Александр Левковский: Два похищения России

Loading

«Вот так, друзья мои, я начал борьбу за русскую литературу, забыв о том, что нашей некогда великой литературы нет. Она исчезла, и я не знаю, возродится ли она… В девятнадцатом и двадцатом веках у нас было относительно немного писателей и беспредельные массы читателей…»

Два похищения России

Рассказ

Александр Левковский

Левковский

«Как не хочется верить,
что поезд ушёл.
Навсегда отошёл
от пустого перрона.
Словно кто-то недобрый
часы перевёл.
Мне мигнул огонёк
хвостового вагона…»

Сергей Иванов. «Я везде опоздал»

1

Читатели, знакомые с моим рассказом «Похищение Европы», помнят, вероятно, одного из персонажей, майора московской полиции Мокрецова. Того самого Мокрецова, у которого был, как я писал, то ли прокуренный, то ли пропитый бас. Того самого майора Мокрецова, который этим самым басом сообщил мне, директору психиатрической лечебницы, что мои пациенты приковали себя наручниками к ограде германского посольства и митингуют. Он, если помните, прямо заявил мне: «Даю вам три четверти часа. Если через сорок пять минут вы на приедете, я выломаю ограду вместе с вашими чокнутыми и увезу их в КПЗ. Там они у меня за одну ночь станут психически здоровыми… Жду вас у посольства…».

Разумеется, я быстро приехал, освободил моих эмоционально возбуждённых пациентов и увёз их обратно в психиатрическую лечебницу.

С тех пор прошло несколько месяцев и, как это ни странно, я подружился с майором Фёдором Ивановичем Мокрецовым, который, несмотря на свой якобы пропитый бас, выпивал очень умеренно. И вообще оказался добрым душевным человеком, которому нелегко давались напористость и грубость, необходимые в полицейской работе.

За это время мне пришлось несколько раз сталкиваться с ним, и каждый раз меня поражало его неуёмное любопытство по отношению к тонкостям психиатрии, этой замечательной науки, которой я посвятил всю свою жизнь. И к моим пациентам — этим несчастным людям, охваченным обсессиями, то есть, всевозможными навязчивыми ментальными состояниями.

Поэтому я не удивился, когда Фёдор Иванович позвонил мне однажды и попросил принять его по одному очень важному делу.

— Леонид Михайлович,— сказал он, — у меня есть сосед по этажу. Тихий интеллигентный человек. Между прочим, известный писатель. Вы, конечно, его знаете. Брянцев Владимир Андреевич…

… Ну, конечно же, я знал Владимира Андреевича Брянцева! Кто из нашего поколения советских времён не знает этого маститого художника? Я вспоминаю творческий вечер Брянцева в Политехническом музее где-то в начале 80-х годов. Аудитория была невелика — человек двести пятьдесят, не более. Тема этого вечера была — «Русский язык и русская природа». Владимир Андреевич читал отрывки из сборника своих стихотворений «Поэмы о Подмосковье». А покончив с чтением своих текстов, сказал тихим, с хрипотцой, голосом:

— А сейчас, друзья мои, я прочитаю вам отрывки из Константина Паустовского и Леонида Леонова, написанные изумительно простым русским языком, которому не нужна никакая искусственная изощрённость…

Он достал старый потёртый блокнот, перелистнул страницы и начал читать.

В благоговейной тишине зазвучали строки, исполненные неподдельной любви к родной природе, — той природе, которую мы, москвичи, видим лишь изредка, окидывая её из окна автомобиля или поезда невнимательным и подчас скучающим взглядом:

«Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки…»

Минут двадцать Владимир Андреевич читал нам, зачарованным, строки о русских лесах, полях и озёрах и закончил знаменитой фразой, принадлежащей перу Константина Паустовского:

«Я не променяю Среднюю Россию на самые прославленные и потрясающие красоты земного шара… Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки…».

…— Я уже знаком немного с вашим психиатрическим бизнесом, — сказал майор Мокрецов, — и мне кажется, что этот человек в последнее время страдает тяжёлым видом навязчивого состояния.

— Где он сейчас? — спросил я.

— У меня, в каталажке. В камере предварительного заключения.

— За что вы упекли его туда, Фёдор Иванович?

В трубке телефона послышался тяжкий вздох майора.

— А что я мог поделать? У него явная обсессия. Но не простая обсессия, а преступная! Он в течение двух месяцев занимается тем, что калечит уличные рекламы мобильных телефонов. Он или режет их на куски, если они бумажные, или мажет их спреем, если они металлические… Он в одном только нашем районе искалечил не менее двадцати реклам, пока мы его не поймали и не посадили за решётку. Мне его жалко — такой интеллигентный человек, такой талант!.. Когда встречается со мной — всегда шляпу снимает… Что делать, Леонид Михайлович?..

* * *

Интеллигентный преступник Брянцев оказался таким же, каким я запомнил его по лекции в Политехническом музее, но только основательно постаревшим, — невысоким хрупким человеком лет семидесяти, с лысеющей головой и печальными глазами. Поздоровавшись, он сел перед моим столом рядом с майором Мокрецовым и тихо произнёс:

— Чем могу служить?

— Владимир Андреевич, — сказал я, — вот наш общий знакомый Фёдор Иванович жалуется, что вы уродуете уличные рекламы. Это правда?

Посетитель быстро взглянул на майора и тут же потупил глаза.

Наступило молчание.

— Это правда? — повторил я.

— Скажите, пожалуйста, — промолвил мой потенциальный пациент, — как мне вас величать?

— Моё имя — Леонид Михайлович.

Интеллигентный преступник кивнул.

— Почему вы калечите рекламы мобильных телефонов, Владимир Андреевич? — как можно мягче спросил Мокрецов. — Вы ведь прекрасный писатель, а не уличный хулиган!

Я ожидал, что молчание Владимира Андреевича продлится ещё минуты две, и мы с майором прекратим наши попытки добиться ответа, но я ошибся — Брянцев вдруг порывисто встал, отбросив стул, и гневно выкрикнул пронзительным фальцетом:

— Я был русским писателем, пока у меня были читатели! А сейчас я просто преступник… — Он помолчал, тяжело дыша. — Леонид Михайлович, я выйду покурить, если вы не возражаете.

Когда за Брянцевым захлопнулась дверь, майор Мокрецов налил в стакан воды из графина, выпил и покачал головой.

— Я говорил вам, Леонид Михайлович, что у этого человека типичная обсессия… Что значат эти непонятные слова «я был русским писателем, пока у меня были читатели»? И почему он так упорно отказывается назвать причины своей ненависти к мобильным телефонам?..

2

После долгих раздумий я решил подвергнуть писателя Брянцева «интеллигентной обработке» на заседаниях так называемого Европейского клуба нашей лечебницы во главе с его председателем Аристархом Всеволодовичем, известным читателям по рассказу «Похищение Европы».

Как вы помните, я писал в том рассказе: «Чтение лекций нашими интеллигентными пациентами, с их последующим обсуждением, было одним из наших главных средств лечения. Я когда-то защитил докторскую диссертацию на тему воздействия интеллектуальных методов на психику больных, поражённых синдромом обсессии, и с тех пор убедился в их действенности».

* * *

Европейский клуб, насчитывавший к этому времени около тридцати наших самых интеллигентных пациентов, собрался после завтрака в моём кабинете. Я уступил место за своим столом председателю Аристарху Всеволодовичу, а сам устроился в заднем ряду. Любитель психиатрии майор Фёдор Иванович Мокрецов, стоял у окна, прислонясь к стенке.

Председатель объявил:

— Открываю заседание Европейского клуба. На повестке дня доклад нового члена нашего клуба, писателя Брянцева Владимира Андреевича, на тему «Два похищения России».

Выйдя к председательскому столу и повернувшись к нам, старый писатель промолвил:

— Друзья мои, я буду говорить о двух похищениях, направленных против самой сердцевины бытия России, против её грандиозного вклада в мировую цивилизацию. Это — похищения русского языка и русской литературы!

Владимир Андреевич замолчал, прикрыл глаза и с нажимом приложил руку к левой стороне груди, точно испытывая острую сердечную боль.

— Иван Сергеевич Тургенев назвал русский язык великим, могучим, правдивым и свободным. Наш богатый, гибкий, мелодичный язык, конечно, велик! И был он могучим на протяжении многих лет — вплоть до девяностых годов прошлого века, когда приоткрылись российские границы и в русский язык бурным потоком хлынула иностранщина… Наш язык стал пристанищем сотен, а может быть, и тысяч таких кошмарных англицизмов, как ваучер, маркетинг, лизинг, ретейл, оффшоры, прайс-листы… Вам этого мало? Могу добавить ещё такие перлы, как инаугурация, номинация, фрустрация, эмотикон, лайк, селфи, тинэйджер, вайбер… Кстати, многие наши журналисты, судя по их опубликованным статьям и несмотря на их страстную «преданность» русскому языку, не гнушаются многократно использовать эту, звучащую естественно в английском языке, но чуждую русскому языку словесную труху. Особенно, я замечаю, им пришлись по душе такие англицизмы, как суицид, маргинальный и парадигма…

— Однако самое страшное — это происходящее на наших глазах похищение русской литературы!.. И в этой связи я хотел бы рассказать вам одну печальную притчу.

— Два месяца тому назад я вошёл в вагон метро на станции Курская-кольцевая. Мне предстояло ехать минут сорок. Я сел на скамью и по стародавней привычке вынул из портфеля книгу. Но ещё до того, как я раскрыл обложку, я окинул взглядом противоположные скамьи и группки стоящих пассажиров — и вдруг осознал, что я был единственным во всём вагоне, у которого в руках была КНИГА!.. У каждого второго пассажира был перед глазами так называемый смартфон. И все они сидели и стояли, уткнувшись в эти свои смартфоны, и даже не разговаривали друг с другом — так были они увлечены тем, что показывали их телефонные экраны…

— И тут я внезапно вспомнил вагон московского метро в пятидесятые-шестидесятые годы, когда у каждого второго пассажира в руках была КНИГА. У каждого второго! И они тоже не переговаривались друг с другом, и тоже не замечали ничего вокруг себя, и не отрывали глаз от страниц, ибо они поглощали — ЛИТЕРАТУРУ!

— Я вдруг почувствовал острое жжение в груди. Я встал и прошёл на остановке в соседний вагон. Там картина всеобщего смартфонного помешательства повторилась. Я прошёл в третий вагон… За ним — в четвёртый… Я давно уже пропустил конечную остановку. Как помешанный, я переходил из вагона в вагон и нигде — ни в едином вагоне! — я не видел в чьих-либо руках — КНИГУ! У всех перед глазами маячили смартфоны! Смартфоны, которые я уже ненавидел!

— Измученный, с тяжело бьющимся сердцем, я выбрался из метро на какой-то станции, и первое, что я увидел, был щит с красочной бумажной рекламой смартфона Nokia. Я вынул из кармана перочинный нож и, не обращая внимания на толпы пешеходов вокруг меня, с непередаваемым наслаждением изрезал эту ненавистную мне рекламу вдоль и поперёк…

Владимир Андреевич перевёл дух и невесело улыбнулся.

— Вот так, друзья мои, я начал борьбу за русскую литературу, забыв о том, что нашей некогда великой литературы нет. Она исчезла, и я не знаю, возродится ли она… В девятнадцатом и двадцатом веках у нас было относительно немного писателей и беспредельные массы читателей. Сорок лет тому назад сборник стихов Андрея Вознесенского был издан тиражом в сто пятьдесят тысяч экземпляров — и все экземпляры были мгновенно распроданы…

Брянцев вынул из кармана измятый конверт и потряс им.

— … а я вот недавно послал в издательство «Возрождение» свои «Поэмы о Подмосковье» и получил такой краткий отказ: «… наше издательство не принимает стихотворных произведений». Представляете себе этот чудовищный факт — русское издательство в демократической России не принимает русских стихов?! И такое же положение — в подавляющем большинстве других издательств. Я вот думаю — как бы отреагировали на такой отказ Пушкин и Лермонтов, Рылеев и Баратынский, Тютчев и Фет, Блок и Брюсов?!.. Знакомый редактор в том же издательстве сказал мне доверительно: «Володя, стихи у нас не идут по финансовым соображениям. И серьёзная проза тоже. Ты же профессионал. Напиши завлекательный детектив. Или интимно-сексуальный роман. Или триллер с изощрёнными убийствами, от которых у читателя начнёт сворачиваться кровь. У нас на складе издательства только такая литература и есть, другой нет…».

— Никогда я не думал, что доживу до тех времён, когда на российских книжных складах будет лежать исключительно низкопробная литература…

3

Писатель Владимир Андреевич Брянцев исчез на следующий день, оставив мне краткую благодарственную записку.

А через три дня мне позвонил майор Мокрецов и в панике прокричал, что накануне ночью полностью сгорел книжный склад издательства «Возрождение».

— Это он! — кричал майор. — Я уверен, это Брянцев! Он не вернулся домой, и мы объявили федеральный розыск… Где он сейчас, не знает никто…

* * *

Майор Фёдор Иванович Мокрецов пришёл ко мне в лечебницу поздно вечером, когда я уже собрался уходить.

— Леонид Михайлович, — тихо произнёс он, с трудом опускаясь в кресло, — давайте выпьем.

Я достал с полки бутылку и разлил коньяк по бокалам.

— За здоровье и благополучие Владимира Андреевича! — предложил добряк Мокрецов, подняв кверху бокал. — За его совестливую душу!

Мы выпили, и майор промолвил:

— Леонид Михайлович, мне, я думаю, надо лечь в вашу клинику. У меня явное навязчивое состояние. Я вот уже две ночи подряд вижу во сне Брянцева, сбежавшего из лечебницы.

— Брянцева в метро? — предположил я.

— Откуда вы знаете? — опешил майор.

Я рассмеялся.

— Тайны психиатрии… Так что же делал Брянцев в вашем сновидении в вагоне московского метро?

— Он вошёл в вагон, — начал рассказывать Мокрецов, — сел, расстегнул свой портфель и достал книгу. Но не успел он приступить к чтению, как все до единого пассажиры, вооружённые смартфонами, вскочили со своих мест и принялись бешено хохотать, тыча пальцами в сторону Владимира Андреевича. Кто-то прокричал: «Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, про такого пишут тут — он хороший мальчик!». И хохот возобновился с новой силой.

— Тогда Владимир Андреевич спокойно отложил книгу, сунул руку в портфель и выхватил оттуда новенький блестящий автомат Калашникова. Встал, повернулся к изумлённым, омертвевшим от ужаса пассажирам и прямо от бедра открыл огонь!..

— Но вот что поразительно! — все выпущенные пули чудесным образом миновали людей, но не пощадили ни одного смартфона… Пули методически выбивали мобильники из рук пассажиров, и через минуту пол вагона оказался покрытым обломками телефонных аппаратов.

— Я, помню, во сне страстно надеялся, что в руках пассажиров чудесным образом появятся любимые Владимиром Андреевичем книги, но этого не произошло. Ступая по обломкам смартфонов и всё ещё держа в руке автомат, Владимир Андреевич вышел из вагона — и на этом мой сон прервался…

— Когда Владимир Андреевич пришёл в мой сон на следующую ночь, вместо вагона метро мне приснилось дымящееся пожарище книжного склада. Владимир Андреевич, оборванный, со следами копоти на лице и руках, стоял на полусожжённой балке, держа в одной руке какую-то дощечку, а в другой — горсть гвоздей. «Фёдор Иванович, — позвал он меня, — подайте мне, пожалуйста, молоток».

Я поднял молоток с засыпанной золою земли, и Владимир Андреевич стал прибивать дощечку к полуразрушенной закопчённой стене. Забил последний гвоздь и отклонился в сторону, любуясь своей работой.

На дощечке было крупно выведено чёрной краской:

Похитителям литературы — от русских писателей.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Александр Левковский: Два похищения России

  1. Браво, Александр, браво! Как всегда мудро и талантливо! Это, на мой взгляд, один из лучших рассказов, которые я прочитал за последнее время!
    Искренне, ПК

  2. У него явная обсессия. Но не простая обсессия, а преступная! Он в течение двух месяцев занимается тем, что калечит уличные рекламы мобильных телефонов. Он или режет их на куски, если они бумажные, или мажет их спреем, если они металлические…
    ______________________________
    Ну, какая же это обсессия? Это обычное протестное поведение, я бы сказала. Обсессии – это навязчивые мысли или действия, возникающие непроизвольно, вопреки воле человека. Это состояние очень мучительно переживается, потому что больной не в состоянии от него избавиться. Главная его черта — это независимость от самого человека, неподвластность его сознанию (подробно — см. ВИКИ).

Добавить комментарий для Inna Belenkaya Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.