Генрих Шмеркин: Фрачная месть

Loading

«Здравствуйте, Милиция Фёдоровна! Вы слыхали, вчера на Чернышевского снесли церкву, двумя взрывами, и теперь, говорят, там пустят трамвай на вокзал, а «тройка» будет ходить не до релейного, а на Цигарёвку, а на вокзал пустят «пятёрку» — через Урицкого, а ещё, говорят, снесут литерный дом…»

Фрачная месть

кинокомедия, лит. сценарий

Генрих Шмеркин

АННОТАЦИЯ

Немолодой концертирующий пианист, ненавидящий свою профессию, возвращается в отчий дом — в детство и юность — чтобы отомстить родителям за исковерканную жизнь… Историйка о классном музыканте, ставшем таковым по принуждению.

Синопсис

Год 2010-й, бабье лето, одна из концертных площадок небольшого немецкого городка. В программе — «Концерт №1 Чайковского для фортепиано с оркестром». Несколько минут до начала, зрительный зал заполнен до отказа. Исполнитель — известный пианист Борис Левитанский.

Гримёрка, в которой переодевается концертант. Уже немолодой, угрюмый мужчина надевает фрачную пару и начинает строить зеркалу рожи, пытаясь себя рассмешить…

Концерт начался, за роялем Борис. Страдальческая гримаса, лицо подёргивается в такт музыке. Каждый аккорд, каждая нота, извлекаемая из инструмента, отдаются в глазах концертанта болью и отвращением…

Внезапно — концертант оказывается под открытым небом — в родном городке, на родной улице Стахановской, в послевоенном своём детстве… Середина пятидесятых, тусклый свет фонарей, вой ветра, лай собак. Февральская позёмка. Мороз, гололёд. А он как есть — в лёгких концертных туфельках и во фраке с бабочкой, ни пальто, ни шапки… Родной дворик. Старик видит свою молодую, живую мать, он искренне взволнован встречей… Затем — отца.

Отчий дом, старые обиды…

Борис начинает глумиться над родителями, мстя им за исковерканную судьбу. В теплящемся сознании старика проносятся моменты его жизни вперемешку с рассказами отца, в голове по-прежнему звучит Концерт №1.

… Конец НЭПа; отец — малолетний беспризорник; участвует в уличной банде, грабящей прохожих. Одна из жертв ограбления оказывает неожиданное сопротивление и малолетка лишается глаза. Беспризорник угождает в руки ОГПУ, «сдаёт с потрохами» своих подельников и попадает в макаренковскую колонию для несовершеннолетних правонарушителей. Одноглазый колонист наделён нешуточным музыкальным даром, он мечтает обучиться игре на фортепиано и стать известным пианистом. Выйдя из колонии, подаёт документы в музыкальный техникум. Однако начинать фортепианную карьеру ему — в 16 лет! — уже поздно, и Петю (так зовут бывшего беспризорника) принимают в класс ударных инструментов. Далее — он поступает на работу в цирковой оркестр, барабанщиком. Женится. И селится у жены — в её 1-комнатном домишке с «удобствами» во дворе. Молодая семья влачит жалкое существование, жена донимает мужа попрёками. У супругов рождается сын, его нарекают Борисом. Сын, как и отец, обладает ярким музыкальным даром, однако ни малейшего желания посвятить всю жизнь игре на фортепиано не испытывает. Отцом же овладевает навязчивая идея: «Если у меня не получилось, пусть получится у сына!» Всё в поведении Петра подчинено этой цели. Он постоянно подавляет сына, «воспитывает» его исключительно ремнём, принуждая заниматься на ф-но и буквально выколачивает из Бориса музыкальные успехи. Он очень любит своего Борьку, старается оградить от неприятностей, поэтому всё время поучает. И избивает за малейшее ослушание. Запуганный отцом Борис боится признаться ему в своём, не стоящем и выеденного яйца, «проступке», из-за которого он слёг в постель с бронхитом, и сваливает вину на учительницу; в школе на мальчика ложится клеймо клеветника…

Время спустя отец не позволяет Борису — уже взрослому парню! — связать свою жизнь с любимой женщиной, ибо считает, что «на ней пробы негде ставить». Мать поддерживает отца в этом воспрепятствовании — несмотря на то, что сама супружеской верностью особо не отличается…

Под мощнейшим родительским напором — Борис таки становится концертирующим пианистом (!) и женится на нелюбимой.

У Петра больное сердце, он умирает, не дожив до старости. Мать выходит замуж второй раз; новый муж — «справный мужик», деляга, заведующий топливным складом. Материальное положение и жилищные условия Майи несказанно улучшаются…

Борис мстит матери — «настучав» на неё покойному отцу и рассказав о её курортных «амурах», свидетелем которых ему довелось быть в раннем детстве. Даёт Петру понять, что любимая им супруга выскочила замуж сразу после его смерти — чего тот так боялся… Затем сталкивает лбами своего несчастного отца и нового материного мужа, в результате чего поражение терпят и тот и другой… Борис ликует, звучит финал Концерта, предсмертный бред продолжается… На экране — те же подмостки, тот же оркестр, вдохновенное лицо дирижёра. Громкие, исполненные страсти аккорды фортепиано. Камера переводится на рояль; звучит последний аккорд. За роялем — никого, он пуст.

Литературный сценарий

Действующие лица

Концертант, известный пианист Борис Левитанский. Худощавый мужчина старше шестидесяти; седой, с веснушчатым лицом и бородкой-эспаньолкой. В неизменном концертном фраке и при бабочке.

// Борька — Концертант в возрасте 10 лет. //

// БУСЯ — Концертант в возрасте 5 лет. //

Майя, мать концертанта. Женщина тридцати двух лет — на протяжение всего действа. В домашнем халате и в шлёпанцах на босу ногу.

Пётр, отец Концертанта, первый муж Майи. Барабанщик циркового оркестра; крепкий, основательный мужчина сорока лет — на протяжение всего действа. С чёрной повязкой на глазу, в галифе из диагоналевой ткани защитного цвета и в нижней «кальсонной» рубашке. Иногда поверх рубашки надет китель сталинского образца.

// Петюн — Пётр в юношестве. //

// Оборванец — Пётр в возрасте шести лет. //

Белла, преподаватель фортепиано Белла Романовна Брауде, 37 лет.

// Тортилла — Белла Романовна Брауде в возрасте 95 лет. //

Люсьена, очаровательная обнажённая девица 22 лет.

Анатолий, гребец, спасатель лодочной станции. Симпатичный молодой человек спортивного телосложения.

Мужик, заведующий топливным складом Константин Николаевич Дрыкин. Толстяк лет шестидесяти, второй муж Майи (женившийся на ней после смерти Петра).

АЛИна, учительница младших классов Алина Семёновна Волобуева, 30 лет.

Артур, учитель русской литературы Артур Валерьевич Лозанов, чуть старше тридцати.

Постучавшийся, Степан Волобуев, муж Алины.

директриса, Милиция Фёдоровна Свеженцева, директор школы. Грузная, царственная женщина в жакете и с галстучком.

Скибневич, профессор консерватории Мстислав Сергеевич Скибневич (фортепиано). Семидесятилетний старик с едва заметным тремором в руках.

Докукин, доцент консерватории Николай Акимович Докукин, 55 лет.

Жевлов, старший оперуполномоченный угрозыска, капитан в кожаной куртке, с хриплым «песенным» голосом.

Шарлапов, оперуполномоченный угрозыска, старший лейтенант в военной гимнастёрке.

Доктор, полнеющий мужчина 38 лет, большой баловник и остроумец.

Зиночка, медсестра. Девица лет тридцати, не понимающая тонких шуток.

Супруга, жена Концертанта. Малосимпатичная женщина шестидесяти лет, с угристым мясистым носом. Имя неизвестно, но, скорей всего, зовут её — Инна.

ЦИка, ученица 4-А класса Инна Цекановская, одноклассница Борьки. Нескладная, неказистая девчонка с таким же угристым, мясистым носом, как и у Супруги.

Кладовщик.

буфетчица.

Охранник.

Повариха, толстомордая баба лет 50.

Ирма, худющая чёрная кошка.

Джорджетта, цирковая лошадь. Наряжена в балетную пачку.

Милиционеры, следователи, соседи, понятые, пляжники, гардеробщики, вахтёры, билетёрши, циркачи, музыканты, дети, школьники, учителя, барышни, щёголи, толстяки, публика в зрительных залах, извозчики, нэпманы, колонисты, прохожие, беспризорники, консерваторские преподаватели и студенты; вороны, воробьи, собаки, мошки, гусеницы и др.

ЭПИЗОД I/«Афиша»

Чёрный экран. В кромешной тьме ожесточённо поскрипывают кроватные пружины. Через некоторое время раздаются робкие звуки пианино. Койка мгновенно смолкает, кто-то сбивчиво — одним пальчиком — пробует сыграть Гимн Советского Союза.

Весь видеоряд — до конца эпизода — проходит под это музыкальное (Гимн СССР) сопровождение.

На экране появляется изображение (в цвете).

Одна из центральных улиц провинциального германского городка, XXI век. Жмущиеся друг к другу 3-этажные домики с готическими крышами, вывески на немецком языке, лавки, кафешки с вынесенными на тротуар столиками, католическая кирха — памятник архитектуры, монастырская стена, сработанная ещё рабами Рима… Тёплая осенняя погода. Вечереет; помигивают рекламы айфонов и андроидов, вдоль тротуаров припаркованы крутые «тачки». Сквер, слегка припорошенный жёлтыми листьями, в нём — двухэтажное здание с неоновой вывеской «Musikhalle» над козырьком, что-то типа местного Гранд-опера. Публика проходит внутрь, предстоит какое-то зрелище. На почтительном расстоянии от входа — несколько курительных урн, вокруг них — дюжина курильщиков. Чуть поодаль — замысловатая скульптурка из металла, изображающая то ли модель атома, то ли земной шар, и массивная афишная тумба с красочным анонсом (крупный план):

Musikhalle 15. September, 2010
Boris Levitanski
Tschaikowsky — Konzert Nr. 1
für Klavier und Orchester
Anfang 20:00

Из группы курильщиков камера выхватывает «Красавчега» — типажа с неординарной, запоминающейся внешностью. Красавчег докуривает сигарету и тут же прикуривает от неё следующую.

ЭПИЗОД II/«Musikhalle»

Гимн СССР обрывается, камера проезжает внутрь — мимо билетёрш и гардероба, минует вестибюль и попадает в зрительный зал. Гомон публики, немецкая речь. Общий план: нордические лица, относительно невысокие потолки, свободных мест почти нет. Подмостки пусты — на них лишь стулья, пюпитры и рояль, выдвинутый на авансцену.

ЭПИЗОД III/«Гримёрка»

Мёртвая тишина, гримёрная комната. Крупным планом: висящая на плечиках концертная фрачная пара чёрного цвета — с ослепительно белой манишкой и с такой же, ослепительно белой, бабочкой. Камера «любуется» фраком, разглядывая его то с одного боку, то с другого, нежно прикасаясь к его воротнику, рукавам, лацканам, пуговицам, петлицам… Соскальзывает на гримёрный столик, затем — на стоящего перед платяным шкафом худощавого, раздетого до трусов мужчину старше шестидесяти, с веснушчатым лицом и бородкой-эспаньолкой. Дверца шкафа приоткрыта, на ней висят плечики с упомянутым выше «фрачным» гардеробом. Хмурый старик пристраивает в шкаф только что снятые джинсы и начинает одеваться. Надевает белую футболку. Затем, привстав на цыпочки, снимает фрак с плечиков и вешает на стул. Тянется за манишкой, надевает её и бабочку. Поправляет «на автопилоте» бабочку и вдруг начинает строить перед зеркалом рожи, пытаясь себя рассмешить…

ЭПИЗОД IV/«Пролог»

Снова зал, гомон публики, свободных мест нет. На сцену выходят музыканты, народ выключает телефоны. Оркестранты рассаживаются.

Появляется концертант[1] — во фраке и при бабочке. Аплодисменты. Концертант обозначает поклон и усаживается за рояль. Долго и нудно ёрзает на оттоманке, ища положение поудобней, оправляет фалды фрака и кивает дирижёру. Мгновение тишины, взмах дирижёрской палочки; звучит Концерт №1 Чайковского для фортепиано с оркестром, вступление.

Игра скрипачей, духовой группы. Руки пианиста, прыгающие по клавишам.

Камера скользит по потолку над оркестром, являя зрителю техническое оснащение подмостков: тросы, блоки, электротельфер, прожектора со светофильтрами.

Виртуозная игра пианиста (съёмка со спины), вдохновенное лицо дирижёра.

Концертант — крупным планом. Седая прядь волос, ниспадающая на лоб. Страдальческая гримаса. Лицо подёргивается в такт музыке. Каждый аккорд, каждая нота, извлекаемая из инструмента, отдаются в глазах Концертанта болью и отвращением.

Ноги, нажимающие на педали рояля. Крупным планом: модные лакированные туфли пианиста — чёрные, лёгкие, с острыми носами. Снова лицо. Взгляд устремлён ввысь, вдохновенная прядь дрожит на ветру; вместо потолка над ним — ночное зимнее небо с редкими поблескивающими звёздами.

ЭПИЗОД V/«Майя»

Музыка продолжается, камера переводится с неба на землю: городская окраина, середина пятидесятых. Поверх мёрзлых сугробов стелется позёмка. Гололёд, тусклый свет фонарей, табличка: «ул. Стахановская». К музыке примешивается вой ветра и лай собак. По скользкой обледеневшей грунтовке — мимо покосившихся халуп с закрытыми на ночь ставнями, мимо одноэтажных кирпичных домиков со стереотипной надписью «Мин нет Иванов» — шествует одинокая цирковая лошадь, выряженная в балетную пачку. Иногда лошадь поскальзывается, опрокидывается на спину, затем, совершив ряд заученных движений, встаёт на ноги и продолжает своё шествие. За ней — словно идущий по проволоке циркач — пошатываясь и раскинув руки для баланса (дабы не поскользнуться?) — поспешает наш Концертант во фрачной паре и при бабочке[2], с непокрытой головой и без пальто. Старик ослабляет бабочку, расстёгивает верх манишки. На лице, подёргивающемся в такт музыке — всё та же страдальческая гримаса.

Перед Концертантом возникает низенький, занесенный снегом домишко с единственным окном. Маленький дворик. Нужник, дощатый сарай. Над трубой вьётся дым, в окошке горит свет. Занавеска отдёргивается, в оконном проёме — промельк чьего-то лица. Дверь распахивается, во двор выбегает женщина лет тридцати двух, в домашнем халате и в шлёпанцах на босу ногу (это — Майя).

Музыка обрывается.

Камера перескакивает с Майи на Концертанта. Старик останавливается, молча опускает взгляд, руки по-прежнему раскинуты в стороны.

Майя. (Недоуменно.) Ты???

Концертант. Привет…

Далее, по мере их диалога — камера мечется от одного говорящего к другому (только лица, крупным планом; старик смотрит сверху вниз, Майя — снизу вверх).

Майя. Зачем?!

Концертант. Что?

Майя. Так рано?

Концертант. Ты не рада?

Майя. Что случилось?

Концертант. (Недоуменно.) А что должно было случиться?

Майя. (Озабоченно.) Ой!.. Без шубы?!

Концертант. Не холодно.

Майя. Простудишься… Опять…

Концертант. (Не отрывая глаз от Майи.) Не холодно, говорю.

Майя. (Всплеснув руками.) Ой, Боренька… Куда ты… по белью?!

Крупным планом: лёгкие концертные туфли старика (чёрные, лакированные, с острыми носами, см. предыдущий эпизод) заляпаны грязью. Съёмка снизу: на подошвах — глина вперемешку со снегом. Старик, как заправский канатоходец, стоит «в воздухе» — балансируя на бельевой верёвке, висящей во дворе. На верёвке развешены задубевшие кальсоны, простыни, пододеяльники. Всё бельё позади Концертанта — с грязными следами его подошв. Один конец верёвки крепится к простенку дома, другой — неизвестно куда и уходит за пределы экрана.

Майя. (Сокрушённо.) Вся стирка… насмарку…

Концертант. (Сконфуженно смотрит себе под ноги.) Прости… Не видел.

Майя. Воду отец… аж с Нетеченской таскает…

Концертант. Я помню.

Майя. Есть будешь?

Концертант. Пирогом твоим… с ревенём… пахнет… (От дверей тем временем отделяется мужская фигура.)

Майя. (К Концертанту.) Проходи…

Крупным планом: крепкая мужская рука резко «передёргивает» верёвку. Концертант вскидывает руки, срывается вниз.

Тихий мужской голос (Злобно, с издёвкой.) Ревеня захотелось, да?.. Щас получишь… у меня ревеня!

Над валяющимся на снегу стариком возвышается крепкий, основательный мужчина лет сорока — с чёрной повязкой на глазу, в галифе из диагоналевой ткани защитного цвета и в нижней «кальсонной» рубашке (это Пётр).

Крупным планом: глаза Концертанта, исполненные страха.

Майя. (За кадром.) Петя, что ты…

Пётр склоняется к старику, хватает его за ухо, поднимает на ноги и тащит в дом.

Майя. (За кадром.) Не трогай его, Петя… прошу…

ЭПИЗОД VI/«Дрессура»

Цирковые репетиционные будни. Пустые балконы, пустой амфитеатр. На арене — молодая норовистая лошадка в балетной пачке и брутально подчиняющий её себе берейтор (дрессировщик лошадей). Он учит её делать стойку (удерживать равновесие, встав на дыбы), выполнять трюк «вставание на ноги», который зритель наблюдал только что, в предыдущем эпизоде. Рутинные занятия, изнуряющие и дрессировщика, и животное…

ЭПИЗОД VII/«Синема»

Немое кино, ролик №1

Чёрно-белое нервно-дёрганое изображение.

Нарочито комичное, типичное для немого кино музыкальное сопровождение на расстроенном ф-но.

Двадцатые годы. Безлюдная городская улица, мощёная мостовая, поздний зимний вечер. Продуктовые лавки, витрины, вывески: «Конфекты-марцыпаны», «Стрижка-брижка компресс-массаж», «Галантерейный парадиз Вайнблат», «Греческие товары Макс Полулях» (орфографию и синтаксис сохранить). На мусорных баках копошатся обнаглевшие крысы, на ветру полощется плакат «Да здравствует новая экономическая политика партии большевиков — путь к изобилию и процветанию!». У купеческого дома останавливается пролётка. Густой пар из ноздрей лошади и возницы. Из пролётки вылазит попыхивающий сигарой нэпман в шубе и меховой шапке. В руках — туго набитый саквояж на застёжках; нэпман рассчитывается с извозчиком и торопливо направляется к парадному, пролётка трогается. От стены отделяется малолетний Оборванец, он что-то говорит нэпману. Титр: «— Братан, закурить не найдётся?». Нэпман что-то отвечает, недобро усмехаясь. Титр: «— Мал ещё смолить, сосунок». Из подворотни вразвалочку вываливают четверо беспризорников постарше. Они тут же обступают мироеда, один что-то произносит. Титр: «— Почто сироту обижаешь?!». Короткая потасовка, беспризорники разбегаются. Нэпман поднимается с мостовой; на нём лишь нижнее бельё, он босиком, без саквояжа и с синяком под глазом.

Немое кино, ролик №2

Фортепиано делает модуляцию на полтона вверх.

Полдень, оживлённая улица, вывеска «Коммерческий банк Шанс». Из дверей банка выходит толстяк с чемоданчиком. Его поджидает уже знакомый зрителю Оборванец. Титр: «— Дядя, дай двадцать копеек». Ответ (титр): «— Пошёл вон!». Оборванец пятится назад, затем взвивается и с разбегу таранит толстяка головой в живот. Появляется уже знакомая зрителю четвёрка подельников. Потасовка, всё повторяется по накатанной схеме. Прохожие старательно отворачиваются. Итог: на тротуаре лежит раздетый толстяк, без чемоданчика и с «фирменным» фингалом под глазом. Трагический аккорд, музыка идёт на коду. Затемнение.

ЭПИЗОД VIII/«Дом»

Снова цветное.

Концертант (фрак), Майя (халат, шлёпанцы), Пётр (галифе, нижняя рубаха).

Дом на ул. Стахановской, продолжение эпизода V/«Майя». Просторная (и единственная!) комната. Печь-голландка с булькающим на плите чугунком, рядом — охапка дров, корыто с углем, в углу — куча какого-то хлама. Убогая мебель: умывальник типа Мойдодыр, платяной шкаф, буфет, диван, никелированная кровать-полуторка, обеденный стол, пианино. На стене — «иконостас» семейных фотографий, радиорепродуктор. На противоположной стене — аляповатый фотопортрет молодой супружеской пары (Майя + Пётр); супруги нежно смотрят друг на друга. На крышке пианино растянулась Ирма — худющая чёрная кошка.

Пётр втаскивает старика за ухо в дом, отвешивает ему пощёчину. Старик вскрикивает, Ирма соскакивает на пол и ретируется в сени. Пётр, со словами «С ремнём, а не с ревенём!», выдёргивает из брюк ремешок и швыряет Концертанта на диван. Укладывает лицом вниз, задирает фалды фрака и спускает с него брюки.

Пётр. Что, на отдых потянуло? (Огревает старика ремнём по заднице.)

Концертант. (Испуганно.) Не-ет!

Пётр. Будешь знать, как шляться без шубы, скотина! (Снова бьёт.)

Концертант. Я не хотел!

Пётр. Шубу ему, дармоеду… цигейковую справил! За триста рублей!.. За ушанку… литр водки отдал!.. (Снова удар.)

Концертант. Правда, не хотел!

Пётр. Воспаление лёгких решил подхватить?! Опять? Чтоб слечь? И байдыки бить? (Снова удар ремнём.)

Концертант. (Страдая от боли.) Это не я…

Пётр. Ах, не ты??? А кто??? (Снова удар.)

Концертант. Меня послали!

Пётр. Кто? (Ещё удар.)

Концертант. Алина…

Пётр. Не ври!

Концертант. (Со слезами на глазах.) Я не вру!

Появляется Майя.

Пётр. (К концертанту.) Делать твоей Алинушке больше нечего… как раздетого раздолбая… на мороз выгонять!

Концертант. Честное слово!

Пётр. (Распаляясь ещё больше.) Сказал — не ври! (Снова удар.)

Майя. (К Петру; неодобрительно качая головой.) Давно не говорили по душам? (Вздыхает.)

Пётр. Тебя не спрашивают!

Майя. Я сказала, отцепись от него!

Пётр. (В сердцах.) Я? «Отцепись»?! Тунеядец, нахлебник! (Растерянно.) Да я… В его годы… Разве я… такое имел?!

Тяжёлый вздох Петра. Он отводит страдальческий взгляд от Майи и смотрит в окно. Снова возникает чисто «тапёрная», комически рваная музыка. За окном — далеко во мраке — колеблется светящаяся точка. Наезд: точка превращается в подрагивающий на ветру фонарь, снова начинается немое кино.

ЭПИЗОД IX/«Зонтик»

Немое кино, ролик №3

(Чёрно-белое). Подрагивающий на ветру фонарь (см. окончание предыдущего эпизода) «обрастает» подробностями городского пейзажа: поздний весенний вечер, парк культуры и отдыха. Увитый плющом павильон с вывеской «Пикантные блюда».

Из дверей выходит подвыпивший усатый щёголь с барышней, оба в модных демисезонных пальто, у барышни пышная замысловатая причёска, щёголь — с зонтом-тростью. От куста отделяется чья-то тень, это всё тот же Оборванец. Снова титр: «— Брателло, закурить не найдётся?». Щёголь достаёт из кармана пачку папирос, протягивает оборванцу… Удар головой в живот, появление подельников, потасовка, свалка. Щёголь суёт в рот свисток и раздувает щёки (фортепианная трель). Титр: «Свистит». Через несколько мгновений грабители бросаются врассыпную, на земле сидят «фингалированный» щёголь — в семейных трусах, без свистка, и раздетая барышня — лысая, как бильярдный шар. Рядом валяется её причёска, оказавшаяся дамским паричком, а также зонт-трость кавалера и его пухлое портмоне.

Барышня приподнимается на колени и ползёт к портмоне; к нему же устремляется Оборванец; он уже наклонился, чтобы его подхватить… Острие зонта вонзается мальцу в глаз. Кровь заливает лицо, Оборванец орёт от боли. Барышня орёт от ужаса, в руке у неё — зонт с окровавленным остриём. Крупным планом: искажённое ужасом лицо кавалера, увидевшего лысину барышни.

К месту происшествия со всех ног бегут милиционеры. И сразу же — пляшущее изображение большого мрачного здания с огромными окнами и толстенными стенами, отделанными гранитом; на барельефе — красная звезда с серпом и молотом. Внутри — мраморные лестницы, паркет, просторные лифты с лифтёрами, по коридорам ходят люди в портупеях, с папками. Оборванец с перевязанным лбом и бинтовой повязкой на глазу даёт показания в кабинете у следователя.

Немое кино, ролик №4

Рассвет, пустырь, заброшенное 1-этажное здание с незастеклёнными окнами и сломанной вывеской «Управление продскладами». Одно окошко заколочено досками, из него торчит труба печки-буржуйки. К зданию подъезжает грузовичок с крытым кузовом, из него вылазят оперативники. Они проникают внутрь, крадутся по коридору и останавливаются у закрытой двери с табличкой:

Завхоз тов. Мелехов А. Ф.

Старший тихонько приотворяет дверь, включает фонарик: перед ним — кабинет с заколоченным окном. У буржуйки сушится одежда, на куче лохмотьев спят четверо подельников Оборванца. Оперативники бесшумно проникают в комнатку и по отмашке Старшего винтят спящих беспризорников.

ЭПИЗОД X/«Галифе»

Снова цветное.

Всё тот же «Musikhalle»[3], тот же оркестр, тот же исполнитель — за тем же роялем. Та же великолепная игра Концертанта, та же съёмка со спины (коротенько).

Камера переводится на зрительный зал, скользит по первому ряду и обнаруживает среди вполне прилично одетой публики — Майю в домашнем халате и шлёпанцах. Рядом ПЁТР, одетый в галифе и «кальсонную» рубашку, с той же повязкой на глазу. Он развалился в кресле и с умиротворённой улыбкой внимает игре пианиста, прикрыв свой единственный глаз…

ЭПИЗОД XI/«Путёвка в жизнь»

Духоподъёмная «тапёрная» музыка, марш социалистических бригад[4].

Чёрно-белые фотографии, одна за другой:

  1. Высокий забор, дощатые ворота. Над воротами — «вывеска», выполненная буквами, сбитыми из берёзовых поленьев:

Куряжская трудовая коммуна для беспризорников

и несовершеннолетних правонарушителей им. А.М. Горького

  1. Групповое, «постановочное» фото: группа юных воспитанников; по центру — А.С. Макаренко и А.М. Горький.
  2. Воспитанники под непосредственным руководством А.С. Макаренко в поле на прополке.

Немое кино-dok («документальное»), ролик №5

Та же духоподъёмная музыка, коротенькие «документальные» отрывки:

  1. Воспитанники в механическом цеху — обучаются токарному делу.
  2. Спальный «кубрик», двухэтажные, аккуратно заправленные койки.
  3. Воспитанники в школьном классе — обучаются грамоте, аккуратная надпись на доске: «Мы не рабы, рабы не мы!».
  4. Столовка; воспитанники уплетают кашу за обе щеки. Повариха (толстомордая баба лет 50) с разливной ложкой в руке с умилением смотрит на жующих деток.
  5. Одноглазый воспитанник (с повязкой на глазу) обрабатывает напильником заготовку. Это — чертовски похожий на Оборванца (разве что чуть подросший) Петюн, он же Пётр в юношестве.

Немое кино-dok, ролик №6

Конец рабочего дня. Толстомордая повариха, нагруженная тяжёлой сумкой, покидает территорию коммуны. На улице у ворот громко выясняют отношения двое собутыльников в штатском, рядом стоит знакомый зрителю грузовичок с крытым кузовом (см. эпизод IX/«Зонтик», ролик №4). На проходной Повариха вытаскивает из сумки пакетик и протягивает Охраннику. Тот оглядывается и прячет его в тумбу стола. К ним подлетают «топтуны-собутыльники» и задерживают обоих. Из грузовичка выскакивают знакомые зрителю оперативники, вылазят двое понятых. В пакете, изъятом у охранника, обнаруживаются полфунта сахара-песка, полбуханки хлеба и 4 селёдочные головы; в сумке Поварихи — 2 фунта сахара, 2 буханки хлеба, 4 селёдки, 3 фунта отварной говядины, 4 фунта пшена и 2 фунта сливочного масла. Обоих сажают в грузовичок и увозят.

Немое кино-dok, ролик №7

Невысокая деревянная сцена под открытым небом, начало лета. Президиум, транспарант «Из Куряжа — в большую жизнь!». Пламенные выступления ораторов, духовой оркестр колонистов. «Тапёрная» музыка обозначает многократный туш. А.С. Макаренко с чувством глубокого воодушевления вручает выпускникам коммунарские аттестаты, поздравляет, жмёт руки. Он выкликает очередную фамилию (титры отсутствуют), на сцену устремляется Петюн. Получает аттестат и «ручкается» с Антоном Семёновичем.

Праздничный концерт. Хор, акробатические этюды (тройки, пирамиды, звезда). В ворота колонии въезжает подвода, на подводе — пианино с крутящимся стульчиком; на краю подводы, свесив ноги, сидит пожилой Пианист с одухотворённым лицом, в толстовке. Группа колонистов (среди них — Петюн) водружает пианино на сцену… Пианист исполняет что-то классическое — с большим чувством, вкладывая всю душу, одноглазый воспитанник сражён его игрой. Крупным планом: одухотворённое лицо Петюна, по щеке катится слеза. Аплодисменты, пианист раскланивается, Петюн со товарищи грузит пианино обратно на телегу. Телега трогается, исполнитель и инструмент покидают территорию колонии. Врубается духовой оркестр. Старательно выводящие мелодию трубачи-воспитанники. Петюн всё ещё под впечатлением, в воображении вновь — только что услышанная музыка, игра пианиста.

Немое кино-dok, ролик №8

На весь экран — титр заглавными буквами:

Путёвка в жизнь

Петюн с вещмешком за плечами выходит из ворот колонии и направляется в музыкальный техникум. Вывеска, вестибюль, приёмная комиссия. На месте председателя — сидит пианист — в толстовке, тот самый, что играл у них в колонии на выпускном.

Петюн (здесь и далее — титры): «— Я вас знаю! Вы приезжали к нам, в коммуну!». Пианист: «— Хотите обучаться у нас?». Петюн: «— Мечтаю! Как вы! На пианине!». Пианист (усмехнувшись): «— На пианино, молодой человек, начинают в шесть лет, самое позднее. А вам уже шестнадцать». Петюн: «— Ну пожалуйста!». Пианист: «— Только на ударных, товарищ. Согласны?»

Затемнение. Врубается медленный свинг в исполнении небольшого эстрадного оркестра.

ЭПИЗОД XII/«Цирк»

Музыка продолжается.

Снова цветное.

Старенький цирк. Общий план: полный зал, кое-как одетая публика (середина пятидесятых), оркестр на антресоли. Маэстро дирижирует, отвернув голову от партитуры, следя за канатоходцем, расхаживающим в такт свингу по проволоке и вытворяющим немыслимые трюки.

Асы-оркестранты: контрабасист, пианист, трубач, саксофонист, два скрипача… Завораживающая игра барабанщика; он вдохновенно раздаёт звонкие удары налево и направо, лихо управляясь со своей многостаночной «кухней». На глазу у него — чёрная повязка, он в галифе и кителе сталинского образца, без погон (это Пётр)…

На служебном балкончике рядом с осветителем сидит Борька, щуплый рыжий мальчишка лет десяти, в школьной форме, с веснушчатым лицом. Покусывая от напряжения губы, он жадно наблюдает за работой циркача, руками и ногами стараясь повторить каждое его движение.

Оркестр идёт на коду, канатоходец выполняет эффектный соскок и под аплодисменты покидает арену, на манеж выходит шпрехшталмейстер и, оглядев публику, с невероятным чувством собственного достоинства провозглашает: «Антракт!».

Борька ещё не «отошёл» от номера. Он вскакивает со стула и, раскинув руки, чуть пошатываясь, начинает расхаживать по паркету балкончика — явно подражая акробату. Дверь на балкон открывается, появляется Пётр с газетным свёртком в руке.

Пётр. Что случилось? Ты лучше… ничего не придумал??

Борька. Папа… Хочу, как он… на канате…

Пётр. Боря, не морочь мне голову. Тебе бог — другой талант дал… Бутерброд… (протягивает газетный свёрток Борьке) не надумал?

Борька. Нет.

Пётр. На, возьми, вдруг захочешь…

Борька берёт свёрток, Пётр исчезает.

ЭПИЗОД XIII/«Раскинулось море»

Знакомая зрителю комната на Стахановской[5]; в ней никого, кроме Петра. На столе — опорожнённая четвертинка Московской, пустая стопка и тарелка с недоеденным куском селёдки и картофелиной. Заплаканный Пётр, в галифе и нижней рубашке — чисто по-любительски аккомпанируя себе на пианино — с большим чувством, от всей души — поёт в утёсовской манере:

Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от родной земли.

«Товарищ, я вахту не в силах стоять, —
Сказал кочегар кочегару, —
Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать больше пару».

«Ты вахты не кончил, не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать —
Лекарство он даст, если болен».

За поручни слабо хватаясь рукой,
По трапу он вверх подымался,
Идти за лекарством в приёмный покой
Не мог, от жары задыхался.

К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство.
Но доктор сказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство».

Всю ночь в лазарете покойный лежал
В костюме матроса одетый.
В руках восковую свечу он держал,
Воск таял, жарою нагретый.

К ногам привязали ему колосник
И саваном труп обернули.
Пришел корабельный священник-старик,
И слезы у многих блеснули.

Доску приподняли дрожащей рукой
И в саване тело скользнуло.
В пучине глубокой безвестной морской
Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут — она зарыдает,
А волны бегут от винта за кормой
И след их вдали пропадает…

Песня спета, Пётр делает замысловатую коду, берёт последний аккорд и, опустив голову, замирает перед инструментом. И вдруг — как бы спохватившись (что он не один и за ним подсматривают) — бросает смущённый, неприязненный взгляд на (кино) зрителя…

ЭПИЗОД XIV/«Искорки»

Абсолютно чёрный экран, и на его фоне — подрагивающие в такт музыке пятнышки и царапинки. Звучат «Искорки» М. Мошковского, виртуозный этюд для фортепиано — в мастерском исполнении. С пятнышек и царапин — на чёрной стенке пианино — камера переводится на исполнителя. Это позёвывающий десятилетний Борька в трусах и майке. На лице — чувство глубокого безразличия. Камера скользит дальше, зритель видит знакомую комнату[6]. Камера продолжает движение: та же печь, умывальник, диван, этажерка с нотами… Охапка дров и уголь отсутствуют — за окном лето. На примусе в чугунке варится картошка.

Внимательно слушающий игру сына Пётр — в неизменных галифе и нижней рубашке — тихонько, чтобы не помешать Борьке, вытаскивает из-под раковины умывальника наполненное до краёв помойное ведро, выносит во двор, выливает в помойную яму, заносит в дом и возвращает обратно, под сливное отверстие раковины. Снимает чугунок с примуса и, слив воду в умывальник, бесшумно ставит на стол. Затем присаживается и ждёт. Этюд заканчивается; сыгран он безупречно.

Пётр. (Достаёт из чугунка картофелину; обжигаясь, очищает от кожуры, откусывает.) Есть хочешь?

Борька. (Обрадованно.) Ага!

Пётр. Иди.

Борька вскакивает и бежит за стол.

Пётр. (Кивая на чугунок.) Давай…

Борька. Горячая…

Пётр. (Жуя.) Уже остыла.

Борька. Нет.

Пётр. (Зло.) Тогда вперёд! (Кивает на пианино.) Черни, этюд.

Борька. Сейчас, поем…

Пётр. Ну так ешь!

Борька. Пусть остынет.

Пётр. (Вздыхает, качая головой.) Ой, Борька… Давно я тебя не лупцевал…

Борька. (С просительной интонацией.) Папа…

Пётр. (Берётся за ремень.) Прошу… по-хорошему… Либо ешь… либо этюд!

Борька достаёт из чугунка картофелину, начинает её чистить — медленно, с невероятным тщанием. Пётр вырывает у сына картофелину, мгновенно очищает и бросает ему в тарелку.

Пётр. Ешь, я сказал!

Борька. Папа… мне в туалет…

Пётр. Ты ж только ходил!

Борька. Хочу ещё…

Борька встаёт из-за стола, направляется во двор. Заходит в сортир, запирается и стоит, наблюдая через щёлку за происходящим во дворе (ворона, исследующая содержимое мусорного бака, мошки, вьющиеся над помойной ямой, гусеница, повисшая на кусте сирени, а рядом — скачущие воробьи и ходящая вокруг них на мягких лапах Ирма). Взгляд его падает на старую шелковицу у калитки, скользит по бельевой верёвке, привязанной к шелковице. Второй конец верёвки крепится к простенку[7].

Затемнение.

ЭПИЗОД XV/«Лестница»

Уклонившись таким образом на некоторое время от музицирования, Борька покидает своё убежище и направляется обратно в дом.

Жующий Пётр стоит у стола и торопливо застёгивает пуговицы на кителе. Заходит Борька. Направляется к столу.

Пётр. (Заканчивая есть.) Руки!

Борька понуро подходит к умывальнику, начинает мыть руки.

Пётр. (Раздражённо.) Сколько можно? Мне надоело повторять тебе элементарные вещи…

Борька. А сам… после помойного ведра?..

Пётр. (Как ни в чём не бывало.) Я помыл!

Борька вытирает руки, с опаской поглядывая на отца. Садится за стол, старательно обмакивает картофелину в солонку, нехотя откусывает.

Пётр. (С сарказмом.) Что? Перехотелось?

Борька. Уже холодная…

Пётр. Вот я тебе сейчас подогрею! (Отпускает Борьке подзатыльник.) Черни давай!

Борька. Ну, пап… правда, подогрей…

Пётр. Мама с работы придёт — подогреет.

Борька. Через два часа?

Пётр. Садись заниматься, я сказал! Черни! Хоть посмотри, что это такое!

Борька. (Исподлобья.). Сейчас… Руки в картошке… (Подходит к умывальнику, начинает супер-тщательно мыть руки.)

Пётр. Хватит! Садись! (Кивает на пианино.)

Борька вытирает руки, достаёт с этажерки увесистый нотный сборник, садится за ф-но, начинает разбирать Салонный этюд №1 (до-мажор, опус 756) Черни. Пётр слушает, наблюдает.

Пётр. Стоп! Пальцовка!

Борька. (Бросает играть.) Что?

Пётр. Ре-диез — ми! Четвёртый такт! Там написано: ре — вторым пальцем, ми — третьим! А ты что творишь?

Борька. Какая разница?

Пётр. Боренька, прошу тебя! Слушай папу! Папа плохого не посоветует! Всё, я побежал. (Целует сына в лоб.) Давай.

Борька, с тоской во взоре, начинает этюд сначала. Иногда спотыкается, хватает не ту ноту, и тем не менее, даже «невооружённым» ухом, чувствуется: дарование у Борьки — нешуточное. На мгновение камера перебрасывается во двор соседней халупы. В беседке — страдающая от фортепианной музыки и приступа мигрени соседка — с обмотанным вокруг головы полотенцем.

Пётр. (Радостно, на ходу.) Приду — чтоб как из пушки! (Торопится на выход.)

Борька ещё некоторое время учит этюд, затем выбегает во двор, выглядывает за калитку, убеждается, что отец уже ушёл, подходит к шелковице, пытается на неё залезть. Ничего не выходит. Бежит за приставной лестницей, прислонённой к стене дома, с трудом доволакивает её до дерева, приставляет к стволу. Залезает. Обхватив ствол, осторожно становится на ветку, начинающуюся чуть выше верёвки. Пробует удержать равновесие… Едва не сваливается, снова хватается за ствол, перепуганно смотрит вниз… Преодолевает, наконец, страх, становится двумя ногами на верёвку, отпускает руки… Срывается, падает на землю, хватается за руку и начинает кататься по земле, изо всех сил стараясь не расплакаться.

ЭПИЗОД XVI/«Любовь»

Школьный буфет, большая перемена. Все столики заняты, у прилавка шум, гам, толчея, кричащие наперебой дети протягивают деньги буфетчице. За столиком в уголке — Он и Она (учительница младших классов Алина Семёновна Волобуева и учитель русской литературы Артур Валерьевич Лозанов; ей около тридцати, он чуть постарше), одни в целом мире, полностью поглощены друг другом, никого вокруг на свете — для них не существует. Он что-то увлечённо ей доказывает, она — не сводит с него глаз. У обоих — нетронутые оладьи, нетронутый кефир. У школьников — ушки на макушке, всё их внимание приковано к «потерявшей берега» учительской парочке. Раздаётся звонок на урок. Артур, как бы невзначай коснувшись рукой руки Алины, встаёт из-за стола и покидает буфет. Чуть повременив, вслед за ним выходит и Алина.

ЭПИЗОД XVII/«Травматология»

Длинный коридор-то ли поликлиники, то ли больницы. Из кабинета выходит мужчина на костылях. На ноге гипс, за спиной — медсестра Зиночка (худенькая девица лет тридцати). «Следующий!» — выкликает она.

В кабинете за столом сидит доктор (полнеющий мужчина 38 лет, большой баловник и остроумец). Входят Пётр (в кителе и галифе) с Концертантом (рука старика загипсована, гипс наложен прямо на рукав фрака).

Пётр. Здравствуйте, Юлий Фалеевич.

Доктор. Здравствуйте-здравствуйте! Ну-с?! Как дела… у нашего мальчика? (Внимательно смотрит на старика, поправляет безупречно сидящую на нём бабочку.)

Пётр. Спасибо, сами видите… Три недели — коту под хвост.

Доктор. А вы как хотели? И дыню схарчить, и дёсны не замочить? (Игриво смотрит на Зиночку — мол, ну как я сострил?!)

Пётр. (Откашлявшись.) Так что, доктор, будем снимать?..

Концертант. (Жалобно, к Зиночке.) Ну тётенька… ну снимите, пожалуйста!..

Доктор. (Шутит.) Зиночка, так вы снимите, наконец?! Или нет?! (Пауза; приказным тоном.) Прямо здесь!.. И прямо сейчас!..

Зиночка. Ну Юлий Фалеевич!

Доктор. Или… вы сделаете это потом?..

Зиночка. Ой… как скажете, Юлий Фалеевич! (Вооружается специальными ножницами для снятия гипса.)

Доктор. (К Петру и к Концертанту, с улыбкой.) Ну вот — Зиночка ещё не решила… А мы с вами… тем не менее… взглянем… (Проходит к стеллажу с рентгеновскими снимками.) Так, Левитанский… Борис… (К Петру.) Адрес?

Пётр. Стахановская, 26-а.

Доктор. (Улыбнувшись.) Правильно! (Внимательно рассматривает снимок.) Десять лет?

Пётр. Да.

Доктор. Кальций принимает? Творог ест?

Пётр. Да!

Доктор. Вот и отлично. Подождём ещё… чуть-чуть.

Пётр. Что-то не так?

Концертант. Всё «так», всё как в лучших домах, кайнэ паник! Зиночка! (С улыбкой, заигрывая.) Вам повезло! Сейчас снимать — не надо… Вы сделаете это… не сейчас… и не здесь!

Раздражённая мина на лице Зиночки: «Ну как же ты меня достал!».

Пётр. Играть… будет?

Доктор. Будет, будет! Ещё как!..

Пётр прощается с доктором и Зиночкой, берёт Концертанта за руку. Отец с сыном покидают кабинет. Концертант по-прежнему в гипсе.

ЭПИЗОД XVIII/«Гастроли»

Дом на Стахановской; продолжение эпизода VIII/«Дом».

Пётр (галифе, нижняя рубаха), Майя (халат, шлёпанцы), Концертант (фрак).

Пётр. (Вновь огревает старика ремешком по заднице.) А вот тебе, сволочь!!! За всё!

Майя. Дорвался, садист… Как грудник до сиськи! Лучше б на другом… свою силу показывал!

Пётр. А пусть дойдёт до него! (Ударяет.) Пусть на всю жизнь мне запомнит… как шляться раздетым! (Снова лупит.)

Крупным планом: сумасшедшие глаза старика, в нём закипает ярость.

Концертант. (Сцепив зубы, с вызовом.) Не больно.

Пётр. А так?! (Отпускает сильнейший удар по заднице, старик мотает головой, как недовольный собой боксёр-тяжеловес, пропустивший серьёзный хук.) Будешь ещё?!

Концертант. (Вдруг, с издёвкой.) А не пожалеешь?

Пётр. Что?!! (Снова замахивается.)

Концертант. Помнишь свои гастроли? Летом, пятьдесят второго?!

Пётр. Что?!

Концертант. В Артёмовск! Да, мама?!

Майя. Пятьдесят второго?.. (Пауза.) А ты… ещё помнишь?

Концертант. (С сарказмом.) А что ж тут помнить? Вон, на фотке! (Кивает на иконостас фотографий, висящих на стене.) Ты меня в Одессу тогда… на море вывозила… (К Петру.) Да, папа?..

Пётр. (Мгновенно мрачнеет.) И что?..

Концертант. (С ухмылкой.) А то, что…

Недоговаривает. Камера перескакивает на «иконостас». Во весь экран — чёрно-белое фото: на морском пляже лежит Майя в купальнике — лет на пять моложе, чем в данный момент — со счастливой улыбкой на лице. Рядом с Майей — щуплый мальчишка в панаме, лет пяти.

В нижнем углу — «фирменное» факсимиле фотографа с надписью: «Одесса, 1952 г.»

Пётр тяжело вздыхает и отводит взгляд от фотографии.

ЭПИЗОД XIX/«Буфет»

Школьный коридор, переменка, крики, беготня. За окнами — снег. Пуржит. Всё тот же школьный буфет[8]. В ассортименте пирожки, бутерброды, компот, кефир. У прилавка, как обычно, толчея, кричащие наперебой дети протягивают деньги буфетчице, среди них — десятилетний Борька в школьной форме.

Появляется директриса — грузная царственная женщина в жакете и с галстучком.

буфетчица. (Поправив заколку; к Директрисе, без умолку.) Здравствуйте, Милиция Фёдоровна! Вы слыхали, вчера на Чернышевского снесли церкву, двумя взрывами, и теперь, говорят, там пустят трамвай на вокзал, а «тройка» будет ходить не до релейного, а на Цигарёвку, а на вокзал пустят «пятёрку» — через Урицкого, а ещё, говорят, снесут литерный дом, который между церквой и…

директриса. (Перебивает.) Нэллочка… будьте любезны… Яичницу…

буфетчица. (Заискивающе.) Глазунью, болтушку?

директриса. (Снисходительно.) Болтушку… такую, как ты…

Буфетчица хватает сковороду, ставит на плитку, достаёт из холодильника 2 яйца, пачку масла, выпускает яйца в стакан, добавляет соли. Тщательно взбивает. Проверяет, нагрелась ли сковородка. Нет, не нагрелась. Буфетчица ждёт (отпуск напитков и бутербродно-пирожковой продукции прекращён). Снова проверяет. Выливает взбитую массу в сковородку. Директриса проходит к свободному столику. Крупным планом: шипящая сковорода с яичницей, буфетчица, орудующая кухонной лопаткой. Дети покорно ждут. Шипение яичницы заглушается пронзительным школьным звонком, дети разбегаются несолоно хлебавши, буфет пустеет — не уходит лишь Борька. Буфетчица выкладывает омлет на тарелку и подаёт директрисе.

директриса. (К Борьке.) Так, голубчик, а ты? Звонка не слышал?

Борька. Мне только компот… (Протягивает деньги буфетчице.)

буфетчица. (Подбоченясь.) Тебе сказали «иди», значит иди.

директриса. (Жуя.) Считаешь себя умней остальных, шельма?

Борька стоит, опустив голову.

директриса. Что молчишь?.. Как фамилия? (Пауза, ответа нет.) Как фамилия, гоминдановец?!

Молчание.

директриса. (Брезгливо.) Ладно… Иди, не порть мне аппетит.

Борька разворачивается и со всех ног (коридоры уже пусты) бежит на урок.

ЭПИЗОД XX/«Сюита»

Цирк. На балкончике — жующий Борька, он наблюдает за происходящим на арене[9], в руках — наполовину отъеденный, обёрнутый газетой бутерброд. На арене — уморительная клоунская пара «Трус и Бывалая». Он худой, долговязый, она — женщина «в теле». Оба с накладными красными носами, на нём — расклешённые жёлтые штаны в зелёный горошек, на ней — длинная серо-буро-малиновая юбка, на голове — рыжий купол всклокоченных волос. Бывалая гонится за Трусом.

Трус вскакивает на барьер, Бывалая — тоже. Трус убегает — Бывалая не отстаёт. Трус запутывается в собственных штанинах, теряет равновесие, теряет штаны и кувырком сваливается с барьера. Бывалая тут же спотыкается об его штаны и тоже летит на опилки.

На опилки летит и распрекрасный её рыжий паричок. Трус и Бывалая вскакивают и убегают за кулисы, он — стыдливо прикрывая руками зад, она — перепуганно натянув юбку на голову и явив публике свои розовые трусы (даме есть, что скрывать; зритель успел зафиксировать её абсолютно лысую голову, покрытую «мичуринскими» вулканическими прыщами!).

Публика умирает со смеху, провожая комическую пару аплодисментами и улюлюканием. Появляется шпрехшталмейстер; он, с демонстративной брезгливостью — двумя пальчиками — подбирает «причёску» клоунессы и отдаёт униформисту. Затем гордо вскидывает голову и объявляет: «А сейчас — конноакробатическая фантазия “Лебединая сюита” в исполнении Заслуженного артиста республики Тимура Мамаева!»

Звучит Сюита из балета «Лебединое озеро». Быстрый темп. Наряженная в чёрную балетную пачку лошадь с оседлавшим её вольтижёром мчится по кругу. Маэстро дирижирует, наблюдая за происходящим на манеже. Снова Пётр за барабанами, взгляд его мечется между маэстро и нотами. Темп резко замедляется, Пётр прекращает смотреть в ноты, он играет, оторвав взгляд от пюпитра — глядя только на дирижёра. Лошадь смещается к центру, приседает на задние ноги, наездник натягивает поводья и… Рука дирижёра ныряет вниз, оркестр «затыкается». В полной тишине Пётр выдаёт на малом барабане гулкое «Та-дах…» и сразу же: «Баххх!!!» — по бас-барабану и медной тарелке (лошадь встаёт на дыбы). Далее, «по руке» — «Дзззз» (барабанная дробь; лошадь держит стойку), и снова фирменное: «Та-дах-баххх!» — лошадь приземляет передние копыта на опилки, снова подключается оркестр. Взмыленная морда лошади; лошадь переходит на пассаж[10]. Соло сакса, саксофонист играет стоя, наизусть — не отрывая глаз от маэстро. Танцующая лошадь. Усталое лицо саксофониста, смахивающее на лошадиную морду. Музыкальная тема подходит к кульминации…

Снова наезд на Петра. Лицо его мрачнеет, страдальческий взгляд обращён к пюпитру.

На весь экран — расплывчатые значки на белой нотной бумаге — с партией ударных. Вскоре на фоне нот вырисовывается нечто дымчатое — сильно смахивающее на немое кино, уже знакомое зрителю по ролику №3 (см. эпизод IX/«Зонтик» — с теми же персонажами). Нарочито тормозящая, «покадровая» прокрутка, подчёркивающая все подробности происходящего. Разбегающиеся в такт Сюите грабители. Раздетый фингалированный щёголь сидит на земле, лысая барышня ползёт к портмоне, к нему же рвётся Оборванец. Первым делом лысая хватает зонтик с ослепительно сияющим остриём. Крупным планом: рука барышни, сжимающая рукоять зонта. Фортиссимо, кульминация! Тычок!.. Схватившийся за глаз Оборванец… Видеоряд обрывается, экран — совершенно чёрный.

Музыка продолжается. Камера переводится на манеж. Лошадь, скачущая во весь опор; вольтижёр, стоящий на её хребте. Вольтижёр едва заметно приседает и, оттолкнувшись, взлетает вверх. Дирижёр подаёт знак оркестру — музыка резко обрывается. Вольтижёр, выполнив сальто, приземляется на спину лошади, дирижёрская палочка, тычком, обращается к Петру, но триумфальное «Та-дах-баххх!» не оглашает подкупольное пространство; погружённый в свои воспоминания и переживания Пётр по инерции продолжает отбивать прежний ритмический рисунок…

Снова пошла музыка. Разгневанное лицо маэстро. Укол смычком в бок — это Первый Скрипач Григорий Соломонович Карпаччи, старик с отталкивающей внешностью.

Пётр спохватывается, панически вскидывает барабанные палочки… Гремит спонтанное «Та-дах-баххх!» — поперёк такта, поперёк здравого смысла, поперёк всего. Сбитая с толку лошадь испуганно передёргивается, спотыкается, акробат теряет равновесие и сваливается на опилки.

И сразу — директорский кабинет. За столом сидит директор. Рядом — Вольтижёр, Маэстро и Первый Скрипач, они с укоризной смотрят на Петра, стоящего перед ними с опущенной головой.

Пётр. (С виноватым видом.) Понимаете… У меня было видение…

Вольтижёр. У тебя уже не первый раз… «видение». Опять профукал… свой «тарарах»!

Маэстро. Извините, товарищ Мамаев, но вы в таких случаях… обычно не сваливаетесь… с лошадки… Такое с вами — впервые.

Вольтижёр. А потому что моя Джорджетта… в отличие от него… (кивок в сторону Петра) — слушает, что играет оркестр. И если вы её не спугнёте, она в жизнь не сбросит…

Пётр. Вот именно! Это Соломоныч… (кивает на Первого скрипача) товарищ Карпа́ччи… Смычком меня… как ширнёт!

Первый скрипач. Петя, что вы валите с больной головы на здоровую?! Кто налажал?! Я? Или вы?..

Пётр. У меня рука дёрнулись…

Маэстро. (Назидательно.) Товарищ Карпаччи прав. Не нужно передёргивать!

Директор. (С истерической ноткой.) Достаточно!.. И учти, Левитанский! Ещё раз… — и вылетишь… как из пушки!

Крупным планом: желваки, вздувающиеся на лице Петра. И сразу — дом на Стахановской[11]. Пётр, приговаривая: «Вот тебе, сволочь, за всё!», с остервенением порет десятилетнего Борьку.

ЭПИЗОД XXI/«Урок русского»

4-А класс, урок русского языка. Третья парта в среднем ряду пустует. У окна стоит АЛИНа (Алина Семёновна Волобуева[12]). У доски — ЦИка (Инна Цекановская — нескладная, неказистая девчонка с угристым, мясистым носом), она дописывает последнее слово предложения «В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова».

Ставит точку. Кладёт мелок. Отряхивает руки.

Алина. Так… (Пробегает взглядом написанное.) А теперь, Цекановская… подчеркни в этом предложении… подлежащее.

Стук в дверь, на пороге появляется запыхавшийся старик-концертант (во фраке и при бабочке).

Концертант. Можно?

Алина. Что случилось, Левитанский? (К Цике.) Давай, Инна, не стесняйся!

Концертант. Извините… (переводя дух) в буфете… (Цика подчёркивает слово «имение».)

Алина. (К Концертанту, снисходительно.) Ладно, давай, быстро! (К Цике.) Так… Имение… Что такое имение, знаешь?

Старик закрывает за собой дверь и идёт к своей парте. На фоне движущегося Концертанта (камера следует за ним; Алина и Цика, таким образом, исчезают с экрана) слышатся голоса:

Голос Цики. Знаю…

Голос АЛИны. И что это?

Голос Цики. Имение это… дом… и кусок земли…

Старик усаживается за пустующую парту (третью в среднем ряду).

Голос АЛИны. Правильно… Дом и участок земли. Принадлежащие… кому?…

Голос Цики. (Неуверенно.) Ивану… Петровичу… Берестову…

Голос АЛИны. (Улыбчиво.) Правильно… Или любому другому частному лицу…

Тишина. Концертант ушёл в себя, ему видится родной дом, отец, мать, шелковица во дворе, гусеница на кусте сирени[13]… На какое-то время его взгляд сосредотачивается на деловитом воробышке, скачущим вокруг шелковичной ягодки и ожесточённо её расклёвывающим… Внезапно из-за кустика — на воробья налетает кошка Ирма, хватает когтями и, прижав трепыхающегося птаха лапой к земле, впивается ему в горло…

… Дверь класса открывается, появляется Директриса. Все встают. Концертант «приходит в себя», спохватывается и тоже встаёт… У доски — уже другая ученица. Цика — рядом с ним, за одной партой. На доске, под предложением, записанным Цикой — значится (совершенно другим почерком): «В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор оттуда не выезжал».

Все подлежащие подчёркнуты одной чертой, все сказуемые — двойной.

директриса. (Заходит в класс.) Садитесь.

Все садятся, Директриса внимательно вглядывается в лица учеников. Старик занервничал, он старательно отворачивает лицо в сторону. Директриса подходит к Концертанту и опознаёт в нём (по всей видимости!) Борьку, которого только что отчитывала в буфете.

директриса. (С торжествующей улыбкой.) Так, четвёртый-А! Как у нас с дисциплиной? (Пауза, класс молчит.) Алина Семёновна! Опоздания… имеют место?

Алина. Опоздания?.. (Пауза.)

директриса. Да-да! Именно. Опоздания!

Алина. (Неуверенно.) Нет…

Концертант. (Выпаливает, со слезами на глазах.) Простите, Милиция Фёдо…

директриса. (Перебивает.) Алина Семёновна! У вас… он тоже… языком болтает, когда ему заблагорассудится?

Алина. Нет.

директриса. Ну-ну… (К Концертанту.) Так, голубчик! Во-первых, встань.

Старик встаёт.

директриса. А теперь расскажи… Как положено поступить, если хочешь сказать что-то старшим?

Концертант. (Здесь и дальше — понуро.) Поднять руку.

директриса. Умница! А теперь садись.

Старик садится.

директриса. (С вызовом, к Концертанту.) Ну?

Старик поднимает руку.

директриса. Да?! Что ты хотел?

Концертант. (Поднимается с места.) Простите… Я больше не буду…

директриса. Что ты не будешь?

Концертант. (Опустив голову.) Опаздывать…

директриса. Вот-вот… «простите!», «я больше не буду»… (К Алине, надменно, с укоризной.) А мы их покрываем…

Алина. Да, но…

директриса. (К Концертанту.) Как фамилия?..

Старик молчит.

Алина. (Требовательно.) Левитанский! Как твоя фамилия!

директриса. Ты почему молчишь, Левитанский?

Вцепляется ему в «чуб» (вдохновенную прядку седых волос), лицо старика перекашивается от боли.

директриса. Ни стыда ни совести!.. (Трясёт старика за чуб, он терпит.) Кто дал тебе право?.. Так себя вести! (Отпускает старика, переводит дух.) (К Алине.) Запишите этому фрукту… в дневник! Опоздания! Разболтанное поведение! Разглагольствования… без спросу!

Концертант. Милиция Фёдоровна! Ну пожалуйста!.. Не надо!.. (У старика дрожит подбородок.)

директриса. И пригласите родителей! (Выходит, захлопнув за собой дверь.)

Алина. Ну вот, Левитанский… Давай дневник.

Концертант. (С дрожащим подбородком, потупившись.) Дома… забыл…

Алина. Ничего, Боря. Сходи, я подожду…

Концертант. Сейчас?

Алина. Ну не завтра же…

Концертант понуро выходит из класса, спускается в подвал. Крупным планом: на решётчатой двери раздевалки висит замок, сквозь решётку просматривается висящая на крючках верхняя одежда. На дверях записка: «Буду через 10 минут». На электрических стрелочных часах — 10:20.

Старик усаживается на пол, ждёт.

Затемнение.

ЭПИЗОД XXII/«Раздевалка»

Снова часы, на них — половина одиннадцатого. Старик во фраке — всё ещё сидит на полу у раздевалки. Стрелка перепрыгивает на 10:50, гардеробщицы всё нет.

У Концертанта потерянный вид, верхняя пуговичка манишки расстёгнута, бабочка сдвинута набок, он продолжает ждать. На часах ровно одиннадцать. Старик встаёт и выходит на улицу. Поёживаясь от холода, поправляет бабочку, застёгивает пуговичку на манишке и припускает бегом по обледеневшей, уже знакомой зрителю дороге[14].

… А вот и тот самый, покрытый снегом дворик, его «родовое имение»! Пётр (в галифе и кителе) колет дрова.

Концертант открывает калитку. Пётр отставляет топор в сторону… Крупным планом: свирепый вопросительный взгляд исподлобья.

Смущённый Борька (уже не Концертант во фраке, а 10-летний Борька в школьной форме!) в растерянности останавливается. Камера переводится на Петра.

Пётр. Почему раздетый? (Подходит к Борьке, отвешивает затрещину, затем хватает за ухо и тащит в дом.)

Окончание следует

___

[1] Внешность персонажа описана в эпизоде III/«Гримёрка».

[2] На протяжение всего дальнейшего действа — никаких изменений одеяние Концертанта не претерпит.

[3] Продолжение эпизода V/«Пролог».

[4] «Будет людям счастье, // счастье на века — // у советской власти // сила велика…».

[5] См. эпизод VIII/«Дом».

[6] Cм. эпизод VIII/«Дом».

[7] Та самая веревка, по которой ходил «канатоходец», см. эпизод V/«Майя».

[8] См. эпизод XVI/«Любовь».

[9] Продолжение циркового представления, см. эпизод XII/«Цирк».

[10] Пассаж — очень тихая рысь, с небольшим выносом ног вперёд, при которой передние ноги медленно и красиво поднимаются вверх, а задние сильно подведены под корпус.

[11] См. эпизод VIII/«Дом».

[12] Учительница, см. эпизод XVI/«Любовь».

[13] См. эпизод XIV/«Искорки».

[14] Стахановская улица, см. эпизод V/«Майя».

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.