Декамерон Плюс Плюс, или Сколько можно пировать?

Loading

После окончания песни-танца Розовский и его товарищи жали нам руки, просили оставить координаты, сказали что сообщат о результатах, но так и не сообщили. Может быть потому, что Театр песни по каким-то причинам так и не был образован.

Декамерон Плюс Плюс, или
Сколько можно пировать?

Круглый стол
Часть седьмая

Александр Бархавин, Борис Вайнштейн, Борис Геллер, Борис Тененбаум, Игорь Юдович, Лев Мадорский, Самуил Кур
Продолжение круглого стола «Декамерон, или Пир во время коронавируса»,
а также его продолжения «Декамерон Плюс, или Пир продолжается»

Александр Бархавин. Коронавирусные стансы

Сотри с лица случайные черты
Скриви улыбку полусонной нерпы
Служенье муз не терпит суеты
А суета служивых муз не терпит
Ищи друзей на запах и на вкус
Тут Skype и Zoom помогут в свой черед
И пригласи к столу служивых муз
Ну кто еще сегодня в дом придет
И снизойди до истины простой
Как воздух как мычанье как вода
Служивых муз пустивши на постой
Не будешь суетливым никогда

* * *
Елене Катишонок

К чертям карантин и вериги
Довольно сидеть взаперти
Поедем кататься на бриге
С разнузданным ветром в горсти
Чтоб мачты качаясь скрипели,
Чтоб туго несли паруса
Чтоб волны угрюмо кипели
И брызги швыряли в глаза
И чтоб улыбнувшись спросонок,
Сквозь вирусы, маски и мрак
Елена мой свет Катишонок
Сказала: ах здорово как
Все будет как в сказке… А ну-ка,
Ботфорты, манжеты, и — бум!
Вот только дойду до chromebook’а,
Включу чудодейственный Zoom

* * *

К чертям карантин и вериги
Довольно сидеть взаперти
Поедем кататься на бриге
С разнузданным ветром в горсти
На сей опостылевшей вахте
Сидеть уже боле не в мочь
Поедем кататься на яхте
В безлунную звездную ночь
Пусть дни наши кратки и хрупки
И все говорит об одном
Поедем кататься на шлюпке
Пока не штормит за окном
Хоть нет уже давешней прыти
Но дух наш могуч и здоров
Поедем кататься в корыте
Из рыбкиных старых даров
Закатною красною медью
Судьба потихоньку ползет
Поедем кататься поедем
На чем да на чем повезет

* * *

Зима уходит в последнем всхлипе
Снаружи градусов сорок пять*
Погода шепчет займи и выпей
Найти пожалуй кому б занять
На улице пусто народу мало
И даже собаки с тоски дуреют**
Ах где б достать кошерного сала,
Чтоб было чем закусить еврею
___
*) По Фаренгейту.
**) У прогуливаемых собак сейчас недоуменный и несколько ошалевший вид — никто из встречных с ними не заговаривает, не пытается погладить и даже не подходит.

Продолжение «Коронавирусных стансов»

Борис Тененбаум. Из ненаписанных мемуаров
Продолжение. Начало (1–7), ещё (8–18), и ещё (19–26)

27. Визит в Москву.

В 2013 году был я в Москве, на церемонии вручения наград лауреатам премии «Просветитель».

В итоге получил за моего сэра Уинстона «диплом финалиста», в категории «Биографии». Победителем стала книга о Дарвине, вышедшая в серии ЖЗЛ. Я ее только полистал — прочесть времени не было — но написана она очень здорово.

Народу собралось, я думаю, около тысячи, и сделано все было весело — в духе хорошего капустника и с большой выдумкой.

Москва, конечно, поразила.

Невероятная смесь буйно растущего богатого европейского города и старой, еще советской Москвы — но что полностью ушло в прошлое, так это «парадигма социализма».

Один занятный пример — когда меня везли в город из Шереметьево, и я глазел по сторонам на новые «гипермаркеты» и «элитные жилые застройки«, то вдруг увидел большущий дом, торцом выходивший к шоссе. На нем была огромная Т-образная надпись. В верхней горизонтальной части стояло короткое слово «МИР» — и когда я поглядел вниз, ожидая увидеть что-нибудь вроде «народам», то обнаружил, что надпись целиком читалась как «МИР МЕБЕЛИ».

33 года отсутствия, конечно, сказываются — мне было страннoвато слышать, что люди на улицах сплошь говорят по-русски. Интересная вещь — проблема «странноватости русского языка» уже через три дня обернулась наизнанку — на обратном пути, уже в аэропорту, я прочел слово «EXIT» как «ЕХАТЬ».

Мозг дорисовывает увиденное в соответствии с какими-то ожиданиями, выработанными опытом — и, наверное, поэтому нам так интересно путешествовавать: свежие впечатления именно свежи, они противоречат ожидаемому.

Меня в Москве опекали девушки из «Института Книги» — и если они представляют собой новую российскую молодежь, то картина выходит просто отрадная: милые, живые, поездили по свету и свободно владеют как минимум одним иностранным языком.

В число разочарований вошел Московский Дом Книги на Тверской — я почему-то ожидал увидеть нечто огромное, а это оказался обыкновенный книжный магазин, скорее даже небольшой, только что торгующий дорогим товаром.

Из прочих диковин — ужинал в клубном ресторане, закрытом для посторонней публики. В Америке в таких заведениях мне бывать не приходилось, и это оказалось интересным в своем роде опытом.

Оказалось, что если надо обсудить нечто деловое в приятной обстановке, то ничего лучше клуба не придумаешь — и известная моя англофилия получила дополнительной импульс.

Если судить о Москве в пределах Садового Кольца, то капитализм в России победил окончательно и бесповоротно — что, конечно же, не так.

Но увидеть где-то на подходе к Лубянской Площади, что памятника Дзержинскому там больше нет, а на каком-то заведении вроде ресторана висит вывеска «Филимонова и Янкель» — это создавало впечатление некоего сюрреализма — куда там Дали…

28. Я ещё раз побывал в Москве — второй раз за 6 месяцев (в 2014-м), и это совсем не то, что в первый раз за 33 года — но некий шок все равно ощущался. Английский проник в языковую среду настолько, что повсюду видны рекламные обьявления, в которых английские слова склоняются на манер русских — в огромном обьявлении на здании Политехнического Музея совершенно спокойно говорят о «шоурумах» (showroom) и «воркшопах» (workshop).

Видел даже и вовсе удивительный «газдевайс», который прочел как бодрую команду на раздевание.

Из общих впечатлений — совершенно потрясающие рестораны. На любой вкус и на любой карман, а качество такое, что моя жена, которая ранжирует города/страны/континенты по уровню производимых там пирожных дала Москве пять с плюсом, поставив ее выше Брюгге и Парижа.

Дом Книги на Новом Арбате поразителен.

Чего там только нет, выбор книг богатейший, полиграфия книг российских изданий выше всех похвал. Купил там, в Доме Книги, несколько копий моего многострадального «Гитлера» — но вот «Борджиа» купить не смог, книжка имелась только в формате «золотой батон» и стоила 10 тысяч рублей.

«Наполеон» или «Черчилль», положим, идут и за 20 тысяч — но мне же нужен не условный «сувенирный диван», а книга.

Так что на «Борджиа» я HE раскошелился.

Из удивительных явлений: международная зона аэропорта Домодедово (т.е. уже у «гэйтс» и ПОСЛЕ паспортного контроля):

а) не принимаeт доллары в наличке,
б) торгуeт только на рубли,
в) не имеeт пункта валютного обмена.

По-моему, это единственное такое место во Вселенной…

Чем обьяснить феномен, не знаю, и с интересом послушаю, что думают понимающие люди.

Еще из приятных впечатлений — на Берлин-1938 Москва не похожа.

За все время пребывания в городе видел только три георгиевских ленточки, носимых на одежде, и еще две, приделанных к ручкам автoмашин.

Понимаю, что видел-то я Москву, а не РФ, да и ту все больше в центре — но для громадного имперского города это все-таки показательно.

Что до лекции, то она прошла на четверку.

Я не учел состава аудитории: в зале сидели люди, буквально зашедшие в Тургеневку с улицы, на британский фестиваль, и затевать с ними интерактивную игру по принципу «спрашивайте — отвечаем» никакого смысла не имело.

В результате пришлось разубеждать одного человека в том, что освобождение Эфиопии НЕ БЫЛО крупнейшим из достижений Черчилля — что есть чистая правда, но не для того эфиопа, который вопрос и задал.

Еще один участник дискуссии просто ошеломил меня заявлением о том, что в 1942 Черчилль проигнорировал «стихийные демонстрации британских трудящихся» в пользу открытия Второго Фронта.

Это, конечно, показательный пример, насколько пропаганда способна формировать мифы — этому человеку впечаталось в мозг клише ТАСС того времени, совершенно отвязанное от действительности.

Начнем с того, что никакие британские трудящиеся ни в каких хоть сколько-нибудь заметных количествах участвовать в демонстрациях в 1942-м не могли чисто физически — люди были заняты на производстве и на фронте.

Mобилизация человеческих ресурсов превышала даже советскую, потому что на военную службу принимали много женщин.

Однако лекция, по-видимому, частично все-таки удалась.

Так или иначе, но я получил совершенно удивительный сувенир. Мне вручили бутылку водки марки «Светлая Голова» с моей фотографией на горлышке и с удостоверением, что я принят в одноименный клуб в качестве полноправного члена этого славного сообщества.

Все-таки в Москве понимают толк в гостеприимстве…

29. Собрался я в наш местный универсам “Whole Foods” — там, в частности, есть расфасованная готовая еда, а мне было лень что-то готовить жене на ужин. Выбрал ей упаковку индийского блюда карри именно с тем соусом, что она любит — и тут вижу, со мной рядом семейство с тремя мальчишками-погодками.

Младшему, наверное, лет шесть.

И он вдруг углядел какой-то ящик с откидной прозрачной крышкой — а под ней что-то рассыпное и сладкое. По-моему, засахаренный миндаль.

Мальчонка помчался к ящику и запустил ручонку внутрь. Родители не заметили — зато заметил брат, года так на два-три постарше.

И он сразу побежал за маленьким, и закричал ему:

“Jimmy, it’s against the law!” — «Джимми, это противозаконно!»

Мне кажется, есть в этом нечто глубоко американское.

30. В 2016-м, осенью, мы с женой были в Вашингтоне, и поселились в очень приличном отеле, выходившим на Пенсильвания авеню. Если налево — дойдешь до Капитолия, если направо, то вот она, ограда Белого Дома. Отель наш всем хорош с точки зрения расположения, но в нем нет своего бального зала, и он служит своего рода перевалочным пунктом между «местом, где спят» и «местом, где танцуют». В случае какого-то приема или бала надо ехать туда, на место приема — повеселиться на месте не получалось.

Собрались мы куда-то вечером. Я, как всегда, готов намного раньше жены, поэтому спускаюсь из номера в холл и жду ее внизу. Холл роскошен, украшен стильной живописью и хрустальными люстрами немыслимых размеров — но горят они едва ли в четверть накала, как-то хитро подсвечены разными цветами, и выходит, что все огромное помещение в полусумраке. Народу в холле почти нет, так что я выбираю себе глубокое кресло и, поскольку жду супругу, сажусь так, чтобы видеть лифты.

И вдруг все четыре лифта начинают работать вовсю — их двери распахиваются, и оттуда начинает валить непрерывный поток людей. Дамы все как одна в вечерних туалетах, и чем дамы моложе, тем смелее их наряды — одна проплыла мимо меня, одетая практически в паутинку. Кавалеры тоже как на подбор, в токсидо, а то и во фраках. Увидел даже большую редкость — украшенный орденами парадный военный мундир, с фрачной белой манишкой и галстуком черной бабочкой.

И вот, лифты работают, и выбрасывают из себя все новых и новых гостей, которые непрерывным потоком идут мимо — и я подумал, что это похоже на бал у Воланда, вот только сижу я у камина, и вижу только прибывающие грешные души, только роль камина выполняли лифты, а парадные двери отеля послужили в роли парадной лестницы — наверх, в бальный зал.

Ну, и я — в роли наблюдателя…

31. Провели три дня в Вашингтоне. Пора домой.

Заказали такси. Садимся. Консьерж открывает багажник, но класть туда нечего — у нас две легких сумки. Отъезжаем — что-то звенит. Оказывается, багажник закрыт неплотно. Останавливаемся, закрываем багажник. Едем. Но в машине что-то жужжит. Водитель на это внимания не обращает, а на вопросы моей жены отвечает по принципу «Йес, мэм».

Минут через 15 подкатываем к аэропорту им. Рейгана — он буквально в черте города. Таксист нас выгрузил и уехал — но жужжание продолжается. Начинаем проверять свои телефоны — нет, молчат. Начинаем проверять айпэд — и он молчит.

Лезем в закрытую сумку с багажом — жужжание усиливается. Но там же ничего жужжащего нет и быть не может? Вертим носки/рубашки и прочее — и выясняем, что каким-то немыслимым образом включилась электрическая зубная щетка.

Поздравили друг друга с тем, что она не включилась при проверке багажа — а то сумку разминировали бы саперы.

32. Мы приехали в Америку без малого 40 лет назад — в мае 1981. За это время наши дети — ныне в возрасте от 30 до 50 — добились немалых успехов, и что только они не делают, разброс их профессий поражает воображение.

Мы-то были одинаковые, как штампованные пуговицы — супружеские пары «инженер-да-учитель», с вкладками в виде «врач-да-музыкант» — а наши дети могут быть кем угодно, от менеджера инвестиционного фонда и до полицейского следователя, от создателя хай-тек компании и до театрального художника. И если их что и объединяет, то это стремление жить на вершине «пирамиды Маслова», и делать из своей жизни не пастбище, а поприще.

Ho неожиданно начинаешь чувствовать свой возраст уже даже не через детей, а через внуков — у добрых наших знакомых наметилось среди них два молодца, которым по 20.

И вот, один из них с отличием [и досрочно!] окончив колледж, работает сейчас парамедиком на скорой помощи, и целится в медицинскую школу — намерен стать доктором-педиатром.

А второй — после того, как намучавшиеся с ним родители предложили ему пойти в военную школу — школу эту с блеском закончил и записался в морскую пехоту.

Сейчас, по слухам, он в Корее, и на службе на него не надышатся: силен, ловок, инициативен, и свободно говорит на двух иностранных языках — русском и иврите.

Если не передумает оставаться военным, не миновать ему офицерской школы, какого-нибудь эквивалента Вест-Пойнта для морпехов.

33. Моя старшая внучка обожает сочинять всякие истории. В школе (в США, штат Колорадо) это поощряют: детям предлагают писать сочинения, начиная с первого класса. Темы не задают, за орфографией не гонятся, а идея состоит в том, чтобы ребенок научился высказывать от себя что-то, что его волнует.

Сочинение можно украшать рисунками, а потом его каждый раз сшивают в тетрадку, и хранят — учителям это нужно, как объективный показатель достигнутого прогресса, а для дитенка — как пункт гордости.

С «пунктом гордости» получилось — внучка заявила родителям, что станет писателем.

Ну, ей на это сказали, что да, хорошо, пойдет по стопам дедушки, который тоже сочиняет. Недоверчивая девочка потребовала доказательств — и ей предъявили парадное издание «Черчилля». Она немедленно решила, что отнесет книгу в школу и всем покажет. Ей заметили, что книга-то на русском, и в силу этого нечитабельна, даже на уровне алфавита.

Дитя задумалось, но потом рeшительно сказало:

“It’s even better” (так даже лучше).

Как всякой настоящей писательнице, ей хотелось добавить в сюжет долю тайны и интриги. И все ей блестяще удалось: толщина тома произвела впечатление даже на учительницу, а уж одноклассники были в полном восторге.

Проблема, однако, все-таки возникла: детишки решили, что дедушка их одноклассницы и есть человек, чье лицо изображено на суперобложке:

Так что в Колорадо (в узких кругах) я теперь известен как «сэр Уинстон».

34. Мой прадед, Яков Фрехтман, жил в местечке под названием Томашполь и говорил на идиш. Его 9 детей все, как один, в 30-е годы мигрировали в Москву/Подмосковье, но в быту все еще говорили на идиш, и в разговорах частенько сворачивали на сравнение Москвы и Томашполя. Их дети идиш знали еле-еле, их языком был русский, а о Тамошполе они и не слышали.

У нас, случается, гостит наш сын, с которым я, пользуясь случаем, веду длительные беседы.

Разумеется, на английском.

И мне кажется, что все мои книги, опубликованные в РФ — все восемь штук — написаны не на русском, а на идиш, и с расчетом на аудиторию не из РФ, а из Томашполя.

Продолжение «ненаписанных мемуаров»

Борис Геллер. Пасхальное

Ввиду катаклизмов преступных
Мы Песах встречаем вдвоем.
Так я объясняю доступно:
Мы сядем, и сразу нальем.

Пусть дети с зятьями и внуки
Встречают с кошерным вином.
Нам эти известны науки.
Мы водочки тихо нальем.

Пусть Биби сражается с Ганцем,
Пасхальным прикрывшись враньем.
Нам некогда тут разбираться.
Мы выпьем, и снова нальем.

Глядит фараон косоглазый:
«Гори они ясным огнем!»
Нам пофигу эта зараза.
Мы выпьем, и снова нальем.

Пусть крепнут семейные узы,
Сплотим мы, как раньше, ряды.
Коль вышли мы все из Союза,
То вирусы нам — до балды.

Мы пить будем в эту неделю,
Как пили уж тысячу лет.
«Жена, доведи до постели.
И, кстати, а что на обед?»

 Самуил Кур Самуил Кур. Царевна-лягушка

Из цикла “Детские сказочки в переложении для взрослых”

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Страной владел отменной, вполне современной, не большой, не малой, места всем хватало, и не в Европе, не в Азии, а между ними — в Евразии.

Было у царя, как и подобает, три сына. Старший сызмала умом отличался, в державных делах толк понимал и в государевом совете важную должность занял. Средний хитростью да изворотливостью прославился, большие способности в торговом деле проявил и пошел по торговой части. Бизнесменом то есть стал. А младший учился-учился, учился-учился, университеты кончал, пока на ученого не выучился. Тут уж ничего не поделаешь — знать, судьба ему такая выпала.

Жили они, поживали, особых хлопот не знали. Но только одна беда — все трое в холостяках ходили.

Позвал однажды царь сыновей да и говорит им:

— Жизнь наша трудная, эпоха сложная. Завистников да проходимцев, до нашего трона охочих, за каждым углом по дюжине. Неровен час — не убережешься. Пришла пора семью свою укреплять да связи международные налаживать. А потому надобно вам, сыны мои, жениться.

— Да где ж в наше время невесту приличную сыщешь? — удивился старший. — Может, батя, герлфрендшами обойдемся?

— Не-а, — замотал головой царь, — и думать не моги. Семья — она опора общества. Так что за дело, робяты. Вот вам лук и стрелы и — полный вперед. Стрелять только за границу. Куды стрела попадет — та девка ваша, с той страной и породнимся.

Делать нечего. Взял старший стрелу, выпустить ее совсем было собрался, а царь-отец приговаривает:

— Ты вот английский знаешь, хорошо бы тебе в Англию попасть.

“И то правда”, подумал старший, приспособил к стреле небольшую ракету и стрельнул. Только оказалась ракета слабенькой, не долетела до цели да еще влево ее занесло. И упала она в княжестве Монако.

— Однако, — промолвил старший сын, — это тебе не Соединенное Королевство. Ну что ж, княжеские дочки тоже на дороге не валяются.

Попалась ему жена статная, видная. От темечка до пяточек — 2 метра 10 сантиметров. Туфельки — 56 размеру. Голос зычный, глаза зоркие, улыбка обворожительная. Правда, все княжество у ней в кармане можно уместить.

Подошла очередь среднего сына. Решил он задумку братову использовать, а заодно ошибку его учесть — стрелу с ракетой сразу правее направил. И упала она в Великое Герцогство Лихтенштейн. Тоже не шибко разгонишься. Хотя с другой стороны, герцогиночка ему досталась ладная, красивая, прямо кинозвезда. Правда, когда она брови накладные сняла, косметику смыла, парик сбросила, воздух из надувных грудей выпустила, у нее только зубы прежние остались — искусственные, конечно, зато белые, как снег.

Наконец, младший на старт вышел.

— Вся надежда на тебя, — царь его напутствует.

А младшенький-то — ученый. Так он к управлению своей стрелой компьютер приспособил. И ввел в него страну, куда стрела должна попасть. Но пока она летела, передумал и другую страну ввел, а потом — третью. А тут как раз пришло время стреле падать. И опустилась она туда, где границы тех самых трех стран — Германии, Бельгии и Нидерландов то есть — сходятся.

Примчался вслед младший сын и видит: стоит в этом месте большой дом, весь в завитушках и финтифлюшках. Три парадных входа в разные стороны направлены. Над каждым огонек призывно светится. Над немецким — зеленый, над бельгийским — желтый, над голландским — красный.

А навстречу красны девицы выходят, одна другой краше. Просиял царев младший сын и спрашивает:

— Кого из вас тут моя стрела зацепила?

— А по этому вопросу, добрый молодец, тебе в зимний сад надо, — девицы хором отвечают. — Он у нас внутри, в самой середке.

Прошел он внутрь и в такую красотищу попал! Вокруг деревья заморские, цветы невиданные, птицы неслыханные. И озеро с чистейшей водой. По прозрачной глади большой лист плавает. А на нем сидит зеленая лягушка и стрелу держит.

То-то хохота было на тусовках у старших братьев, когда младший со своей женой воротился!

Прошло немного времени, царь опять сыновей созывает. И речь перед ними держит.

— Стар я становлюсь. Ума, конечно, не занимать, да уже не такой шустрый, как прежде. Пора и о преемнике подумать. Вы-то у меня хоть куда, любого можно на трон сажать. А вот готовы ли супруги ваши к такому тяжкому бремени, мне не ведомо. По нынешним-то временам царева жена вам не чих какой-нибудь, а Первая Леди. Потому я и решил тест провести, выяснить, какая из моих невесток самая достойная. И будет им три испытания. Что есть наш главнейший долг? Наш главнейший долг есть — народ накормить. Так что первое мое задание таково: к утру каждой из жен испечь хлеб и нам к завтраку подать!

Старшие братья хмыкнули — подумаешь, напугал! И отправились по домам. А младший стоит, голову повесил — ему-то каково со своей квакушкой. Но только рот хотел раскрыть, как царь на него цыкнул:

— Неча было компьютер к стреле прилаживать! Умнее всех хотел быть? Вот таперича и выкручивайся, как хочешь!

Княжна монакская, когда про задание узнала, тут же в свое княжество позвонила:”Испечь, мол, каравай по высшему разряду, доставить утренним рейсом, да чтоб — горячим, с пылу-жару”.

Герцогиня лихтенштейнская, в свою очередь, на родину факс отправила.

А младший сын пришел домой, там на тумбочке в коробочке его лягушка сидит. Хорошо еще, что дачный сезон начался, так мух полно вокруг. Наловил он с десяток, своей суженой в коробку бросил, чтобы с голоду не померла, да и присел рядом, пригорюнился. А потом решил — будь, что будет. Утро вечера мудренее. Лег в свою холостяцкую постельку, накрылся суконным одеяльцем и заснул.

Назавтра пришла пора женам свои пекарские умения показывать. Царь вокруг дворца трусцой пробежался, парадный китель надел и в залу явился.

— Внести хлеба! — приказывает.

Первым на огромном подносе четверо слуг выкатывают каравай от старшего сына. Да такой пышный, такой мягкий — как повариха царева. Поверху вензеля выкручены, государево имя выписано, а прямо по центру портрет его выпечен. С боков — все ордена царские разноцветными конфетами выложены.

Следом на подносе поменьше хлебный замок несут. Точь-в-точь как тот, откуда жена среднего сына прибыла. Башенки из корочек сооружены, кустики из мякушки изображены. Наверху флажок герцогский, внизу из будки собака булочная выглядывает.

А что же третий сын? А ничего. Это только в старых сказках утро вечера мудренее. На самом же деле, если вечером чего-то нет, откуда ему утром взяться? Пошарил-пошарил младшенький у себя по полкам, черствый ломоть черного хлеба нашел, сунул его в карман и с тем во дворец явился.

Между тем царь-батюшка стопочку опрокинул, от монакского каравая кусочек отломил и к носу поднес — никакого запаху. Он тот кусочек — в рот, а хлеб-то сладкий!

Положил он его с краю и от лихтенштейновского хочет корочку отщипнуть. А она не отщипывается, тянется, как вата — и все тут.

Государь аж побелел: неужто нечем стопку занюхать?! Это что же на свете деется?

Младший сын, видя, какой позор на его глазах происходит, из кармана свою краюшку достал и с поклоном отцу поднес. Тот схватил ее, понюхал, и сразу на лице его благодать разлилась и улыбка заиграла.

— Ну что ж, — говорит, — будем итоги подводить. Итак, Гран-при присуждается за каравай, испеченный женой моего старшего сына! Больно красив хлебушек!

Монакская княжна вперед вышла, из царевых рук диплом первой степени приняла и гордо заявила:

— Ничего удивительного тут нет. Это же моя профессия — у меня бизнес такой. Я по этому делу в Париже институт кончала.

Царь хотел было ее поцеловать по-родственному, но видит — не дотянется. Так он рукой благосклонно махнул и продолжил:

— Серебряной медалью мы единогласно оценили хлебный замок. А третье призовое место получает семья моего младшего сына.

Минула неделя, и ввечеру царь снова приглашает сыновей и свое второе задание излагает:

— Опосля, как народ накормимши, какая государева забота важнейшая? Одеть народ. Так что к завтрашнему утру пусть каждая моя невестка в новом наряде явится, умение одеваться покажет.

С тем сыновья и разошлись. Младший на сей раз даже не пытался рот раскрыть. Пришел к себе, ужин для лягушки из комариного мяса приготовил, нашел в сундуке зеленый платочек в горошек да и отправился на боковую.

На следующий день вся челядь дворцовая сбежалась на демонстрацию мод посмотреть. Сам государь трон поближе к стене придвинул, возле него столик поставил, на него табличку с надписью “Жюри” поместил и дал знак начинать.

Первой мягким, но упругим шагом на середину зала вышла княжна. Кухарки да горничные аж ахнули. Накидка на ней соболиная, шапка песцовая, юбка кожаная, сапоги сафьяновые, 56 размеру. Всем хороша, да только кажется, что все с чужого плеча. Окромя сапогов.

Царь от восхищения зажмурился, потом подумал-подумал и оценку поднял: 5,6. Собравшийся народ выдохнул: маловато! Но отвлекаться некогда — уже герцогиночка появилась. Не то что появилась — выпорхнула. Вперед прошлась — лебедушкой проплыла, назад прошлась — цыганочку каблучками отбила. Курточка черная, белым оторочена, рукава книзу расширены, брючки черные, с вышивкой, книзу расширены, кофточка алая, туфельки и перчатки белые. И так на ней все ладно сидит, будто в своем наряде родилась.

Придворная швея от полноты чувств даже схватила придворного капельмейстера за руку:

— Вот что значит настоящий ансамбль!

— Да, ансамбль — знатное дело, — согласился капельмейстер, отнимая руку. — Особливо если две балалайки и три гармошки.

А царь от удовольствия крякнул и, не задумываясь, цифры поднял: 6,0. Народ взвыл от восторга. Тут царь вовсе прослезился. Полез в карман, а платочка нет. Младший сын как раз рядом случился, с поклоном отцу лоскуток зеленый в горошек подал.

Ну что ж, победитель ясен. Царь тепло поздравил герцогиночку, пожелал ей успехов в труде и счастья в личной жизни. А она задорно отвечает:

— Ничего удивительного, ведь это моя профессия. Новые модели разрабатываю. Я в Париже по этому делу академию кончала.

Дал царь-батюшка участникам соревнований пять дней отдыха, а на шестой на утренней планерке объявляет:

— Насчет накормить и одеть народ — все в порядке. Осталось разобраться, сыны мои, с особым делом — как ваши жены к продолжению рода царского подготовлены. А дабы такую проверку квалифицированно учинить, мое царское величество желает самолично с каждой кандидаткой в Первые Леди, по-научному говоря, секс иметь. Так что сегодня, лишь солнышко зайдет, жду в свою опочивальню нашу дорогую княжну из Монако.

Тут старший сын оживился:

— А надолго, — с надеждой спрашивает, — посылать ее?

— Да нет, не волнуйся, сынок, — царь его успокаивает. — К утру будет на месте.

— Аа, — разочарованно протянул старшенький. — Я-то думал, на месяц или хотя бы на неделю.

Одним словом, как солнышко за дальние горизонты спряталось, старший сын на лимузине к царским покоям подкатывает, жену свою высаживает и на ночную службу отправляет. А сам быстренько назад в машину прыгает и водителю велит:

— Гони туда, куда меня до женитьбы возил!

— Это куда, — шофер уточняет, — на презентацию, или…

— Или!

Скоро сказка сказывается, а особое царское дело еще быстрее делается. Не успела ночка за свою середину перевалить, а монакская княжна уже домой воротилась.

Назавтра жена среднего сына к государю отправилась. Да тоже не шибко задержалась. Как часы на главной башне одиннадцать бьют, она уже в своих апартаментах слыхала.

Наступил третий вечер. Царь от двух предыдущих ночей малость устал и, чего скрывать, расстроился. Так что решил лечь спать пораньше. Совсем было разоблачился, все лекарства принял, как вдруг в дверь кто-то тихонько стучится. Открывает — его младший сын стоит.

— Вот, папаша, — говорит, — свою жену тебе доставил.

Царь от негодования аж позеленел:

— Ты чего это удумал? Нешто я тебя просил? Твоя беда — сам и расхлебывай!

— Нет, батя, — сын возражает, — хватит дискриминацию разводить. Все мы перед тобой равны. Так что изволь.

С этими словами коробочку с лягушкой на столик ставит, из опочивальни выходит и двери за собой плотно закрывает.

Царь в сердцах топает ногой, потом смеется, потом решает слугу вызвать. Но сначала к столику подходит и, глядя в выпученные лягушачьи глазки, насмешливо спрашивает:

— Ну что, моя законная невестка, готова государя своего ублажить?

Только он слова эти вымолвил, как лягушка вдруг из коробки выпрыгивает, об пол ударяется — и оборачивается красной девицей, да с такой фигуркой, что ни в сказке сказать, ни пером описать, разве что для обложки журнальной снять.

— Я к твоим услугам, царь-батюшка, — говорит и реверанс делает.

Государь, хоть и поразился нежданному обороту дела, но сразу понял, что случая такого упускать никак нельзя. Наливает две чарки зеленого вина, одну сам выпивает, другую девице подносит. И пошла у них потеха — до самого утра. А как солнышко взошло, царь своего восхищения сдержать не мог:

— Первый раз в жизни такую мастерицу встречаю. Я гляжу, ты и французским приемам обучена.

— Чего ж удивляться, царь-батюшка, — скромно потупила глазки девица, — профессия у меня такая. Я в Париже неполную среднюю школу кончала.

— Почему же ты, — вдруг царя осенило, — до сих пор сына моего не ублажила?

— Так ведь я по вызову работаю. А сын твой ни разу ко мне с просьбой не обратился.

Тут она об пол ударяется — и нет боле красной девицы, а сидит, как прежде, на ее месте лягушка зеленая. Вздохнул царь, посадил свою невестку опять в коробочку, вызвал слугу и велел ему отнести ее назад к сыну.

Не прошло и суток, государь свое окончательное решение объявил. Старшего сына отправил послом в Америку, среднего — послом в Австралию.

— А преемником своим, — торжественно провозгласил он, — назначаю моего младшего сына. Он хотя и не политик и не бизнесмен, а всего лишь ученый, но человек очень даже достойный. Отцу всегда помогал. Жене его присваиваю титул царевны, как будущей правительнице. А чтобы наследник мог опыту государственного набраться, посылаю его за казенный кошт в длительную командировку за рубеж — все страны объездить и самое лучшее на заметку взять.

Старшие братья друг на друга глянули, плечами пожали и отправились во-свояси. Младший к отцу подошел, поклонился низко и молвил:

— Благодарю за оказанное доверие. Но как же я, батюшка, на приемы к заграничным правителям буду ходить? Ведь по протоколу положено с супругой, а у меня…

— Не кручинься, сынок, — государь ему отвечает. — Поедешь один — так оно сподручнее. А о лягушке твоей я позабочусь — будет ей уход надлежащий и корм подходящий.

— Спасибо, батя, — растрогался сын, — век не забуду твою доброту. Выручил ты меня.

— Да ладно, чего там, как не пособить в таком деле. Кстати, я тут тебе список стран — членов ООН подготовил. Все полтораста с лишним, по алфавиту. Так ты прямо с буквы “А” и начинай. Да не спеши, два-три месяца на каждую страну отведи, осмотрись, разберись. Ну и, конечно, письма пиши, звони.

Собрал младший сын чемоданы, бумаги выправил, с родными попрощался и в долгий путь отправился. За ним и старшие братья по своим посольствам разъехались.

И остались во дворце царь и царевна-лягушка. Государь по строгому распорядку живет. Совет собирает, важные дела решает. Раз в неделю по телевизору показывается — чтобы народ воодушевить. Про года почтенные забыл, по утрам уже несколько кругов трусцой делает. А чуть стемнеет — в покои свои спешит. Лягушка, как и обещано было, жизнь в холе и тепле проводит, хоть и немного однообразную, зато ей привычную. Ночью в царской опочивальне царевной резвится, днем в своей коробочке отсыпается.

А наследник — путешествует. Говорят, уже до Буркина Фасо добрался.

Борис ВайнштейнБорис Вайнштейн. Мы все — чекисты

Мой друг, сейчас мы все — чекисты
И это не одни слова:
Покуда руки наши чисты
Прохладна наша голова.

А нам совсем нельзя иначе
И в Сан-Франциско и в Твери
Чекисты мы еще тем паче
Что враг коварен и незрим

Но мы не ждем плохой развязки
Встреч опасаясь с упырем
Мы победим, мы ходим в маске
И все что надо спиртом трем

Но я вам тайны не раскрою
Что есть проложенный маршрут
В тот мир где лишь нерукомои
Весьма опасные живут

И зная их не будет слишком
При встрече браться за наган
В том мире грязные делишки
А мы стоим за чистоган

В том мире молодой парниша
Необразованный поди
Старушку дряхлую обдышит
И старика не пощадит

А мы на весте и на исте
Тем кто обидит старика
Немедля варежку начистим
У нас перчатки на руках

Нам помогает наша лира
Она для нас как ватерпас
И мысль «Два мира — два Шапиро»
С Парнаса нам принес Пегас.

Лев МадорскийЛев Мадорский
Как мы с Толиком рассмешили Марка Розовского

Я написал в «Декамероне» три рассказика на тему «Как мы с Серёгой…» (здесь и здесь), и нахлынуло, покатилось. Одно воспоминание за другим…

В конце пятидесятых прошлого века, когда начиналась Оттепель, при студенческом театре МГУ возникла удивительная театральная студия «Наш дом». Почему удивительная?

Во-первых, потому что в её спектаклях студенты разных институтов, не имеющие актёрских дипломов, ставили хоть и самодеятельные спектакли, но высокого художественного уровня. Во-вторых, среди актёров студии были такие таланты как Геннадий Хазанов (студент эстрадного училища), Семён Фарада (Бауманский институт), Александр Филлипенко (физтех), Александр Аксельрод (медицинский институт), Марк Розовский (журфак МГУ), Илья Рутберг (МЭИ) и другие. И, в третьих, студией руководили Розовский, Аксельрод и Рутберг. Все с пятым пунктом, который в то время, несмотря на Оттепель, мягко выражаясь, не приветствовался.

Розовский рассказывает, что в горкоме партии, где постоянно запрещали спектакли студии, был комический случай.

Один из работников горкома сказал открытым текстом: «Ты же должен понять: Аксельрод, Розовский, Рутберг… Ну хоть бы один был, а то сразу три». А я ему: «А ты знаешь, что Ленин сказал?» — «Что?» — встрепенулся он. «Не каждый подлец антисемит, но каждый антисемит — подлец».

В 1960 или в 1961 году в студии был объявлен конкурс во вновь организующийся «Театр песни». Я в то время уже начал писать песни, которые пел с переменным успехом в КСП (Клуб самодеятельной песни), но мне хотелось большей аудитории. Теперь понимаю, что песни были слабые, заунывно-нудные, псевдо-трагические. Что-то похожее на плохое подражание Александру Вертинскому. Хотя, если задуматься, никаких особых трагедий, кроме, может изредка любовных неудач, в жизни моей не происходило.

Мы пошли вместе с другом Толиком, который тоже учился в «Гнесинке» и был старше меня на курс. Прослушивание происходило на Моховой, в том же здании, что и сцена «Нашего дома». В объявлении был указан номер телефона. Я позвонил, узнал, что в комнате прослушивания будет рояль, и решил гитару не брать. О том, что Толик тоже собирается выступить, я заранее не знал. Впрочем, если бы и знал, то не пытался бы отговорить (голос моего друга был лишён вокальных достоинств), так как, если он что-то задумал, то отговаривать было бы бесполезно. Толик делал многое по причине, которая далеко не всем покажется уважительной — для хохмы. Делать что-то «для хохмы» было его установкой, жизненной целью, так сказать, фирменным знаком. Может быть поэтому был он всеобщим любимцем, хотя и постоянно попадал в рискованные ситуации. Например, однажды, узнав случайно домашний телефон и имя отчество ректора Бауманского института, Толик позвонил, представившись корреспондентом «Комсомольской правды», и спросил: «Правда ли, что в ваш институт есть процентная норма для евреев?». Одно перечисление его «хохм» заняло бы слишком много места для рассказика. Да и не об этом я хочу сегодня вспомнить…

Мы приехали с опозданием, когда прослушивание уже было в разгаре, и заняли очередь за девушкой лет двадцати и мужчиной явно не студенческого возраста лет 40-45. И девушка, и мужчина были с гитарами. Наконец, подошла наша очередь. Студент, который следил за порядком, сказал, что проходить можно только по одному.

— Ничего, не волнуйся, — уверенно возразил Толик, — У нас дуэт.

За столом сидело три человека. В центре, как позже выяснилось, был Марк Розовский.

Я сел за рояль и запел. Куплетов было довольно много и порядком уставшая комиссия явно страдала, дожидаясь конца моей грустной тягомотины. В памяти почему то задержались только первые строчки:

Мальчик маленький, шёл по улице,
Тихо песенку напевал.
Он не знал зачем люди хмурятся,
Горя горького не видал.
Он не знал зачем люди старятся.
..

И тут вдруг я с удивлением не столько увидел сколько почувствовал, что за моей спиной что-то происходит. Несмотря на грустные слова, среди сидящих за столом прокатился смешок. Продолжая петь и играть, я обернулся и понял, что мой друг в своём репертуаре и запустил очередную хохму: он танцевал под музыку. С удовольствием посмотрел бы как он это делает, но не решался прервать песню. Между тем происходило нечто странное: чем печальнее становились слова и музыка, тем смех комиссии всё нарастал. В самом трагично-кульминационном финале все трое уже хохотали, чуть не падая со стульев. Тут надо сказать, что Толик занимался танцами, даже принимал участие в танцевальных конкурсах, отлично танцевал тогда запрещённый рок-н-ролл. Но как он умудрился на фоне такой грустной песни рассмешить Розовского и других (возможно, это были Аксельрод и Рутберг), я не знаю. Позже, когда просил показать что он танцевал, Толик отказывался: «Импровизацию повторить невозможно».

Не правда ли, весь этот танцевально-песенный наворот напоминает сцену из Джером Клапка Джерома «Трое в одной лодке, не считая собаки», когда в интеллигентной компании профессор читал трагическую историю на французском языке, а Джордж, который не понимал по-французски и думал что читают юмористический рассказ, покатывался с хохоту, чтобы показать, как знание французского, так и тонкое чувство юмора.

После окончания песни-танца Розовский и его товарищи жали нам руки, просили оставить координаты, сказали что сообщат о результатах, но так и не сообщили. Может быть потому, что Театр песни по каким-то причинам так и не был образован.

Игорь Юдович. Привет от Си Цзиньпина

«Летите вирусы, летите!
Для вас нигде преграды нет.
Несите вирусы, несите
Народам мира мой привет».

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Декамерон Плюс Плюс, или Сколько можно пировать?

  1. Ну, раз пошла потеха, добавлю…

    Игорю Юдовичу

    Что лучше, что хуже —
    решай и смотри:
    то ль вирус снаружи,
    то ль рабство внутри.
     
    Живём и не тужим
    борцы, бунтари,
    Египет снаружи,
    Египет внутри.
     
    И жить, вроде, можно,
    вода и еда,
    и выйти несложно —
    неясно куда.
     
    Начальник нестрог,
    хочешь строй, хочешь сей,
    зачем нас в дорогу
    зовёт Моисей.
     
    Ведь так может статься
    квашню заведём
    и море раздастся,
    а мы не дойдём,
     
    в неверье своём
    меднолоба толпа,
    ни ночью, ни днём
    не увидит столпа.
     
    Приплывший в корзине —
    безумец и лжец,
    погибнем в пустыне
    и всем нам конец.
     
    На кой он нам сдался
    бредовый поход,
    кто смелый — остался,
    кто трусы — вперёд!

    1. Леонид, разница между нами в том, что мы пишем (или воруем, как я) шутейные стишки и ничего более. А у вас всегда получается еще и мудрость.

  2. «Сколько можно пировать?»
    Да сколько хотите, нам не жалко. Даже как-то веселее…

  3. Коронавирусные стансы — продолжение

    Пусть солнце клонится к субботе
    И время готовить Шабат,
    Поедем кататься на боте,
    Раз свечи ещё не горят.

    Чтоб нам не загнуться от скуки
    Пока все по норам сидят —
    Возьмём для прогулки фелуку,
    Поскольку в ремонте фрегат.
    .
    Хоть вирус похлеще холеры
    Европу нещадно косит,
    Угоним чужую галеру,
    Устроим веселый брексит.

  4. Самуил Кур. Царевна-лягушка
    ==
    Самуил,
    Сказка ваша меня поистине впечатлила — очень уж финал неожиданный 🙂

  5. Дольше бы длилась ( типун мне на язык) вирусная заваруха, чтобы такое импровизационное богатство продолжалось…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.