ообще, когда ты буквально одержим страстью к овладеваиию редкими книгами, ни на что другое, видимо, тебя уже хватить просто не может. Эта страсть сушит дар и даже убивает его. Вернее наоборот: творчески бесплодная, иссушающая страсть возникает и утверждается именно из-за отсутствия подлинного дара.

Коллекционер

(роман-расследование из старой уголовной хроники)

Ефим Курганов

Продолжение. Начало

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Продолжение, А вернее, окончание
разговоров с Нодаром Левановичем

1

Я все ж таки дождался, пока Нодар Леванович немного хотя бы успокоился и перестал кидаться на меня. И тут стало очевидно, что наконец-то настало время моих вопросов, чем нельзя было не воспользоваться.

И прежде всего я спросил у своего собеседника:

«Нодар Леванович, с раритетами серебряного века все как будто понятно. Но ведь в библиотеке Котика была еще весьма обильно представлена европейская книга 16–17-го веков (эльзевирчики, альдины и т.д.). Откуда у него такая королевская роскошь? Вам известно что-нибудь об этом?»

«Как откуда? Ты что совсем не слушал, что я тебе только что поведал?! От Эльснера — это и был истинный учитель Котика, и наш милейший Котик его ограбил в конце концов, а на самом деле продолжил собирание и достойное хранение великолепной коллекции. Ты впредь слушай меня внимательно, Фима!»

«Да про Эльснера я все помню, что вы говорили мне. Нодар Леванович. Я вообще ничего никогда не забываю, имейте это в виду. Но откуда же Эльснер добыл в Тбилиси европейские издания 16–17-го веков? Вот вопрос!»

Нодар Леванович совершенно успокоился, рассмеялся, пришел во вполне благодушное расположение и уже вполне беззаботно начал рассказывать:

«Э! Да тут целая история, так и быть поведаю ее тебе, дорогой Фима. Может, ты слышал, что где-то за год до того, как Котик покинул наш бренный мир, вдруг обнаружилось, что в Тбилиси, оказывается, хранятся целые залежи немецких трофейных книг. Не слышал? Значит, упустил в своей Финляндии. Да, стали писать об этом и даже несколько сотен тысяч изданий вернули Германии. Это старый лис Шеварднадзе придумал, хе-хе, рассчитывая, что немцы в ответ помогут Грузии материально. А до того наверху молчали об этом, хотя прекраснейше были осведомлены. И Котик наш знал, ибо в 45-м году принимал участие в приемке трофейных книг. Удивлен? Вот так-то. Он был тогда мальчишкой и ходил к Эльснеру своему. Тот ему книги из своей библиотеки показывал, а у него был весь серебряный век представлен. Котик стал у него списывать для себя стихи Брюсова. Эльснер и свои стихи Котику читал, они были под Брюсова и под других серебряновечников написаны. Сам Брюсов говорил, кстати, что стихи Эльснера — это как теплая водка. Но Котик все впитывал, при этом особо он положил глаз на Брюсова, с подачи Эльснера, конечно. И вот в 1945— году (причем, говорят, по личному распоряжению Иосифа Виссарионовича) в Грузию было направлено несколько партий немецких трофейных книг. АЭльснер, между прочим, был настоящий немецкий барон. И более того — превосходно знал немецкую словесность. У него, может, знаешь, вышла в 1913-м году вышла целая книжка переводов из немецких поэтов. А когда Эльснер попал в Тбилиси, он по первоначалу работал в публичке и очень ценился там. Как видно, исходя изо всех эти факторов, его и определили к приемке трофейных книг, а он уже прихватил с собою верного Санчо Пансу — нашего Котика. На открытых грузовиках были доставлены три громадные партии. Одна, и самая большая, в библиотеку академии наук Грузии — почти сто тысяч книг. Вторая — в университет (она была поменьше, но зато там была справочная библиотека самого Фридриха Шиллера!). А третью партию с немецкими книгами отправили в институт иностранных языков. Грузовики охраняли солдаты госбезопасности, но книги были направлены по заявкам литфонда и от литфонда как раз сопровождал бесценные грузы Владимир Эльснер. Длилось все это целый месяц, никак не меньше. Собственно, распоряжался всем Эльснер. Он выборочно просматривал книги, на основе чего составлял справки по оценке груза. При этом из каждой партии он кое-что отбирал для себя — это была плата за его труд экспперта. Наверняка, он еще что-то откладывал для себя из трофейных книг и неофициально, самовольно, так сказать. Так, в домашней библиотеке Эльснера оказались и альдины и эльзевиры, редчайшие нецкие издания. чуть ли не лютеровсувя библия и дргие совершенно бесценные раритеты. По штампам можно судить что эти издания первоначально хранились в муниципальных библиотеках Любека, Лейпцига, Магдебурга, в Прусской королевской библиотеке, в некоторфх частных собраниях. Вот так и составилась самая драгоценная часть книжного собрания Эльснера. Происходило это прямо на глазах у потрясенного Котика. Он сам мне рассказывал потом».

* * *

ВКЛАДЫШ:

Впоследствии, когда уже Котика не стало, мне попалась в «Аргументах и фактах» одна любопытная заметка — думаю, она бы Котика страшно позабавила, если бы он только дожил. Я отлично представляю лукавую уусмешечку на его сухом, пергаментном лице и ехидный огонек в глазах, если бы ему удалось ознакомиться с той публикацией.

Еще бы! Самые ценные, бесценные даже из трофенйых немецких книг не были возвращены в Германию и даже не могли быть возвращены, ибо уже много лет хранились они не вподвалах библиотеки академии наук, университекта и иностранных языков, а у него, Котика, дома и, между прочим, находились, благодаря его заботам, в превосходном состоянии.

Вырезку из того номера «Аргументов и фактов» я сохранил у себя, вот она:

ТРОФЕЙНЫЕ КНИГИ

Примерно сто тысяч немецких, так называемых трофейных книг находится в хранилищах Тбилисского государственного университета имени Ванэ Джавахишвили. Администрация грузинского вуза и посольство Германии в Грузии приняли совместное решение по спасению фонда трофейных книг, поврежденных плесенью и грибковыми заболеваниями, а затем их возвращению в Германию.

Проект состоит из трех этапов. На первом этапе книги будут обработаны с внешней стороны. Затем поврежденные тексты пройдут обработку гамма-лучами в Дрездене, а на посмледнем этапе будет очищена каждая страница. По оценкам экспертов. Большую часть из книг спасти можно.

Известно, что в 1995-м году министерство внутренних дел Грузиипроинформировало немецкую сторону о том, что в нескольких местных хранилищах находятся так называемые трофейные книги, оказавшиеся в Тбилиси после Второй мировой войны. В 50-е и 60-е годы прошлого столетия такие трофейные книги распределялись по республикам Советского Союза. Правительство Грузии выразило намерение вернуть их Германии.

Немецкие эксперты, прибывшие затем в Грузию, выброчно осмотрели колекцию из ста тысяч томов. Кроме коллекции Академии наук, трофейные книги обнаружились также в Институте иностранных языков имени Ильи Чавчавадзе. По происхождению они были в основном из муниципальных библиотек Бремена, Магдебурга, Любека, Гамбурга, из библиотеки Лейпцигского университета, из Прусской государственной библиотеки и некоторых других. Большей частью это были книги XVI — XX веков по разным областям знаний, среди которых — даже издание Лютера 1523-го года из Любекской библиотеки.

Между Грузией и Германией было достигнуто соглашение о реституции. 96 тысяч томов были помещены в 1274 коробки, занявшие три 430-футовых контейнера. В конце августа 1996-го да контейнеры морским путем были доставлены в Государственную библиотеку в Берлине, где были тщательно обработаны, очищены, рассортированы. В соответствии с договоренностью, копия титульного листа каждй книги была передана грузинской стороне.

Тенгиз Меладзе

* * *

«Нодар Леванович, с этим совершенно все ясно теперь. Но как все же эти исключительные раритеты перекочевали потом от Эльснера к Котику? Не по завещанию же? Что-то доподлинно известно об этом? Что-то я не очень понимаю уже. Как все это происходило в реальности? Разъясните мне сейчас, коли можете, как Котик вдруг оказался владельцем библиотеки Эльснера?».

«Ну, тут уже. дорогой Фима, я могу только догадываться. Котик ведь был за полнейшее соблюдение приличий и не стал бы рассказывать никому, как он обокрал своего учителя, и его можно понять. А то, что он сам рассказывал мне о судьбе библиотеки Эльснера — в это я поверить просто не в состоянии. В это просто невозможно поверить. Но восстановить реальную картину происшедшего довольно легко, мне кажется. Где-то в пятидесятые годы Эльснер вдруг женился. именно «вдруг». В молодости у него были гомосексуальные наклонности. Он сам рассказывал Котику о своем страстном любовном романе с известным впоследствии сатириконовцем Петей Потемкиным. Ну. потом приставал к актриске Рындиной, но это, думаю, больше для славы, она была очень популярна, ей ведь сам Игорь Северянин книги посвящал и в любви клялся, и вообще она была скандально известна, и неудивительно, что Владимир Юрьевич решил погреться в лучах ее славы. Ну, а на старости лет женился, наконец, по-настоящему, причем, на молодухе и особе весьма и весьма пикантной. Тбилисской и збранницей Эльснера стала Оленька Верховская, блистательная, богемно-очаровательная, умная, тонкая, с громадным любовным опытом. После убийства Кирова, то бишь в 1934-м году, вся ее семья была выслана из Ленинграда, и Оленька буквально скиталась по Союзу, пока не оказалась в Тбилиси и не приблудилась к Эльснеру. В семье Верховских, кстати, воспитывалась Марина Малич, будущая жена Даниила Хармса. Оленька как раз и познакомила их, оставаясь еще долго любовницей Хармса. Вот так-то! такие нравы были. Да, дружила Оленька, будущая супруга Эльснера, в петроградско-ленинградскую пору своей жизни с актрисой и художницей Ольгой Гильденбрадт. Через Юрочку Юркуна, мужа этой Гильденбрандт, наша Верховская попала прямиком в круг Михаила Кузмина, ибо они жили втроем Юркун, Кузмин и Гильденбрандт. Ну. ты знаешь наверное об этом, история громкая. Тебе, Фима, только не ведома, думаю, Оленька Верховская, ставшая со временем нашею тбилисскою жительницей. В общем, особа эта была чрезвычайно интересная. Да, и была она гораздо моложе Эльснера. В 1964-м году, как я помню, Владимир Юрьевич вдруг умер. говорю «вдруг». ибо он хоть и был в весьма пожилом уже возрасте, но весьма бодр. Вскорости Ольга Верховская, еще довольно молодая, полная сил и обаяния, покончила жизнь самоубийством. И это уже была неожиданность. Однако то, что она покончила жизнь самоубийством, это по официальной милицейской версии, которой в Тбилиси, должен тебе сказать, практически никто не верил. Причем, когда после гибели Ольги Верховской, вошли в ее с Эльснером квартиру. никаких книг там не было. Вообще никаких книг. Вся эльснеровская коллекция, включая и немецкие трофейные книги, начисто «исчезла. Но эта явная пропажа тбилисские милицейские власти отчего-то вовсе не озаботила. Да, а Котик наш, супротив мнения прочих тбилисцев, между прочим, утверждал, что Ольга Верховская таки покончила жизнь самоубийством, хотя никаких видимых причин для этого не было: являлась вполне уравновешенной, была хороша собой, пользовалась успехом, что ее поддерживало, в том числе и эмоционально. Уход Эльснера как будто принципиально ничего не менял: она собиралась потихоньку распродавать его библиотеку и на это жить. Такие вот были планы у красавицы Верховской, как говорили. Не собиралась она ничего отдавать. Собиралась жить на это. И вдруг за два дня за два дня перед этим (разумею так называемое «самоубийство») будто бы она позвала Котика к себе и сказала, чтобы он забрал все книги, что этого хотел якобы сам Эльснер. Все это крайне маловероятно. Я лично в это совершенно не верю (Эльснер был страстный, бешеный коллекционер и даже помыслить не мог, что его собрание раритетов может оказаться у кого-то другого, и умер он от неожиданного сердечного приступа. умер враз) и ничуть не верю также и в ее самоубийство. Ольга Верховская была молода, жизнелюбива, имела множество поклонников и явно не собиралась вслед за супругом своим. Однозначно: она была убита. но вот как и кем — не ведаю. И сразуже ипосле того, как эта трагедия (мнимое самоубийство) произошла, библиотека Эльснера каким-то неведомым для меня образом перекочевала к Котику и вся разместилась в уютном его домике. Ясно, что книги были перенесены до смерти Верховской, а не до нее. Это уже, как я думаю, есть самый непреложный факт, чего, собственно, и сам Котик фактически не отрицал, хотя рассказывать об этом и не любил, только мямлил, что книги он получил по устному завещанию Эльснера, что то была предсмертная его воля.. А факт, собственно, заключается в том, что реально Котик в библифильском плане оказался стечением обстоятельств прямым и непосредственным наследником Владимира Эльснера. Я лично от каких-либо комментариев воздерживаюсь. Однако не могу не намекнуть, что упорно придерживаюсь, как и большинство тбилисцев, той версии, что Верховская была убита. Кем? Никакие предположения на сей счет лично до меня не дошли. Но вот что имей в виду, Фима: для истинного коллекционера, по-настоящему женатого лишь на своих книгах, супруга — во многом атрибут чисто формальный и если он вдруг начинает мешать и претендует на всамделишность, то легко может быть устранен. Так что Котик. даже если вдруг и был причастен к устранению Ольги Верховской, то виновным себя отнюдь не почитал. Гораздо важнее — передача коллекции в надежные руки знатока и ценителя. Надеюсь, Фима, ты теперь не станешь поднимать шума и обвинять меня в том, что я присвоил некоторые раритеты Котика? Во всяком случае это раритеты не Котика и даже не Эльснера. Так что в своих обвинениях ты можешь слишком далеко зайти. В основе исчезнувшей библиотеки дежат трофенйные немецкие книги, которые были присланы в Тбилиси и тут уже были украдены. Понимаешь? Так н е советую идти тебе по пути поиска воров. И умерь, ради бога, свой пыл. Ты не Шерлок Холмс, отнюдь».

Я молчал. Возражать казалось бессмысленным — слишком уж эта закоренелая преступная душа была уверена в своей правоте.

Да и зачем возражать? Главное, я узнал. наконец, массу сведений, проясняющих во многом генезис уникальной библиотеки Котика, хотя неясных моментов еще остается с избытком.

* * *

На этом я и Нодар Леванович расстались и после того уже более не виделись.

Сильно рассчитываю, что мы никогда уже не встретимся. Полагаю, что это есть наше обоюдное желание, но за ним стоят совершенно разные импульсы.

Нодар Леванович, надеюсь, меня стал хотя бы немного побаиваться (страх разоблачения), мне же он стал совсем противен, хотя уже и в студенческие свои годы и испытывал по отношению к нему чувство определенной гадливости что ли, но все же, конечно, не до такой степени, как теперь.

Так что он не захочет видеть меня, так как будет побаиваться, а я вот из чувства из омерзения.

Но тут возникает один насущный, чисто практический, так сказать, вопрос, и он требует, как мне представляется, САМОГО незамедлительного своего разрешения.

2

Вопрос такой: а стоит ли верить во всем жутковатому, страшному, неприглядному рассказу Нодара Левановича о Котике, Владимире Эльснере, Ольге Верховской, рассказу полному грозных, но не всегда внятных обвинений?

Совершенно очевидно — Нодар Леванович пытался убедить меня (причем, заверяю — тщетно!) , что, может, он и плох, но и его предшественники-коллекционеры уже были весьма и очень даже плохи, ужасающе плохи, в том смысле, что абсолютно аморальны. И будто бы это фактически именно они не оставили ему, Нодару Левановичу, никакого иного выбора, показав на деле, продемонстрировав, что истинно ценный книжный раритет для собирателя приниципиально важнее человеческой жизни и что истинный хранитель, по сути, имеет право на преступление.

Преступная, гнусная философия, созданная специально для того, чтобы оправдывать преступления и преступников!

«Пойми же, наконец, это вовсе не я придумал!» — крикнул в сердцах Нодар Леванович — . «Это милейший наш Котик жил по таким бесечловечным, античеловеческим законам, усвоенным им от своего учителя, Владимира Юрьевича Эльснера. Заруби себе это на носу, Фима, и каждый раз вспоминай, как соберешься бросаться на меня».

Но вот еще один вопрос, совсем другого плана.

Может ли быть, что Нодар Леванович, рассказывая о происхождении книжных собраний Котика и Владимира Эльснера, сильно присочинил, нафантазировал желая тем самым оправдать некоторые отвратительные свои поступки? Вполне может быть. Собственно, так и было, думаю.

Но может быть и так, что рассказ коллеги, собутыльника и собрата Котика по книжным страстям во многих отношениях вполне соответствует реальности, что совсем не отменяет совершения Нодаром Левановичем каких-то отвратительных поступков. Также очевидно и то, что сознательно втаптывая в грязь Котика, он хотел этим оправдать свою гнусность, и данное обстоятельство никак нельяз сбрасывать со счета.

В любом случае, Нодар Леванович, при всей своей омерзительности для меня, покамест является единственным более или менее знающим свидетелем в расследуемом деле. Так уж получается.

Да, у него есть собственный интерес, и он озабочен в первую очередь своей самозащитою и опасением за судьбу бесценной своей коллекции, берущей начало от немецких трофейных книг, книжных собраний Эльснера и Котика.

И чтобы его воровство не так уж сильно бросалось в глаза и не шокировало, Нодар Леванович как раз и решил компенсировать это рассказом о книжном воровстве Эльснера и Котика.

Он даже, не исключено, усиленно сгущал краски, дабы представить Котика и Эльснера как прямых преступников. ведя себя по отношению к своему покойному другу совсем не корректно и даже подло, пожалуй. Бесспорно, это так.

Но в то же время не сбросить мо счетов и того обстоятельства, что Нодар Леванович едва ли не более всех осведомлен во всем, что касается библиотеки Котика, и его показания, при всей их субъективной озлобленности, просто невозможно не использовать.

Но только при этом никак нельзя упускать из виду, что ради своего спасения, ради своего самооправдания Нодар Леванович будет много и нещадно лгать.

Так что в чем-то нам придется Нодару Левановичу в любом случае и довериться. Причем, точную меру допущенной им лжи узнать, увы, практически уже невозможно.

Но иного выхода, увы, просто нет.

Верить очень не хочется, совсем не хочется, но однакож все-таки придется, ибо получается, что верить-то больше некому, и вот по какой именно при чине.

Сложная получается ситуация, и вызвано это тем, что Нодар Леванович есть фактически единственный живой свидетель по рассматриваемому делу, и свидетель, причем, многознающий, но при этом все осложняется тем, что он есть свидетель, который сам находится под весьма серьезным подозрением.

Что же остается в таком случае? А остается одно: верить и одновременно сомневаться, полагаясь при этом на собственную интуицию в вылавливании плевел лжи. Другого выхода просто нет, увы. Приходиться прислушиваться к словам заведомого подлеца.

Да, ситуация не из простых. Я попытался компенсировать или точнее снизить неясность, туманность, путанность фактического фона, извлекаемого из полу-лживых и по тону своему гнусных признаний Нодара Левановича, за счет розыска дополнительных сведений о Владимире Эльснере.

При этом я никак не могу понять, что же случилось все ж таки с Ольгой Верховской — ну не Котик же в самом деле ее убил? А с другой стороны, библиотека Эльснера у него вдруг потом каким-то образом оказалась… И это ведь непреложный факт.

В общем, неясности остаются, но зато во многом прояснилась общая картина того, как Эльснер стал жителем Тбилиси и потом учителем Котика, как поэт и как библиофил.

3

После услышанной от Нодара Левановича истории, я напрямую уже заинтересовался Владимиром Эльснером, посредственным поэтом, переводчиком с немцкого, французского, грузинского и первоклассным собирателем книг, как оказалось, и попытался выяснить, как же он, некогда весьма активный киевский литератор, издатель «Антологии современной поэзии» (4-й выпуск сборника «Чтец-декламатор»), попал в 1920-м году в Тбилиси и навсегда там остался.

В свое время Котик не раз упоминал при мне его имя и говорил, что ходил к Эльснеру домой и тот показывал мальчику всякие книжные редкости, «Золотое руно» и разные символистские изыски. Однако я тогда особо не прислушивался к этим, не слишком подробным и оживленным рассказам Котика об Эльснере, о чем потом не раз сожалел.

И теперь свой поиск мне пришлось начинать буквально с самого что ни на есть чистого листа.

А оказался Владимир Юрьевич человеком чрезвычайно прихотливой судьбы. И иожет, творчески он не очень интерсен, но вот судьба его заслуживает пристального внимания.

Вот что в конце концов удалось мне выяснить. При этом дожен заметить, что материалы пришлось собирать буквально по мельчайшим крупицам, ибо Эльснер в наши дни оказался, можно сказать, забыт начисто, совершенно надежно забыт.

Упоминают о нем неизменно вскользь и только в связи с совсем другими личностями. Исключений тут практически пока что не существует. Во всяком случае мне они не известны.

* * *

Об Эльснере если и желают вспоминать, то в первую очередь в связи с тем обстоятельством, что он был шафером на свадьбе у Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Действительно, именно этот эпизод и выводит Владимира Юрьевича из литературного небытия.

Эльснер, кстати, любил еще частенько добавлять, что это как раз он и научил несравненную Анну Ахматову азам стихотворного мастерства. А она вот его, судя по всему, терпеть не могла, если верить ее записным книжкам и еще кое-каким фактикам.

Известно, что Гумилев посвятил Эльснеру стихотворение свое «Товарищ». Сначала оно было опубликовано с посвящением Эльснеру в журнале «Аполлон», а потом было перепечатано в гумилевском сборнике «Жемчуга».

Так вот Ахматова в экземплярах «Жемчугов» неизменно и с поразительным упорством вычеркивала гумилевское посвящение Эльснеру, добавляя при этом, что стихотворение на самом деле посвящено совсем другому человеку и что Эльснер никогда не был другом Гумилева.

А в 1964-м году, в день, когда узнала о смерти Эльснера из некролога в «Литературной газете» (автором его, кстати. был другой учитель Котика — брюсовед и тоже коллекционер Игорь Поступальский) , в записной книжке своей написала, что он умер и не удержалась — тут же добавила, что стихотворение «Товарищ» посвящено Гумилевым вовсе не ему.

Получается, Ахматова целые десятилетия вела какую-то борьбу против Эльснера и, даже узнав об его смерти, не пожелала этой борьбы прекращать.

Интересно. не правда ли? Данное обстоятельство вполне характеризует обоих.

Да, отчего-то не жаловала Анна Андреевна нашего героя, и на протяжении очень многих лет.

Тип был, как видно, юркий, хваткий, не слишком разборчивый в средствах и одновременно высокомерный (Николай Харджиев, известный собиратель, коллекция которого была разграблена западными славистами, в одном из своих писем выразился о Владимире Юрьевиче так: «бездарный поэт и малопривлекательный сноб») .

И чем-то Эльснер Ахматовой явно досадил в свое время, может, как раз рассказами о том, что это он ее стихи писать научил. Вполне возможно, что и другая причина была или даже целый комплекс причин. Несомненно лишь то, что терпеть его не могла.

И все ж таки вспоминают об Эльснере, как правило, в связи с именами Ахматовой и Гумилева. А он сам как бы и не существует. Так было и так продолжается.

А ведь Эльснер четыре книги стихов выпустил и еще томик немецких лириков в своем переводе, первым начал открывать русскому читателю Рембо и Рильке.

Да, стихи Эльснер писал по большей части эпигонские; подражал многим, но в первую очередь — Валерию Брюсову. Совсем не зря строгий поэтический ментор Владислав Ходасевич оставил о первом сборнике Эльснера «Выбор Париса» следующий уничтожающий, убийственный отзыв, после появления которого молодому автору надо было бы просто бежать опрометью из литературы, но Эльснера, судя по всему, отзыв совсем не смутил:

«Читаешь его и даже дивишься: как это удалось автору написать целых 77 стихотворений без единой интересной мысли, без единой строки. которую бы хотелось запомнить? И больше того: зачем было вообще г. Эльснеру писать стихи, если совершенно ясно, что при писании их им не руководило ничто, кроме удовольствия пригонять друг к другу словак и строчки? Никакому Парису не разобраться в горе бирюлек, какую представляет собою эта книга. Здесь Дионис из зеленой бронзы и 2ворохи лежалой капусты», книжные полки и пустые подсолнухи, которому так приятно автору чесать щенят. И обо всем говорится с одинаковой хлесткостью и одинаковым равнодушием. С первого взгляда кажется, что г. Эльснер если и никакой поэт, то все же искусный стихописатель: однако, присматриваясь, разуверяешься и в этом. Г-н Эльснер рифмует «птицы» и «вереницей», «газа» и «разум», «полки» и «недомолвки». Он расставляет слова более в угоду метру стиха. чем смыслу: «Она неспешно шла, колебля чуть эгреткой». Попадаются строфы, подобные следующей: А вечером тучи, несметною силой

Пока их ветрами в бою не разгонит

Багровое солнце, словно Атиллу,

Ему по пути, то в поле хоронит.

Это уже просто бессмыслица. Здесь все хромает: последовательность образов, рифмы. синтаксис… Вообще говоря, г. Эльснер не очень хорошо пишет стихи, достаточно бессодержательные».

Да, сказано весьма жестко. Впрочем, признаюсь, и я в настоящем романе-расследовании вовсе, увы, не оригинален по отношению к бедняге Эльснеру, и меня сейчас, так уж получилось, самое стихотворчество Эльснера совершенно не занимает.

Меня в пределах настоящего текста Владимир Юрьевич интересует только как собиратель книжных раритетов и еще, как учитель Котика на библиофильской и поэтической стезе, то есть в каком-то смысле поэзия Эльснера все же сейчас хоть как-то занимает меня.

А Котик, кстати, был, как я уверен, во всех смыслах истинный ученик Эльснера: и он в стихах своих был последовательнейший подражатель

очень точно воспроизводил чужое, мертвое, а своего, живого попросту не имел, а может, и не хотел иметь или не мог; скорее всего именно не мог иметь.

И подражал, подобно Эльснеру, не одному, а сразу многим корифеям Серебряного века.

Вообще, когда ты буквально одержим страстью к овладеваиию редкими книгами, ни на что другое, видимо, тебя уже хватить просто не может. Эта страсть сушит дар и даже убивает его.

Вернее наоборот: творчески бесплодная, иссушающая страсть возникает и утверждается именно из-за отсутствия подлинного дара. Такая исключительная страсть к книжному собирательству есть во многом прямой результат творческого бессилия. Мне лично так кажется. И поясню сейчас почему.

Страстное коллекционерство, растянувшшеся на целые десятилетия, может быть актом отчаяния личности, не способной к творчеству, изверившейся или сомневающейся в силе своего большого дара.

Обладание редцайшими книгами есть своего рода компенсация того, что личность не смогла достичь истинной творческой самобытности. Точнее это попытка подобной компенсации.

Порой собиратель внутренне так и остается неудовлетворенным тем, что пребывает в своем сухом, безжизненном коллекционерском горении, в бешеной жажде обладания редчайшими книгами.

Это чувство исключительного обладания дает собирателю ощущение своей власти, своего необыкновенного могущества. Но в минуты прозрения собиратель понимает всю призрачность этого могущества, понимает свою творческую ущербность. Понимает, что все-таки гений-то не он, а творец, и тогда пред книжником (не создающим фолианты, а лишь собирающим их) явственно начинает маячить катастрофа.

Однако нередко и даже часто, пожалуй, собиратель так и живет до конца, ослепленный, поглощенный без остатка своей страстью к обладанию раритетами. Его не посещают иикаке прозрения, и он счастлив жить погрязшим в своем вечном коллекционерстве, с гордостью и высокомерием существуя даже не вне мира, а над миром.

4

ШКАФ АНТИКВАРИЯ

В тысячелетнем сне вы стали близки:
Диана строгая и пламенный Нергал,
Позеленевшей бронзовой паниске
Фарфоровый маркиз читает мадригал.
У мраморной застенчивой камены
Зажглась румянцем белизна ланит,
К ее плечу склонился Марс надменный,
Два сфинкса ластятся к нагой Лилит.
Любовь над вами стелет полог цепкий
И длится оргия, как в некий год чумы,
Затем, что живы призраки и слепки
Безвременно ушедших в лоно тьмы.

Владимир Эльснер

* * *

Примечание автора романа-расследования:

А о Лилит, точнее об вызывании ее в мистическом экстазе, Владимир Юрьевич написал особый текст: собственно, это повестушка, имеющая вид документов, которые были сочинены самим же Эльснером. См. приложение.

Ефим Курганов

5

ЖАЛОБА ПРОЗЕРПИНЫ

Я пленницей томлюсь в подземном мрачном царстве,
Где повелителем невидимый Плутон.
О ведала ли я, что боги мне, в коварстве,
Готовят жребий, с ним делить очаг и трон.

За мною следует теней послушных свита,
Сухими листьями их голоса звучат;
тяжелым оловом повсюду тишь разлита,
Не делят времени час утра и закат.

Нет радостных цветов, растут лишь асфодели,
И мака стелятся печальные поля –
Под ветром никогда в Эребе не шумели
Густые, темные как тучи тополя.

С далекой родины лишь смерть приносит вести,
Бросая к сонму жертв еще один трофей…
Когда-то Одиссей сошел с Гермесом вместе,
Да Эвридики тень. скорбя, искал Орфей.

Родные. близкие вы все за гранью Леты –
Устала грудь рыдать, в очах не стало слез.
Путь избавления, похоронен во мгле ты,
Где Цербер стережет Аидов грозный пес.

Владимир Эльснер.

* * *

Примечание автора романа-расследования:

Все образы совершенно стерты, банальны до неприличия, ассоциации как-то уж слишком школьнически примитивны. Но вот что очень даже интересно: тут есть одна строчка об Орфее и Эвридике. и строчка при этом очень даже показательная.

Эльснер явно зачитывал это свое стихотворение Котику, когда тот мальчиком еще приходил к нему.

Мотив поисков Орфеем в подземном мире Эвридики — Котик впервые. я убежден. вычитал именно у Эльснера. Вячеслав Иванов. Волошин, Брюсов, Ходасевич пришли к нему потом. коргда первая поэтическая закваска была получена и усвоена.

Вообще Эльснер, вводя мальчика в искусство Серебряного века, преподавание, ясное дело, начинал с себя, исходя из своего личного поэтического опыта. Показывал и зачитывал слух свои книжки «Выбор Париса» и» Пурпур Киферы», зачитывал свои переводы из Рильке и. в частности. из сонетов Рильке к Орфею.

Так что Котик (поначалу-то точно) изысканный, рафинированный российский модернизм усваивал из вторых и даже третьих рук и при этом рук не достаточно ловких.

Поэтому, может быть. не только отсутствие таланта. поэтической оригинальности, но и еще и данное личное обстоятельство (встречи и дружба с Эльснером) определило то. что Котик так навсегда и остался по отношению к поэзии Серебряного века учеником.

Ефим Курганов

Продолжение