков этих…
    __________________________________________
    А вы не хотите нам объяснить — без всякого кавалерийского наскока — чем вам понравился этот рассказ. А то ведь так «глупенькой» и умрешь, как бабушка в том анекдоте — откуда дети берутся…
    Знаете?

    1. Инна, вы меня удивляете. Разве я сказал, что мне рассказ понравился? Я ведь про манеру критиковать, а вы про что подумали?
      Просто, отрывочно, хлестко как удар молотка, бросить «бред» — все равно что гвоздь забить.
      Критиковать Левковского сладостно, я уже говорил, что Александр весьма небрежно обходится с предлагаемыми обстоятельствами. Но не он главный в этом новатор и уж точно не одинок.
      Хоть видимость аргументации можно изобразить? А на рецензию «бред» у автора какой ответ может быть? Не нравится не читай? Пошел ты? А сам-то что написал? — Зачем на Портале такой пошлый базар организовывать?

  4. Мне нравится эта пролетарская категоричность отзывов. Гвозди бы делать из критиков этих…

  5. 1) Я … оказался внезапно израильским национальным … героем!
    =====
    ИМХО:
    У правых «национальный герой» защищает их народ, а не перевоспитывает чужой.
    А у левых — за такое он бы тоже героем не стал.

    2) пистолет-автомат Глок
    =====
    Наверное кустарный пистолет-пулемёт Карл Густав.

  6. Ужасно плохо.

    Автор «делает» свои произведения на манер строительства «хрущевки»: быстро, дешево, и из заранее отштампованных деталей. Именно так и построен данный рассказ, только что вместо «… графини Воронцовой у моста …» сюда всунут «… видный адвокат, выпускник Гарварда …», который, понятное дело, служит пехотинцем в ЦАХАЛе. Не хватает рояля в кустах, но автор его, конечно, организует …

    Черемушки …

Добавить комментарий для Владимир Янкелевич Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.