Охранники, вяло потоптавшись у входа и никого не обнаружив, вернулись в заведение. Серапион подождал еще немного на всякий случай и начал осторожно удаляться. Странные мысли теснились у него голове, набегая на разум как волны на морской песок.

Признание и другие рассказы

Александр Локшин

Признание

Под самый новый год мне позвонила одна не очень знакомая женщина (красотка, между прочим) и сказала:

— Я вас люблю.

И, должен вам признаться, такое со мной уже когда-то (давным-давно) случалось. Тогда тоже раздался звонок, и одна приятная дама сказала прямо-таки вот то же самое.

В тот раз я принял все всерьез, начал от неожиданности мямлить всякую чушь (а сам в это время размышлял: жениться или не жениться?). Решил: ладно, раз уж она сама первая ни с того ни с сего призналась (а вроде никаких таких признаков раньше я с ее стороны не замечал), то, черт с ней — придется тоже признаться и жениться, хотя не хочется. Впрочем, я уже об этом когда-то писал, какой тогда получился грандиозный облом и скандал. А все потому, что я не знал второго смысла этой замечательной фразы. А второй смысл, как всем теперь известно, очень простой: “Привет, как дела?”

Так что в этот раз меня было уже на мякине не провести.

Слышу я вот это самое, что любит она якобы меня, а сам думаю: “Ну, уж в этот-то раз я не оскандалюсь. Голыми руками меня теперь не возьмешь. Я теперь сам, можно сказать, — стреляный воробей.”

И говорю:

— Ладно-ладно, не придуривайся, старушка. Держи хвост морковкой! Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь!

А она в ответ только “ах” сказала и трубку бросила.

Теперь вот сижу и жду — вдруг еще когда-нибудь опять такое случится. Тут уж я точно не оплошаю. Скажу:

— Извините за нескромный вопрос, в каком это смысле вы только что выразились? Это я спрашиваю с целью ответить вам в нужном ключе, чтобы не вышло какого-нибудь недоразумения, как в прошлый раз…

И теперь свое счастье я уж точно не провороню.

2019

Земляничная поляна

— Между прочим, ваш муж неоперабелен, — сказал Клизмич и глаз его дернулся, как будто неприлично подмигнул, вопреки воле хозяина.

— Я понимаю, — сказала мадам Шварц. — Но услуга, о которой вы говорите…

— Мы работаем в легальном поле, — успокоил ее Клизмич. Абсолютно. Но не рекламируем, а придерживаем только, так сказать, для своих. Потому что набегут всякие, а потом…

— Скажем так: я готова оплатить два часа, но мне нужно все видеть.

— Все увидите в лучшем виде, — доверительно пробормотал Клизмич. — Это включено в прейскурант. Если вас интересует сама процедура, то она безболезненна. Вот тут отключаем, а тут подключаем. Делов-то!

Толстый Шварц внезапно почувствовал себя легко, как в молодости, когда он был несуразным тощим юношей. Лесной воздух, насыщенный кислородом, на него, что ли, подействовал? Он продрался сквозь кусты и вышел на пригорок, сплошь покрытый земляникой. И тут увидел Ее, и все вдруг приобрело смысл. Они буквально впились друг в друга глазами, и она сказала: “Только когда любишь, все имеет смысл. Иначе никакого смысла.” Он кивнул. Конечно, все именно так и есть. Иначе — никакого смысла! Ему захотелось взять ее за руки, но что-то мешало, какое-то странное чувство…

— Каков мерзавец, — сказала мадам Шварц, отвернувшись от монитора. — Оказывается, он все эти годы кого-то любил вместо меня. И полюбуйтесь на этого паралитика — он, наконец, счастлив. А я — молодая, красивая женщина… Какая несправедливость!

— Вы самое интересное пропустили, — заметил Клизмич.

На мониторе от земляничной поляны не осталось и следа. Толстый Шварц лежал ничком на сырой бугристой земле, и тело его сотрясали конвульсии.

— Ааа, вот оно что, — вздохнула мадам Шварц.— Ну, тогда я довольна. Спасибо, дорогой доктор.

2019

Звуки
(пьеса)

(Двое прогуливаются перед развалившимся зданием.)

Первый. Слава Богу, спасательные работы завершены. Оперативность — вот, что меня восхищает!

Второй. Страшно было бы подумать, что под завалами еще кто-то остался…

Первый. Успокойся, не накручивай себя. В газетах было ясно сказано, что все пострадавшие извлечены.

Второй. Ты веришь газетам?

Первый. Разумеется. А ты — нет?

Второй. Конечно, я тоже верю… Но, мало ли, что… Вдруг…

Первый. Никакого «вдруг» не может быть. Ты выплескиваешь свой негатив на окружающих. Отвлекись. Думай о чем-нибудь приятном.

(раздается сдавленный крик: «гите!»)

Второй. Ой! Что это было? Помогите?

Первый. Ты становишься невыносим со своими домыслами. «Гите» вовсе не означает «помогите». Это твое «гите» вообще ничего не означает. Такого слова не существует.

Второй. Но кто-то же должен был его произнести… Или мне послышалось…

Первый. Вот именно. У тебя слуховые галлюцинации. Раз под завалами никого нет, то некому было оттуда подавать голос. Логично?

Второй. Да, но…

(раздается сдавленный крик «ите!»)

Ой! Опять! Что это было? Помогите?

Первый. Глупости. Это твое «ите» ты снова произвольно домысливаешь до «помогите», в то время как оно может означать все, что угодно. Например: «погодите» или «заплатите».

Второй. Значит, ты тоже слышал?!

Первый. Ничего я не слышал. С чего ты взял. Я просто рассуждаю. Показываю нелепость твоей позиции.

Второй. Но ты же…

Первый. Ты ставишь меня в ложное положение. Пойми, наконец. С одной стороны, под завалами никого нет. С другой стороны, какие-то звуки непонятной природы. Скандал. Репутационные риски. А вдруг там все-таки никого нет? Нужно выждать. Если звуки завтра не повторятся, то можно расслабиться. А если повторятся…

Второй. Но…

Первый. Ты недослушал, как всегда. Завтра — это недостаточный срок. Вернемся сюда через неделю и, я обещаю тебе, будем напряженно вслушиваться! И если…

Второй. Но…

Первый. Что за привычка такая — перебивать старших. Я сказал «через неделю» — значит, через неделю. Если звуки повторятся или, не дай Бог, усилятся, тогда будем думать. Напряженно думать.

2019

Заболевание

— Спидом-гепатитом-сифилисом не болеете? — спросила рыжая.

— Пока нет, — сказал Серапион.

Тут все три красавицы, засевшие за бюро, и кассирша прямо-таки подскочили со своих мест.

— Что значит это ваше “пока нет”? Мы тут вас заражать не собираемся, молодой человек! — возмутились они хором.

— Охотно верю, — пробормотал Серапион. — Хотя мне, знаете ли, все равно.

— Да вы, оказывается, шутник!

— Просто говорю, что на самом деле думаю, — уточнил Серапион.

— А мы таких, которым все равно, не обслуживаем.

— А мне наплевать, — сказал Серапион.

Тут оскорбленные дамы переглянулись:

— А не кажется ли вам, молодой человек, что в нашем лице вы унижаете все, что нам дорого? Извольте покинуть помещение!

— Чихал я на вас, — сказал Серапион и направился к выходу. Уже закрывая за собой дверь, он услышал: “Люсенька, это какой-то грязный сумасшедший. Хорошо, что у нас остались его паспортные данные. Немедленно сообщи…”

Дальнейшее он не смог разобрать из-за уличного шума.

Ему почему-то захотелось вернуться и показать красавицам язык. Преодолев это естественное желание, он спрятался за колонну и увидел, как из служебного входа в “Вечную молодость” выскочили двое здоровенных детин.

“Раньше я был совсем другим, не таким, как стал теперь, — думал Серапион, обнимая обмазанную цементом колонну. — Никогда раньше не говорил, что думаю. Держал, так сказать, свой дурацкий язык за зубами. И вот — рраз, и что-то во мне сломалось. Отчего так вышло?”

Охранники, вяло потоптавшись у входа и никого не обнаружив, вернулись в заведение. Серапион подождал еще немного на всякий случай и начал осторожно удаляться. Странные мысли теснились у него голове, набегая на разум как волны на морской песок.

“И мало того, — продолжал думать Серапион, — я стал равнодушен к самому себе. Вот, например, на мне эта рваная куртка без одной пуговицы… И остальное тоже все такое же.

Может, я действительно сошел с ума и меня нужно изолировать для общественного блага? Хорошо, хоть голова перестала болеть.”

Внезапно раздался визг тормозов, но Серапион уже успел смешаться с человеческим водоворотом, входящим в метро, и так и не узнал, имел ли этот визг к нему какое-либо отношение.

“Когда, когда все это со мной началось? — тщетно пытался вспомнить начало своего заболевания Серапион. — Наверняка это последствие какого-то потрясения, вытесненного из памяти. Но не было же у меня никаких потрясений. Все было замечательно.”

Так думал Серапион и сам не заметил, что начал рассуждать вслух.

— Были, были у вас потрясения, голубчик, — сказал стоявший в вагоне рядом с Серапионом мужчина в серой шляпе, — нужно только хорошенько напрячься, и сразу вспомните!

— Вы правы, конечно, — ответил Серапион неожиданному собеседнику, — может быть, даже мне это удалось…

— ?

— Понимаете, — замялся Серапион, один уважаемый в обществе человек, образец для подражания, камертон нравственности, профессор, лауреат и все такое, оказался убийцей. Может быть, вот это…

— Кого конкретно имеете в виду? — спросил незнакомец.

Серапион назвал фамилию.

— О, — отозвался незнакомец, — это действительно интересно! И многим вы успели это рассказать?

— Нет, — сказал Серапион в припадке честности, — вовсе даже не многим. А точнее, вам — первому.

— Приятно было познакомиться, — сказал незнакомец.

— Взаимно, — поклонился ему Серапион, выходя из вагона.

Поднявшись наверх, он по застарелой привычке, от которой никак не мог избавиться, начал переходить улицу на красный свет.

2019

Профессор Кислощеев

— Видите ли, — сказал проф. Кислощеев, пугливо озираясь, — я, наконец-то, придумал, как отличить живое от неживого! Ведь это основная проблема современной науки… Заодно я, кстати, даю осмысленное определение того, что такое жизнь. “Жизнь, — говорю я, — это то, что можно убить.”

— Ой, уморил! — захохотал тогда Пал Лаврентьич лежа на соседней койке. — Кислощеев, ты дурак и вонючий сумасшедший. Пшел вон отсюда, с глаз моих долой.

(А Пал Лаврентьич, вообще-то, очень, очень хороший человек.)

Но мне стало жалко Кислощеева, к которому никто еще ни разу не приходил; передач он тоже никаких не получал.

И я тогда говорю:

— Пал Лаврентьич, ваш уровень, конечно, высокий очень, не то, что у нас. Ну, жалко же все-таки человечка. Пусть говорит, что хочет. Нам с ним тут еще две недели валандаться…

Он отвечает:

— Зеленый ты еще, Петя. Твоего Кислощеева я бы в палату для психов навечно перевел. Пожизненно. Будешь с ним еще общаться, уважение мое потеряешь.

Я говорю:

— Пал Лаврентьич, я же не нарочно, не хотел вас обидеть, честное слово. Я же знаю, вы больше обо всем знаете в силу образования и служебного положения…

Но он не стал меня даже слушать и вышел в коридор свежим воздухом из окошка подышать.

И тут Кислощеев, представьте себе, говорит:

— Вот и хорошо, сейчас я тебе, Петя, доскажу свою мысль. Вот тело человеческое, оно питается всякой едой, уж это ты хорошо понимать должен в своем возрасте. А человеческое “Я” питается информацией. Уже скоро это будет основной вопрос — жива ли какая-нибудь железяка с проводочками внутри и нужно ли с ней уважительно обращаться (ну, как ты, к примеру, с Лаврентьичем) или это мертвая хрень…

Я отвечаю:

— Слушайте, Кислощеев, ну что вы такое несете? Разве может железяка быть живой?

Тут Кислощеев понизил голос и говорит:

— Вот, пока этот не пришел, я тебе скажу. Может. В принципе — это не запрещено. А все, что не запрещено, то разрешено! И права андроидов тоже надо будет прописать в Конституции!

Ну, тут, конечно, произошла небольшая неприятность.

Оказывается, Пал Лаврентьич за дверью стоял и все случайно слышал. Мне прямо аж дурно стало.

Он вошел и ка-а-к даст Кислощееву в ухо. (Тот прямо-таки отлетел к стенке, чуть столик с пробирками не перевернул.)

Дал, значит, Лаврентьич ему в ухо и вышел в коридор. Я, естественно, выскочил за ним и говорю:

— Пал Лаврентьич, вы только не думайте… Мы ни о чем таком… Вы же меня знаете…

А он ничего не ответил, только посмотрел строго в глаза и улыбнулся.

2018–2019