Работая в тайге, я постоянно таскал с собою оружие — ружьё, карабин, трёхлинейку… Охотился… Бывало, сидел по ночам на солонцах… А вот на старости лет — мне не то, что убить зверя, мне и рыбу ловить не хочется! Таракана — и то — жалко…

Горек мой чаёк…

(Озарения)

Леонид Изосов

И Свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Евангелие от Иоанна. 1.5

Древними каменными глазами смотрят горы на меня
Ада Якушева. Песня.

… Руины… Пепел… Слёз солёных лёд… / Солдат убитых страшные останки…/ Воспоминанья — ночи напролёт — / Ползут по моей Памяти, как танки!

… Этот канал, который назывался “канава”, был первым ручьём моего послевоенного детства. Вода, водичка, водица… Помните, у Велимира Хлебникова:?

У колодца расколоться так хотела бы вода, / Чтоб в болотце с позолотцей отразились повода… И далее: Мчась, как узкая змея, / Так хотела бы водица, / Убегать и расходиться…

… В дальнейшей своей бродячей жизни мне пришлось постоянно, если так можно выразиться, общаться с водой — на ключах, ручьях, реках, озёрах, морях и, наконец, — океанах.

Как прекрасно, например, слышать сквозь сон журчание и бульканье ручья или рокот океанского прибоя!

А пить из таёжного ключа осенней порой!

Да мало ли чего ещё…

Нет на Земле дороже и крепче напитка, чем Вода!

Течёт водица с перевала. / А в дебрях ветер жутко воет. / Пускай Судьба мне нервы рвала — / Я их лечил водой живою.

… Канава протягивалась посередине широкой улицы и делила её на две части, как на два берега. На том берегу, где я тогда жил, проходил одноколейный железнодорожный путь, заросший пыльной травой. Рельсы были красными от ржавчины, шпалы — гнилые и раскрошенные, а между ними толстым слоем лежал рассыпавшийся в пыль бурый уголь — как порошок какао. По нему хорошо было бегать босиком в летнюю жару. Запомнилась почему-то стоящая сбоку рельс жестяная табличка на стальном штыре “ЗАКРОЙ СИФОН И ПОДДУВАЛО!”

После окончания войны на этом месте проложили трамвайные пути и улица из тихой и захолустной, почти что деревенской, превратилась в артерию жизни. По ней с утра до глубокой ночи грохотали трамваи, в вагоны садились спешащие на работу пассажиры, или устало выходили из них на тёплый вечерний асфальт. Да и автомобили, преимущественно грузовые, тоже добавляли шуму, ухая на ухабах старой булыжной мостовой.

Вдоль улицы — и с той и с другой стороны — высились красные и серые развалины кирпичных домов и бетонных зданий, на стенах которых были видны свежие шрамы, оставленные пулями, осколками бомб и снарядов. Внутри развалин часто в кучах щебня ещё обнаруживались останки солдат — и наших и ихних.

Особенно тяжёлое впечатление производили черепа с прилипшими клоками волос и торчащие кисти рук — как будто они тянулись куда-то в мольбе.

… Одного немца в полусгнившей буро-зелёной шинели — довольно хорошо сохранившегося — зарыли на том берегу канавы под кривым вязом, недалеко от водонапорной колонки. И когда я приходил туда за водой по мостику через канаву, мне было как-то не по себе. Да и сейчас у меня возникает при этом воспоминании какое-то грустное чувство.

Безымянный, одинокий, может, чей-то родной. Он и сейчас там лежит, я знаю это место… а вот вяз тот давно сгнил.

Конечно, этот немец — враг… И что эти враги у нас творили!… Но… Вроде, человек же….

А какой он был?

Наших-то сколько ещё лежат в лесах, болотах, на полях — там, где их застигла Смерть.

… А кто вообще затевает Войны? Войны — как таковые? Если задуматься…

Как представишь себе этих вождей, фюреров-фуюреров… Возбудителей этой страшной болезни. Так…

. . . . .

… Как говорил Будда Шакъямуни, в Путешествии приходят Озарения.… Под Сенью Великой Природы….

…«Андрей Максимилианович! Это — Лёха Изосов — Дикий Человек, Дитя Природы….»

Озарило озеро зарево Зари…./ Зашуршали камыши и заплескались волны…/ Ты мне на прощанье Песню подри: /Пусть в Пути мне подпевает Ветер вольный!

… Погружаешься в Философию Земной Жизни — как в Океан…

Однажды на Экваторе в Индийском Океане пришлось в него погрузиться…

Морское Крещение…

Такая традиция….

… И думаешь… Думаешь… Думаешь…

… Вот — Война… Как обычное явление в Жизни Человечества…

А стоит ли?! писать его с Большой Буквы — это человечество?

Ли?!

Тираны — людишки садистского рода — / Ничуть не жалеют свои народы. / Маршалы, у которых сердца изо льда, / Тоже не жалеют своих солдат.

Солдаты, войной зажатые в угол, / Никого не жалеют, а также — друг друга. / Политики — пленники диких идей — / Совсем не жалеют чужих детей.

. . . . .

Живём на Земле, как у чужой тётки. / Кто же нас всех пожалеет всё-таки? /… А, вообще-то, будьте сами с усами — / Пожалейте, хотя бы себя — сами!

Если продолжать эту Тему, то лучше, чем в стихах об этом не скажешь:

Да, тут надо сорваться на стихи.

Посмотрите внимательно на Войны гримасы, / — И найдёте на все вопросы ответы искомые: / Люди, в подавляющей своей массе / Гораздо глупее, чем насекомые.

Ничего не попишешь — что есть, то есть.

… Я уже не раз писал об этом. И буду писать. Про такую очевидную истину как — Война — Безумие!

А как Владимир Маяковский врезал!

Вам, любящим баб да блюда, / Жизнь отдавать в угоду?! / Я лучше в баре блядям буду / Подносить ананасную воду!

Эрнест Хэмингуэй — как на граните вырубил: ПОБЕДИТЕЛЬ НЕ ПОЛУЧАЕТ НИЧЕГО!

Хочется повторять и повторять… Война — Безумие!

А лучше всего — внушать!

Всем!

Где вы, мощные мужики — гипнотизёры, психотэрапэвты, экстрасенсы? Только глупых баб мастера щупать, да лапшу на уши вешать.

. . . . .

… Полуразрушенный дом, в котором я тогда жил, стоял почти на перекрёстке двух старинных улиц — одна из них (моя) была ориентирована в направлении С–Ю, а вторая — З–В.

Поскольку город в результате бомбёжек и артобстрелов был превращён в руины, то когда я стоял на этом перекрёстке, мне казалось, что я нахожусь на каком-то Пустыре Мира. Особенно это впечатление усиливалось вечерами, когда Солнце садилось на Западе. В любое время года.

… Летом 1942 года германская авиация и днём и ночью бомбила наш город… А мы сидели в тёмных трясущихся подвалах…

… Может, что-то и осталось в моей памяти от этих страшных событий… Может быть, затаилось где-нибудь в подкорке…

… Уже в детстве на меня нападала какая-то, назову её, поэтической — грусть–печаль. Юная Душа томилась и плакала без слёз. Что намного хуже — чем со слезами.

Может, виной тому были эти самые бомбёжки, да и послевоенная разруха, дисгармония, постоянные встречи с результатами Человекоубийства.

… А тот Перекрёсток так просто не описать / Неописать надо бы / Прошлое, вставшее на дыбы.

… На этом Перекрёстке произошла знаменательная Встреча. В декабре 1945-го ночью моя бабушка шла с вёдрами воды от той самой колонки по тому самому мостику через канаву. Только мостик был обледенелый, и пришлось идти с особой осторожностью.

Когда бабушка вышла на дорогу, то увидела смутный силуэт человека, приближающийся к ней. Она замерла с полными вёдрами в руках и человек, оказавшийся худым солдатом с вещмешком за плечами, спросил у неё, не знает ли она, где проживают такие-то?

Вёдра покатились по булыжнику: “Саша? Ты?!” Этот худой солдат с заострившимся лицом был мой отец, вернувшийся из Прибалтики, где он закончил войну. Бабушка не узнала его, потому, что до войны отец был довольно полным парнем и выглядел совсем по-другому. Да и он не узнал её тоже. Что совершенно естественно в тех обстоятельствах.

… А канава…

Зимой канава была вся засыпана белым-белым снегом, и игравшие там дети погружались в него по пояс. Весною я ходил в школу по её берегу: мне нравилось смотреть, как мчится, бурля и завихряясь, зелёная вода, вся в белых шапках пены. От неё шёл неповторимый свежий запах, как я понял позднее, запах Свободы, запах странствий. К этому запаху добавлялся неповторимый сладкий аромат, текший из чудом сохранившейся и работающей конфетной фабрики.

… Вот что-то запоминается на всю жизнь, хотя, казалось бы, зачем?

Кочевая жизнь, зверьё, человеки…./ Маршруты, забросы, прощальные пьянки…./ И вот почему-то запомнишь навеки / Валун какой-нибудь на забытой стоянке.

Секрет №1!

… Ну, а летом канава зарастала травой, среди которой особенно выделялся колючий татарник с крупными бордово-красными шишками. По берегам канавы росло множество деревьев — вязов и тополей, которые вероятно, были посажены ещё в царское время. Когда тополя цвели, воздух был пронизан восхитительным ароматом смолы и, гуляя в этом лесу, можно было представить, что ты находишься в каком-то волшебном месте Земли.

Так что, можно сказать: уже в раннем детстве я начал получать Дары Великой Природы.

Попав в эти места через шестьдесят (!) лет, я с трудом их узнал. Остался только тот самый Перекрёсток. Канаву засыпали и покрыли сверху асфальтом, на месте моего полуразрушенного дома стояло многоэтажное здание, которое на вид было старше Египетских Пирамид, а вместо древних тополей росли какие-то чахлые извилистые деревца.

Я, конечно, мысленно покрыл неизвестно кого бичёвским отборным матом. А потом, осмотревшись, в одном месте обнаружил остатки огромного пня… Присев на лавочку, достал бутылку водки и помянул своих старых зелёных корешей. С помощью ножа я выковырял кусок серой волокнистой древесины с ходами древоточцев и запрятал его в свою походную сумку.

Вот и всё, что осталось от моего детства.

… В то время, если двигаться от моего дома на север вдоль канавы, и пройдя небольшое расстояние, можно было увидеть ворота на бывшее Кладбище и небольшую одноглавую Часовенку. Я говорю бывшее, потому что как такового его уже не существовало — могилы были уничтожены, и там был просто большой пустырь, заросший бурьяном. Позднее на костях построили телевизионную вышку, а в Часовне устроили тир, в который нас, школьников, водили стрелять из малокалиберной винтовки.

Сейчас уже в зрелом возрасте, когда я это всё вспоминаю, меня охватывает недоумение: как могли мыслящие существа — люди — осквернять могилы своих же предков?! Причём, недалёких предков — отцов, дедов…

Ну, ладно, заровняли бульдозером немецкие военные захоронения в городе… Это-то можно понять: фашисты, оккупанты…

Но — своих….?!

Далее по ходу — справа от канавы высился старинный польский Костёл, в котором в то время проводили свои службы евангелисты–баптисты. Это было очень красивое готическое здание из тёмно-красного кирпича.

Оно тоже навсегда отпечаталось в памяти….

Кому-то было всё равно, что сносить — лишь бы сносить… до основанья, а затем… Ну, а уж затем… А что стало затем, мы знаем.

До сих пор опомниться не можем. Всё бъёмся в ссорах, спорах и теледискуссиях… И конца им не видно….

… Мне потом пришлось видеть подобные католические соборы. Один, в котором размещался военно-морской музей, сохранился во Владивостоке, а другой — с двумя башнями — я, к своему удивлению увидел, когда мы входили на научно-исследовательском судне «Профессор Богоров» в китайский порт Циндао на Жёлтом море.

Оказывается, там когда-то была немецкая колония, и вот “неразумные” китайцы сохранили собор, хотя твёрдо придерживаются совсем другой веры — коммунистической. Что уж говорить об их родных буддистских пагодах, монастырях…

… У моего Костёла канава скрывалась под землёй — уходила в большую трубу. На южном конце — у Перекрёстка — она заканчивалась таким же образом. В общем, длина канавы была всего метров сто пятьдесят, но мне тогда казалось, что она бесконечна и вода в ней течёт неизвестно откуда и куда.

Тогда я думал, что об этом, Одному Богу известно.

… Вот я и прошёлся по дорогим мне местам моего раннего детства.

. . . . .

… Как-то — один-одинёшенек — я вернулся через много лет на ручей в глухой Уссурийской тайге, где когда-то стоял полевой лагерь геологической партии, которой я тогда командовал, и где много чего было.

Там тоже был мой родной Дом.

… Стоял глубокий синий вечер с нарождающимися Звёздами и большой грустной Луной, склонённой к нам, как голова Божьей Матери.

Я развёл Костёр, поджарил кусок оленины, заварил в котелке чай и хлебнул из фляжки со спиртом.

И, как говорится, тут же родились стихи…

Вроде, те же — горы. / Вроде, тот же — ручеёк. / Только — больше Горя. / Горек мой чаёк…

… А Озарения…

Они приходят и приходят…

… Работая в тайге, я постоянно таскал с собою оружие — ружьё, карабин, трёхлинейку… Охотился… Бывало, сидел по ночам на солонцах…

А вот на старости лет — мне не то, что убить зверя, мне и рыбу ловить не хочется!

Таракана — и то — жалко…

Мой старый Друг — братишка-геолог — Гена Ж., когда я поделился с ним этими соображениями, рассказал мне такой случай:

«… Шёл я как-то с рабочим вечером по берегу таёжной речки по набитой тропе… Тихо… Смотрю, косуля пьёт воду… Я карабин стащил с плеча… А она повернула голову и как! посмотрела на меня — прямо в глаза… Красивая такая, как девушка… Ну, я и не стал стрелять… Не смог… А бич мне — мол, сколько мяса упустил, начальник! Так я его чуть прикладом не двинул!»

Да…

Всё в Природе наполнено Смыслом. / И Моря-Океаны. И полярные льды… / И Таракан, да и Атом — тоже ведь мыслят! / И Костёр — когда мы на Него глядим…

Как сказно, Времена меняются…

Меняются мысли…

Всё проходит…

Да, правильно сказал Как-то Кто-то: «You can never go Home any more…»

Действительно, Ты Никогда не вернёшься Домой, Никогда Больше. Аминь.

НО: Жизнь продолжается, и Свет во тьме Светит!

А Горы всё смотрят и смотрят на меня каменными глазами…