Читаю книгу «Зеленый шарф» Аллы Липницкой… Впрочем, это не авантюрная история, а философская. Как и вся книга Аллы Липницкой. Талантливого человека, сумевшего на протяжении десятилетий находить в своей душе проникновенные поэтические слова. Это не всегда и не каждому удается…
Зеленый шарф
Яков Каплан
Читаю книгу «Зеленый шарф» Аллы Липницкой и испытываю ощущение, что узнаю не просто новые стихи — одно, другое, третье, десятое, а погружаюсь в особый мир, который не только запечатлен этими стихами, а открывается сам по себе…
И это не случайно.
«Поэтическое слово, — пишет в предисловии к книге Алла Липницкая, — сметает границы между сознанием и подсознанием, между ограничением и свободой, между жизнью и смертью».
Думаю, это не теоретическая декларация. Это опыт работы со словом на протяжении десятилетий. «Зеленый шарф» вобрал в себя 45 лет творчества, первые стихи, помещенные под его обложкой, датируются 1973 годом, а последние — 2018-м.
Каждое стихотворение — словно маленькая ступенька наверх и вглубь. В постижение себя, мира, в мгновения жизни.
* * *
Уже первая миниатюра, открывающая книгу, заполнена чувственностью, живописностью и тонким психологизмом. Из всего этого складывается настроение и неповторимое очарование стиха:
Песок горячий шелестит.
Я погружаю в него руку —
Пять пальцев, жаждущих прикосновений.
О, желтый звук песка, созвучный плеску ветра
В ночном окне осеннею порой.
В который погружаю сердце,
Так жаждущее смыть следы прикосновений!
Трепетный, неравнодушный взгляд поэта обращен не только в себя. Ему дано видеть окружающий мир не вообще, а в мельчайших подробностях. И чувствовать его, и сочувствовать ему. Вот — «На остановке — старая собака», которая стоит со всеми вместе, чего-то ждет над опрокинутою урной…
А вот уже мы смотрим высоко и далеко:
Если бы облака были бессмертны,
Или если б они умирали в мученьях.
Как метался бы дух человека.
Не изведав тающей мощи…
* * *
Погружаюсь в книгу, и она все больше представляется мне многоэтажным домом-башней, из сотен окон которой открывается какая-то своя самобытная жизнь, спроецированная через личность и душу поэта. «Во мне, как на услужливом экране, / Проносятся былые времена», — пишет, к примеру А.Л. в стихотворении «Дом-музей». «И как найти нам, вечным, оправданье / Пред краткостью судьбы своей земной?» — спрашивает, она с молодой безапелляционностью и дерзостью утверждая свой статус художника (в широком смысле этого слова) — «О чем печемся — мы ли не поэты?».
Ее волнует, и это не притворство, не каприз, как там после долгого дождя поживают «козявки босые, пичуги». Но и «Инфанте Маргарите» Веласкеса ей есть что сказать при случае: «Снисходительной будь к преходящим!».
Поэт, и это не всегда заметно со стороны, живет в особом мире пристрастий, переживаний, самоощущений. А.Л. умеет глубоко и искренне передать это состояние. «Есть место на земле, — пишет она, — Где мир устроен страшно, безысходно. Подчас мне кажется, оно — во мне…» И как бы вывод, выраженный в высшей степени трагично и пронзительно:
Законы жизни можно соблюсти:
Прожить как все; отшельником; поэтом;
Природу жизни чувствуя при этом
Как шаровую молнию в горсти.
* * *
Что обращает на себя внимание даже при беглом знакомстве с поэзией Аллы Липницкой, так это чувство внутреннего достоинства, ощущение собственного предназначения. Для нее характерны весомость суждений, афористичность, емкость содержания.
Беру стихотворение про зеленый шарф, которое, возможно, и навеяло название всей книги. Прочитаем, вдумаемся:
Освободись от времени, от места,
Купи себе зеленый длинный шарф!
Пускай к груди прильнет легко и тесно,
Как к дому полыхающий пожар.В пожаре все сгорит — и будет больно
Бродить среди обугленных углов,
Но новизна чернеющая вольно
Затопит светом твой сгоревший кров.Твой длинный шарф, зеленый и воздушный,
Взовьется над печалью пепелищ.
Купи скорей! И станешь равнодушней,
И, может быть, от света устоишь.
Хотя это стихотворение датировано 30 апреля 1990 года и совпадает или близко соотносится с днем рождения Аллы, не буду утверждать, что оно отражает именно этот факт, мысли, чувства, растревоженные преодолением определенного возрастного рубежа.
Может быть так, но может быть иначе. Лично я вижу в приведенных выше строках драматическое и страстное столкновение каких-то внутренних сил, разрыв с прошлым и горечь этого разрыва, разлад, разочарование, попытку преодоления.
«Освободись от времени, от места» — что это значит? Это значит — порвать с чем-то (или с кем-то?), что было, не сложилось, от чего больно — и это чувствуется по интонации стиха, это значит, — перевернуть настоящее, попытаться все начать по-новому, как-то иначе. Что для этого можно сделать для начала? Ну, хотя бы купить зеленый длинный шарф. То есть что-то нежное, воздушное, меняющее имидж, восприятие жизни.
Но ничего не получается. Этот самый шарф, легкий и воздушный, не спасает. Скорее наоборот, он провоцирует и обостряет ощущение пожара. Противоположные по смыслу метафоры сталкиваются, одна как бы самоуничтожается на время, а другая развертывается в емкую драматическую картину.
И все же, все же…
То, что было пережито, то, что прошло через душу, невозможно превратить в прах. Забыть навсегда, представить как небытие. Что-то остается. Шарф превращается в символ обновления и вот-вот «взовьется над печалью пепелищ».
* * *
В стихах последующих лет продолжается осмысление реальности и своего места в этой реальности, и отношение к ней. Наступают сумбурные, переломные 90-е годы с их надеждами и разочарованиями, прозрениями и цинизмом, беспределом, страхами и карами…
«Я уступаю сразу и без боя!», — говорит Алла Липницкая.
Но действительно ли она уступает? И ЧТО уступает? И КОМУ? И что хочет обрести взамен?
«Я уступаю сразу! Кем угодно
Войду в траву, цветенье, водоем,
Чтоб жить и говорить совсем свободно
На человечьем языке своем».
Так тонкая, хрупкая лирика преломляется в мироощущение, в позицию. В поиск смысла каких-то основ жизни.
«Я обращаюсь к Богу, к людям, к Музе,
Я слышу, как трещат основы царств….»
Увы. Эпоха, в которую мы живем и которая в этом отношении не уникальна, ставит целые частоколы безответных вопросов:
«На дне ли мы бездонного колодца
Или всю жизнь стремимся мы к нему?»
Действительно, кто его знает…
* * *
В эти же годы «лирическим героем» многих стихотворений Аллы становится Земля Израиля, попытка осмыслить ее историю и сегодняшний день. В то же время извечные темы быстротекущего времени, прошлого, любви, потерь, личных трагедий, переживаний остаются лейтмотивом ее творчества. Поэзия Аллы приобретает классическую стройность и пластичность, образность становится еще более прозрачной и выразительной.
Всё, что ушло, приобретает облик мифа:
И волосы, уложенные лихо,
По зыбкой моде тех далеких лет,
Прохожих перепутанные лица,
Родных и близких групповой портрет…
И собственное тело молодое, —
Под занавес распущенных волос, —
Голодное, проворное, живое,
В снегу, в воде, в земле отцветших роз…
Мне лично не очень понравилась «земля отцветших роз», но это воспоминание-самоощущение собственного молодого, голодного тела делает стихотворение пронзительно достоверным, трепещущим, живым…
* * *
Аллу Липницкую все время хочется цитировать, и я с трудом преодолеваю соблазн начать переписывать книгу хотя бы через страницу. И еще я думаю о том, надо ли полностью идентифицировать личность лирического героя ее стихов и самого автора, искать биографические разночтения и совпадения, без всяких оговорок проецировать поэзию и реальность…
Ответ, на мой взгляд, здесь может быть только один: во всем необходимо чувство меры, и при всей искренности, обнаженности трепетного поэтического слова одному лишь поэту может быть ведомо, что стоит за ним реально.
Ностальгия по прошлому, непреходящая боль памяти, вечное чувство неудовлетворенности — все это прочитывается в стихах Аллы и вызывает чувство сопереживания.
«Хочу домой! В далекую провинцию,
Которой и в помине больше нет»…
Или:
«И надо же — таким вот серым днем,
С дождем и ветром подводить итоги»…
* * *
Возникающие и реконструированные в памяти картинки превращаются в точно выписанные детали и образы, которым рука поэта, ведомая взглядом художника (или наоборот?), находят точное место в поэтической композиции:
«Такая вот идиллия с утра:
Тьму затопили солнечные блики;
Вдали, у дома, младшая сестра
Тарелку держит, полную клубники»
А вот перед вами словно разворачивается живая картина, тоже со своими деталями, звуками, ощущениями:
«Не буду спать, когда гроза придет
И прямо с крыши в душу упадет.
Что долгожданней может быть и краше
Простого омовения души…»
Вы можете себе представить, что вам прямо с крыши в душу упадет гроза? А вот Алла Липницкая смогла и нашла для этого очень точные слова.
При этом нельзя не отметить, что здесь вам даже не мешает наличие простеньких глагольных рифм (придет-упадет) или сопряжение односложных, как бы не требующих напряженного поиска слов, типа «стук — звук». Мы забываем о таких вещах, когда звучит настоящая поэзия. Есть техника мастера. И этой техникой владеет поэт Алла Липницкая.
* * *
В ее стихах нет ноток истеричности, экзальтации, без которые иногда не обходится женская поэзия. Ритм, звучание соразмерны мыслям, переживаниям. В стихах нет вычурности, позы, манерности. По существу, это добротная философская лирика, зачастую избегающая абстрактного умствования, рассудочности, которая убивает стихи просвещенных, но не наделенных поэтическим даром людей.
«Овраг лесной, река, обрыв…
Как перевертыш, мир зеленый
Вдруг синим стал. И вкус соленый
Волна хранит, простор накрыв.
И есть другой облом, обрыв,
И чаще прочих слово «взрыв»
Теперь звучит под небесами.
Какого цвета, чей же флаг
Теперь в ответе за овраг?
И враг врага — и мне он враг?
И что стряслось со всеми нами?»
Вопросы, вопросы, вопросы… И попытка понять — и свое время, и ход истории.
«За чередой свиданий, карнавалов,
За молодостью в рост высоких трав
Настало время разбирать завалы
Там, где никто не виноват, не прав»
* * *
И о чем-то предельно важном, не тускнеющем во времени, непреходящем и, может быть, не всегда доступном пониманию со стороны — «хочется сказать так просто», признается А.Л. в стихах, посвященных К. Кикоину.
Начинаются они так:
«А хочется сказать так просто:
— Не уходи, не покидай!
По всей длине земного роста
Душа сочится через край.
Благоуханная в свободе,
Рывками в памяти чужой,
Душа в свободном переводе
Звучит написанной строкой…»
* * *
С годами, мне кажется, поэтический взгляд Аллы Липницкой стал не только более пристальным, но и более широким. Он обращен и вглубь себя, и в историю, и в прошлое, и «на большие расстояния». Те же воспоминания о детстве становятся более предметными и конкретными, насыщенными деталями. Как, например, в совсем недавнем цикле 2017 года «КАК ЛИСТЬЯ И ЦВЕТЫ»
«… Игрушки потихоньку исчезали.
И взрослые, скрывавшие обман,
Меня держали в танцевальном зале
Всемирных сказок. Только по углам
Шептались непонятно про поездку.
Я говорила: «Куклу не отдам!»
И не желала спать идти в отместку»
И там же:
«Звучала музыка Шопена и Массне.
Тропинок за окном разъехались полозья,
Поскольку дело шло от февраля к весне…»
Смотрите, как замечательно сказано — разъехались полозья тропинок. И сразу возникает эффект узнавания, присутствия, так все наглядно и ясно.
* * *
Можно еще много говорить о стихах Аллы Липницкой. Искать просто удачные и очень хорошие строки, вдумываться в их смысл, может быть что-то угадывать и в чем-то ошибаться. Это процесс бесконечный, когда речь идет о таком плодотворно работающем и творчески неутомимом поэте.
Тем более что у меня под рукой еще одна ее книга — «И СВЕТ У КАЖДОГО ЛИЦА», где в основном помещены стихотворения 2010 года. Частично их можно увидеть и под обложкой «Зеленого шарфа», но собранные воедино в отдельном издании и чуть ли не в хронологическом порядке, они представляют собой своеобразный поэтический дневник — встречи, обращения, воспоминания, суждения, размышления. Книга — грустная и светлая, в общем-то вписывающаяся в поэтический мир Аллы Липницкой.
«Это мог быть чертеж
Уцелевшего в памяти мая.
Этот день так чертовски хорош,
Как душа, что, друзей вспоминая,
Превращается в поле, в цветенье и цвет,
В светлый образ давно обозначенных лет»…
Но есть в этом сборнике подборка, которую в таком же виде вряд ли можно найти в других книгах Аллы Липницкой. Это так называемые «ДЕСЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ Л. А.» Все они — нежные, трепетные, светлые, печальные, предельно обнажающие душу, не стыдящиеся боли. Все они — о любви. Большой, непреодолимой, неутоленной…
«Я думаю о тебе,
Как о воде,
Затянутой барханами…»,
— говорится в одном из них.
«Любить тебя невозможно,
Поэтому я и люблю»,
— делается трудное признание в другом.
«Я всё сказала, даже попрощалась —
Под музыку, под море, под закат.
Пережила надежду и откат
К истокам, то к рождению, то к смерти,
И боль сверкала в этой круговерти…»,
— вспоминается в третьем…
На даже на этом пределе откровенности и душевного напряжения поэт Алла Липницкая сохраняет и чувство собственного достоинства, свойственное ее поэзии, и обретенную ею культуру стиха.
* * *
Что касается «ЗЕЛЕНОГО ШАРФА», то в представленных здесь стихотворениях последних лет нередко преобладает культурологическая тематика, история, конкретные воспоминания о детстве, молодости, о стареющих и ушедших друзьях. А венчает лирический раздел книги, но не саму книгу, «ШОМРОНСКАЯ ТЕТРАДЬ», возвращающая нас в творчество Аллы Липницкой 2010-2011 годов., и я думаю, имеющую прямую духовную и временную связь с вышеупомянутой подборкой из десяти стихотворений.
И эта своеобразная книга в книге — тоже о любви, какой она остается не только в живой памяти, но и в воспоминаниях тела, это духовная концентрация чего-то такого, случавшегося в жизни, может быть, только однажды, что не выговоришь прозой, а только стихами.
«Никто не знал, что есть во мне
Пласты, дошедшие до магмы,
И что жила я — словно, как бы,
Укрывшись в страшной глубине…»
И вот, наконец, свершается великое чудо узнавания, встречи, скрещения судеб:
«… И ты пришел — внезапно, просто,
Твой взгляд был словно льдинка, острым:
Меня один ты разгадал…»
Впрочем, все мимолетно в этом мире, счет идет на мгновения, эти разменные монетки времени. Вчера еще было так, а сегодня…
«И чувство неприкаянной любви
Уткнулось, как щенок, в потоки света
И благостыню каменной земли».
Шомронская тетрадь воспринимается как тетрадь в прямом смысле этого слова, страницы которой заполнены дневниковыми записями и о восхождении на горные вершины, и о непреходящей радости и боли обретений и потерь.
«Когда мы добрались до снежных вершин
И стали скользить по ним вдоль,
Весь мир с высоты нам открылся большим,
И в том числе радость и боль…… И не было времени, не было сил
Подумать о чем-то другом,
Когда предо мной ты, ныряя, скользил
И в связке мы были вдвоем»…
* * *
Можно еще говорить много и о разном, но приведу лишь одно стихотворение, на мой взгляд, одно из самых проникновенных и трепетных созданий Аллы Липницкой:
«Не называй меня чужими именами!
Я высота твоя с горами безымянными,
И облака над нами и под нами
Проходят небольшими караванами.Нет имени у сложенного вчетверо
Листа морей с просоленными волнами:
Письмо летит и исчезает. Ветрено
Между сердцами, чуткой жизни полными.И безрассудна встреча запоздалая
Двух восхищенных и горячих тел.
Забудь, что Алла, Алла, Алла — алая.
Прощанья звук беспамятен и бел…»
* * *
Тонкий и чуткий лирик, Алла Липницкая и в крупных (относительно) жанрах остается верной себе. Ее поэмы «Махаон», «Реквием», «Путь» невелики по объему, в них нет каких-то эпических событий, едва угадывается внешнее действие, но внутренний психологизм сжат до предела, словно пружина двигая поэтический монолог по лабиринтам души, которой и горько, и одиноко. Это прежде всего относится к поэме «Реквием» — о личной трагедии, из числа тех, которые никогда не остывают в сердце пережившего их человека. Не тускнеют, не блекнут. Заново осмысливаются и переосмысливаются. И в целом и в деталях. В снах и в бесконечно жуткие часы бессонницы…
«Себя не тешу тем, что убиваюсь
Сильней, чем кто-то из земных людей:
Как и другие ночью просыпаюсь
От тихих стонов у входных дверей.
Как и другие, вижу сны такие,
Что никому не дай Господь их знать…»
Но это не плач, не жалоба, это опять-таки полное достоинства поэтическое самовыражение человека, который прошел и проходит испытание утратой…
* * *
И, наконец, проза. И здесь тоже — не сухое изложение каких-то событий, а живописание словом. Своим словом. Осмысленным по-своему. В результате перед нами не повесть, не рассказ в привычном понимании этих жанров, а что-то непохожее на канон, не всегда понятное и в то же время не оставляющее сомнений в своем праве на существование. Вот, например, «Белая сирень» — миниатюра, напоминающая фрагмент из дневника. «Зеленый цвет» — новелла более солидная по размеру, сделанная немного в кафкианском духе, без завязки и развязки, но с «говорящим насекомым» и симпатичным описанием ливня, кусочек которого я привожу здесь как бы в виде верлибра:
«Некоторые несли себя прямо — дождю и всем Богам.
Струи лепили их фигуры под исчезнувшими одеждами,
и они были похожи на размякших глиняных домашних божков
с прилипшими кусочками ткани»…
«Блуждающий свет» — творение по размеру еще более солидное и замысловатое. Попробовал просто пробежать его глазами, время было позднее, но тут же начал тормозить, спотыкаться. Смирился и себя похвалил немного: мол, это проза не для халтурного читателя и несмазанных мозгов.
Это о смерти, клинической и настоящей. Что может быть серьезнее? Ну а внешне это проза под — и за — ковыристая, ироничная, напрягающая, откровенная, сумбурная, реалистичная и все время заставляющая опасаться как бы не остаться в дураках. То есть ничего не понять, но при этом не выдать себя. Это проза намеков, аллегорий, фантазий, загадок, горестных замет…
«Семь раз за жизнь у меня наступало состояние клинической смерти. Возможно, и больше. Мне трудно за это поручиться, так как поручиться я вообще ни за что не могу».
И дальше идет то, что можно назвать свободным полетом или падением, но нет смысла пересказывать, надо только читать. Например, это:
«Между участками моего тела появляются паузы, тотчас заполняемые красочными вставками, бледными и яркими, как молодой мох на коре распиленного дерева»…
Фантастический, а может и не фантастический рассказ о странствовании души по кругам, ступеням, периодам клинических смертей или каких-то знаковых событий в жизни, переплетение реального, натуралистического, мистического создает странный эффект психологической достоверности текста. В какой-то момент начинаешь верить, что да, так и было — с самой Аллой Липницкой или с лирическим героем ее рассказа:
«… Перед моими глазами пронеслись семь моих клинических смертей, одна в другой, как чемодан в чемодане, эпизоды жизни, даже содержание снов… Темный коридор потери и бесконечность возвращения… И я встаю слабыми ногами на землю и снова, как в первый раз, с любопытством и надеждой шагаю».
Новелла завершается подборкой стихотворений, некоторые из которых запомнились еще по страницам лирических тетрадей. А иные прочитались, как в первый раз. Впрочем, какое это имеет значение, когда проза поэта органично перетекает в стихи. Не боюсь повториться:
«Есть место на земле,
Где мир устроен страшно, безысходно,
Подчас мне кажется, оно — во мне,
Подчас — перемещается свободно.Есть место в облаках,
Наполненное мудростью, покоем…
Подчас мне кажется, что все у нас в руках,
Но связанных с рожденья за спиною»…
* * *
И еще я не исключаю, что само число клинических смертей в этой новелле тоже не случайно. Число семь несет особую функциональную нагрузку в Торе. Вспомним хотя бы семь дней творения, семь законов Ноаха, семь жирных и семь тощих коров, которые приснились фараону Египта. Очень глубокий смысл в качестве семи сфирот имеет это число в каббалистической традиции…
* * *
Очаровательная волшебная, грустная, многозначительная сказка-притча — такой мне представляется последняя новелла — «Анка», в которой рассказывается как при переноске картины «Одна обнаженная женщина отделилась от гущи цветущего сада и выпрыгнула из глубины картины прямо в сугроб у крыльца».
И надо же — выжила! Приоделась, начала учиться жизни и даже наслаждаться в отдельные ее моменты…
Впрочем, это не авантюрная история, а философская.
Как и вся книга Аллы Липницкой. Талантливого человека, сумевшего на протяжении десятилетий находить в своей душе проникновенные поэтические слова.
Это не всегда и не каждому удается…
